Многие тут недоумевают - откуда есть пошла французская философия. Как же так получилось, что с одной стороны, по слову чиновника, ведавшего при прежнем режиме выдачею виз на истерическую родину, и называвшегося за то Фон Визиным, "рассудка француз не имеет и иметь его почитает за величайшее для себя несчастие", с другой - они нам как отцы, и лучшие умы наши только и могут, что запихавши в рот недетскую свою ножку, пускать слюни и бормотать: "Типа, дискурс, дискурс, типа"? Все, на самом деле, просто. Когда дедушка мой Виктор Ионов на пару с Хэмом крушил буденновской своею шашкой танки и самолеты Франко, а в свободное время сочинял эпохальный текст "Дискурс как имманенция". Который у него украли два французских гамена, сделавшие впоследствии карьеру на дедушкиных идеях. Ну да ладно, теперь справедливость восстановлена. И даже, не побоюсь этого слова, торжествует.

Дискурс как имманенция.

Мифологемы, творимые путем несложной верификации и грамматического конструирования на уровне хронотопов заставляют вспомнить о творчестве раннего Барта. Но что есть само воспоминание, как не аллюзорная отсылка к хайдеггереанским штудиям в области фундаментальной онтологии, которую часто и неоправданно путают с онтикой поздних гуссерлианцев, тем самым контекстуально редуцируя тексты к намеренно примитивизируемому дискурсу.

Критический рационализм попперианцев, несмотря на изощренность фальсификационной методики едва ли прояснит нечто в проблемах конституирования культурных универсумов и репродуцирования постмодернистских, пусть порой тяготеющих к откровенной невербальности, открытых в инфинитум текстов, насыщенных аллитеративными подекстами и сложнейшеми метафорическими конструктами. Концепты подобного рода, рассуждая чисто теоретически, свидетельствуют не только об изрядной эрудиции авторов, но и погружают рецепиента в ноэматические бездны, не позволяющие подняться до уровня ноэзиса. Упрощенная же трактовка их контентуальной спецификации через призму платоновской теории эйдосов в любой из ее познейших вариаций: лейбницианско-делезовской монадологии, пусть даже отягощенной спецификой пост-экзистенциалистского ego, либо культурологической аналитики с элементами фрегевской семантики, и даже более сложных семантических рефлексий - Соссюра, Монтегю, Скотта, Крипке, фон Вригта, - не позволяет сколь-нибудь внятно описать исследуемый феномен.

Первичный хаос, из которого, собственно, исходит всякий дискурс, стремящийся к самоидентификации в рамках какого-либо предметно-символического поля, его гномические подпространства, перетекающие в миры уже откровенно хтонические, имманентно предшествующие всякому трансцендированию, исключает, казалось бы, саму потенцию к мысли о какой-либо пред-пайдейе, оставляя локализированной лишь чистую актуальность. Чем же можно объяснить экспланацию сугубой социальности, релевантной интерсубъективности, ему, то есть дискурсу, неизбежно присущей? Одной лишь ссылкой на трансцендентальное единство апперцепции мы едва ли сумеем разрешить проблему или хотя бы свести ее к определенному континууму генетически общих подпроблем, разрешимых в рамках синергетического системного анализа. Избегая дефиниций, контрапозициональных построений любого уровня, референциальных ловушек и иных символьно-логических ухищрений, дискурс остается трансфинитным в своей беспредметной открытости.

Содержание
Предыдущий выпуск
Главная страница сайта
Главная страница русского Интернета