| все об авторе | заболоцкий.поэзия :: по году :: по названию/первой строке |
|
стихия |
|
Николай Заболоцкий | |||
|
||||
|
||||
|
|
|
|
| Примечание: Потому что эти произведения взяты из других источников, я не ручаюсь за их достоверность. Выверенные тексты находятся на заглавной странице автора. По мере сверки с достоверными источниками, эти стихотворения будут переводится в основной раздел. | ||
|
НЕБЕСНАЯ СЕВИЛЬЯСтынет месяцево ворчанье В небесной Севилье. Я сегодня - профессор отчаянья - Укрепился на звездном шпиле. И на самой нежной волынке Вывожу ритурнель небесный, И дрожат мои ботинки На блестящей крыше звездной. В небесной Севилье Растворяется рама И выходит белая лилия, Звездная Дама, Говорит: профессор, милый, Я сегодня тоскую - Кавалер мой, месяц стылый, Променял меня на другую. В небесной Севилье Не тоска ли закинула сети. Звездной Даме, лилии милой, Не могу я ответить... Стынет месяцево ворчанье. Плачет Генрих внизу на гарце, Отчего я, профессор отчаянья, Не могу над собой смеяться?Источник: [email protected]
ВРЕМЯ1 Ираклий, Тихон, Лев, Фома Сидели важно вкруг стола. Над ними дедовский фонарь Висел, роняя свет на пир. Фонарь был пышный и старинный, Но в виде женщины чугунной. Та женщина висела на цепях, Ей в спину наливали масло, Дабы лампада не погасла И не остаться всем впотьмах. 2 Благообразная вокруг Сияла комната для пира. У стен - с провизией сундук, Там - изображение кумира Из дорогого алебастра. В горшке цвела большая астра. И несколько стульев прекрасных Вокруг стояли стен однообразных. 3 Так в этой комнате жилой, Сидело четверо пирующих гостей. Иногда они вскакивали, Хватались за ножки своих бокалов И пронзительно кричали "Виват!". Светила лампа в двести ватт. Ираклий был лесной солдат, Имел ружья огромную тетерю, В тетере был большой курок. Нажав его перстом, я верю, Животных бить возможно впрок. 4 Ираклий говорил, изображая Собой могучую фигуру: "Я женщин с детства обожаю. Они представляют собой роскошную клавиатуру, Из которой можно извлекать аккорды". Со стен смотрели морды Животных, убитых во время перестрелки. Часы двигали свои стрелки. И, не сдержав разбег ума, Сказал задумчивый Фома: "Да, женщины значение огромно, Я в том согласен безусловно, Но мысль о времени сильнее женщин. Да! Споем песенку о времени, которую мы поем всегда". 5 ПЕСЕНКА О ВРЕМЕНИ Легкий ток из чаши А Тихо льется в чашу Бе, Вяжет дева кружева, Пляшут звезды на трубе. Поворачивая ввысь Андромеду и Коня, Над землею поднялись Кучи звездного огня. Год за годом, день за днем Звездным мы горим огнем, Плачем мы, созвездий дети, Тянем руки к Андромеде И уходим навсегда, Увидавши, как в трубе Легкий ток из чаши А Тихо льется в чашу Бе. 6 Тогда ударил вновь бокал, И разом все "Виват!" вскричали, И им в ответ, устроив бал, Часы пять криков прокричали. Как будто маленький собор, Висящий крепко на гвозде, Часы кричали с давних пор, Как надо двигаться звезде. Бездонный времени сундук, Часы - творенье адских рук! И, все это прекрасно понимая, Сказал Фома, родиться мысли помогая: "Я предложил бы истребить часы!" И, закрутив усы, Он посмотрел на всех спокойным глазом. Блестела женщина своим чугунным тазом. 7 А если бы они взглянули за окно, Они б увидели великое пятно Вечернего светила. Растенья там росли, как дудки, Цветы качались выше плеч, И в каждой травке, как в желудке Возможно свету было течь. Мясных растений городок Пересекал воды поток. И, обнаженные, слагались В ладошки длинные листы, И жилы нижние купались Среди химической воды. 8 И, с отвращеньем посмотрев в окошко, Сказал Фома: "Ни клюква, ни морошка, Ни жук, ни мельница, ни птичка, Ни женщины большая ляжка Меня не радуют. Имейте все в виду: Часы стучат, и я сейчас уйду". 9 Тогда встает безмолвный Лев, Ружье берет, остервенев, Влагает в дуло два заряда, Всыпает порох роковой И в середину циферблата Стреляет крепкою рукой. И все в дыму стоят, как боги, И шепчут грозные: "Виват!" И женщины железной ноги Горят над ними в двести ватт. И все растенья припадают К стеклу, похожему на клей, И с удивленьем наблюдают Могилу разума людей.1933Источник: Прислал читатель
СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬВ полумраке увяданья Развернулась, как дуга, Вкруг бревенчатого зданья Копьеносная тайга. День в лесу горяч и долог, Пахнет струганым бревном. В одиночестве геолог Буйно пляшет за окном. Он сегодня в лихорадке Открывателя наук. На него дивится с грядки Ошалевший бурундук. Смотрит зверь на чародея, Как, от мира вдалеке, Он, собою не владея, Пляшет с камешком в руке. Поздно вечером с разведки Возвратится весь отряд, Накомарники и сетки Снова в кучу полетят. Семь здоровых юных глоток Боевой испустят клич И пойдут таскать из лодок Неощипанную дичь. Загорелые, как черти, С картузами набекрень,- Им теперь до самой смерти Не забыть счастливый день.1958Источник: Прислал читатель
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ДАЧАВ Переделкине дача стояла, В даче жил старичок-генерал, В перстеньке у того генерала Незатейливый камень сверкал. В дымных сумерках небо ночное, Генерал у окошка сидит, На колечко свое золотое, Усмехаясь, подолгу глядит. Вот уж первые капли упали, Замолчали в кустах соловьи. Вспоминаются курские дали, Затяжные ночные бои. Вспоминается та, что, прощаясь, Не сказала ни слова в упрек, Но, сквозь слезы ему улыбаясь, С пальца этот сняла перстенек. "Ты уедешь,- сказала майору,- Может быть, повстречаешься с той, Для которой окажется впору Перстенек незатейливый мой. Ты подаришь ей это колечко, Мой горячий, мой белый опал, Позабудешь, кого у крылечка, Как безумный, всю ночь целовал. Отсияют и высохнут росы, Отпылают и стихнут бои, И не вспомнишь ты черные косы, Эти черные косы мои!" Говорила - как в воду глядела, Что сказала - и вправду сбылось, Только той, что колечко надела, До сих пор для него не нашлось. Отсияли и высохли росы, Отпылали и стихли бои, Позабылись и черные косы, И отпели в кустах соловьи. Старый китель с утра разутюжен, Серебрится в висках седина, Ждет в столовой нетронутый ужин С непочатой бутылкой вина. Что прошло - то навеки пропало, Что пропало - навек потерял... В Переделкине дача стояла, В даче жил старичок-генерал.1958Источник: Прислал читатель
ЖЕЛЕЗНАЯ СТАРУХА"У меня железная старуха,- Говорил за ужином кузнец. - Только выпьешь - глядь, и оплеуха, Мне ж обидно это наконец". После бани дочиста промытый, Был он черен, страшен и космат, Колченогий, оспою изрытый, Из-под Курска раненый солдат. "Ведь у бабы только ферма птичья, У меня же - Господи ты мой! Что ни дай - справляю без различья. Возвращаюсь за полночь домой!" Тут у брата кончилась сивуха, И кузнец качнулся у стола И, нахмурясь, крикнул: "Эй, старуха! Аль забыла курского орла?" И метнулась старая из сенец, Полушубок вынесла орлу, И большой обиженный младенец Потащился с нею по селу. Тут ему и небо не светило, Только звезды сыпало на снег, Точно впрямь счастливцу говорило: "Мне б такую, милый человек!"1958Источник: Прислал читатель
ПОСЛЕ РАБОТЫОн у станка до вечера копался - Все попусту! Лишь дома за столом, Хлебая щи, внезапно догадался, Какой детали не хватало в нем. И соколом взглянул он на старуху, Что отдыхала, лежа на печи: "Ну, мать моя! Такую бы стряпуху Да в ресторан! Значительные щи!" Старуха знала - с каждым годом реже Был ласков муж, и думала сквозь сон: "Заврался старый!" Щи-то были те же, Что и вчера, когда бранился он.1958Источник: Прислал читатель
ВЕСНА В ЛЕСУКаждый день на косогоре я Пропадаю, милый друг. Вешних дней лаборатория Расположена вокруг. В каждом маленьком растеньице, Словно в колбочке живой, Влага солнечная пенится И кипит сама собой Эти колбочки исследовав, Словно химик или врач, В длинных перьях фиолетовых По дороге ходит грач. Он штудирует внимательно По тетрадке свой урок И больших червей питательных Собирает детям впрок. А в глуши лесов таинственных, Нелюдимый, как дикарь, Песню прадедов воинственных Начинает петь глухарь Словно идолище древнее, Обезумев от греха, Он рокочет за древнею И колышет потроха. А на кочках под осинами, Солнца празднуя восход, С причитаньями старинными Водят зайцы хоровод. Лапки к лапкам прижимаючи, Вроде маленьких ребят, Про свои обиды заячьи Монотонно говорят. И над песнями, над плясками В эту пору каждый миг, Населяя землю сказками, Пламенеет солнца лик. И, наверно, наклоняется В наши древние леса, И невольно улыбается На лесные чудеса.1935Источник: Прислал читатель
ФОКСТРОТВ ботинках кожи голубой, В носках блистательного франта, Парит по воздуху герой В дыму гавайского джаз-банда. Внизу — бокалов воркотня, Внизу — ни ночи нет, ни дня, Внизу — на выступе оркестра, Как жрец, качается маэстро. Он бьет рукой по животу, Он машет палкой в пустоту, И лёгких галстуков извилина На грудь картонную пришпилена. Ура! Ура! Герой парит — Гавайский фокус над Невою! А бал ревет, а бал гремит, Качая бледною толпою. А бал гремит, единорог, И бабы выставили в пляске У перекрестка гладких ног Чижа на розовой подвязке. Смеется чиж — гляди, гляди! Но бабы дальше ускакали, И медным лесом впереди Гудит фокстрот на пьедестале. И, так играя, человек Родил в последнюю минуту Прекраснейшего из калек — Женоподобного Иуду. Не тронь его и не буди, Не пригодится он для дела — С цыплячьим знаком на груди Росток болезненного тела. А там, над бедною землей, Во славу винам и кларнетам Парит по воздуху герой, Стреляя в небо пистолетом.1928Источник: Прислал читатель
НЕЗРЕЛОСТЬМладенец кашку составляет Из манных зерен голубых. Зерно, как кубик, вылетает Из легких пальчиков двойных. Зерно к зерну — горшок наполнен, И вот, качаясь, он висит, Как колокол на колокольне, Квадратной силой знаменит. Ребенок лезет вдоль по чащам, Ореховые рвет листы, И над деревьями всё чаще Его колеблются персты. И девочки, носимы вместе, К нему но воздуху плывут. Одна из них, снимая крестик, Тихонько падает в траву. Горшок клубится под ногою, Огня субстанция жива, И девочка лежит нагою, В огонь откинув кружева. Ребенок тихо отвечает: »Младенец я, и не окреп! Ужель твой ум не примечает, Насколь твой замысел нелеп? Красот твоих мне стыден вид, Закрой же ножки белой тканью, Смотри, как мой костер горит, И не готовься к поруганью!» И, тихо взяв мешалку в руки, Он мудро кашу помешал,— Так он урок живой науки Душе несчастной преподал.1928Источник: Прислал читатель
НА ДАЧЕВижу около постройки Древо радости — орех. Дым, подобно белой тройке, Скачет в облако наверх. Вижу дачи деревянной Деревенские столбы. Белый, серый, оловянный Дым выходит из трубы. Вижу — ты, по воле мужа С животом, подобным тазу, Ходишь, зла и неуклюжа, И подходишь к тарантасу, В тарантасе тройка алых Чернокудрых лошадей. Рядом дядя на цимбалах Тешит праздничных людей. Гей, ямщик! С тобою мама, Да в селе высокий доктор. Полетела тройка прямо По дороге очень мокрой. Мама стонет, дядя гонит, Дядя давит лошадей, И младенец, плача, тонет Посреди больших кровей. Пуповину отгрызала Мама зубом золотым. Тройка бешеная стала, Коренник упал. Как дым, Словно дым, клубилась степь, Ночь сидела на холме. Дядя ел чугунный хлеб, Развалившись на траве. А в далекой даче дети Пели, бегая в крокете, И ликуя, и шутя, Легким шариком вертя. И цыганка молодая, Встав над ними, как божок, Предлагала, завывая, Ассирийский пирожок.1929Источник: Прислал читатель
ЦИРКЦирк сияет, словно щит, Цирк на пальцах верещит, Цирк на дудке завывает, Душу в душу ударяет! С нежным личиком испанки, И цветами в волосах Тут девочка, пресветлый ангел, Виясь, плясала вальс-казак. Она среди густого пара Стоит, как белая гагара, То с гитарой у плеча Реет, ноги волоча. То вдруг присвистнет, одинокая, Совьется маленьким ужом, И вновь несется, нежно охая,— Прелестый образ и почти что нагишом! Но вот одежды беспокойство Вкруг тела складками легло. Хотя напрасно! Членов нежное устройство На всех впечатление произвело. Толпа встает. Все дышат, как сапожники, Во рту слюны навар кудрявый. Иные, даже самые безбожники, Полны таинственной отравой. Другие же, суя табак в пустую трубку, Облизываясь, мысленно целуют ту голубку, Которая пред ними пролетела. Пресветлая! Остаться не захотела! Вой всюду в зале тут стоит, Кромешным духом все полны. Но музыка опять гремит, И все опять удивлены. Лошадь белая выходит; Бледным личиком вертя, И на ней при всем народе Сидит полновесное дитя. Вот, маша руками враз, Дитя, смеясь, сидит анфас, И вдруг, взмахнув ноги обмылком, Дитя сидит к коню затылком. А конь, как стржник, опустив Высокий лоб с большим пером, По кругу носится, спесив, Поставив ноги под углом. Тут опять всеобщее изумленье, И похвала, и одобренье, И, как зверок, кусает зависть Тех, кто недавно улыбались Иль равнодушными казались. Мальчишка, тихо хулиганя, Подружке на ухо шептал: »Какая тут сегодня баня!» И девку нежно обнимал. Она же, к этому привыкнув, Сидела тихая, не пикнув: Закон имея естества, Она желала сватовства. Но вот опять арена скачет, Ход представленья снова начат. Два тоненькие мужика Стоят, сгибаясь у шеста. Один, ладони поднимая, На воздух медленно ползет, То красный шарик выпускает, То вниз, нарядный, упадет И товарищу на плечи Тонкой ножкою встает. Потом они, смеясь опасно, Ползут наверх единогласно И там, обнявшись наугад, На толстом воздухе стоят. Они дыханьем укрепляют Двойного тела равновесье, Но через миг опять летают, Себя по воздуху разнеся. Тут опять, восторга полон, Зал трясется, как кликуша, И стучит ногами в пол он, Не щадя чужие уши. Один старик интеллигентный Сказал, другому говоря: »Этот праздник разноцветный Посещаю я не зря. Здесь нахожу я греческие игры, Красоток розовые икры, Научных замечаю лошадей,— Это не цирк, а прямо чародей!» Другой, плешивый, как колено, Сказал, что это несомненно. На последний страшный номер Вышла женщина-змея. Она усердно ползала в соломе, Ноги в кольца завия. Проползав несколько минут, Она совсем лишилась тела. Кругом служители бегут: — Где? Где? Красотка улетела! Тут пошел в народе ужас, Все свои хватают шапки И бросаются наружу, Имея девок полные охапки. »Воры! Воры!» — все кричали, Но воры были невидимки; Они в тот вечер угощали Своих друзей на Ситном рынке. Над ними небо было рыто Веселой руганью двойной, И жизнь трещала, как корыто, Летая книзу головой.1928Источник: Прислал читатель
ЗВЕЗДЫ, РОЗЫ И КВАДРАТЫЗвезды, розы и квадраты, Стрелы северного сиянья, Тонки, круглы, полосаты, Осеняли наши зданья. Осеняли наши домы, Жезлы, кубки и колеса. В чердаках визжали кошки, Грохотали телескопы. Но машина круглым глазом В небе бегала напрасно: Все квадраты улетали, Исчезали жезлы, кубки. Только маленькая птичка Между солнцем и луною В дырке облака сидела, Во всё горло песню пела: »Вы не вейтесь, звезды, розы, Улетайте, жезлы, кубки,— Между солнцем и луною Бродит утро за горами!»1930Источник: Прислал читатель
ПОДВОДНЫЙ ГОРОДПтицы плавают над морем. Славен город Посейдон! Мы машиной воду роем. Славен город Посейдон! На трубе Чимальпопока Мы играем в окна мира! Под волнами спит глубоко Башен стройная порфира. В страшном блеске орихалка Город солнца и числа Спит, и буря, как весталка,— Буря волны принесла. Море! Море! Морда гроба! Вечной гибели закон! Где легла твоя утроба, Умер город Посейдон. Чуден вид его и страшен: Рыбой съедены до пят, Из больших окошек башен Люди длинные глядят. Человек, носим волною, Едет книзу головою. Осьминог сосет ребенка, Только влас висит коронка. Рыба, пухлая, как мох, Вкруг колонны ловит блох. И над круглыми домами, Над фигурами из бронзы, Над могилами науки, Пирамидами владыки — Только море, только сон, Только неба синий тон.1930Источник: Прислал читатель
ШКОЛА ЖУКОВЖ е н щ и н ы Мы, женщины, повелительницы котлов, Изобретательницы каш, Толкачихи мира вперед,— Дни и ночи, дни и ночи, Полные любовного трудолюбия, Рождаем миру толстых красных младенцев. Как корабли, уходящие в дальнее плавание, Младенцы имеют полную оснастку органов: Это теперь пригодится, это — потом. Горы живого сложного мяса Мы кладем на руки человечества, Вы, плотники, ученые леса, Вы, каменщики, строители хижин, Вы, живописцы, покрывающие стены Загадочными фигурками нашей истории, Откройте младенцам глаза, Развяжите уши И толкните неопытный разум На первые подвиги. П л о т н и к и Мы, плотники, ученые леса, Математики жизни деревьев, Построим младенцам огромные колыбели На крепких дубовых ногах. Великие мореходы Получат кровати из клена: Строенье кленовых волокон Подобно морскому прибою. Ткачам, инженерам одежды, Прилична кровать из чинара! Чинар — это дерево-ткач, Плетущий себя самого. Ясень, На котором продолговатые облака, Будет учителем в небо полетов. Черные полосы лиственниц Научат строительству рельсов. Груша и липа — Наставницы маленьких девочек. Дерево моа похоже на мед — Пчеловодов учитель. Туя крупы властелинша,— Урок земледельцу. Бурый орех, как земля,— Землекопу помощник. Учит каменья тесать И дома возводить — палисандра. Черное дерево — это металла двойник, Свет кузнецам, Воспитанье вождям и солдатам. Ж и в о п и с ц ы Мы нарисуем фигурки зверей И сцены из жизни растений. Тело коровы, Читающей курс Маслоделья, Вместо Мадонны Будет сиять над кроватью младенца. Мы нарисуем пляску верблюдов В могучих песках Самарканда, Там, где зеркальная чаша Бежит за движением солнца. Мы нарисуем Историю новых растений. Дети простых садоводов, Стали они словно бомбы. Первое их пробуждение Мы не забудем — Час, когда в ножке листа Обозначился мускул, В теле картошки Зачаток мозгов появился И кукурузы глазок Открылся на кончике стебля. Злаков войну нарисуем мы, Битву овса с воробьями — День, когда птица упала, Сраженная листьев ударом. Вот что нарисуем мы На наших картинах. Тот, кто увидит их раз, Не забудет до гроба. К а м е н щ и к и Мы поставим на улице сто изваяний. Из алебастра сделанные люди, У которых отпилены черепные крышки, Мозг исчез, А в дыры стеклянных глазниц Натекла дождевая вода, И в ней купаются голуби,— Сто безголовых героев Будут стоять перед миром, Держа в руках окончанья своих черепов. Каменные шляпы Сняли они со своих черепов, Как бы приветствуя будущее! Сто наблюдателей жизни животных Согласились отдать свой мозг И переложить его В черепные коробки ослов, Чтобы сияло Животных разумное царство. Вот добровольная Расплата человечества Со своими рабами! Лучшая жертва, Которуювидели звезды! Пусть же подобье героев Отныне стоит перед миром младенцев. Маленькие граждане мира Будут играть У каменных ног истуканов, Будут бросать в черепа мудрецов Гладкие камушки-гальки, Бульканье вод будут слушать И разговоры голубок, В каменной пазухе мира Жуков находить и кузнечиков. Жуки с неподвижными крыльями, Зародыши славных Сократов, Катают хлебные шарики, Чтобы сделаться умными. Кузнечики — это часы насекомых, Считают течение времени, Сколько кому осталось Свой ум развивать И когда передать его детям. Так, путешествуя Из одного тела в другое, Вырастает таинственный разум. Время кузнечика и пространство жука — Вот младенчество мира. Ж е н щ и н ы Ваши слова достойны уважения, Плотники, живописцы и каменщики! Ныне заложена первая Школа Жуков.1931Источник: Прислал читатель
ОТДЫХАЮЩИЕ КРЕСТЬЯНЕТолпа высоких мужиков Сидела важно на древне. Обычай жизни был таков, Досуги, милые вдвойне. Царя ли свергнут, или разом Скотину волк на поле съест, Они сидят, гуторя басом. Про то да се узнав окрест. Иногда во тьме ночной Приносят длинную гармошку, Извлекают резкие продолжительные звуки И на травке молодой Скачут страшными прыжками, Взявшись за руки, толпой. Вот толпа несется, воет, Слышен запах потной кожи, Музыканты рожи строят, На чертей весьма похожи. В громе, давке, кувырканья »Эх, пошла! — кричат. — Наддай-ка!» Реют бороды бараньи, Стонет, воет балалайка. »Эх, пошла!» И дым столбом, От натуги бледны лица. Многоногий пляшет ком, Воет, стонет, веселится. Но старцы сумрачной толпой Сидят на бревнах меж домами, И лунный свет, виясь столбами, Висит над ними как живой. Тогда, привязанные к хатам, Они глядят на этот мир, Обсуждают, что такое атом, Каков над воздухом эфир. И скажет кто-нибудь, печалясь, Что мы, пожалуй, не цари, Что наверху плывут, качаясь, Миров иные кубари. Гром мечут, искры составляют, Живых растеньями питают, А мы, приклеены к земле, Сидим, как птенчики, в дупле. Тогда крестьяне, созерцая Природы стройные холмы, Сидят, задумчиво мерцая Глазами страшной старины. Иной жуков наловит в шапку, Глядит, внимателен и тих, Какие есть у тварей лапки, Какие крылышки у них. Иной первоначальный астроном Слагает из бересты телескоп, И ворон с каменным крылом Стоит на крыше, словно поп. А на вершинах Зодиака, Где слышен музыки орган, Двенадцать люстр плывут из мрака, Составив круглый караван. И мы под ними, как малютки, Сидим, считая день за днем, И, в кучу складывая сутки, Весь месяц в люстру отдаем.1933Источник: Прислал читатель
БИТВА СЛОНОВВоин слова, по ночам Петь пора твоим мечтам! На бессильные фигурки существительных Кидаются лошади прилагательных, Косматые всадники Преследуют конницу глаголов, И снаряды междометий Рвутся над головами, Как сигнальные ракеты. Битва слов! Значений бой! В башне Синтаксис — разбой. Европа сознания В пожаре восстания. Невзирая на пушки врагов, Стреляющие разбитыми буквами, Боевые слоны подсознания Вылезают и топчутся, Словно исполинские малютки. Но вот, с рождения не евши, Они бросаются в таинственные бреши И с человечьими фигурками в зубах Счастливо поднимаются на задние ноги. Слоны подсознания! Боевые животные преисподней! Они стоят, приветствуя веселым воем Всё, что захвачено разбоем. Маленькие глазки слонов Наполнены смехом и радостью. Сколько игрушек! Сколько хлопушек! Пушки замолкли, крови покушав, Синтаксис домики строит не те, Мир в неуклюжей стоит красоте. Деревьев отброшены старые правила, На новую землю их битва направила. Они разговаривают, пишут сочинения, Весь мир неуклюжего полон значения! Волк вместо разбитой морды Приделал себе человечье лицо, Вытащил флейту, играет без слов Первую песню военных слонов. Поэзия, сраженье проиграв, Стоит в растерзанной короне. Рушились башен столетних Монбланы, Где цифры сияли, как будто полканы, Где меч силлогизма горел и сверкал, Проверенный чистым рассудком. И что же? Сражение он проиграл Во славу иным прибауткам! Поэзия в великой муке Ломает бешеные руки, Клянет весь Мир, Себя зарезать хочет, То, как безумная, хохочет, То в поле бросится, то вдруг Лежит в пыли, имея много мук. На самом деле, как могло случиться, Что пала древняя столица? Весь мир к поэзии привык, Всё было так понятно. В порядке конница стояла, На пушках цифры малевала, И на знаменах слово Ум Кивало всем, как добрый кум. И вдруг какие-то слоны, И всё перевернулось! Поэзия начинает приглядываться, Изучать движение новых фигур, Она начинает понимать красоту неуклюжести, Красоту слона, выброшенного преисподней. Сраженье кончено. В пыли Цветут растения земли, И слон, рассудком приручаем, Ест пироги и запивает чаем.1933Источник: Прислал читатель
ЗМЕИЛес качается, прохладен. Тут же разные цветы, И тела блестящих гадин Меж камнями завиты. Солнце, жаркое, простое, Льет на них свое тепло. Меж камней тела устроя, Змеи гладки, как стекло. Прошумит ли сверху птица Или жук провоет смело, Змеи спят, запрятав лица В складках жареного тела. И загадочны, и бледны, Спят они, открывши рот, А вверху едва заметно Время в воздухе плывет. Год проходит, два проходит, Три проходит. Наконец Человек тела находит — Сна тяжелый образец.. Для чего они? Откуда? Оправдать ли их умом? Но прекрасных тварей груда Спит, разбросана кругом. И уйдет мудрец, задумчив, И живет как нелюдим, И природа, вмиг наскучив, Как тюрьма, стоит над ним.1929Источник: Прислал читатель
ИСПЫТАНИЕ ВОЛИА г а ф о н о в Прошу садиться, выпить чаю, У нас варенья полон чан. К о р н е е в Среди посуд я различаю Прекрасный чайник англичан. А г а ф о н о в Твой глаз, Корнеев, навострился, Ты видишь Англии фарфор. Он в нашей келье появился Еще совсем с недавних пор. Мне подарил его мой друг, Открыв с посудою сундук. К о р н е е в Невероятна речь твоя, Приятель сердца Агафонов! Ужель могу доверить я: Предмет, достойный Пантеонов, Роскошный Англии призрак, Который видом тешит зрак, Жжет душу, разум просветляет, Больных к художеству склоняет, Засохшим сердце веселит, А сам сияет и горит,— Ужель такой предмет высокий, Достойный лучшего венца, Отныне в хижине убогой Травою лечит мудреца? А г а ф о н о в Да, это правда. К о р н е е в Боже правый! Предмет, достойный лучших мест, Стоит, наполненный отравой, Где Агафонов кашу ест! Подумай только: среди ручек, Которы тонки, как зефир, Он мог бы жить в условьях лучших И почитаться как кумир. Властитель Англии туманной, Его поставивши в углу, Сидел бы весь благоуханный, Шепча посуде похвалу. Наследник пышною особой При нем ходил бы, сняв сапог, И в виде милости особой Едва за носик трогать мог. И вдруг такие небылицы! В простую хижину упав, Сей чайник носит нам водицы, Хотя не князь ты и не граф. А г а ф о н о в Среди различных лицедеев Я слышал множество похвал, Но от тебя, мой друг Корнеев, Таких речей не ожидал. Ты судишь, право, как лунатик, Ты весь от страсти изнемог, И жила вздулась, как канатик, Обезобразив твой висок. Ужели чайник есть причина? Возьми его! На что он мне! К о р н е ев Благодарю тебя, мужчина. Теперь спокоен я вполне. Прощай. Я весь еще рыдаю. (уходит) А г а ф о н о в Я духом в воздухе летаю, Я телом в келейке лежу И чайник снова в келью приглашу. К о р н е е в (входит) Возьми обратно этот чайник, Он ненавистен мне навек: Я был премудрости начальник, А стал пропащий человек. А г а ф о н о в (обнимая его) Хвала тебе, мой друг Корнеев, Ты чайник духом победил. Итак, бери его скорее: Я дарю тебе его изо всех сил.1931Источник: Прислал читатель
ПОЭМА ДОЖДЯВ о л к Змея почтенная лесная, Зачем ползешь, сама не зная, Куда идти, зачем спешить? Ужель спеша возможно жить? З м е я Премудрый волк, уму непостижим Тот мир, который неподвижен, И так же просто мы бежим, Как вылетает дым из хижин. В о л к Понять нетрудно твой ответ. Куда как слаб рассудок змея! Ты от себя бежишь, мой свет, В движенье правду разумея. З м е я Я вижу, ты идеалист. В о л к Гляди: спадает с древа лист, Кукушка, песенку построя На двух тонах (дитя простое!), Поет внутри высоких рощ. При солнце льется ясный дождь, Течет вода две-три минуты, Крестьяне бегают разуты, Потом опять сияет свет, Дождь миновал, и капель нет. Открой мне смысл картины этой. З м е я Иди, с волками побеседуй, Они дадут тебе отчет, Зачем вода с небес течет. В о л к Отлично. Я пойду к волкам. Течет вода по их бокам. Вода, как матушка, поет, Когда на нас тихонько льет. Природа в стройном сарафане, Главою в солнце упершись, Весь день играет на органе. Мы называем это: жизнь. Мы называем это: дождь, По лужам шлепанье малюток, И шум лесов, и пляски рощ, И в роще хохот незабудок. Или, когда угрюм орган, На небе слышен барабан, И войско туч пудов на двести Лежит вверху на каждом месте, Когда могучих вод поток Сшибает с ног лесного зверя,— Самим себе еще не веря, Мы называем это: бог.1931Источник: Прислал читатель
DISCIPLINA CLERICALISХ л о я Если сок твой неизменен, Трубадурская душа, Если песни, как каменья, Упадают и блестят. Если даже в этом мире Чудотворном и крутом В мавританские псалтири Скользкой уткой побежал,— Не надейся и ушами На сигнал не поводи, И морщинистый листочек В рукаве до утра прячь. Я Хлоя, Хлоя, тонкой ранкой Сердце жалуется мне, И перо в мохнатой банке Тушью траурной чертит. Я не волен жизни верить — Глаз бежит вокруг оси, И внизу у самой двери Встал с решеткой Зурбаран. Х л о я Положи ярем, бессильный, Разломи свое перо, И малиновые крылья В узелочек запакуй. У приказчика Евмена Каша ходит по воде — Подними ему полено И кофейню поверти. Я Человеки ходят с брюхом, От него идут лучи, И мясистые пауки Машут маслом на него. А потом, немного треснув, В ящик бархатный ползет, И тропическая плесень Сонным заревом вверху. Х л о я Встань, гордец, бумаг водитель, Развяжи свои глаза: Розовой водой омыты, Поднимаются миры, В бедрах узкая Кастилья, А в листочке, погляди,— Приклеились без усилья Те же Ева и Адам. Ф и л о с о ф Пойте, пойте, хвалите, хлещите в ладоши — Я вещам воспеваю хвалу, И раструбы веков мой голос множат, Он, как башня, стоит на юру. Это в них посредине движенья и громы, Неприметные глазу пока, Это в них закрутились на конях фаэтоны, Перекрестки, моря, берега. И не доски — а сестры, не железы — а братья. Где рука твоя, Смерть, покажи! Пойте, пойте, хвалите, валитесь в объятья, Целовайтесь, никто не дрожи!1926Источник: Прислал читатель
СОХРАНЕНИЕ ЗДОРОВЬЯВидишь — воздух шевелится? В нем, как думают студенты, кислородные частицы падают, едва заметны. Если, в случае мороза, мы, в трамвае сидя, дышим — словно столб, идет из носа дым, дыханием колышим. Если ж человек невиден, худ и бледен,— очень просто! не сиди на стуле, сидень, выходи гулять на воздух! Оттого, детина, вянешь, что в квартире воздух тяжкий, ни духами не обманешь, ни французскою бумажкой. В нем частицы все свалялись вроде войлока сухого, оттого у всех вначале грудь бывает нездорова. Если где-нибудь писатель ходит с трубкою табачной — значит, он имеет сзади вид унылый и невзрачный. Почему он ходит задом? Отчего пропала сила? Оттого, что трубка с ядом, а в груди сидит бацилла. Почему иная дева вид имеет некрасивый, ходит тощая, как древо, и глаза висят, как сливы? Потому плоха девица и на дерево походит, что полезные частицы в нос девице не проходят. У красотки шарфик модный вокруг шеи так намотан, что под носом воздух — плотный и дышать осталось — потом. О полезная природа, исцели страданья наши, дай частицу кислорода или две частицы даже! Дай сознанью удивиться, и тотчас передо мной отвори свою больницу — холод, солнце и покой!1929Источник: Прислал читатель
ОБЕДМы разогнем усталые тела. Прекрасный вечер тает за окошком. Приготовленье пищи так приятно — кровавое искусство жить! Картофелины мечутся в кастрюльке, головками младенческими шевеля, багровым слизняком повисло мясо, тяжелое и липкое, едва его глотает бледная вода — полощет медленно и тихо розовеет, а мясо расправляется в длину и — обнаженное — идет ко дну. Вот луковицы выбегают, скрипят прозрачной скорлупой и вдруг, вывертываясь из нее, прекрасной наготой блистают; тут шевелится толстая морковь, кружками падая на блюдо, там прячется лукавый сельдерей в коронки тонкие кудрей, и репа твердой выструганной грудью качается атланта тяжелей. Прекрасный вечер тает за окном, но овощи блистают, словно днем. Их соберем спокойными руками, омоем бледною водой, они согреются в ладонях и медленно опустятся ко дну. И вспыхнет примус венчиком звенящим коротконогий карлик домовой. И это — смерть. Когда б видали мы не эти площади, не эти стены, а недра тепловатые земель, согретые весеннею истомой; когда б мы видели в сиянии лучей блаженное младенчество растений,— мы, верно б, опустились на колени перед кипящею кастрюлькой овощей.1929Источник: Прислал читатель
ОСЕНЬ1 В овчинной мантии, в короне из собаки, стоял мужик на берегу реки, сияли на траве, как водяные знаки, его коровьи сапоги. Его лицо изображало так много мук, что даже дерево — и то, склонясь, дрожало и нитку вить переставал паук. Мужик стоял и говорил: »Холм предков мне не мил. Моя изба стоит как дура, и рушится ее старинная архитектура, и печки дедовский портал уже не посещают тараканы — ни черные, ни рыжие, ни великаны, ни маленькие. А внутри сооруженья, где раньше груда бревен зажигалась, чтобы сварить убитое животное,— там дырка до земли образовалась, и холодное дыханье ветра, вылетая из подполья, колеблет колыбельное дреколье, спустившееся с потолка и тяжко храпящее. Приветствую тебя, светило заходящее, которое избу мою ласкало своим лучом! Которое взрастило в моем старинном огороде большие бомбы драгоценных свекол! Как много ярких стекол ты зажигало вдруг над головой быка, чтобы очей его соединение не выражало первобытного страдания! О солнце, до свидания! Недолго жить моей избе: едят жуки ее сухие массы, и ломят гусеницы нужников контрфорсы, и червь земли, большой и лупоглазый, сидит на крыше и как царь поет». Мужик замолк. Из торбы достает пирог с говяжьей требухою и наполняет пищею плохою свой невзыскательный желудок. Имея пару женских грудок, журавль на циркульном сияет колесе, и под его печальным наблюденьем деревья кажутся унылым сновиденьем, поставленным над крышами избушек. И много желтых завитушек летает в воздухе. И осень входит к нам, рубаху дерева ломая пополам. О, слушай, слушай хлопанье рубах! Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах И в каждом камне Ганнибал таится. Вот наступает ночь. Река не шевелится. Не дрогнет лес. И в страшной тишине, как только ветер пролетает, ночное дерево к луне большие руки поднимает и начинает петь. Качаясь и дрожа, оно поет, и вся его душа как будто хочет вырваться из древесины, но сучья заплелись в огромные корзины, и корни крепки, и земля кругом, и нету выхода, и дерево с открытым ртом стоит, сражаясь с воздухом и плача. Нелегкая задача — разбить синонимы: природа и тюрьма. Мужик молчал, и все способности ума в нем одновременно и чудно напрягались, но мысли складывались, и рассыпались, и снова складывались. И наконец, поймав себя на созерцании растенья, мужик сказал: «Достойно удивленья, что внутренности таракана на маленькой ладошке микроскопа меня волнуют так же, как Европа с ее безумными сраженьями. Мы свыклись с многочисленными положеньями своей судьбы, но это нестерпимо — природу миновать безумно мимо». И туловище мужика вдруг принимает очертания жука, скатавшего последний шарик мысли, и ночь кругом, и бревна стен нависли, и предки равнодушною толпой сидят в траве и кажутся травой. 2 Мужик идет в колхозный новый дом, построенный невиданным трудом, в тот самый дом, который есть начало того, что жизнь сквозь битвы обещала. Мужик идет на общие поля, он наблюдает хлеба помещенье, он слушает, как плотная земля готова дать любое превращенье посеянному семени, глядит в скелет машин, которые, как дети, стоят, мерцая в неподвижном свете осенних звезд, и важно шевелит при размышлении тяжелыми бровями. Корова хвастается жирными кровями, дом хвалится и светом и теплом, но у машины есть иное свойство — она внушает страх и беспокойство тому, кто жил печальным бирюком среди даров и немощей природы. Мужик идет в большие огороды, где посреди сияющих теплиц лежат плоды, закрытые от птиц и первых заморозков. Круглые, литые, плоды лежат как солнца золотые, исполненные чистого тепла. И каждая фигура так кругла, так чисто выписана, так полна собою, что, истомленный долгою борьбою, мужик глядит и чувствует, что в нем вдруг зажигается неведомым огнем его душа. В природе откровенной, такой суровой, злой, несовершенной, такой роскошной и такой скупой,— есть сила чудная. Бери ее рукой, дыши ей, обновляй ее частицы — и будешь ты свободней легкой птицы средь совершенных рек просвещенных скал. От мужика все дале отступал дом прадедов с его высокой тенью, и чувство нежности к живому поколенью влекло его вперед на много дней. Мир должен быть иным. Мир должен быть круглей, величественней, чище, справедливей, мир должен быть разумней и счастливей, чем раньше был и чем он есть сейчас. Да, это так. Мужик в последний раз глядит на яблоки и, набивая трубку, спешит домой. Над ним, подобно кубку, сияет в небе чистая звезда, и тихо все. И только шум листа, упавшего с ветвей, и посредине мира — лик Осени, заснувшей у клавира.1932Источник: Прислал читатель
ДЕТСТВО ЛУТОНИБ а б к а В поле ветер-великан Ломит дерево-сосну. Во хлеву ревет баран, А я чашки сполосну. А я чашки вытираю, Тихим гласом напеваю: гВетер, ветер, белый конь. Нашу горницу не троньх. Л у т о н я Баба, баба, ветер где? Б а б к а Ветер ходит по воде. Л у т о н я Баба, баба, где вода? Б а б к а Убежала в города. Л у т о н я Баба, баба, мне приснился Чудный город Ленинград. Там на крепости старинной Пушки длинные стоят. Там на крепости старинной Мертвый царь сидит в меху, Люди воют, дети плачут, Царь танцует, как дитя. Б а б к а Успокойся, мой Лутоня, Разум ночью не пытай. За окошком вьюга стонет, Налегая на сарай. Погасили бабы свечки, Сядем, дети, возле печки, Перед печкой, над огнем Мы Захарку запоем. Дети садятся вокруг печки. Бабка раздает каждому по зажженной лучинке. Дети машут ими в воздухе и поют. Д е т и Гори, гори жарко, Приехал Захарка. Сам на тележке, Жена на кобылке, Детки в санках, В черных шапках. Б а б к а Закачался мир подлунный, Вздрогнул месяц и погас. Кто тут ходит весь чугунный, Кто тут бродит возле нас? Велики его ладони, Тяжелы его шаги. Под окном топочут кони. Боже, деткам помоги. З а х а р ка (входит) Поднимите руки, дети, Разгоните пальцы мне. Вон Лутонька на повети, Как чертенок, при луне. (Бросается на Лутоню.) Л у т о н я Пощади меня, луна! Защити меня, стена! Перед Лутоней поднимается стена. З а х а р к а Дети, дети, руки выше, Слышу, как Лутонька дышит. Вон сидит он за стеной, Закрывается травой. (Бросается на Лутоню.) Л у т о н я Встаньте, травки, до небес, Станьте, травки, словно лес! Трава превращается в лес. З а х а р к а Дети, вытяните руки Выше, выше до небес. Стал Лутонька меньше мухи, Вкруг него дремучий лес. Вкруг него лихие звери Словно ангелы стоят. Это кто стучится в двери? З в е р и (вбегая в комнату) Чудный город Ленинград! Л у т о н я В чудном граде Ленинграде На возвышенной игле Светлый вертится кораблик И сверкает при луне. Под корабликом железным Люди в дудочки поют, Убиенного Захарку В домик с башнями ведут!1931Источник: Прислал читатель
ГОРИЙСКАЯ СИМФОНИЯЕсть в Грузии необычайный город. Там буйволы, засунув шею в ворот, Стоят, как боги древности седой, Склонив рога над шумною водой. Там основанья каменные хижин Из первобытных сложены булыжин И тополя, расставленные в ряд, Подняв над миром трепетное тело, По-карталински медленно шумят О подвигах великого картвела. И древний холм в уборе ветхих башен Царит вверху, и город, полный сил, Его суровым бременем украшен, Все племена в себе объединил. Взойди на холм, прислушайся к дыханью Камней и трав, и, сдерживая дрожь, Из сердца вырвавшийся гимн существованью, Счастливый, ты невольно запоешь. Как широка, как сладостна долина, Теченье рек как чисто и легко, Как цепи гор, слагаясь воедино, Преображенные, сияют далеко! Живой язык проснувшейся природы Здесь учит нас основам языка, И своды слов стоят, как башен своды, И мысль течет, как горная река. Ты помнишь вечер? Солнце опускалось, Дымился неба купол голубой. Вся Карталиния в огнях переливалась, Мычали буйволы, качаясь над Курой. Замолкнул город, тих и неподвижен, И эта хижина, беднейшая из хижин, Казалась нам и меньше и темней. Но как влеклось мое сознанье к ней! Припоминая отрочества годы, Хотел понять я, как в такой глуши Образовался действием природы Первоначальный строй его души. Как он смотрел в небес огромный купол, Как гладил буйвола, как свой твердил урок, Как в тайниках души своей баюкал То, что еще и высказать не мог. Привет тебе, о Грузия моя, Рожденная в страданиях и буре! Привет вам, виноградники, поля, Гром трактора и пенье чианури! Привет тебе, мой брат имеретин, Привет тебе, могучий карталинец, Мегрел задумчивый и ловкий осетин, И с виноградной чашей кахетинец! Привет тебе, могучий мой Кавказ, Короны гор и пропасти ущелий, Привет тебе, кто слышал в первый раз Торжественное пенье Руставели! Приходит ночь, и песня на устах У всех, у всех от Мцхета до Сигнаха. Поет хевсур, весь в ромбах и крестах, Свой щит и меч повесив в Барисахо. Из дальних гор, из каменной избы - Выходят сваны длинной вереницей, И воздух прорезает звук трубы, И скалы отвечают ей сторицей. И мы садимся около костров, Вздымаем чашу дружеского пира, И «Мравалжамиер» гремит в стране отцов — Заздравный гимн проснувшегося мира. И снова утро всходит над землею. Прекрасен мир в начале октября! Скрипит арба, народ бежит толпою, И персики, как нежная заря, Мерцают из раскинутых корзинок. О, двух миров могучий поединок' О, крепость мертвая на каменной горе! О, спор веков и битва в Октябре! Пронзен весь мир с подножья до зенита, Исчез племен несовершенный быт, И план, начертанный на скалах из гранита, Перед народами открыт.1936Источник: Прислал читатель
ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕВ крылатом домике, высоко над землей, Двумя ревущими моторами влекомый, Я пролетал вчера дорогой незнакомой, И облака, скользя, толпились подо мной. Два бешеных винта, два трепета земли, Два грозных грохота, две ярости, две бури, Сливая лопасти с блистанием лазури, Влекли меня вперед. Гремели и влекли. Лентообразных рек я видел перелив, Я различал полей зеленоватых призму, Туманно-синий лес, прижатый к организму Моей живой земли, гнездился между нив. Я к музыке винтов прислушивался, я Согласный хор винтов распределял на части, Я изучал их песнь, я понимал их страсти, Я сам изнемогал от счастья бытия. Я посмотрел в окно, и сквозь прозрачный дым Блистательных хребтов суровые вершины, Торжественно скользя под грозный рев машины, Дохнули мне в лицо дыханьем ледяным. И вскрикнула душа, узнав тебя, Кавказ! И солнечный поток, прорезав тело тучи, Упал, дымясь, на кристаллические кучи Огромных ледников, и вспыхнул, и погас. И далеко внизу, расправив два крыла, Скользило подо мной подобье самолета. Казалось, из долин за нами гнался кто-то, Похитив свой наряд и перья у орла. Быть может, это был неистовый Икар, Который вырвался из пропасти вселенной, Когда напев винтов с их тяжестью мгновенной Нанес по воздуху стремительный удар. И вот он гонится над пропастью земли, Как привидение летающего грека, И славит хор винтов победу человека, И Грузия моя встречает нас вдали.1947Источник: Прислал читатель
ХРАМГЭСПлоскогорие Цалки, твою высоту Стерегут, обступив, Триалетские скалы. Ястреб в небе парит, и кричит на лету, И приветствует яростным воплем обвалы. Здесь в бассейнах священная плещет форель, Здесь стада из разбитого пьют саркофага, Здесь с ума археологи сходят досель, Открывая гробницы на склоне оврага. Здесь История пела, как дева, вчера, Но сегодня от грохота дрогнули горы, Титанических взрывов взвились веера, И взметнулись ракет голубых метеоры. Там, где волны в ущелье пробили проход, Многотонный бетон пересек горловину, И река, закипев у подземных ворот, Покатилась, бушуя, обратно в долину. Словно пойманный зверь, зарычала она, Вырывая орешник, вздымая каменья, Заливая печальных гробниц письмена, Где давно позабытые спят поколенья. Опустись, моя муза, в глубокий тоннель! Ты — подружка гидравлики, сверстница тока. Пред тобой в глубине иверийских земель Зажигается новое солнце Востока. Ты послушай, как свищет стальной соловей, Как трепещет в бетоне железный вибратор, Опусти свои очи в зияющий кратер, Что уходит в скалу под ногою твоей. Здесь грузинские юноши, дети страны, Словно зодчие мира, под звуки пандури Заключили в трубу завывание бури И в бетон заковали кипенье волны. Нас подхватит волна, мы помчимся с тобой, Мы по трубам низринемся в бездну ущелья, Где раструбы турбин в хороводе веселья Заливаются песней своей громовой. Из пространств генератора мы полетим Высоко над землей по струне передачи, Мы забудем с тобою про все неудачи, Наслаждаясь мгновенным полетом своим. Над Курою огромные звезды горят, Словно воины, встали вокруг кипарисы, И залитые светом кварталы Тбилиси О грядущих веках до утра говорят.1947Источник: Прислал читатель
УРАЛОтрывок Зима. Огромная, просторная зима. Деревьев громкий треск звучит, как канонада. Глубокий мрак ночей выводит терема Сверкающих снегов над выступами сада. В одежде кристаллической своей Стоят деревья. Темные вороны, Сшибая снег с опущенных ветвей, Шарахаются, немощны и сонны. В оттенках грифеля клубится ворох туч, И звезды, пробиваясь посредине, Свой синеватый движущийся луч Едва влачат по ледяной пустыне. Но лишь заря прорежет небосклон И встанет солнце, как, подобно чуду, Свет тысячи огней возникнет отовсюду, Частицами снегов в пространство отражен. И девственный пожар январского огня Вдруг упадет на школьный палисадник, И хоры петухов сведут с ума курятник, И зимний день всплывет, ликуя и звеня. В такое утро русский человек, Какое б с ним ни приключилось горе, Не может тосковать. Когда на косогоре Вдруг заскрипел под валенками снег И большеглазых розовых детей Опять мелькнули радостные лица, — Лариса поняла: довольно ей томиться, Довольно мучиться. Пора очнуться ей! В тот день она рассказывала детям О нашей родине. И в глубину времен, К прошедшим навсегда тысячелетьям Был взор ее духовный устремлен. И дети видели, как в глубине веков, Образовавшись в огненном металле, Платформы двух земных материков Средь раскаленных лав затвердевали. В огне и буре плавала Сибирь, Европа двигала свое большое тело, И солнце, как огромный нетопырь, Сквозь желтый пар таинственно глядело. И вдруг, подобно льдинам в ледоход, Материки столкнулись. В небосвод Метнулся камень, образуя скалы; Расплавы звонких руд вонзились в интервалы И трещины пород; подземные пары, Как змеи, извиваясь меж камнями, Пустоты скал наполнили огнями Чудесных самоцветов. Все дары Блистательной таблицы элементов Здесь улеглись для наших инструментов И затвердели. Так возник Урал. Урал, седой Урал! Когда в былые годы Шумел строительства первоначальный вал, Кто, покоритель скал и властелин природы, Короной черных домн тебя короновал? Когда магнитогорские мартены Впервые выбросили свой стальной поток, Кто отворил твои безжизненные стены, Кто за собой сердца людей увлек В кипучий мир бессмертных пятилеток? Когда бы из могил восстал наш бедный предок И посмотрел вокруг, чтоб целая страна Вдруг сделалась ему со всех сторон видна, — Как изумился б он! Из черных недр Урала, Где царствуют топаз и турмалин, Пред ним бы жизнь невиданная встала, Наполненная пением машин. Он увидал бы мощные громады Магнитных скал, сползающих с высот, Он увидал бы полный сил народ, Трудящийся в громах подземной канонады, И землю он свою познал бы в первый раз... Не отрывая от Ларисы глаз, Весь класс молчал, как бы завороженный. Лариса чувствовала: огонек, зажженный Ее словами, будет вечно жить В сердцах детей. И совершилось чудо: Воспоминаний горестная груда Вдруг перестала сердце ей томить. Что сердце? Сердце — воск. Когда ему блеснет Огонь сочувственный, огонь родного края, Растопится оно и, медленно сгорая, Навстречу жизни радостно плывет.1947Источник: Прислал читатель
СОНЖилец земли, пятидесяти лет, Подобно всем счастливый и несчастный, Однажды я покинул этот свет И очутился в местности безгласной. Там человек едва существовал Последними остатками привычек, Но ничего уж больше не желал И не носил ни прозвищ он, ни кличек. Участник удивительной игры, Не вглядываясь в скученные лица, Я там ложился в дымные костры И поднимался, чтобы вновь ложиться. Я уплывал, я странствовал вдали, Безвольный, равнодушный, молчаливый, И тонкий свет исчезнувшей земли Отталкивал рукой неторопливой. Какой-то отголосок бытия Еще имел я для существованья, Но уж стремилась вся душа моя Стать не душой, но частью мирозданья. Там по пространству двигались ко мне Сплетения каких-то матерьялов, Мосты в необозримой вышине Висели над ущельями провалов. Я хорошо запомнил внешний вид Всех этих тел, плывущих из пространства: Сплетенье ферм, и выпуклости плит, И дикость первобытного убранства. Там тонкостей не видно и следа, Искусство форм там явно не в почете, И не заметно тягостен труда, Хотя весь мир в движенье и работе. И в поведенье тамошних властей Не видел я малейшего насилья, И сам, лишенный воли и страстей, Все то, что нужно, делал без усилья. Мне не было причины не хотеть, Как не было желания стремиться, И был готов я странствовать и впредь, Коль то могло на что-то пригодиться. Со мной бродил какой-то мальчуган, Болтал со мной о массе пустяковин. И даже он, похожий на туман, Был больше материален, чем духовен. Мы с мальчиком на озеро пошли, Он удочку куда-то вниз закинул И нечто, долетевшее с земли, Не торопясь, рукою отодвинул.1953Источник: Прислал читатель
ВЕСНА В МИСХОРЕ1. ИУДИНО ДЕРЕВО Когда, страдая от простуды, Ай-Петри высится в снегу, Кривое деревце Иуды Цветет на южном берегу. Весна блуждает где-то рядом, А из долин уже глядят Цветы, напитанные ядом Коварства, горя и утрат. 2. ПТИЧЬИ ПЕСНИ Пусть в зеленую книгу природы Не запишутся песни синиц, — Величайшие наши рапсоды Происходят из общества птиц. Пусть не слушает их современник, Путешествуя в этом краю, — Им не нужно ни славы, ни денег За бессмертную песню свою. 3. УЧАН-СУ Внимая собственному вою, С недосягаемых высот Висит над самой головою Громада падающих вод. И веет влажная прохлада Вокруг нее, и каждый куст, Обрызган пылью водопада, Смеется тысячами уст. 4. У МОРЯ Посмотри, как весною в Мисхоре, Где серебряный пенится вал, Непрерывно работает море, Разрушая окраины скал. Час настанет, и в сердце поэта, Разрушая последние сны, Вместо жизни останется эта Роковая работа волны.1953Источник: Прислал читатель
КУЗНЕЧИКНастанет день, и мой забвенный прах Вернется в лоно зарослей и речек, Заснет мой ум, но в квантовых мирах Откроет крылья маленький кузнечик. Над ним, пересекая небосвод, Мельчайших звезд возникнут очертанья, И он, расправив крылья, запоет Свой первый гимн во славу мирозданья. Довольствуясь осколком бытия, Он не поймет, что мир его чудесный Построила живая мысль моя, Мгновенно затвердевшая над бездной. Кузнечик — дурень! Если б он узнал, Что все его волшебные светила Давным-давно подобием зеркал Поэзия в пространствах отразила!1947Источник: Прислал читатель
* * *Мир однолик, но двойственна природа, И, подражать прообразам спеша, В противоречьях зреет год от года Свободная и жадная душа. Не странно ли, что в мировом просторе, В живой семье созвездий и планет Любовь уравновешивает горе И тьму всегда превозмогает свет? Недаром, совершенствуясь от века, Разумная природа в свой черед Сама себя руками человека Из векового праха создает.1948Источник: Прислал читатель
ДУЭЛЬПетух возвышается стуком, И падают воздухи вниз. Но легким домашним наукам Мы в этой глуши предались. Матильда, чьей памяти краше И выше мое житье, Чья ручка играет, и машет, И мысли пугливо метет, Не надо! И ты, моя корка, И ты, голенастый стакан, Рассыпчатой скороговоркой Припомни, как жил капитан, Как музыкою батальонов Вспоенный, сожженный дотла, Он шел на коне вороненом, В подзорный моргая кулак. Я знаю — таков иноземный. Заморский поставлен закон: Он был обнаружен под Чесмой, Потом в Петербург приведен. На рауты у Виссарьона Белинского или еще С флакончиком одеколона К Матильде он шел на расчет. Мгновенное поле взмахнуло Разостланной простыней, И два гладкоствольные дула На встречу сошлись предо мной. Но чесменские карусели Еще не забыл капитан, И как канонады кудели Летели за картой в стакан. Другой — гейдельбергский малютка С размахом волос по ушам — Лазоревую незабудку Новалиса чтил по ночам. В те ночи, когда Страдивариус Вздымал по грифу ладонь, Лицо его вдруг раздевалось, Бросало одежды в огонь, И лезли века из-под шкафа, И, голову в пальцы зажав, Он звал рукописного графа И рвал коленкоровый шарф, Рыдал, о Матильде скучая, И рюмки под крышей считая, И перед собой представляя Скрипучую Вертера ночь. Был дождь. Поднимались рассветы, По крышам рвались облака, С крыльца обходили кареты И вязли в пустые снега,— А два гладкоствольные дула, Мгновенно срывая прицел, Жемчужным огнем полыхнули, И разом обои вздохнули, С кровавою брызгой в лице. Был чесменский выстрел навылет, Другой — гейдельбергский — насквозь, И что-то в оранжевом мыле Дымилось и струйкой вилось. Пока за Матильдой бежали, Покуда искали попа, Два друга друг другу пожали Ладони под кровью рубах. Наутро, позавтракав уткой, Рассказывал в клубе корнет, Что легкой пророс незабудкой Остывший в дыму пистолет. И, слушая вздор за окошком И утку ладонью ловя, Лакей виссарьоновский Прошка Готовил обед для себя, И, глядя на грохот пехоты И звон отлетевших годин, Склоняясь в кулак с позевотой, Роняя страницы, Смирдин. ВСЕ1926Источник: Прислал читатель
НА ВОКЗАЛЕВ железном сумеречном зале, Глотая паровозный дым, Сидит Мадонна на вокзале С ребенком маленьким своим. Вокруг нее кульки, баулы, Дорожной жизни суета. В блестящих бляхах вельзевулы Тележку гонят в ворота. На башне радио играет, Гудок за окнами гудит, И лишь она одна не знает, Который час она сидит. Который час ребенка держит, Который час! Который час! Который час и дым и скрежет С полузакрытых гонит глаз. И сколько дней еще придется — О, сколько дней! О, сколько дней! Теперь, пока не улыбнется Дитя у матери своей! Над черной линией портала Висит вечерняя звезда. Несутся с Курского вокзала По всей вселенной поезда. Летят сквозь топи и туманы, Сквозь перелески и пески, И бьют им бездны в барабаны, И рвут их пламя на куски. И лишь на бедной той скамейке, Превозмогая боль и страх, Мадонна в шубке из цигейки Молчит с ребенком на руках.1958Источник: Прислал читатель
БАЛЛАДА ЖУКОВСКОГОДворец дубовый словно ларь, глядит в окно курчавый царь, цветочки точные пред ним с проклятьем шепчутся глухим. Идет луна в пустую ночь, утопленник всплывает, идет вода с покатых плеч, ручьем течет на спину. Он вытер синие глаза, склонился и царю сказал: »Ты, царь,— хранитель мира, твоя восточная порфира полмира вытоптала прочь. Я жил в деревне круглой, и вот — мой рот обуглен, жена одна в гробу шумит, красотка-дочь с тобой спит, мой домик стал портретом, а жизнь — подводным бредом!» Царь смотрит конусом рябым, в окне ломает руки, стучит военным молотком, но все убиты слуги, одна любовница-жена к царю спеша подходит, царя по-братски кличет и каркает по-птичьи... Одна нога у ней ушла, а тело молодое упало около крыльца, как столбик молодецкий. Утопленник был рад вдвойне к войне он точит руки, берет поклажу на дыбы, к царю поклоном головы он обратился резко и опустился в речку. Луна идет, кидая тень, царь мечется в окошке, дворец тихонько умирал, а время шло — под горку.1927Источник: Прислал читатель
ВОССТАНИЕФрагменты Даниилу Хармсу, автору «Комедии города Петербурга» Стругали радугу рубанки В тот день испуганный, когда Артиллерийские мустанги О камни рвали повода, И танки, всеми четырьмя Большими банками гремя, Валились. . . . . . . . . . . . . . . . В мармеладный дом Въезжал под знаменем закон, Кроил портреты палашом, Срывал рубашечки с икон,— Закон брадат, священна власть, Как пред Законом не упасть? . . . . . . . . . . . . . . . Цари проехали по крыше, Цари катали катыши, То издалёка, то поближе, И вот у самой подлой мыши Поперло матом из души... Цари запрятывались в кадку, Грызут песок, едят помадку, То выпивают сладкий квас, То замыкают на ночь глаз,— Совсем заснули. Ночь кружится Между корон, между папах; И вот к царю идет царица. . . . . . . . . . . . . . . . Они запрятывались в кадку, Грызут песок, едят помадку, То ищут яблоки в штанах, Читают мрачные альбомы, Вокруг династии гремят, А радуга стоит над домом И тоже, всеми четырьмя Большими танками гремя, Вдруг опустилась. . . . . . . . . . . . . . . . На заре Трещал Колчак в паникадило, И панихиду по царе Просвирня в дырку говорила, Она тряслась, клубилась, выла, Просила выдать ей мандат,— И многое другое было. . . . . . . . . . . . . . . . В аэроплане жил солдат, Живет-живет,— вдруг заиграет, По переулку полетит,— Ему кричат, а он порхает И ручку весело вертит,— Все это ставлю вам на вид. . . . . . . . . . . . . . . . Принц Вид, албанский губернатор, И пляской Витта одержим, Поехал ночью на экватор. Глядит: Албания бежит, Сама трясется не своя, И вот на кончике копья, Чулочки сдернув, над Невою, Перепотевшею от бою, На перевернутый гранит Вознесся Губернатор Вид. И это ставлю вам на вид. . . . . . . . . . . . . . . . И видит он: стоят дозоры, На ружьях крылья отогрев, И вдоль чугунного забора Застекленевшая «Аврора» Играет жерлами наверх, И вдруг завыла. День мотался Между корон, между папах, Брюхатых залпов, венских вальсов, Мотался, падал, спотыкался, Искал царя — встречал попа, Искал попа — встречал солдата, Солдат завел аэроплан, И вот последняя граната, Нерасторопна и брюхата, Разорвалась... . . . . . . . . . . . . . Россия взвыла, Копыта встали,— день ушел, И царские мафусаилы, Надев на голову мешок, Вдоль по карнизам и окошкам Развесились по всем гвоздям. Царь закачался и нарочно Кричал, что все это — пустяк, Что все пройдет и все остынет, И что отныне и навек На перекошенной Неве И потревоженной пустыне Его прольется благостыня. . . . . . . . . . . . . . . Но уж корона вкруг чела Другие надписи прочла. Все.1926Источник: Прислал читатель
* * *1 Пошли на вечер все друзья, один остался я, усопший. В ковше напиток предо мной, и чайник лезет вверх ногой, вон паровоз бежит под Ропшей, и ночь настала. Все ушли, одни на вечер, а другие ногами рушить мостовые идут, идут... глядят, пришли — какая чудная долина, кусок избушки за холмом торчит задумчивым бревном, бежит вихрастая скотина, и, клича дядьку на обед, дудит мальчишка восемь лет. 2 Итак, пришли. Одной ногою стоят в тарелке бытия, играют в кости, пьют арак, гадают — кто из них дурак. »Увы,— сказала дева Там,— гадать не подобает вам, у вас и шансы все равны — вы все Горфункеля сыны». 3 Все в ужасе свернулись в струнку. Тогда приходит сам Горфункель: »Здорово, публика! Здорово, Испьем во здравие Петровы, Данило, чашку подавай, ты, Сашка, в чашку наливай, а вы, Тамара Алексанна, порхайте около и пойте нам «осанна!!!». 4 И вмиг начался страшный ад: друзья испуганы донельзя, сидят на корточках, кряхтят, испачкали от страха рельсы, и сам Горфункель, прыгнув метко, сидит верхом на некой ветке и нехотя грызет колено, рыча и злясь попеременно. 5 Наутро там нашли три трупа. Лука... простите, не Лука, Данило, зря в преддверье пупа, сидел и ждал, пока, пока пока... всему конец приходит, писака рифму вдруг находит, воришка сядет на острог, солдат приспустит свой курок, у ночи все иссякнут жилы, и все, о чем она тужила, присядет около нее, солдатское убрав белье... 6 Придет Данило, а за ним бочком, бочком проникнет Шурка. Глядят столы. На них окурки. И стены шепчут им: «Усни, усните, стрекулисты, это — удел усопшего поэта». А я лежу один, убог, расставив кольца сонных ног, передо мной горит лампада, лежат стишки и сапоги, и Кепка в виде циферблата свернулась около ноги.1927Источник: Прислал читатель
ПОХОДШинель двустворчатую гонит, В какую даль — не знаю сам, Вокзалы встали коренасты, Воткнулись в облако кресты, Свертелась бледная дорога, Шел батальон, дышали ноги Мехами кожи, и винтовки — Стальные дула обнажив — Дышали холодом. Лежит, Она лежит — дорога хмурая, Дорогая бледная моя. Отпали облака усталые, Склонились лица тополей,— И каждый помнит, где жена, Спокойствием окружена, И плач трехлетнего ребенка, В стакане капли, на стене — Плакат войны: война войне. На перевале меркнет день, И тело тонет, словно тень, И вот казарма встала рядом Громадой жирных кирпичей — В воротах меркнут часовые, Занумерованные сном. И шел, смеялся батальон, И по пятам струился сон, И по пятам дорога хмурая Кренилась, падая. Вдали Шеренги коек рисовались, И наши тени раздевались, И падали... И снова шли... Ночь вылезала по бокам, Надув глаза, легла к ногам, Собачья ночь в глаза глядела, Дышала потом, тяготела, По головам... Мы шли, мы шли... В тумане плотном поутру Труба, бодрясь, пробила зорю, И лампа, споря с потолком, Всплыла оранжевым пятном,— Еще дымился под ногами Конец дороги, день вставал, И наши тени шли рядами По бледным стенам — на привал.1927Источник: Прислал читатель
ПОПРИЩИНКогда замерзают дороги И ветер шатает кресты, Безумными пальцами Гоголь Выводит горбатые сны. И вот, костенея от стужи, От непобедимой тоски, Качается каменный ужас, А ветер стреляет в виски, А ветер крылатку срывает. Взрывает седые снега И вдруг, по суставам спадая, Ложится — покорный —к ногам. Откуда такое величье? И вот уж не демон, а тот — Бровями взлетает Поприщин, Лицо поднимает вперед. Крутись в департаментах, ветер, Разбрызгивай перья в поток, Раскрыв перламутровый веер, Испания встанет у ног. Лиловой червонной мантильей Взмахнет на родные поля, И шумная выйдет Севилья Встречать своего короля. А он — исхудалый и тонкий, В сиянье страдальческих глаз, Поднимется... ...Снова потемки, Кровать, сторожа, матрас, Рубаха под мышками режет, Скулит, надрывается Меджи, И брезжит в окошке рассвет. Хлещи в департаментах, ветер, Взметай по проспекту снега, Вали под сугробы карету Сиятельного седока. По окнам, колоннам, подъездам, По аркам бетонных свай Срывай генеральские звезды, В сугробы мосты зарывай. Он вытянул руки, несется. Ревет в ледяную трубу, За ним снеговые уродцы, Свернувшись, по крышам бегут. Хватаются За колокольни, Врываются В колокола, Ложатся в кирпичные бойни И снова летят из угла Туда, где в последней отваге, Встречая слепой ураган,— Качается в белой рубахе И с мертвым лицом — Фердинанд.1928Источник: Прислал читатель
РУКИПером спокойным вам не передать, Что чувствует сегодня сердце, роясь В глубинах тела моего. Стою один — опущенный по пояс В большое горе. Горе, как вода, Течет вокруг; как темная звезда — Стоит над головой. Просторное, большое Оно отяготело навсегда,— Большая темная вода. Возьму крупицами разбросанное счастье, Переломлю два лучика звезды, У девушки лицо перецелую, Переболею до конца искусство, Всегда один,— я сохраню мою Простую жизнь. Но почему она, Она меня переболеть не хочет? И каждый час, и каждый миг Сознанья открывается родник: У жизни два крыла, и каждое из них Едва касается трудов моих. Они летят — распахнуты, далече, Ночуют на холодных площадях, Наутро бьются в окна учреждений, В заводские летают корпуса,— И вот — теплом обвеянные лица Готовы на работе слиться. Мне кажется тогда: Какая жизнь! И неужели это так и нужно, Чтоб в отдаленье жил писатель И вечно неудобный, как ребенок? Я говорю себе: не может быть, И должен я совсем иначе жить. Не может быть! И жарок лёт минут, И длится ожиданье, И тонкие часы поют, И вечер опустился на ладони, И вот я увидал большие руки — Они росли всегда со мной, Чуть розоватые и выпуклые, и в морщинках, И в узелочках жил,— сейчас они тверды, Напряжены едва заметной дрожью, Они спокойные и просятся к труду. Я руки положу на подоконник — Они спокойнее и тише станут, Их ночью звезды обольют, К ним утром зори прикоснутся, Согреет кожу трудовое солнце, Ну, а сейчас... Сейчас пускай дрожат,— Им все равно за мыслью не угнаться, Она растрескалась, летит, изнемогая, И все-таки еще твердит: Простая, Совсем простая — наша жизнь!1928Источник: Прислал читатель
ПАДЕНИЕ ПЕТРОВОЙ1 В легком шепоте ломаясь, среди пальмы пышных веток, она сидела, колыхаясь, в центре однолетних деток. Красотка нежная Петрова — она была приятна глазу. Платье тонкое лилово ее охватывало сразу. Она руками делала движенья, сгибая их во всех частях, Как будто страсти приближенье предчувствовала при гостях. То самоварчик открывала посредством маленького крана, то колбасу ножом стругала — белолица, как Светлана. То очень долго извинялась, что комната не прибрана, то, сияя, улыбалась молоденькому Киприну. Киприн был гитары друг, сидел на стуле он в штанах и среди своих подруг говорил красотке «ах!» — что не стоят беспокойства эти мелкие досады, что домашнее устройство есть для женщины преграда, что, стремяся к жизни новой, обедать нам приходится в столовой, и как ни странно это утверждать — женщину следует обожать. Киприн был при этом слове неожиданно красив, вдохновенья неземного он почувствовал прилив. »Ах,— сказал он,— это не бывало среди всех злодейств судьбы, чтобы с женщин покрывало мы сорвать теперь могли... Рыцарь должен быть мужчина! Свою даму обожать! Посреди другого чина стараться ручку ей пожать, глядеть в глазок с возвышенной любовью, едва она лишь только бровью между прочим поведет — настоящий мужчина свою жизнь отдает! А теперь, друзья, какое всюду отупенье нрава — нету женщине покоя, повсюду распущенная орава,— деву за руки хватают, всюду трогают ее — о нет! Этого не понимает все мое существо!» Он кончил. Девочки, поправив свои платья у коленок, разогреться были вправе — какой у них явился пленник! Иная, зеркальце открыв, носик трет пуховкой нежной, другая в этот перерыв запела песенку, как будто бы небрежно: »Ах, как это благородно с вашей стороны!» Сказала третья, закатив глазок дородный,— »Мы пред мужчинами как будто бы обнажены, все мужчины — фу, какая низость!— на телесную рассчитывают близость, иные — прямо неудобно сказать — на что способны!» »О, какое униженье!— вскричал Киприн, вскочив со стула: — На какое страшное крушенье наша движется культура! Не хвастаясь перед вами, заявляю — всех женщин за сестер я почитаю». Девочки, надувши губки, молча стали удаляться и, поправив свои юбки, стали перед хозяйкой извиняться. Петрова им в ответ слагает тоже много извинений, их до двери провожает и приглашает заходить без промедленья. 2 Вечер дышит как магнит, лампа тлеет оловянно. Киприн за столом сидит, улыбаясь грядущему туманно. Петрова входит розовая вся, снова плещет самоварчик, хозяйка, чашки разнося, говорит: «Какой вы мальчик! Вам недоступны треволненья, движенья женские души, любови тайные стремленья, когда одна в ночной тиши сидишь, как детка, на кровати, бессонной грезою томима, тихонько книжечку читаешь, себя героиней воображаешь, то маслишь губки красной краской, то на дверь глядишь с опаской — а вдруг войдет любимый мой? Ах, что я говорю? Боже мой!» Петрова вся зарделась нежно, Киприн задумчивый сидит, чешет волосы небрежно и про себя губами шевелит. Наконец с тоской пророка он вскричал, от муки бледен: »Увы, такого страшного урока не мыслил я найти на свете! Вы мне казались женщиной иной среди тех бездушных кукол, и я — безумец дорогой,— как мечту свою баюкал, как имя нежное шептал, Петрову звал во мраке ночи! Ты была для меня идеал — пойми, Петрова, если хочешь!» Петрова вскрикнула, рыдая, гостю руки протянула и шепчет: «Я — твоя Аглая, бери меня скорей со стула! Неужели сказка любви дорогой между нами зародилась?» Киприн отпрянул: «Боже мой, как она развеселилась! Нет! Прости мечты былые, прости довольно частые визиты — мои желанья неземные с сегодняшнего дня неизвестностью покрыты. Образ неземной мадонны в твоем лице я почитал — и что же ныне я узнал? Среди тех бездушных кукол вы — бездушная змея! Покуда я мечту баюкал, свои желанья затая, вы сами проситесь к любви! О, как унять волненье крови? Безумец! Что я здесь нашел? Пошел отсюдова, дурак, пошел!» Киприн исчез. Петрова плачет, дрожа, играет на рояле, припудрившись, с соседями судачит и спит, не раздевшись, на одеяле. Наутро, службу соблюдая, стучит на счетах одной рукой... А жизнь идет сама собой...1928Источник: Прислал читатель
ПРОЛОГНехороший, но красивый, Это кто глядит на нас? То мужик неторопливый Сквозь очки уставил глаз. Белых житниц отделенья Поднимались в отдаленье, Сквозь окошко хлеб глядел, В загородке конь сидел. Тут природа вся валялась В страшно диком беспорядке: Кой-где дерево шаталось, Там реки струилась прядка. Тут стояли две-три хаты. Над безумным ручейком. Идет медведь продолговатый Как-то поздно вечерком. А над ним, на небе тихом, Безобразный и большой, Журавель летает с гиком, Потрясая головой. Из клюва развивался свиток, Где было сказано: Убыток Дают трехпольные трудых. Мужик гладил конец бороды.1929-1930Источник: Прислал читатель
СТРАДАНИЯ ЖИВОТНЫХСмутные тела животных Сидели, наполняя хлев, И разговор вели свободный, Душой природы овладев. «Едва могу себя понять,— Молвил бык, смотря в окно.— На мне сознанья есть печать, Но сердцем я старик давно. Как понять мое сомненье? Как унять мою тревогу? Кажется, без потрясенья День прошел, и слава богу! Однако тут не всё так просто. На мне печаль как бы хомут. На дно коровьего погоста, Как видно, скоро повезут. О стон гробовый! Вопль унылый! Там даже не построены могилы: Корова мертвая наброшена На кости рваные овечек; Подале, осердясь на коршуна, Собака чей-то труп калечит. Кой-где копыто, дотлевая, Дает питание растенью, И череп сорванный седлает Червяк, сопутствуя гниенью. Частицы шкурки и состав орбиты Тут же всё лежат-лежат, Лишь капельки росы, налиты На них, сияют и дрожат». Ответил конь: «Смерти бледная подкова Просвещенным не страшна. Жизни горькая основа Смертным более нужна. В моем черепе продолговатом Мозг лежит, как длинный студень. В своем домике покатом Он совсем не жалкий трутень. Люди! Вы напрасно думаете, Что я мыслить не умею, Если палкой меня дуете, Нацепив шлею на шею. Мужик, меня ногами обхватив, Скачет, страшно дерясь кнутом, И я скачу, хоть некрасив, Хватая воздух жадным ртом. Кругом природа погибает, Мир качается, убог, Цветы, плача, умирают, Сметены ударом ног. Иной, почувствовав ушиб, Закроет глазки и приляжет, А на спине моей мужик, Как страшный бог, Руками и ногами машет! Когда же, в стойло заключен, Стою, устал и удручен, Сознанья бледное окно Мне открывается давно. И вот, от боли раскорячен, Я слышу: воют небеса. То зверь трепещет, предназначен Вращать систему колеса. Молю, откройте, откройте, друзья, Ужели все люди над нами князья?» Конь стихнул. Всё окаменело, Охвачено сознаньем грубым. Животных составное тело Имело сходство с бедным трупом. Фонарь, наполнен керосином, Качал страдальческим огнем, Таким дрожащим и старинным, Что всё сливал с небытием. Как дети хмурые страданья, Толпой теснилися воспоминанья В мозгу настойчивых животных, И раскололся мир двойной, И за обломком тканей плотных Простор открылся голубой. «Вижу я погост унылый,— Молвил бык, сияя взором,— Там на дне сырой могилы Кто-то спит за косогором. Кто он, жалкий, весь в коростах, Полусъеденный, забытый, Житель бедного погоста, Грязным венчиком покрытый? Вкруг него томятся ночи, Руки бледные закинув, Вкруг него цветы бормочут В погребальных паутинах. Вкруг него, невидны людям, Но нетленны, как дубы, Возвышаются умные свидетели его жизни — Доски Судьбы1. И все читают стройными глазами Домыслы странного трупа, И мир животный с небесами Тут примирен прекрасно-глупо. И сотни-сотни лет пройдут, И внуки наши будут хилы, Но и они покой найдут На берегах такой могилы. Так человек, отпав от века, Зарытый в новгородский ил, Прекрасный образ человека В душе природы заронил». Не в силах верить, все молчали. Конь грезил, выпятив губу. И ночь плясала, как вначале, Шутихой с крыши на трубу. И вдруг упала. Грянул свет, И шар поднялся величавый, И птицы пели над дубравой — Ночных свидетели бесед.1929-1930Примечания
1. Произведение В. Хлебникова. Могила поэта в Новгородской губернии. ОбратноИсточник: Прислал читатель
БЕСЕДА О ДУШЕНочь на воздух вылетает, В школе спят ученики. Вдоль по хижинам сверкают Маленькие ночники. Крестьяне, храбростью дыша, Собираются в кружок, Обсуждают, где душа? Или только порошок Остается после смерти? Или только газ вонючий? Скворешниц розовые жерди Поднялись над ними тучей. Крестьяне мрачны и обуты В большие валенки судьбы. Сидят, Усы у них раздуты На верху большой губы. Также шапки выделялись В виде толстых колпаков. Собаки пышные валялись Среди хозяйских сапогов. Мужик суровый, словно туча, Держал кувшинчик молока. Сказал: «Природа меня мучит, Превращая в старика. Когда, паша семейную десятину, Иду, подобен исполину,— Гляжу-гляжу, а предо мной Всё кто-то движется толпой».— «Да, это правда. Дух животный,— Сказал в ответ ему старик,— Живет меж нами, как бесплотный Жилец развалин дорогих. Ныне, братцы, вся природа Как развалина какая! Животных уж не та порода Живет меж нами, но другая».— «Ты лжешь, старик!— в ответ ему Сказал стоящий тут солдат.— Таких речей я не пойму, Их только глупый слушать рад. Поверь, что я во многих битвах На скакуне носился, лих, Но никогда не знал молитвы И страшных ужасов твоих. Уверяю вас, друзья: Природа ничего не понимает И ей довериться нельзя».— «Кто ее знает?— Сказал пастух, лукаво помолчав.— С детства я — коров водитель, Но скажу вам, осерчав: Вся природа есть обитель. Вы, мужики, живя в миру, Любите свою избу, Я ж природы конуру Вместо дома изберу. Некоторые движения коровы Для меня ясней, чем ваши. Вы ж, с рожденья нездоровы, Не понимаете простого даже».— «Однако ты профан!— Прервал его другой крестьянин.— Прости, что я тебя прервал, Но мы с тобой бороться станем. Скажи по истине, по духу, Живет ли мертвецов душа?» И все замолкли. Лишь старуха Сидела, спицами кружа. Деревня, хлев напоминая, Вокруг беседы поднималась: Там угол высился сарая, Тут чье-то дерево валялось. Сквозь бревна тучные избенок Мерцали панцири заслонок, Светились печи, как кубы, С квадратным выступом трубы. Шесты таинственные зыбок Хрипели, как пустая кость. Младенцы спали без улыбок, Блохами съедены насквозь. Иной мужик, согнувшись в печке, Свирепо мылся из ведерка, Другой коню чинил уздечки, А третий кремнем в камень щелкал. «Мужик, иди спать!» — Баба из окна кричала. И вправду, ночь, как будто мать, Деревню ветерком качала. «Так!— сказал пастух лениво.— Вон средь кладбища могил Их душа плывет красиво, Описать же нету сил. Петел, сидя на березе, Уж двенадцать раз пропел. Скоро, ножки отморозя, Он вспорхнул и улетел. А душа пресветлой ручкой Машет нам издалека. Вся она как будто тучка, Платье вроде как река. Своими нежными глазами Всё глядит она, глядит, А тело, съедено червями, В черном домике лежит. Люди,— плачет,— что вы, люди! Я такая же, как вы, Только меньше стали груди, Да прическа из травы. Меня, милую, берите, Скучно мне лежать одной. Хоть со мной поговорите, Поговорите хоть со мной!» «Это бесконечно печально!» — Сказал старик, закуривая трубку.— И я встречал ее случайно, Нашу милую голубку. Она, как столбичек, плыла С могилки прямо на меня И, верю, на тот свет звала, Тонкой ручкою маня. Только я вбежал во двор, Она на столбик налетела И сгинула. Такое дело!х «Ах, вот о чем разговор!— Воскликнул радостно солдат.— Тут суевериям большой простор, Но ты, старик, возьми назад Свои слова. Послушайте, крестьяне, Мое простое объясненье. Вы знаете, я был на поле брани, Носился, лих, под пули пенье. Теперь же я скажу иначе, Предмета нашего касаясь: Частицы фосфора маячат, Из могилы испаряясь. Влекомый воздуха теченьем, Столбик фосфора несется Повсюду, но за исключеньем Того случая, когда о твердое разобьется. Видите, как всё это просто!» Крестьяне сумрачно замолкли, Подбородки стали круче. Скворешниц розовых оглобли Поднялись над ними тучей. Догорали ночники, В школе спали ученики. Одна учительница тихо Смотрела в глубь седых полей, Где ночь плясала, как шутиха, Где плавал запах тополей, Где смутные тела животных Сидели, наполняя хлев, И разговор вели свободный, Душой природы овладев.1929-1930Источник: Прислал читатель
БИТВА С ПРЕДКАМИНочь гремела в бочки, в банки, В дупла сосен, в дудки бури, Ночь под маской истуканки Выжгла ляписом лазури. Ночь гремела самодуркой, Всё к чертям летело, к черту. Волк, ударен штукатуркой, Несся, плача, пряча морду. Вепрь, муха, всё собранье Птиц, повыдернуто с сосен, »Ах,— кричало,— наказанье! Этот ветер нам несносен!» В это время, грустно воя, Шел медведь, слезой накапав. Он лицо свое больное Нес на вытянутых лапах. »Ночь!— кричал.— Иди ты к шуту, Отвяжись ты, Вельзевулша!» Ночь кричала: «Буду! Буду!» Ну и ветер тоже дул же! Так, скажу, проклятый ветер Дул, как будто рвался порох! Вот каков был русский север, Где деревья без подпорок. С о л д а т Слышу бури страшный шум, Слышу ветра дикий вой, Но привычный знает ум: Тут не черт, не домовой, Тут ре демон, не русалка, Не бирюк, не лешачиха, Но простых деревьев свалка. После бури будет тихо. П р е д к и Это вовсе не известно, Хотя мысль твоя понятна. Посмотри: под нами бездна, Облаков несутся пятна. Только ты, дитя рассудка, От рожденья нездоров, Полагаешь — это шутка, Столкновения ветров. С о л д а т Предки, полно вам, отстаньте! Вы, проклятые кроты, Землю трогать перестаньте, Открывая ваши рты. Непонятным наказаньем Вы готовы мне грозить. Объяснитесь на прощанье, Что желаете просить? П р е д ки Предки мы, и предки вам, Тем, которым столько дел. Мы столетье пополам Рассекаем и предел Представляем вашим бредням, Предпочтенье даем средним — Тем, которые рожают, Тем, которые поют, Никому не угрожают, Ничего не создают. С о л д а т Предки, как же? Ваша глупость Невозможна, хуже смерти! Ваша правда обернулась В косных неучей усердье! Ночью, лежа на кровати, Вижу голую жену,— Вот она сидит без платья, Поднимаясь в вышину. Вся пропахла молоком... Предки, разве правда в этом? Нет, клянуся молотком, Я желаю быть одетым! П р е д к и Ты дурак, жена не дура, Но природы лишь сосуд. Велика ее фигура, Два младенца грудь сосут. Одного под зад ладонью Держит крепко, а другой, Наполняя воздух вонью, На груди лежит дугой. С о л д а т Хорошо, но как понять, Чем приятна эта мать? П р е д к и Объясняем: женщин брюхо, Очень сложное на взгляд, Состоит жилищем духа Девять месяцев подряд. Там младенец в позе Будды Получает форму тела, Голова его раздута, Чтобы мысль в ней кипела, Чтобы пуповины провод, Крепко вставленный в пупок, Словно вытянутый хобот, Не мешал развитью ног. С о л д а т Предки, всё это понятно, Но, однако, важно знать, Не пойдем ли мы обратно, Если будем лишь рожать? П р е д к и Дурень ты и старый мерин, Недоносок рыжей клячи! Твой рассудок непомерен, Верно, выдуман иначе. Ветры, бейте в крепкий молот, Сосны, бейте прямо в печень, Чтобы, надвое расколот, Был бродяга изувечен! С о л д а т Прочь! Молчать! Довольно! Или Уничтожу всех на месте! Мертвецам — лежать в могиле, Марш в могилу и не лезьте! Пусть попы над вами стонут, Пусть над вами воют черти, Я же, предками нетронут, Буду жить до самой смерти! В это время дуб, встревожен, Раскололся. В это время Волк пронесся, огорошен, Защищая лапой темя. Вепрь, муха, целый храмик Муравьев, большая выдра — Всё летело вверх ногами, О деревья шкуру выдрав. Лишь солдат, закрытый шлемом, Застегнув свою шинель, Возвышался, словно демон Невоспитанных земель. И полуночная птица, Обитательница трав, Принесла ему водицы, Ветку дерева сломав.1929-1930Источник: Прислал читатель
НАЧАЛО НАУКИКогда полуночная птица Летала важно между трав, Крестьян задумчивые лица Открылись, бурю испытав. Над миром горечи и бед Звенел пастушеский кларнет, И пел петух, и утро было, И славословил хор коров, И над дубравой восходило Светило, полное даров. Слава миру, мир земле, Меч владыкам и богатым! Утро вынесло в руке Возрожденья красный атом. Красный атом возрожденья, Жизни огненный фонарь. На земле его движенье Разливает киноварь. Встали люди и коровы, Встали кони и волы. Вон солдат идет, багровый От сапог до головы. Посреди большого стада Кто он — демон или бог? И звезда его, крылата, Устремилась на восток. С о л д а т Коровы, мне приснился сон. Я спал, овчиною закутан, И вдруг открылся небосклон С большим животным институтом. Там жизнь была всегда здорова И посреди большого зданья Стояла стройная корова В венце неполного сознанья. Богиня сыра, молока, Главой касаясь потолка, Стыдливо кутала сорочку И груди вкладывала в бочку, И десять струй с тяжелым треском В холодный падали металл, И приготовленный к поездкам Бидон, как музыка, играл. И опьяненная корова, Сжимая руки на груди, Стояла так, на всё готова, Дабы к сознанию идти. К о р о в ы Странно слышать эти речи, Зная мысли человечьи. Что, однако, было дале? Как иные поступали? С о л д ат Я дале видел красный светоч В чертоге умного вола. Коров задумчивое вече Решало там свои дела. Осел, над ними гогоча, Бежал, безумное урча. Рассудка слабое растенье В его животной голове Сияло, как произведенье, По виду близкое к траве. Осел скитался по горам, Глодал чугунные картошки, А под горой машинный храм Выделывал кислородные лепешки. Там кони, химии друзья, Хлебали щи из ста молекул, Иные, в воздухе вися, Смотрели, кто с небес приехал. Корова в формулах и лентах Пекла пирог из элементов, И перед нею в банке рос Большой химический овес. Ко н ь Прекрасна эта сторона — Одни науки да проказы! Я, как бы выпивши вина, Солдата слушаю рассказы. Впервые ум смутился мой, Держу пари — я полон пота! Ужель не врешь, солдат младой, Что с плугом кончится работа? Ужели, кроме наших жил, Потребен разум и так дале? Послушай, я ведь старожил, Пристали мне одни медали. Сто лет тружуся на сохе, И вдруг за химию! Хе-хе! С о л д а т Молчи, проклятая каурка, Не рви рассказа до конца. Не стоят грязного окурка Твои веселые словца. Мой разум так же, как и твой, Горшок с опилками, не боле, Но над картиною такой Сумей быть мудрым поневоле. ...Над Лошадиным институтом Вставала стройная луна. Научный отдых дан посудам, И близок час веретена. Осел, товарищем ведом, Приходит, голоден, и хром. Его, как мальчика, питают, Ума растенье развивают. Здесь учат бабочек труду, Ужу дают урок науки — Как делать пряжу и слюду, Как шить перчатки или брюки. Здесь волк с железным микроскопом Звезду вечернюю поет, Здесь конь с редиской и укропом Беседы длинные ведет. И хоры стройные людей, Покинув пастбища эфира, Спускаются на стогны, мира Отведать пищи лебедей. К о н ь Ты кончил? С о л д а т Кончил. К о н ь Браво, браво! Наплел голубчик на сто лет! Но как сладка твоя отрава, Как жжет меня проклятый бред! Солдат, мы наги здесь и босы, Нас давят плуги, жалят осы, Рассудки наши — ряд лачуг, И весь в пыли хвоста бунчук. В часы полуночного бденья, В дыму осенних вечеров, Солдат, слыхал ли ты хрипенье Твоих замученных волов? Нам нет спасенья, нету права, Нас плуг зовет и ряд могил, И смерть — единая держава Для тех, кто немощен и хил. С о л д а т Стыдись, каурка, что с тобою? Наплел, чего не знаешь сам! Смотри-ка, кто там за горою Ползет, гремя, на смену вам? Большой железный, двухэтажный, С чугунной мордой, весь в огне, Ползет владыка рукопашной Борьбы с природою ко мне. Воспряньте, умные коровы, Воспряньте, кони и быки! Отныне, крепки и здоровы, Мы здесь для вас построим кровы С большими чашками муки. Разрушив царство сох и борон, Мы старый мир дотла снесем И букву А огромным хором Впервые враз произнесем! И загремела даль лесная Глухим раскатом буквы А, И вылез трактор, громыхая, Прорезав мордою века. И толпы немощных животных, Упав во прахе и пыли, Смотрели взором первородных На обновленный лик земли.1929-1930Источник: Прислал читатель
КУЛАК, ВЛАДЫКА БАТРАКОВПтицы пели над дубравой, Ночных свидетели бесед, И луч звезды кидал на травы Первоначальной жизни свет, И над высокою деревней, Еще превратна и темна, Опять в своей короне древней Вставала русская луна. Монеты с головами королей Храня в тяжелых сундуках, Кулак гнездился средь людей, Всегда испытывая страх. И рядом с ним гнездились боги В своих задумчивых божницах. Лохматы, немощны, двуноги, В коронах, латах, власяницах, С большими необыкновенными бородами, Они глядели из-за стекол Там, где кулак, крестясь руками, Поклоны медленные кокал. Кулак моленью предается. Пес лает. Парка сторожит. А время кое-как несется И вниз по берегу бежит. Природа жалкий сок пускает, Растенья полны тишиной. Лениво злак произрастает, Короткий, немощный, слепой. Земля, нуждаясь в крепкой соли, Кричит ему: «Кулак, доколе?» Но чем земля ни угрожай, Кулак загубит урожай. Ему приятно истребленье Того, что будущего знаки. Итак, предавшись утомленью, Едва стоят, скучая, злаки. Кулак, владыка батраков, Сидел, богатством возвеличен, И мир его, эгоцентричен, Был выше многих облаков. А ночь, крылами шевеля, Как ведьма, бегает по крыше, То ветер пустит на поля, То притаится и не дышит, То, ставню выдернув из окон, Кричит: «Вставай, проклятый ворон! Идет над миром ураган, Держи его, хватай руками, Расставляй проволочные загражденья, Иначе вместе с потрохами Умрешь и будешь без движенья! Сквозь битвы, громы и труды Я вижу ток большой воды, Днепр виден мне, в бетон зашитый, Огнями залитый Кавказ, Железный конь привозит жито, Чугунный вол привозит квас. Рычаг плугов и копья борон Вздымают почву сотен лет, И ты пред нею, старый ворон, Отныне призван на ответ!» Кулак ревет, на лавке сидя, Скребет ногтями черный бок, И лает пес, беду предвидя, Перед толпою многих ног. И слышен голос был солдата, И скрип дверей, и через час Одна фигура, бородата, Уже отъехала от нас. Изгнанник мира и скупец Сидел и слушал бубенец, С избою мысленно прощался, Как пьяный на возу качался. И ночь, строительница дня, Уже решительно и смело, Как ведьма, с крыши полетела, Телегу в пропасть наклоня.1929-1930Источник: Прислал читатель
МЛАДЕНЕЦ — МИРКогда собрание животных Победу славило земли, Крестьяне житниц плодородных Свое имущество несли. Одни, огромны, бородаты, Приносят сохи и лопаты, Другие вынесли на свет Мотыги сотен тысяч лет. Как будто груда черепов, Растет гора орудий пыток, И тракторист считал, суров, Труда столетнего убыток. Т р а к т о р и с т Странно, люди! Ум не счислит этих зол. Ударяя камнем в груди, Мчится древности козел. О крестьянин, раб мотыг, Раб лопат продолговатых, Был ты раб, но не привык Быть забавою богатых. Ты разрушил дом неволи, Ныне строишь ты колхоз. Трактор, воя, возит в поле Твой невиданный овес. Длиннонога и суха, Сгинь, мотыга и соха! Начинайся, новый век! Здравствуй, конь и человек! С о х а Полно каркать издалече, Неразумный человече! Я, соха, царица жита, Кости трактору не дам. Мое туловище шито Крепким дубом по бокам. У меня на белом брюхе Под веселый хохот блох Скачет, тыча в небо руки, Частной собственности бог. Частной собственности мальчик У меня на брюхе скачет. Шар земной, как будто мячик, На его ладони зачат. То — держава, скипетр — меч! Гнитесь, люди, чтобы лечь! Ибо в днище ваших душ Он играет славы туш! Т р а к т о р и с т О богиня! Ты погибла с давних пор! За тобою шел Добрыня Или даже Святогор. Мы же новый мир устроим С новым солнцем и травой. Чтобы каждый стал героем, Мы прощаемся с тобой. Хватайте соху за подмышки! Бежали стаями мальчишки, Оторваны от алгебры задачки, Рой баб, неся в ладонях пышки, От страха падал на карачки. Из печки дым, летя по трубам, Носился длинным черным клубом. Петух пел песнь навеселе, Свет дня был виден на селе. Забитый бревнышком навозным, Шатался церкви длинный кокон, Струился свет по ликам грозным, Из пыльных падающий окон. На рейках книзу головой Висел мышей летучих рой, Как будто стая мертвых ведем Спасалась в Риме этом третьем. И вдруг, урча, забил набат. Несома крепкими плечами, Соха плыла, как ветхий гад, Согнув оглобли калачами. Соха плыла и говорила Свои последние слова, Полуоткрытая могила Ее наставницей была. И новый мир, рожденный в муке, Перед задумчивой толпой Твердил вдали то Аз, то Буки, Качая детской головой.1929-1930Источник: Прислал читатель
ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯУтро встало. Пар тумана Закатился за поля. Как слепцы из каравана, Разбежались тополя. Хоры сеялок, отвесив Килограммы тонких зерен, Едут в ряд, и пахарь весел, От загара солнца черен. Также тут сидел солдат. Посреди крестьянских сел, Размышленьями богат, Он такую речь повел: »Славься, славься, Земледелье, Славься, пение машин! Бросьте, пахари, безделье, Будет ужин и ужин. Науку точную сноповязалок, Сеченье вымени коров Пойми! Иначе будешь жалок, Умом дородным нездоров. Теория освобождения труда Умудрила наши руки. Славьтесь, добрые науки И колхозы-города!» Замолк. Повсюду пробежал Гул веселых одобрений, И солдат, подняв фиал, Пиво пил для утоленья. Председатель многополья И природы коновал, Он военное дреколье На серпы перековал. И тяжелые, как домы, Разорвав черту межи, Вышли, трактором ведомы, Колесницы крепкой ржи. А на холме у реки От рождения впервые Ели черви гробовые Деревянный труп сохи. Умерла царица пашен, Коробейница старух! И растет над нею, важен. Сын забвения, лопух. И растет лопух унылый, И листом о камень бьет, И над ветхою могилой Память вечную поет.1929-1930Источник: Прислал читатель
ПРОЛОГБ о м б е е в Кто вы, кивающие маленькой головкой, Играете с жуком и божией коровкой? Г о л о с а — Я листьев солнечная сила. — Желудок я цветка. — Я пестика паникадило. — Я тонкий стебелек смиренного левкоя, — Я корешок судьбы, — А я лопух покоя. — Все вместе мы — изображение цветка, Его росток и направленье завитка. Б о м б е е в А вы кто там, среди озер небес, Лежите, длинные, глазам наперерез? Г о л о с а — Я облака большое очертанье. — Я ветра колыханье. — Я пар, поднявшийся из тела человека. — Я капелька воды не более ореха. — Я дым, сорвавшийся из труб. — А я животных суп. — Все вместе мы — сверкающие тучи, Собрание громов и спящих молнии кучи. Б о м б е е в А вы, укромные, как шишечки и нити, Кто вы, которые под кустиком сидите? Г о л о с а — Мы глазки жуковы. — Я гусеницын нос. — Я возникающий из семени овес. — Я дудочка души, оформленной слегка. — Мы не облекшиеся телом потроха. — Я то, что будет органом дыханья. — Я сон грибка. — Я свечки колыханье, — Возникновенье глаза я на кончике земли. — А мы нули. — Все вместе мы — чудесное рожденье, Откуда ты свое ведешь происхожденье. Б о м б е е в Покуда мне природа спину давит, Покуда мне она своизагадки ставит, Я разыщу, судьбе наперекор, Своих отцов, и братьев, и сестер.1933Источник: Прислал читатель
ПРИГЛАШЕНИЕ НА ПИРКогда обед был подан и на стол Положен был в воде вареный вол, И сто бокалов, словно сто подруг, Вокруг вола образовали круг, Тогда Бомбеев вышел на крыльцо И поднял кверху светлое лицо, И, руки протянув туда, где были, рощи, Так произнес: гВы, деревья, императоры воздуха, Одетые в тяжелые зеленые мантии, Расположенные по всей длине тела В виде кружочков, и звезд, и коронок! Вы, деревья, бабы пространства, Уставленные множеством цветочных чашек, Украшенные белыми птицами-голубками! Вы, деревья, солдаты времени, Утыканные крепкими иголками могущества, Укрепленные на трехэтажных корнях И других неподвижных фундаментах! Одни из вас, достигшие предельного возраста, Черными лицами упираются в края атмосферы И напоминают мне крепостные сооружения, Построенные природой для изображения силы. Другие, менее высокие, но зато более стройные, Справляют по ночам деревянные свадьбы, Чтобы вечно и вечно цвела природа И всюду гремела слава ее. Наконец, вы, деревья-самовары, Наполняющие свои деревянные внутренности Водой из подземных колодцев! Вы, деревья-пароходы, Секущие пространство и плывущие в нем По законам древесного компаса! Вы, деревья-виолончели и деревья-дудки, Сотрясающие воздух ударами, звуков, Составляющие мелодии лесов и рощ И одиноко стоящих растений! Вы, деревья-топоры, Рассекающие воздух на его составные И снова составляющие его для постоянного равновесия! Вы, деревья-лестницы Для восхождения животных на высшие пределы воздуха! Вы, деревья-фонтаны и деревья-взрывы, Деревья-битвы и деревья-гробницы, Деревья — равнобедренные треугольники и деревья-сферы, И все другие деревья, названья которых Не поддаются законам человеческого языка,— Обращаюсь к вам и заклинаю вас: Будьте моими гостями.1933Источник: Прислал читатель
ПИР В ДОМЕ БОМБЕЕВАЛесной чертог блистает, как лампада, Кумиры стройные стоят, как колоннада, И стол накрыт, и музыка гремит, И за столом лесной народ сидит. На алых бархатах, где раньше были панны, Сидит корявый дуб, отведав чистой ванны, И стуло греческое, на котором Зина Свивала волосы и любовалась завитушками, Теперь согнулося: на нем сидит осина, Наполненная воробьями и кукушками. И сам Бомбеев среди пышных кресел Сидит один, и взор его невесел, И кудри падают с его высоких плеч, И чуть слышна его простая речь. Б о м б е е в Послушайте, деревья, речь, Которая сейчас пред вами встанет, Как сложенная каменщиком печь. Хвала тому, кто в эту печь заглянет, Хвала тому, кто, встав среди камней, Уча другого, будет сам умней. Я всю природу уподоблю печи. Деревья, вы ее большие плечи, Вы ребра толстые и каменная грудь, Вы шептуны с большими головами, Вы императоры с мохнатыми орлами, Солдаты времени, пустившиеся в путь! А на краю природы, на границе Живого с мертвым, умного с тупым, Цветут растений маленькие лица, Растет трава, похожая на дым. Клубочки спутанные, дудочки сырые, Сухие зонтики, в которых налит клей, Все в завитушках, некрасивые, кривые, Они ползут из дырочек, щелей, Из маленьких окошечек вселенной Сплошною перепутанною пеной. Послушайте, деревья, речь О том, как появляется корова. Она идет горою, и багрова Улыбка рта ее, чтоб морду пересечь. Но почему нам кажется знакомым Всё это тело, сложенное комом, И древний конус каменных копыт, И медленно качаемое чрево, И двух очей, повернутых налево, Тупой, безумный, полумертвый быт? Кто, мать она? Быть может, в этом теле Мы, как детеныши, когда-нибудь сидели? Быть может, к вымени горячему прильнув, Лежали, щеки шариком надув? А мать-убийца толстыми зубами Рвала цветы и ела без стыда, И вместе с матерью мы становились сами Убийцами растений навсегда? Послушайте, деревья, речь О том, как появляется мясник. Его топор сверкает, словно меч, И он к убийству издавна привык. Еще растеньями бока коровы полны, Но уж кровавые из тела хлещут волны, И, хлопая глазами, голова Летит по воздуху, и мертвая корова Лежит в пыли, для щей вполне готова, И мускулами двигает едва. А печка жизни всё пылает, Горит, трещит элементал, И человек ладонью подсыпает В мясное варево сияющий кристалл. В желудке нашем исчезают звери, Животные, растения, цветы, И печки-жизни выпуклые двери Для наших мыслей крепко заперты. Но что это? Я слышу голоса! З и н а Как вспыхнула заката полоса! Б о м б е е в Стоит Лесничий на моем пороге. З и н а Деревья плачут в страхе и тревоге. Л е с н и ч и й Я жил в лесу внутри избушки, Деревья цифрами клеймил, И вдруг Бомбеев на опушке В лесные трубы затрубил. Деревья, длинными главами Ныряя в туче грозовой, Умчались в поле. Перед нами Возникнул хаос мировой. Бомбеев, по какому праву, Порядок мой презрев, Похитил ты дубраву? Б о м б е е в Здесь я хозяин, а не ты, И нам порядок твой не нужен! В нем людоедства страшные черты. Л е с н и ч и й Как к людоедству ты неравнодушен! Однако за столом, накормлен и одет, Ужель ты сам не людоед? Б о м б е е в Да, людоед я, хуже людоеда! Вот бык лежит — остаток моего обеда. Но над его вареной головой Клянусь: окончится разбой, И правнук мой среди домов и грядок Воздвигнет миру новый свой порядок. Л е с н и ч и й А ты подумал ли о том, Что в вашем веке золотом Любой комар, откладывая сто яичек в сутки, Пожрет и самого тебя, и сад, и незабудки? Б о м б е е в По азбуке читая комариной, Комар исполнится высокою доктриной. Л е с н и ч и й Итак, устроив пышный пир, Я вижу: мыслью ты измерил целый мир, Постиг планет могучее движенье, Рожденье звезд и их происхожденье, И весь порядок жизни мировой Есть только беспорядок пред тобой! Нет, ошибся ты, Бомбеев, Гордой мысли генерал! Этот мир не для злодеев, Ты его оклеветал. В своем ли ты решил уме, Что жизнь твоя равна чуме, Что ты, глотая свой обед, Разбойник есть и людоед? Да, человек есть башня птиц, Зверей вместилище лохматых, В его лице — миллионы лиц Четвероногих и крылатых. И много в нем живет зверей, И много рыб со дна морей, Но все они в лучах сознанья Большого мозга строят зданье. Сквозь рты, желудки, пищеводы, Через кишечную тюрьму Лежит центральный путь природы К благословенному уму. Итак, да здравствуют сраженья, И рев зверей, и ружей гром, И всех живых преображенье В одном сознанье мировом! И в этой битве постоянной Я, неизвестный человек, Провозглашаю деревянный, Простой, дремучий, честный век. Провозглашаю славный век Больших деревьев, длинных, рек, Прохладных гор, степей могучих, И солнце розовое в тучах, А разговор о годах лучших Пусть продолжает человек. Деревья, вас зовет природа И весь простой лесной народ, И все живое, род от рода Не отделяясь, вас зовет Туда, под своды мудрости лесной, Туда, где жук беседует с сосной, Туда, где смерть кончается весной,— За мной!1933Источник: Прислал читатель
НОЧЬ В ЛЕСУОпять стоят туманные деревья, И дом Бомбеева вдали, как самоварчик. Жизнь леса продолжается, как прежде, Но всё сложней его работа. Деревья-императоры снимают свои короны, Вешают их на сучья, Начинается вращенье деревянных планеток Вокруг обнаженного темени. Деревья-солдаты, громоздясь друг на друга, Образуют дупла, крепости и завалы, Щелкают руками о твердую древесину, Играют на трубах, подбрасывают кости. Тут и там деревянные девочки Выглядывают из овражка, Хохот их напоминает сухое постукивание, Потрескивание веток, когда по ним прыгает белка, Тогда выступают деревья-виолончели, Тяжелые сундуки струн облекаются звуками, Еще минута, и лес опоясан трубами чистых мелодий, Каналами песен лесного оркестра. Бомбы ли рвутся, смеются ли бабочки — Песня всё шире да шире, И вот уж деревья-топоры начинают рассекать воздух И складывать его в ровные параллелограммы. Трение воздуха будит различных животных, Звери вздымают на лестницы тонкие лапы, Вверх поднимаются к плоским верхушкам деревьев И замирают вверху, чистые звезды увидев. Так над землей образуется новая плоскость: Снизу — животные, взявшие в лапы деревья, Сверху — одни вертикальные звезды. Но не смолкает земля. Уже деревянные девочки Пляшут, роняя грибы в муравейник. Прямо над ними взлетают деревья-фонтаны, Падая в воздух гигантскими чашками струек. Дале стоят деревья-битвы и деревья-гробницы, Листья их выпуклы и барельефам подобны. Можно здесь видеть возникшего снова Орфея, В дудку поющего. Чистою лиственной грудью Здесь окружают певца деревянные звери. Так возникает история в гуще зеленых Старых лесов, в кустарниках, ямах, оврагах, Так образуется летопись древних событий, Ныне закованных в листья и длинные сучья. Дале деревья теряют свои очертанья, и глазу Кажутся то треугольником, то полукругом — Это уже выражение чистых понятий, Дерево Сфера царствует здесь над другими. Дерево Сфера — это значок беспредельного дерева, Это итог числовых операций. Ум, не ищи ты его посредине деревьев: Он посредине, и сбоку, и здесь, и повсюду.1933Источник: Прислал читатель
РАЗГОВОР С МЕДВЕДЕММ е д в е д ь Еще не ломаются своды Вечнозеленого дома. Мы сидим еще не в клетке, Чтоб чужие есть объедки. Мы живем под вольным дубом, Наслаждаясь знаньем грубым. Мы простую воду пьем, Хвалим солнце и поем. Волк, какое у тебя занятие? В о л к Я, задрав собаки бок, Наблюдаю звезд поток. Если ты меня встретишь Лежащим на спине И поднимающим кверху лапы, Значит, луч моего зрения Направлен прямо в небеса. Потом я песни сочиняю, Зачем у нас не вертикальна шея. Намедни мне сказала ворожея, Что можно выправить ее. Теперь скажи занятие твое. М е д в е д ь Помедлим. Я действительно встречал В лесу лежащую фигурку. Задрав две пары тонких ног, Она глядела на восток. И шерсть ее стояла дыбом, И, вся наверх устремлена, Она плыла подобно рыбам Туда, где неба пламена. Скажи мне, волк, откуда появилось У зверя вверх желание глядеть? Не лучше ль слушаться природы, Глядеть лишь под ноги да вбок, В людские лазать огороды, Кружиться около дорог? Подумай, в маленькой берлоге, Где нет ни окон, ни дверей, Мы будем царствовать, как боги, Среди животных и зверей. Иногда можно заниматься пустяками, Ловить пичужек на лету. Презрев револьверы, винтовки, Приятноумалиновок откусывать головки И вниз детенышам бросать, Чтобы могли они сосать. А ты не дело, волк, задумал, Что шею вывернуть придумал. В о л к Медведь, ты правильно сказал, Ценю приятный сердцу довод. Я многих сам перекусал, Когда роскошен был и молод. Всё это шутки прежних лет. Горизонтальный, мой хребет С тех пор железным стал я твердым, И невозможно нашим мордам Глядеть, откуда льется свет. Меж тем вверху звезда сияет — Чигирь, волшебная звезда! Она мне душу вынимает, Сжимает судорогой уста. Желаю знать величину вселенной И есть ли волки наверху! А на земле я, точно пленный, Жую овечью требуху. М е д в е д ь Имею я желанье хохотать, Но воздержусь, чтоб волка не обидеть. Согласен он всю шею изломать, Чтобы Чигирь-звезду увидеть! В о л к Я закажу себе станок Для вывертыванья шеи. Сам свою голову туда вложу, С трудом колеса поверну, С этой шеей вертикальной, Знаю, буду я опальный, Знаю, буду я смешон Для друзей и юных жен. Но чтобы истину увидеть, Скажи, скажи, лихой медведь, Ужель нельзя друзей обидеть И ласку женщины презреть? Волчьей жизни реформатор, Я, хотя и некрасив, Буду жить, как император, Часть науки откусив. Чтобы завесить разные места, Сошью себе рубаху из холста, В своей, берлоге засвечу светильник. Кровать поставлю, принесу урыльник И постараюсь через год Дать своей науки плод. М е д в е дь Еще не ломаются своды Вечнозеленого дома! Еще есть у нас такие представитель, Как этот сумасшедший волк! Прошла моя нежная юность, Наступает печальная старость. Уже ничего не понимаю, Только листочки шумят над головой Но пусть я буду консерватор, Не надо мне твоих идей, Я не философ, не оратор. Не астроном, не грамотей. Медведь я! Конский я громила! Коровий Ассурбанипал! В мое задумчивое рыло. Ничей не хлопал самопал! Я жрать хочу! Кусать желаю! С дороги прочь! Иду на вы! И уж совсем не понимаю Твоей безумной головы. Прощай. Я вижу, ты упорен. В о л к Итак, с медведем я поссорен. Печально мне. Но, видит бог, Медведь решиться мне помог.1931Источник: Прислал читатель
СОБРАНИЕ ЗВЕРЕЙП р е д с е д а т е л ь Сегодня годовщина смерти Безумного. Почтим его память. В о л к и (поют) Страшен, дети, этот год. Дом зверей ломает свод. Балки старые трещат. Птицы круглые пищат. Вырван бурей, стонет дуб. Волк стоит, ударен в пуп. Две реки, покинув лог, Затопили сто берлог. Встаньте, звери, встаньте враз, Ударяйте, звери, в таз! Вместе с бурей из ракит Тень Безумного летит. Вся в крови его глава. На груди его трава. Лапы вывернуты вбок. Из очей идет дымок. Гряньте, звери, на трубе: »Кто ты, страшный? Что тебе?» — «Я — Летатель. Я — Топор. Победитель ваших нор». П р е д с е д а т е л ь Я помню ночь, которую поэты Изобразили в этой песне. Из дальней тундры вылетела буря, Рвала верхи дубов, вывертывала пни И ставила деревья вверх ногами. Лес обезумел. Затрещали своды, Летели балки на голову нам. Шар молнии, огромный, как кастрюля, Скатился вниз, сквозь листья пролетел, И дерево, как свечка, загорелось. Оно кричало страшно, словно зверь, Махало ветками, о помощи молило, А мы внизу стояли перёд ним И двинуть пальцами от страха не умели. Я побежал. И вот передо мною Возвысился сверкающий утес. Его вершина, гладкая, как череп, Едва дымилась в чудной красоте. Опять скатилась молния. Я замер: Вверху, на самой высоте, Металась чуть заметная фигурка, Хватая воздух пальцами руки. Я заревел. Фигурка подскочила, Ужасный вопль пронзил меня насквозь. На воздухе мелькнули морда, руки, ноги, И больше ничего не помню. Наутро буря миновала. Лесных развалин догорал костер. Очнулся я. Утес еще дымился, И труп Безумного на камушках лежал. В о л к — с т у д е н т Мы все скорбим, почтенный председатель, По поводу безвременной кончины Безумного. Но я уполномочен Просить тебя ответить на вопрос, Предложенный комиссией студентов. П р е д с е д а т е л ь Говори. В о л к — с т у д е н т Благодарю. Вопрос мой будет краток. Мы знаем все, что старый лес погиб, И нет таких мучительных загадок, Которых мы распутать не могли б. Мы новый лес сегодня созидаем. Еще совсем убогие вчера, Перед тобой мы ныне заседаем Как инженеры, судьи, доктора. Горит, как смерч, великая наука. Волк ест пирог и пишет интеграл. Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука, И уж закончен техники квартал. Итак, скажи, почтенный председатель, В наш трезвый мир зачем бросаешь ты, Как ренегат, отступник и предатель, Безумного нелепые мечты? Подумай сам, возможно ли растенье В животное мечтою обратить, Возможно ль полететь земли произведенью И тем себе бессмертие купить? Мечты Безумного безумны от начала. Он отдал жизнь за них. Но что нам до него? Нам песня нового столетья прозвучала, Мы строим лес, а ты бежишь его! В о л к и п и н ж е н е р ы Мы, особенным образом складывая перекладины, Составляем мостик на другой берег земного счастья. Мы делаем электрических мужиков, Которые будут печь пироги. Лошади внутреннего сгорания Нас повезут через мостик страдания. И ямщик в стеклянной шапке Тихо песенку споет: »Гай-да, тройка, Энергию утрой-ка!» Таков полет строителей земли, Дабы потомки царствовать могли. В о л к и — д о к т о р а Мы, врачи и доктора, Толмачи зверей бедра. В черепа волков мы вставляем стеклянные трубочки. Мы наблюдаем занятия мозга, Нам не мешает больного прическа. В о л к и — м у з ы к а н т ы Мы скрипим на скрипках тела, Как наука нам велела. Мы смычком своих носов Пилим новых дней засов. П р е д с е д а т е л ь Медленно, медленно, медленно Движется чудное время. Точно клубки ниток, мы катимся вдаль, Оставляя за собой нитку наших дел. Чудесное полотно выткали наши руки, Миллионы миль прошагали ноги. Лес, полный горя, голода и бед, Стоит вдали, как огненный сосед. Глядите, звери, в этот лес,— Медведь в лесу кобылу ест, А мы едим большой пирог, Забыв дыру своих берлог. Глядите, звери, в этот дол,— Едомый зверем, плачет вол, А мы, построив свой квартал, Волшебный пишем интеграл. Глядите, звери, в этот мир,— Там зверь ютится, наг и сир, А мы, подняв науки меч, Идем от мира зло отсечь. Медленно, медленно, медленно Движется чудное время. Я закрываю глаза и вижу стеклянное здание леса. Стройные, волки, одетые в легкие платья, Преданы долгой научной беседе. Вот отделился один, Поднимает прозрачные лапы, Плавно взлетает на воздух, Ложится на спину, Ветер его на восток над долинами гонит. Волки внизу говорят: »Удалился философ, Чтоб лопухам преподать Геометрию неба». Что это? Странные виденья, Безумный вымысел души, Или ума произведенье,— Студент ученый, разреши! Мечты Безумного нелепы, Но видит каждый, кто не слеп: Любой из нас, пекущих хлебы, Для мира старого нелеп. Века идут, года уходят, Но всё живущее — не сон: Оно живет и превосходит Вчерашней истины закон. Спи, Безумный, в своей великой могиле! Пусть отдыхает твоя обезумевшая от мыслей голова! Ты сам не знаешь, кто вырвал тебя из берлоги, Кто гнал тебя на одиночество, на страдание. Ничего не видя впереди, ни на что не надеясь, Ты прошел по земле, как великий гладиатор мысли. Ты — первый взрыв цепей! Ты — река, породившая нас! Мы, стоящие на границе веков, Рабочие молота нашей головы, Мы запечатали кладбище старого леса Твоим исковерканным трупом. Лежи смирно в своей могиле, Великий Летатель Книзу Головой. Мы, волки, несем твое вечное дело Туда, на звезды, вперед!1931Источник: Прислал читатель
МОНОЛОГ В ЛЕСУНад волчьей каменной избушкой Сияют солнце и луна. Волк разговаривает с кукушкой, Дает деревьям имена. Он в коленкоровой рубахе, В больших невиданных штанах, Сидит и пишет на бумаге, Как будто в келейке монах. Вокруг него холмы из глины Подставляют солнцу одни половины, Другие половины лежат в тени, И так идут за днями дни. В о л к (бросая перо) Надеюсь, этой песенкой Я порастряс частицы мирозданья И в будущее ловко заглянул. Не знаю сам, откуда что берется, Но мне приятно песни составлять: Рукою в книжечке поставишь закорючку, А закорючка ангелом поет! Уж десять лет, Как я живу в избушке. Читаю книги, песенки пою, Имею частые с природой разговоры. Мой ум возвысился и шея зажила. А дни бегут. Уже седеет шкура, Спинной хребет трещит по временам. Крепись, старик. Еще одно усилье, И ты по воздуху, как пташка, полетишь. Я открыл множество законов. Если растенье посадить в банку И в трубочку железную подуть — Животным воздухом наполнится растенье, Появятся на нем головка, ручки, ножки, А листики отсохнут навсегда. Благодаря моей душевной силе, Я из растенья воспитал собачку — Она теперь, как матушка, поет. Из одной березы Задумал сделать я верблюда, Да воздуху в груди, как видно, не хватило: Головка выросла, а туловища нет. Загадки страшные природы Повсюду в воздухе висят. Бывало, их того гляди поймаешь, Весь напружинишъся, глаза нальются кровью, Шерсть дыбом встанет, напрягутся жилы, Но миг пройдет — и снова как дурак. Приятно жить счастливому растенью — Оно на воздухе играет, как дитя, А мы ногой безумной оторвались, Бежим туда-сюда, А счастья нет как нет. Однажды ямочку я выкопал в земле, Засунул ногу в дырку по колено И так двенадцать суток простоял. Весь отощал, не пивши и не евши, Но корнем всё-таки не сделалась нога И я, увы, не сделался растеньем. Однако Услышать многое еще способен ум. Бывало, ухом прислонюсь к березе — И различаю тихий разговор. Береза сообщает мне свои переживанья, Учит управлению веток, Как шевелить корнями после бури И как расти из самого себя. Итак, как будто бы я многое постиг, Имею право думать о почете. Куда там! Звери вкруг меня Ругаются, препятствуют занятьям И не дают в уединенье жить. Фигурки странные! Коров бы им душить, Давить быков, рассудка не имея. А на того, кто иначе живет, Клевещут, злобствуют, приделывают рожки. А я от моего душевного переживанья Не откажусь ни в коей мере! В занятьях я, как мышка, поседел, При опытах тонул четыре раза, Однажды шерсть нечаянно поджег — Весь зад сгорел, а я живой остался. Теперь еще один остался подвиг, А там... Не буду я скрывать, Готов я лечь в великую могилу, Закрыть глаза и сделаться землей. Тому, кто видел, как сияют звезды, Тому, кто мог с растеньем говорить, Кто понял страшное соединенье мысли — Смерть не страшна и не страшна земля. Иди ко мне, моя большая сила! Держи меня! Я вырос, точно дуб, Я стал как бык, и кости как железо: Седой как лунь, я к подвигу готов. Гляди в меня! Моя глава сияет, Все сухожилья рвутся из меня. Сейчас залезу на большую гору, Скакну наверх, ногами оттолкнусь, Схвачусь за воздух страшными руками, Вздыму себя, потом опять скакну, Опять схвачусь, а тело выше, выше, И я лечу! Как пташечка, лечу! Я понимаю атмосферу! Всё брюхо воздухом надуется, как шар. Давленье рук пространству не уступит, Усилье воли воздух победит. Ничтожный зверь, червяк в звериной шкуре, Лесной босяк в дурацком колпаке, Я — царь земли! Я — гладиатор духа! Я — Гарпагон, подъятый в небеса! Я ухожу. Березы, до свиданья. Я жил как бог и не видал страданья.1931Источник: Прислал читатель
НОЧНОЙ САДО, сад ночной, таинственный орган, Лес длинных труб, приют виолончелей! О, сад ночной, печальный караван Немых дубов и неподвижных елей! Он целый день метался и шумел. Был битвой дуб и тополь — потрясеньем. Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел, Переплетались в воздухе осеннем. Железный Август в длинных сапогах Стоял вдали с большой тарелкой дичи. И выстрелы гремели на лугах, И в воздухе мелькали тельца птичьи. И сад умолк, и месяц вышел вдруг, Легли внизу десятки длинных теней, И толпы лип вздымали кисти рук, Скрывая птиц под купами растений. О сад ночной, о бедный сад ночной, О существа, заснувшие надолго! О вспыхнувший над самой головой Мгновенный пламень звездного осколка!1936Источник: Прислал читатель
ВЧЕРА, О СМЕРТИ РАЗМЫШЛЯЯВчера, о смерти размышляя, Ожесточилась вдруг душа моя. Печальный день! Природа вековая Из тьмы лесов смотрела на меня. И нестерпимая тоска разъединенья Пронзила сердце мне, и в этот миг Всё, всё услышал я — и трав вечерних пенье, И речь воды, и камня мертвый крик. И я, живой, скитался над полями, Входил без страха в лес, И мысли мертвецов прозрачными столбами Вокруг меня вставали до небес. И голос Пушкина был над листвою слышен, И птицы Хлебникова пели у воды, И встретил камень я. Был камень неподвижен, И проступал в нем лик Сковороды. И все существованья, все народы Нетленное хранили бытие, И сам я был не детище природы, Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!1936Источник: Прислал читатель
ВЕНЧАНИЕ ПЛОДАМИПлоды Мичурина, питомцы садовода, Взращенные усильями народа, Распределенные на кучи и холмы, Как вы волнуете пытливые умы! Как вы сияете своим прозрачным светом, Когда, подобные светилам и кометам, Лежите, образуя вокруг нас Огромных яблоков живые вавилоны! Кусочки солнц, включенные в законы Людских судеб, мы породили вас Для новой жизни и для высших правил. Когда землей невежественно правил Животному подобный человек, Напоминали вы уродцев и калек Среди природы дикой и могучей. Вас червь глодал, и, налетая тучей, Хлестал вас град по маленьким телам, И ветер Севера бывал неласков к вам, И ястреб, рощи царь, перед началом ночи Выклевывал из вас сияющие очи, И морщил кожицу, и соки леденил. Преданье говорит, что Змей определил Быть яблоку сокровищницей знаний. Во тьме веков и в сумраке преданий Встает пред нами рай, страна средь облаков, Страна, среди светил висящая, где звери С большими лицами блаженных чудаков Гуляют, учатся и молятся химере. И посреди сверкающих небес Стоит, как башня, дремлющее древо. Оно — центр сфер, и чудо из чудес, И тайна тайн. Направо и налево Огромные суки поддерживают свод Густых листов. И сумрачно и строго Сквозь яблоко вещает голос бога, Что плод познанья — запрещенный плод. Теперь, когда, соперничая с тучей, Плоды, мы вызвали вас к жизни наилучшей, Чтобы, самих себя переборов, Вы не боялись северных ветров, Чтоб зерна в вас окрепли и созрели, Чтоб, дивно увеличиваясь в теле, Не знали вы в развитии преград, Чтоб наша жизнь была сплошной плодовый сад,— Скажите мне, какой чудесный клад Несете вы поведать человеку? Я заключил бы вас в свою библиотеку, Я прочитал бы вас и вычислил закон, Хранимый вами, и со всех сторон Измерил вас, чтобы понять строенье Живого солнца и его кипенье. О маленькие солнышки! О свечки, Зажженные средь мякоти! Вы — печки, Распространяющие дивное тепло. Отныне всё прозрачно и кругло В моих глазах. Земля в тяжелых сливах, И тысячи людей, веселых и счастливых, В ладонях держат персики, и барбарис На шее девушки, блаженствуя, повис. И новобрачные, едва поцеловавшись, Глядят на нас, из яблок приподнявшись, И мы венчаем их, и тысячи садов Венчают нас венчанием плодов. Когда плоды Мичурин создавал, Преобразуя древний круг растений, Он был Адам, который сознавал Себя отцом грядущих поколений. Он был Адам и первый садовод, Природы друг и мудрости оплот, И прах его, разрушенный годами, Теперь лежит, увенчанный плодами.1932Источник: Прислал читатель
УТРЕННЯЯ ПЕСНЯМогучий день пришел. Деревья встали прямо, Вздохнули листья. В деревянных жилах Вода закапала. Квадратное окошко Над светлою землею распахнулось, И все, кто были в башенке, сошлись Взглянуть на небо, полное сиянья. И мы стояли тоже у окна. Была жена в своем весеннем платье, И мальчик на руках ее сидел, Весь розовый и голый, и смеялся, И, полный безмятежной чистоты, Смотрел на небо, где сияло солнце. А там, внизу, деревья, звери, птицы, Большие, сильные, мохнатые, живые, Сошлись в кружок и на больших гитарах, На дудочках, на скрипках, на волынках Вдруг заиграли утреннюю песню, Встречая нас. И всё кругом запело. И всё кругом запело так, что козлик И тот пошел скакать вокруг амбара. И понял я в то золотое утро, Что счастье человечества — бессмертно.1932Источник: Прислал читатель
ЛОДЕЙНИКОВ1 В краю чудес, в краю живых растений, Несовершенной мудростью дыша, Зачем ты просишь новых впечатлений И новых бурь, пытливая душа? Не обольщайся призраком покоя: Бывает жизнь обманчива на вид. Настанет час, и утро роковое Твои мечты, сверкая, ослепит. 2 Лодейников, закрыв лицо руками, Лежал в саду. Уж вечер наступал. Внизу, постукивая тонкими звонками, Шел скот домой тихо лопотал Невнятные свои воспоминанья. Травы холодное дыханье Струилось вдоль дороги. Жук летел. Лодейников открыл лицо и поглядел В траву. Трава пред ним предстала Стеной сосудов. И любой сосуд Светился жилками и плотью. Трепетала Вся эта плоть и вверх росла, и гуд Шел по земле. Прищелкивая по суставам Пришлепывая, странно шевелясь, Огромный лес травы вытягивался вправо, Туда, где солнце падало, светясь, И то был бой травы, растений молчаливый бой. Одни, вытягиваясь жирною трубой И распустив листы, других собою мяли, И напряженные их сочлененья выделяли Густую слизь. Другие лезли в щель Между чужих листов. А третьи, как в постель, Ложились на соседа и тянули Его назад, чтоб выбился из сил. И в этот миг жук в дудку задудил, Лодейников очнулся. Над селеньем Всходил туманный рог луны, И постепенно превращалось в пенье Шуршанье трав и тишины. Природа пела. Лес, подняв лицо, Пел вместе с лугом. Речка чистым телом Звенела вся, как звонкое кольцо. В тумане белом Трясли кузнечики сухими лапками, Жуки стояли черными охапками, Их голоса казалися сучками. Блестя прозрачными очками, По лугу шел красавец Соколов, Играя на задумчивой гитаре. Цветы его касались сапогов И наклонялись. Маленькие твари С размаху шлепались ему на грудь И, бешено подпрыгивая, падали, Но Соколов ступал по падали И равномерно продолжал свой путь, Лодейников заплакал. Светляки Вокруг него зажгли свои лампадки, Но мысль его, увы, играла в прятки Сама с собой, рассудку вопреки. 3 В своей избушке, сидя за столом, Он размышлял, исполненный печали, Уже сгустились сумерки. Кругом Ночные птицы жалобно кричали. Из окон хаты шел дрожащий свет, И в полосе неверного сиянья Стояли яблони, как будто изваянья, Возникшие из мрака древних лет. Дрожащий свет из окон проливался И падал так, что каждый лепесток Среди туманных листьев выделялся Прозрачной чашечкой, открытой на восток. И всё чудесное и милое растенье Напоминало каждому из нас Природы совершенное творенье, Для совершенных вытканное глаз. Лодейников склонился над листами, И в этот миг привиделся ему Огромный червь, железными зубами Схвативший лист и прянувший во тьму. Так вот она, гармония природы, Так вот они, ночные голоса! Так вот о чем шумят во мраке воды, О чем, вздыхая, шепчутся леса! Лодейников прислушался. Над садом Шел смутный шорох тысячи смертей. Природа, обернувшаяся адом, Свои дела вершила без затей. Жук ел траву, жука клевала птица, Хорек пил мозг из птичьей головы, И страхом перекошенные лица Ночных существ смотрели из травы. Приводы вековечная давильня Соединяла смерть и бытие В один клубок, но мысль была бессильна Соединить два таинства ее. А свет луны летел из-за карниза, И, нарумянив серое лицо, Наследница хозяйская Лариса В суконной шляпке вышла на крыльцо. Лодейников ей был неинтересен: Хотелось ей веселья, счастья, песен,я Он был угрюм и скучен. За рекой Плясал девиц многообразный рой. Там Соколов ходил с своей гитарой. К нему, к нему! Он песни распевал, Он издевался над любою парой И, словно бог, красоток целовал. 4 Суровой осени печален поздний вид. Уныло спят безмолвные растенья. Над крышами пустынного селенья Заря небес болезненно горит. Закрылись двери маленьких избушек, Сад опустел, безжизненны поля, Вокруг деревьев мерзлая земля Покрыта ворохом блестящих завитушек, И небо хмурится, и мчится ветер к нам, Рубаху дерева сгибая пополам. О, слушай, слушай хлопанье рубах! Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах, И в каждом камне Ганнибал таится... И вот Лодейникову по ночам не спится: В оркестрах бурь он слышит пред собой Напев лесов, тоскующий и страстный... На станции однажды в день ненастный Простился, он с Ларисой молодой. Как изменилась бедная Лариса! Всё, чем прекрасна молодость была, Она по воле странного каприза Случайному знакомцу отдала. Еще в душе холодной Соколова Не высох след ее последних слез,— Осенний вихрь ворвался в мир былого, Разбил его, развеял и унес. Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара, Кто мог тебе, краса моя, помочь? Сквозь жизнь твою прошла его гитара И этот голос, медленный, как ночь. Дубы в ту ночь так сладко шелестели, Цвела сирень, черемуха цвела, И так тебе певцы ночные пели, Как будто впрямь невестой ты была. Как будто впрямь серебряной фатою Был этот сад сверкающий покрыт... И только выпь кричала за рекою Вплоть до зари и плакала навзрыд. Из глубины безмолвного вагона, Весь сгорбившись, как немощный старик, В последний раз печально и влюбленно Лодейников взглянул на милый лик. И поезд тронулся. Но голоса растений Неслись вослед, качаясь и дрожа, И сквозь тяжелый мрак миротворенья Рвалась вперед бессмертная душа Растительного мира. Час за часом Бежало время. И среди полей Огромный город, возникая разом, Зажегся вдруг миллионами огней. Разрозненного мира элементы Теперь слились в один согласный хор, Как будто, пробуя лесные инструменты, Вступал в природу новый дирижер. Органам скал давал он вид забоев, Оркестрам рек — железный бег турбин И, хищника отвадив от разбоев, Торжествовал, как мудрый исполин. И в голоса нестройные природы Уже вплетался первый стройный звук, Как будто вдруг почувствовали воды, Что не смертелен тяжкий их недуг. Как будто вдруг почувствовали травы, Что есть на свете солнце вечных дней, Что не они во всей вселенной правы, Но только он — великий чародей. Суровой осени печален поздний вид, Но посреди ночного небосвода Она горит, твоя звезда, природа, И вместе с ней душа моя горит.1932-1947Источник: Прислал читатель
НАЧАЛО ЗИМЫЗимы холодное и ясное начало Сегодня в дверь мою три раза простучало. Я вышел в поле. Острый, как металл, Мне зимний воздух сердце спеленал, Но я вздохнул и, разгибая спину, Легко сбежал с пригорка на равнину, Сбежал и вздрогнул: речки страшный лик Вдруг глянул на меня и в сердце мне проник. Заковывая холодом природу, Зима идет и руки тянет в воду. Река дрожит и, чуя смертный час, Уже открыть не может томных глаз, И всё ее беспомощное тело Вдруг страшно вытянулось и оцепенело И, еле двигая свинцовою волной, Теперь лежит и бьется головой. Я наблюдал, как речка умирала, Не день, не два, но только в этот миг, Когда она от боли застонала, В ее сознанье, кажется, проник. В печальный час, когда исчезла сила, Когда вокруг не стало никого, Природа в речке нам изобразила Скользящий мир сознанья своего. И уходящий трепет размышленья Я, кажется, прочел в глухом ее томленье. И в выраженье волн предсмертные черты Вдруг уловил. И если знаешь ты, Как смотрят люди в день своей кончины, Ты взгляд реки поймешь. Уже до середины Смертельно почерневшая вода Чешуйками подергивалась льда. И я стоял у каменной глазницы, Ловил на ней последний отблеск дня. Огромные внимательные птицы Смотрели с елки прямо на меня. И я ушел. И ночь уже спустилась. Крутился ветер, падая в трубу, И речка, вероятно, еле билась, Затвердевая в каменном гробу.1935Источник: Прислал читатель
ЗАСУХАО солнце, раскаленное чрез меру, Угасни, смилуйся над бедною землей! Мир призраков колеблет атмосферу, Дрожит весь воздух ярко-золотой. Над желтыми лохмотьями растений Плывут прозрачные фигуры испарений. Как страшен ты, костлявый мир цветов, Сожженных венчиков, расколотых листов, Обезображенных, обугленных головок, Где бродит стадо божиих коровок! В смертельном обмороке бедная река Чуть шевелит засохшими устами. Украсив дно большими бороздами, Ползут улитки, высунув рога. Подводные кибиточки, повозки, Коробочки из перла и известки, Остановитесь! В этот страшный день Ничто не движется, пока не пала тень. Лишь вечером, как только за дубравы Опустится багровый солнца круг, Заплакав жалобно, придут в сознанье травы, Вздохнут дубы, подняв остатки рук. Но жизнь моя печальней во сто крат, Когда болеет разум одинокий И вымыслы, как чудища, сидят, Поднявши морды над гнилой осокой. И в обмороке смутная душа, И, как улитки, движутся сомненья, И на песках, колеблясь и дрожа, Встают, как уголь, черные растенья. И чтобы снова исцелился разум, И дождь и вихрь пускай ударят разом! Ловите молнию в большие фонари, Руками черпайте кристальный свет зари, И радуга, упавшая на плечи, Пускай дома украсит человечьи. Не бойтесь бурь! Пускай ударит в грудь Природы очистительная сила! Ей всё равно с дороги не свернуть, Которую сознанье начертило. Учительница, девственница, мать, Ты не богиня, да и мы не боги, Но все-таки как сладко понимать Твои бессвязные и смутные уроки!1936Источник: Прислал читатель
ОСЕННЕЕ УТРООбрываются речи влюбленных, Улетает последний скворец. Целый день осыпаются с кленов Силуэты багровых сердец. Что ты, осень, наделала с нами! В красном золоте стынет земля. Пламя скорби свистит под ногами, Ворохами листвы шевеля.Источник: Прислал читатель
БЕЗУМНЫЙ ВОЛКЗагадки страшные природы повсюду в воздухе висят. Бывало, их, того гляди, поймаешь, весь напружинишься, глаза нальются кровью, шерсть дыбом встанет, напрягутся жилы, но миг пройдет — и снова как дурак.Источник: Прислал читатель
* * *Однажды ямочку я выкопал в земле, засунул ногу в дырку по колено и так двенадцать суток простоял. Весь отощал, не пивши и не евши, но корнем все-таки не сделалась нога и я, увы, не сделался растеньем. Однако услышать многое еще способен ум. Бывало, ухом прислонюсь к березе и различаю тихий разговор. Береза сообщает мне свои переживанья, учит управлению веток, как шевелить корнями после бури и как расти из самого себя. Итак, как будто бы я многое постиг, имею право думать о почете. Куда там! Звери вкруг меня ругаются, препятствуют занятьям и не дают в уединеньи жить. Фигурки странные! Коров бы им душить, давить быков, рассудка не имея. А на того, кто иначе живет, клевещут, злобствуют, приделывают рожки.Источник: Прислал читатель
[ПАСТУХИ]П а с т у х и -Возникновение этих фигурок В чистом пространстве небосклона Для меня более чем странно. — Струи фонтана Менее прозрачны, чем их крылья. — Обратите внимание на изобилие Пальмовых веток, которые они держат в своих ручках. -Некоторые из них в туфельках, другие в онучках. — Смотрите, как сверкают у них перышки. -Некоторые — толстяки, другие — заморышки. — Горлышки Этих созданий трепещут от пения. — Терпение! Через минуту мы узнаем кой-какие новости. -В нашей волости Была икона с подобными изображениями. — А я видал у бати книгу, Где мужичок такой пернатый Из пальцев сделанную фигу Казал рукой продолговатой. — Дурашка! Он благословлял народы. -И эти тоже ангелочки Благословляют, сняв порточки, Земли возвышенные точки. — Послушайте, они дудят в серебряные дудочки. — Только что они были там, а теперь туточки. П е н и е Из глубин, где полдень ярок, Где прозрачный воздух жарок, Мы, подобье малых деток, Принесли земле подарок. Мы — подобье малых деток, Смотрит месяц между веток, Звезды робкие проснулись, В небесах пошевельнулись. Б ы к Смутно в очах, Мир на плечах. В землю гляжу, Тяжко хожу. П е н и е Бык ты, бык, ночной мыслитель, Отвори глаза слепые, Дай в твое проникнуть сердце, Прочитать страданий книгу! Дай в твое проникнуть сердце, Дай твою подумать думу, Дай твою земную силу Силой неба опоясать! П а с т у х и Кажется, эти летающие дурни разговаривают с коровами? — Уже небеса делаются багровыми. — Скоро вечер. Не будем на них обращать внимания. — Эй, создания!1932Источник: Прислал читатель
|
|
СТИХИЯ: Лучшая поэзия © 1996-2006
Вопросы и комментарии? Пишите