См. также:
Ч.Габриак
Страница автора:
стихи, статьи.
СТИХИЯ:
крупнейший архив
русской поэзии
Черубина де Габриак (Судьбы поэтов серебряного века)
Е.Сахарова
Елизавета Ивановна Васильева (урожд. Дмитриева).В один из дней августа 1909 г. известный петербургский искусствовед и издатель Сергей Константинович Маковский, занятый в то время организацией нового журнала "Аполлон", получил письмо - мелко исписанный листок в траурной рамке, подписанный одной буквой "Ч". Неизвестная поэтесса предлагала "Аполлону" стихи, которые заинтересовали Маковского изысканной фацией и автобиографическими полупризнаниями. "Поэтесса,- вспоминал много лет спустя Маковский,- как бы невольно проговаривалась о себе, о своей пленительной внешности и о своей участи, загадочной и печальной". Почерк был изящен, бумага пропитана пряными духами, листки стихов переложены засушенными растениями. Вскоре таинственная незнакомка сама позвонила Маковскому - и тот услышал "обворожительный" голос. Были присланы и еще несколько стихотворений. Вся редакция "Аполлона", а там были такие известные поэты, как Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов, Николай Гумилев, Михаил Кузмин,- безоговорочно решила печатать стихи неизвестной. Постепенно ее облик, ее судьба из телефонных бесед и стихов прояснялись. Стало известно, что у нее рыжеватые, бронзовые кудри, бледное лицо с ярко очерченными губами. Она родом испанка, ревностная католичка, ей восемнадцать лет, строгое воспитание получила в монастыре и находится под надзором отца-деспота и монаха-иезуита, ее исповедника. Чарующей музыкой звучало ее имя - Черубина де Габриак. В изысканных строках стихов сквозила тоска одиночества, желание пойти навстречу зову сердца, найти душу, которой можно было бы довериться.
Царицей призрачного трона Меня поставила судьба... Венчает гордый выгиб лба Червонных кос моих корона. Но спят в угаснувших веках Все те, что были бы любимы, Как я, печалию томимы, Как я, одни в своих мечтах. И я умру в степях чужбины, Не разомкну заклятый круг. К чему так нежны кисти рук, Так тонко имя Черубины? ("С моею царственной мечтой...", 1909)Надо ли удивляться тому, что Маковский влюбился в прекрасную незнакомку? Он мечтал увидеть ее, умолял о свидании, а когда она сообщила, что уезжает в Париж, Маковский так горевал в ее отсутствие, что И. Анненский предложил взять на себя заботу о журнале на то время, в которое Маковский смог бы поехать в Париж за Черубиной и там отыскать ее.1909-1910 гг. воистину стали эпохой Черубины - все "аполлоновцы" были влюблены в нее, никто не сомневался в ее красоте и таланте. Вячеслав Иванов восторгался ее искушенностью в "мистическом эросе", художник Константин Сомов мечтал написать ее портрет - для этого готов был ехать к ней с завязанными глазами и никому не открыть, где живет прекрасная Черубина. Однако раздавались и голоса скептиков: если она так хороша, то почему столь усердно прячет себя? А проницательный Иннокентий Анненский сказал как-то Маковскому: "Нет, воля ваша, что-то в ней не то. Не чистое это дело". Особенно "доставалось" Черубине от некоей поэтессы Елизаветы Ивановны Дмитриевой,- у которой бывали "аполлоновцы"- и до Маковского доходили ее меткие, язвительные эпиграммы и пародии на Черубину.
Наконец, загадка разрешилась. Поэт М. Кузмин, проникший в тайну, сообщил Маковскому номер телефона "незнакомки", которая оказалась не кем иной, как... Елизаветой Ивановной Дмитриевой. Маковский вначале не поверил Кузмину, но позвонил - и ему ответил тот единственный идя него "волшебный" голос. Стоном вырвалось у нее: "Вы? Кто вам сказал?" И тогда Маковский прозаически пригласил "на чашку чая" поэтессу Дмитриеву. Он еще надеялся на то, что в ее облике есть черты пленительной испанки. Но в комнату вошла невысокая полная темноволосая и прихрамывающая женщина, показавшаяся ему некрасивой. Сказка Черубины кончилась. Запомнилась Маковскому во время этой встречи ее взволнованная, сбивчивая речь: "Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною "я", которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя..."
Один из "аполлоновцев"- Максимилиан Волошин - не только с самого начала знал, кто скрывается под именем Черубины, но по праву мог считаться ее создателем. Летом 1909 г. в Коктебеле в доме Волошина жила скромная девушка, студентка университета, изучавшая старофранцузскую и староиспанскую литературу, Елизавета (или, как ее называли друзья, Лиля) Дмитриева. Волошин обсуждал с ней будущее журнала, полагая, что стихи Дмитриевой в духе французских поэтов могли бы подойти "Аполлону". Однако аристократичного и элегантного Маковского стихи скромной, неизвестной девушки удовлетворить не смогли. И тогда родилась Черубина. Был придуман и псевдоним: Габриаками в окружении Волошина называли выточенные волнами из корня виноградной лозы фигуры морского черта: сначала одна из таких фигурок стояла на полке в кабинете Волошина, а затем была подарена Дмитриевой. Имя Черубины было позаимствовано у Брет Гарта - так звали героиню одного из его рассказов.
В "Автобиографии" Елизавета Ивановна рассказала о себе: "Родилась в Петербурге 31 марта 1887 года. Небогатая дворянская семья. Много традиций, мечтаний о прошлом и беспомощности в настоящем. Мать по отцу украинка,- и тип и лицо - все от нее - внешнее. Отец по матери - швед. Очень замкнутый мечтатель, неудачник, учитель средней школы, рано умерший... Я - младшая, очень, очень болезненная, с 7 до 16 лет почти все время лежала - туберкулез и костей и легких; все это до сих пор, до сих пор хромаю..." Называя наиболее близких ей авторов, она замечает: "...прошла через Бальмонта и также через Уайльда и Гюисманса"; любимыми героями ее с детства были - Дон Кихот и Дульцинея Тобосская, Прекрасная Дама "Рыцаря Печального образа". Из современных любимых поэтов она называет А. Блока, А. Белого и особенно выделяет М. Волошина. В этой "Автобиографии", написанной за год до смерти, она отметила свою близость к православию, и особенно - к П. Флоренскому. Существует мнение, что в сочинении стихов Черубины участвовал Волошин. Поэт, однако, отрицал это, утверждая: "В стихах Черубины я играл роль режиссера и цензора, подсказывая темы, выражения, давал задания, но писала только Лиля". Вместе они придумали и герб Черубины:
Червленый щит в моем гербе, И знака нет на светлом поле. Но вверен он моей судьбе, Последней - в роде дерзких - волей... Есть необманный путь к тому, Кто спит в стенах Иерусалима, Кто верен роду моему, Кем я звана, кем я любима; И путь безумья всех надежд, Неотвратимый путь гордыни: В нем - пламя огненных одежд И скорбь отвергнутой пустыни... Но что дано мне в щит вписать? Датуры тьмы иль розы храма? Тубала медную печать Или акацию Хирама? ("Наш герб")Позже Маковский, вспоминая историю Черубины, удивлялся, как он не разгадал в последней строфе руку Волошина - "никакой девушке-католичке не пришла бы в голову "акация Хирама". Автором этих строк мог быть лишь масон, "вольный каменщик", к числу которых Волошин, по его словам, себя причислял".О роли Волошина в рождении Черубины лучше всего сказала Марина Цветаева в воспоминаниях "Живое о живом": "Жила-была молодая девушка, скромная школьная учительница Елизавета Ивановна Димитриева, с маленьким физическим дефектом - поскольку помню - хромала [...]. В этой молодой школьной девушке [...] жил нескромный, нешкольный, жестокий дар [...]. Максимилиан Волошин этому дару дал землю, то есть поприще, этой безымянной - имя, этой обездоленной - судьбу. Как он это сделал? Прежде всего он понял, что школьная учительница такая-то и ее стихи - кони, плащи, шпаги - не совпадают и не совпадут никогда [...]. Как же быть? Во-первых и в главных: дать ей самой перед собой быть, и быть целиком. Освободить ее от этого среднего тела - физического и бытового,- дать другое тело: ее. Дать ей быть ею! Той самой, что в стихах, душе дать другую плоть, дать ей тело этой души. Какое же у этой души должно быть тело? Кто, какая женщина должна, по существу, писать эти стихи, по существу, эти стихи писала? Нерусская, явно. Красавица, явно. Католичка, явно. Богатая, о, несметно богатая, явно [...], то есть внешне счастливая, явно, чтобы в полной бескорыстности и чистоте быть несчастной по-своему".
"Эпоха Черубины де Габриак", быстро окончившаяся, ознаменована наделавшим в свое время много шума эпизодом - дуэлью Волошина и Гумилева. 19 ноября 1909 г. в мастерской художника А. Я. Головина, при большом скоплении людей, Волошин дал пощечину Гумилеву, после чего дуэль между ними была неизбежна. 22 ноября на Черной речке - месте дуэли Пушкина - противники стрелялись, но никто из них не пострадал.
Имя Дмитриевой - Черубины упоминается всеми, кто писал об этой дуэли и касался сложного клубка отношений, завязанных летом 1909 г. в Коктебеле между Волошиным и Гумилевым (см. воспоминания самого Волошина, С. К. Маковского, секунданта Волошина А. Н. Толстого, приятеля Гумилева, переводчика и "аполлоновца" Иоганнеса фон Гюнтера, последние изданы за рубежом). В "Исповеди", написанной по просьбе исследователя, библиографа Е. Я. Архиппова, в стихах "Памяти Анатоля Гранта" (1921) и "Да целовала и знала..." (1925) Елизавета Ивановна говорит о Гумилеве, о драматизме их отношений.
Ослепительный и короткий век Черубины де Габриак закончился. Но продолжалась жизнь ее автора. В 1911 г. Елизавета Ивановна вышла замуж за инженера Васильева и стала носить его фамилию. Но образ Черубины навсегда остался с ней. 26 мая 1916 г. она признавалась М. Волошину: "Черубина для меня никогда не была игрой", 12 июля 1922 г. писала ему же: "Я иногда стала думать, что я - поэт. Говорят, что надо издавать книгу. Если это будет, я останусь "Черубиной", потому что меня так все приемлют и потому что все же корни мои в "Черубине" глубже, чем я думала". И в то же время ее одолевают сомнения: "Я, конечно, не поэт. Стихов своих издавать я не буду и постараюсь ничего не печатать под именем Черубины" (из письма М. Волошину 1923 г.). Но опять отсчет идет от Черубины. Несомненно, что в новой, советской действительности Черубина не смогла бы возродиться. И Елизавета Ивановна сумела найти свою дорогу. В начале 20-х гг. она оказалась в Екатеринодаре, где познакомилась с С. Я. Маршаком. Там они задумали (и осуществили) создание "Детского городка", где имелись различные мастерские, библиотека, детский театр. Вместе с Маршаком и отдельно она писала пьесы для детских театров страны (вошли в сборник "Театр для детей", выдержавший в 20-е гг. четыре издания). Писала она и прозу (в 1926 г. вышла ее книжка о Миклухо-Маклае "Человек с Луны"), переводила с испанского и старофранцузского.
Когда Маршак уехал в Петроград, он вызвал туда и Елизавету Ивановну, и какое-то время она работала там вместе с Маршаком в ТЮЗе. Встреча с Петербургом - городом Черубины - была не столько радостной, сколько горькой:
Под травой уснула мостовая, Над Невой разрушенный гранит... Я вернулась, я пришла живая, Только поздно - город мой убит. Надругались, очи ослепили, Чтоб не видеть солнца и небес, И лежит замученный в могиле... Я молилась, чтобы он воскрес. Чтобы все убитые воскресли, Бог Господь, Отец бесплотных сил, Ты караешь грешников, но если б Ты мой город мертвый воскресил. ("Петербургу", 1922)Городу на Неве посвящены также пронзительные строки других стихотворений ("Там ветер сквозной и колючий...", 1921, "Все то, что так много лет любила...", 1922).Вскоре на долю Елизаветы Ивановны выпали тяжелые испытания: в вину ей прежде всего ставили приверженность антропософии, до революции по делам "Антропософского общества" она ездила в Германию, Швейцарию, Финляндию. Начиная с 1921 г. у нее дома производили обыски, затем последовали вызовы в ГПУ, и, наконец, ее по этапу отправили в ссылку. В последнем письме к Волошину в январе 1928 г. она писала из Ташкента: "...так бы хотела к тебе весной, но это сложно очень, ведь я регистрируюсь в ГПУ и вообще на учете. Очень, очень томлюсь... Следующий раз пошлю стихи... Тебя всегда ношу в сердце и так бы хотела увидеть еще раз в этой жизни". Однако этой мечте не суждено было осуществиться. Но поэзия не покинула ее до конца дней - в последний год жизни она написала цикл небольших прозрачных по стилю стихотворений "Домик под грушевым деревом" - от лица вымышленного поэта Ли Сян Цзы - последняя, прощальная мистификация Черубины:
Мхом ступени мои поросли, И тоскливо кричит обезьяна; Тот, кто был из моей земли,- Он покинул меня слишком рано. След горячий его каравана Заметен золотым песком. Он уехал туда, где мой дом. ("Разлука с другом". 1927)Е. И. Васильева мечтала вернуться в город, где она родилась и где такой блестящей кометой прочертила путь на литературном петербургском горизонте ее Черубина.Прислушайся к ночному сновиденью, не пропусти упавшую звезду... По улицам моим Невидимою Тенью я за тобой пройду... Ты посмотри (я так томлюсь в пустыне вдали от милых мест...): вода в Неве еще осталась синей? У Ангела из рук еще не отнят крест?Это стихотворение написано менее чем за полгода до смерти.Источник: С.Бавин, И.Семибратова. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. Москва: Книжная палата 1993.
