Голда

ЕЖЕ-ПРАВДА // Ежедневная газета

Точка Зрения Игорь Белый: Хо / Сборник "Хо" - необыкновенный калейдоскоп! Вы найдете тут и задорные песенки-шутки, которые с головой выдают в Игоре барда, и потрясающие своей глубиной стихи, такие как "ОКАЗИЯ". Немного хулиганские находки соседствуют здесь с ясными, великолепными образами.

"Розенбаум? Что ж, обязательно куплю себе, когда выйду на пенсию. Майкл Джексон? Ну это пораньше куплю, когда у меня детишки будут, пусть порадуются. А это что? "Аквариум", новый альбом - "Равноденствие". Это, пожалуй, и сейчас купить можно..."

Родион направился к кассе. Хоть он и обещал Насте не тратить пока полученных от матери денег, но желание продолжать действовать, как рядовой человек, то есть как человек, который в отличии от него самого действительно мог ещё интересоваться пластинками, было в этот момент так сильно, что он встал в очередь и, достав кошелёк, начал отсчитывать деньги. Несколько монеток выскочило у него из рук и, звонко стукнувшись о каменный пол, покатилось в разные стороны. Он с досадой нагнулся, чтобы подобрать их. Отыскав два закатившихся за батарею пяточка, он выпрямился и огляделся по сторонам, пытаясь установить местонахождение остальной мелочи. Вдруг Родион почувствовал, как кто-то осторожно прикоснулся к его руке: девочка лет четырнадцати, стоявшая перед ним в очереди, протягивала ему на ладони серебряные монетки.

- Ага, а я искал, - Раскольников взял у неё монетки.

И лишь когда девочка уже заплатила, и подошла его очередь, он вспомнил, что даже не сказал ей спасибо. Возвращаясь в отдел, Родион снова увидел ту же самую девочку: она сидела на корточках перед привязанным кем-то у выхода сенбернаром и, поглаживая его по голове, что-то ласково ему нашёптывала.

"Вот оно - беззаботное детство", - решил про себя Раскольников, и даже какая-то зависть к этому совсем юному, видимо, не озабоченному никакими проблемами существу закралась в его сердце.

Протянув продавщице чек, Раскольников попросил пластинку "Аквариума". Продавщица внимательно посмотрела на чек, потом на Родиона, затем томно развернулась, сняла пластинку с полки и, слегка прикусив нижнюю губу, положила её на прилавок перед покупателем. Раскольников отодвинулся немного в сторону и вынул пластинку из конверта, чтобы посмотреть, нет ли на ней царапин. Краем глаза он заметил, что девочка, только что ласкавшаяся с сенбернаром, подошла к тому же отделу и тоже протянула продавщице чек. Родион не разобрал, что сказала девочка, до него долетел лишь звонкий голос продавщицы:

- Нет у нас этой пластинки. Только что последнюю отдали. Вон тому молодому человеку.

Родион взглянул в её сторону. Продавщица слегка подмигнула ему, будто они были давние знакомые.

- А вы не знаете случайно, когда их снова завезут? - спросила девочка.

- Чего? - недовольно переспросила продавщица, с трудом отрывая свой взгляд от Раскольникова.

- Вы не знаете, когда их завезут? - робко повторила девочка.

- Нет! - отрезала продавщица и, облокотившись обоими локтями о прилавок, снова кокетливо развернулась к Родиону.

Но Раскольников опять покосился на девочку. Та имела теперь довольно несчастный вид: понурив голову, стояла она, не двигаясь с места, будто всё ещё не могла поверить в то, что пластинка ей не досталась.

"Как мало надо, чтобы расстроить ребёнка! - подумал Раскольников. - К счастью, чтобы его развеселить, надо тоже не так много".

- Послушай, - обратился он к девочке, - ты стояла в кассе впереди меня: я думаю, будет справедливо, если ты получишь пластинку.

Девочка подняла на него свои серые глаза, которые теперь радостно сверкнули под светлыми, едва заметными ресницами.

- Нет, спасибо, - произнесла она после некоторого размышления, грустно улыбнувшись. - Я не могу забрать её у вас ни с того, ни с сего. Раз уж случай так решил...

- Ну и что? Нам случай не указ! Если честно, мне эта пластинка совсем не нужна.

- Зачем же вы тогда купили? - спросила девочка, хитро улыбаясь.

- Это трудно объяснить, - ответил Раскольников. - Просто я представил себе, что бы я хотел купить, если бы был тем, кем я хочу быть. И вот мне захотелось "Равноденствие" "Аквариума". Но поскольку я тот, кто я есть, а не тот, кем хотел бы быть, то получается, что и пластинку эту я совсем не хочу.

Он видел, что совершенно запутал её и остался доволен тем, что ему удалось так свободно высказать свои мысли без всякого риска быть понятым.

- Вы это всё нарочно придумали, - догадалась наконец девочка, - чтобы я взяла её и меня не мучила совесть, что я отняла у вас вашу любимую пластинку. Правда? Ну тогда я вам тоже одну вещь скажу, чтобы вы пластинку с чистой совестью у себя оставили. Знаете, у меня ведь дома даже проигрывателя нет. Ну как, теперь вы видите, что если кто-то и может обойтись без пластинки, то это я?

- А что же ты с ней собралась делать без проигрывателя? - удивился в свою очередь Раскольников.

- Да я сама точно не знаю. Во-первых, мне обложка очень нравится. Ну не смейтесь, это правда. А во-вторых, я хочу накопить побольше денег и купить себе проигрыватель. Может, даже через месяц.

- Послушай, - улыбнулся Родион. - Если ты и дальше будешь составлять себе фонотеку до того, как купишь проигрыватель, то у тебя так никогда на него и не хватит денег.

- Видите, вы уже передумали отдавать мне пластинку.

- Да, передумал. Зато у меня есть идея поинтереснее: я оставлю пластинку себе, а ты придёшь ко мне её послушать. Ладно?

- Правда? - девочка от радости чуть не захлопала в ладоши, и Родион, который, произнося своё приглашение, уже почти жалел об этом, тут же перестал раскаиваться. - А когда?

- Да хоть сейчас, - ответил Родион, - только сдай свой чек обратно в кассу.

Когда чек был сдан, оба покинули магазин, провожаемые обиженным взглядом продавщицы, о которой они, впрочем, давно уже полностью забыли.

Они шли бок о бок вдоль Невского. Раскольников то и дело поглядывал на свою спутницу, чтобы рассмотреть её повнимательнее и составить более точное представление об этом юном существе. Девочка была невысокого роста, она не доходила Родиону и до плеча. Непослушные русые кудряшки обрамляли её немного бледное, не очень выразительное лицо, которое можно было бы даже назвать блёклым, если бы не разбросанные по нему веснушки, делающие его очаровательным на какой-то особенный манер. Она совсем не пользовалась косметикой и оттого выглядела наверняка даже младше, чем она есть. Вокруг её тонкой, тоже покрытой веснушками шейки висели бусы, составленные из маленьких ярких деревянных шариков. На обеих руках она носила точно такие же браслетики. Одета она была в сиреневые брюки клёш и розовую блузку с вышитыми крестиком орнаментами на манер нарядов хиппи семидесятых годов.

Девочка не обижалась, что Раскольников с таким нескрываемым интересом рассматривал её. Напротив, она каждый раз отвечала ему улыбкой и приветливым взглядом.

- Да, довольно далеко... Но, знаешь что, я, если честно, только что приехал в город, и мне не хочется так быстро возвращаться назад. Что, если мы сначала немного погуляем, а? Если у тебя, конечно, есть время.

- У меня полно времени, - согласно закивала девочка. - И вообще, давно уже не было такой классной погоды. Я так и собиралась сегодня целый день гулять. Может, пойдём в Летний сад?

- Ну пойдём. Я там уже сто лет не был... Кстати, как тебя зовут?

- Красивое имя, - задумчиво произнесла Соня. - Только какое-то...

- Это ещё что! Вот мою сестру Дуня зовут, Авдотья. Мама нас пооригинальнее назвать хотела. А тогда как раз народные имена в моду вошли...

- У меня тоже сестра. И два братика. Только они маленькие совсем. Я их обожаю.

- Ты ещё в школу ходишь, Соня? - спросил он. - В какой класс?

- Я в этом году восьмой класс закончила, а теперь... поступила в училище.

- А я в университете учусь. Вернее, учился до позавчерашнего дня.

- Да нет, выгнали... Хотя ты права, я бы, наверное, и сам ушёл. Так что оно даже и к лучшему.

- Да, - вздохнула Соня. - Меня тоже один раз из школы чуть не исключили, из-за двоек по физике и по алгебре.

- Противные предметы, ничего не скажешь, - согласился Раскольников.

- Да нет, тоже довольно противно, на самом деле.

- Жить интересно, Соня, и посмотреть, что из этого получится.

- Я тоже точно так же считаю, - подхватила Соня. - Знаете, я, бывало, сижу дома за уроками, решаю какие-нибудь примеры, а за окном птицы поют, ну или, наоборот, снег падает, передо мной братишки и сестрёнка бегают. И я думаю: ну как можно растрачивать время на всякие сухие уравнения, когда вокруг жизнь течёт? Потом я, конечно, уговариваю себя: никуда она от тебя не убежит, обойдётся до поры до времени и без твоего участия. Но ведь если она без меня хоть чуть-чуть, хоть час, хоть два обойдётся, то так и неделю и месяц обойтись может, а значит, в конце концов, я совсем в этом мире ненужной окажусь. Вот я и не хотела над учебниками сложа руки сидеть.

- Я тоже не хотел, - проговорил Раскольников как-то очень серьёзно.

- Видите, мы с вами очень похожие люди! - радостно воскликнула Соня. - Мне с самого начала так и показалось.

- Да, только между нами есть одно существенное различие, - вздохнул Раскольников. - Ты счастлива, а я... совсем наоборот.

Соня быстро вскинула на него глаза и снова опустила их.

- С чего вы взяли, что я счастлива? - спросила она.

- Это видно, - ответил Раскольников. - А что, разве я неправильно догадался?

- Правильно, абсолютно правильно. Я очень счастлива, - тихо проговорила Соня с какой-то загадочной улыбкой, которая будто хотела сказать: "Я ещё намного счастливее, чем ты думаешь". - Ну а вы, а вы? - вдруг спохватилась она. - Неужели и вправду несчастны? Значит и моё первое впечатление оправдалось?..

- Так я тебе сразу несчастным что ли показался? - немного обиженно спросил Раскольников. - Что же, получается, у меня такой жалкий вид? - он горько усмехнулся.

- О нет, совсем наоборот, - горячо возразила Соня. - Знаете, есть люди, которым в жизни всё удаётся. Они будто созданы победителями, понимаете? Ну вот я про вас сразу именно так и подумала.

Раскольников смерил её внимательным взглядом:

- Правда?.. А как же тогда быть с тем, что я несчастен? Ведь такой человек, как ты только что описала, по идее очень счастливым должен быть?

- Совсем необязательно. А по-моему, одно другому даже противоречит. Это ведь так всегда: кому много дано, тот больше всех и страдает.

- То есть как это понимать? - Раскольников в удивлении нахмурил брови.

Но Соня уже отвлеклась от их разговора, так как её внимание привлекла сцена, разыгрывающаяся на лужайке перед Инженерным замком, мимо которого они как раз проходили.

- Пойдём посмотрим, что там такое, - предложила она своему спутнику.

Они приблизились к группе подростков, танцующих некое подобие рок-н-ролла вокруг стоявшего на траве магнитофона, из которого доносились бодрые, оптимистические аккорды.

- Смотри, как это они так ножкой делают? - по-детски развеселившаяся Соня попыталась повторить их движения, но увидев, что не попадает в такт, залилась смехом и, хлопая в ладоши, запрыгала на одном месте.

Раскольников в некотором смятении наблюдал за ней.

- Где пластинку брали? - обратился к Раскольникову один из танцующих подростков, только что остановившийся, чтобы перевести дух.

- В "Мелодии", - опередила Соня ответ Родиона. - Но там уже больше нет. Мы последнюю взяли!

- Ах, чёрт! - вздохнул заинтересовавшийся музыкальной новинкой паренёк. - На "Машину времени" не хотите случайно меняться?

- Нет-нет! - всё ещё продолжая весело смеяться, закачала головой Соня, шутливо загораживая собой державшего в руках пластинку Раскольникова, будто опасаясь, что он и вправду может согласиться на обмен. - Мы только "Аквариум" хотим слушать! Правда? Правда? - она хитро подмигнула Родиону.

- Ну ладно, не сыпьте соль на рану, - отмахнулся паренёк, сам, впрочем, едва сдерживая улыбку.

- Будем сыпать, будем! - настаивала Соня. - Сейчас придём домой, вынем пластинку из конверта, положим её на проигрыватель...

Мальчик в притворной депрессии опустился на траву и заткнул себе уши.

- А потому будем слушать, слушать, слушать! - прокричала Соня как можно громче и побежала вприпрыжку через залитую солнцем лужайку.

Раскольников последовал за ней. Эта девочка всё больше удивляла его. С одной стороны Родион не на шутку разозлился её детской выходке, в которую и он был вовлечён помимо своей воли, но, с другой стороны, внутренний голос подсказывал ему, что Сонечка теперь будто нарочно послана какой-то внешней силой как вознаграждение за все ужасы последних дней. Он решил про себя, что ни за что не упустит её сегодня, хотя Соня по всем признакам и сама не собиралась никуда исчезать. Напротив, отбежав вперёд на довольно порядочное расстояние и заметив, что потеряла Родиона из виду, она остановилась и почти в испуге огляделась по сторонам, отыскивая глазами своего спутника. Наконец, убедившись, что Раскольников хоть и не быстрым шагом, но всё же следует за ней, она сама устремилась ему навстречу.

- Я уже думала, что ты там где-то потерялся! - воскликнула она. - Ой, ничего, что я вам "ты" говорю?

- Нет, это даже лучше, - успокоил её Раскольников.

Соня как-то немного притихла и они, молча перейдя дорогу, ступили за ворота Летнего сада.

- Послушай, - снова начал разговор Раскольников, - что ты там говорила про то, что тот, кому больше дано, больше и страдает? Как же это понимать?

- Не знаю, как тебе объяснить, - призналась Соня. - Хотя, постой... Видишь, там в пруду утки? Видишь, как их много? И возле пруда тоже, на солнышке греются. Ну разве им не хорошо, разве не по кайфу?

- Вроде по кайфу, - согласился Раскольников, улыбнувшись употреблённому Соней в применении к уткам слову.

- А теперь посмотри вон туда. Видишь, там лебеди? Их всего два, зато какие красавцы. Да?

В пруду действительно плавало два лебедя. Они, видимо, давно уже хотели выбраться из воды, так как то и дело то тут, то там пытались приблизиться к берегу, однако каждый раз вынуждены были снова подаваться назад, испуганные восхищёнными возгласами детей и взрослых, которые, простирая руки, бежали вдоль пруда, преследуя эти прекрасные белоснежные создания. Какой-то трёхлетний малыш, получив от своей мамы полбуханки хлеба вместо того, чтобы отщипывать от неё кусочки и кидать их лебедям, как это, видимо, первоначально предполагалось, запустил в них сразу всё, что оказалось у него в руках, и попал при этом прямо в голову одной из птиц. Пострадавший лебедь захлопал крыльями и поспешно отскочил на середину пруда вместе со своим не менее испуганным товарищем.

- А уток никто не трогает, - вздохнула Соня. - Теперь понимаешь? Кто от других отличается в лучшую сторону, тому и покоя нет... Если не от людей, то от самого себя.

- Да чем же я так уж от других людей отличаюсь? - нетерпеливо спросил Раскольников.

- Ты и сам знаешь, - загадочно ответила Соня, опуская глаза.

- Знаю, - мрачно отозвался Раскольников. - Только, по-моему, далеко не в лучшую сторону.

- А я вот уверена, что в лучшую, - Соня снова подняла на него глаза и вдруг покраснела. - Только взгляд у тебя и вправду очень грустный, я ещё в магазине заметила, - добавила она, вздохнув.

Они шли по тенистым тропинкам. Гипсовые статуи, наподобие почётного караула выстроившиеся по обе стороны на протяжении всего их пути, отдавали им честь полными белыми руками, простёртыми к небу в томном античном экстазе. Возле каждой статуи стояла табличка, на которой можно было прочитать краткую историю стоявшего на пьедестале римского или греческого божества. Родион вспомнил, что, гуляя в детстве в парке Девятого Января, находившемся недалеко от их дома, он видел похожие таблички рядом с грубо намалёванными яркой гуашью портретами пионеров-героев, расставленными вокруг детской площадки. Родион часто от нечего делать читал жизнеописания юных героев, сначала по слогам, потом все увереннее...

"Так вот в чём, значит, истоки моего героизма..." - горько усмехнулся он про себя.

- Да вот, посмотри, - они стояли перед статуей Геракла и Соня показывала ему на табличку с пояснениями. - Здесь написано: "греческий мифический герой". А что он сделал? Вот тут тоже сказано: убил льва, украл какие-то золотые яблоки "и другие подвиги". Тут так и стоит: "и другие подвиги". Ха-ха, будто это подвиги были!

- Почему же не подвиги? - удивился Раскольников. - Нормальные подвиги, по-моему...

- Нет, - не переставала смеяться Соня. - Впрочем, на этого Геракла достаточно посмотреть, чтобы увидеть, что не герой он никакой!

- Как же так? - ещё больше удивился Раскольников, окинув взглядом мускулистую фигуру гипсового полубога. - Такому бы и Шварцнеггер, пожалуй, позавидовал...

- Ну Шварцнеггер, может, и позавидовал бы, но ведь и тот тоже не герой, а просто артист. И у того, и у этого подвиги одинаково ненастоящие, бутафорские: ну машину взорвал, льва убил, кокаин у контрабандистов отнял, яблоки золотые украл... Всё это только напоказ и совершенно бесполезно... Такие "подвиги" для собственного самоутверждения совершаются, а не для других. Понимаешь?.. Поэтому настоящего героя не по мускулам можно узнать, а как раз наоборот.

- То есть он по-твоему хиленьким должен быть, что ли? Такой ведь ничего сделать не сможет, даже если и захочет, ни для себя, ни для других.

- А разве для настоящего подвига мускулы нужны? - Соня подняла на него глаза.

- Ну не помешают, я думаю, - возразил Раскольников.

- А я думаю, что помешают, то есть, по крайней мере, не помогут... Настоящего героя, если хочешь знать, по глазам определить можно. Он своим духом и умом силён, а не кулаками, потому что понимает, что кулаком лишь пару людей осчастливить можно, да и то, делая пару других в то же самое время несчастными, а умом и сильным духом можно весь мир навсегда счастливым сделать.

- О, как ты права, Соня! - неожиданно горячо воскликнул Раскольников. - Только ведь только одним умом и абстрактными рассуждениями ты никого счастливым не сделаешь. Надо же когда-то, ну когда теория уже готова и сто раз обдумана, надо ведь и вправду за топор браться... - он прикусил язык, сообразив, что только что проговорился самым нелепым образом.

- Ах да, топор, - услышал он голос Сони, на которую после своей реплики не решался взглянуть. - Ты про эту статью, что ли?

Раскольников снова повернулся к своей спутнице и увидел, что она наклонилась, чтобы поднять с земли старую газету, которую едва заметный тёплый ветерок, вероятно, секунду назад принёс к их ногам. Газета была развёрнута на той странице, где красовалось набранное крупными буквами заглавие "Праздник топора".

- "Маньяк зарубил топором двух женщин на канале Грибоедова", - прочитала Соня и, как-то вдруг понурив голову, замолчала.

- Брось эту гадость, - посоветовал Раскольников. - Газеты всё до невероятных размеров раздуют, любого маньяком обзовут, не разобравшись в чём дело.

Соня неожиданно послушно подошла к урне и положила в неё только что подобранную газету.

- Отвратительно, - проговорила она тихо, когда они продолжили свой путь.

- Да, убийство, конечно, тоже. Но ещё отвратительнее эта жажда сенсации, с которой журналисты обычно накидываются на такие истории. Ты это правильно заметил. Одно название чего стоит! Они, по-моему, ни жертв, ни убийцу за людей не считают, раз так об этом пишут.

- А ты... а ты сама этого убийцу, - осторожно спросил Раскольников, - человеком назвать можешь?

- Конечно могу. А кто же он ещё? Инопланетянин?.. Только мне его очень жаль, потому что в следующей жизни он, наверняка, червяком родится или божьей коровкой.

- Ты в переселение душ, что ли, веришь? - изумился Раскольников.

- Да, и в то, что все плохие поступки, которые мы совершаем, будут рано или поздно наказаны.

- Но не таким же образом! Может, этот убийца ещё и в бабочку превратится? Будет порхать за свои грехи?! Слабоватое наказание...

- Ну не знаю, как с бабочкой, а в червяка или там в таракана, думаю, неприятно превращаться.

- Да, превращаться, конечно, неприятно. А знаешь, что ещё неприятнее? Некоторые люди, и таких даже большинство, так всю жизнь, как тараканы, и живут. Вот это самое противное! Так что им, получается, и терять нечего: хуже уже не будет ни за какие плохие поступки, как ни старайся.

- Значит, они должны изменить свою жизнь так, чтобы было лучше, - рассудила Соня.

- Вот тут-то и возникает, может быть, топор... - Раскольников старался не глядеть на Соню.

- Так ты считаешь, что этот убийца просто свою серую жизнь преступлением приукрасить хотел? Тогда, значит, тот журналист прав: действительно праздник какой-то получается...

- Да, party time, - грустно проговорил Раскольников. - Только он, может быть, не для себя всё это задумал, а чтобы мир спасти.

- Мир спасти с топором?! - изумилась Соня. - Да это же просто нелепость!

- Сразу, конечно, спасти невозможно, - Раскольников говорил увлечённо, позабыв о предосторожностях, которые следовало соблюдать относительно этой темы. - Ведь тех денег, что он у них взял, вряд ли на многое хватит...

- Так он у них деньги взял? - Соня удивлённо раскрыла глаза. - А откуда ты знаешь сколько? Ты ещё раньше эту статью читал, да?

- Да, - поспешил ответить Раскольников, сам испуганный тем, что только что сорвалось у него с языка. - Позавчера, на вечеринке у одного знакомого. Там и тот, кстати, был, который эту статейку состряпал. Он у нас в университете учится.

- Правда? Ага, вот, значит, почему ты про это дело так хорошо проинформирован?

- Да, именно поэтому, - Раскольников опустил глаза в землю.

- О, посмотри какая прелесть! - вдруг воскликнула Соня, подбегая к пышно цветущему кусту сирени и зарываясь с носом в ароматные ветки. - Понюхай, понюхай, как пахнет!

Раскольников подошёл к кусту с другой стороны и тоже склонился над ним. Улыбающееся личико Сони, окружённое благоухающими цветами, вдруг наполнило его сердце невероятной лёгкостью. На один миг ему показалось, что счастье где-то совсем рядом, что это так просто - быть счастливым, и он почему-то ещё раз решил не отпускать от себя сегодня эту девочку как можно дольше.

- Поехали ко мне, - сказал он Соне, и его слова долетели до неё вместе с шуршанием нежным листочков, приводимых в движение тёплым ветерком, прогуливающимся по душистым веткам сирени.

- Поехали, - согласилась она и, покраснев, опустила глаза.

Всю дорогу к Раскольникову они больше не вспоминали злополучную статью. Родион радовался, что Соня, только что так внимательно слушавшая его и так серьёзно пытавшаяся вести с ним дискуссию, теперь, словно сообразив, что необходимо сменить начинавшую угнетать его тему, перевела разговор на самые разнообразные весёлые пустяки. Она рассказала ему, что обожает собак, что мечтает об овчарке и что ей кто-то уже обещал по дешёвке одного щеночка, потом поделилась впечатлениями о каком-то фильме, который смотрела недавно, а когда они ехали в автобусе, достала из кармана три шёлковых разноцветных тесёмки и, разложив их на коленях, стала показывать, как плести из них фенечку. Раскольников выслушивал всё с чрезвычайным вниманием, даже инструкцию по плетению фенечки, вставляя иногда заинтересованные вопросы, чем особенно радовал Сонечку. Неблизкая дорога прошла для обоих почти незаметно.

- Ты прямо на краю света живёшь, - заметила Соня, улыбаясь, когда они поднимались в лифте на седьмой этаж.

- Да, это точно: ближайшая станция метро - десять остановок автобусом, ближайший кинотеатр - тоже десять остановок, только в другую сторону, даже ближайшая телефонная будка - два квартала отсюда. Так что мы обитаем тут почти как отшельники.

- Кто "мы"? - спросила Соня. - Ты и твои родители?

- Нет. Разве я тебе ещё не сказал? Я со своей подругой живу. Это, кстати, её квартира, - он как раз открывал дверь ключом.

- А где она сейчас? - поинтересовалась Соня, заходя в маленькую квадратную обклеенную жёлтыми в бурый цветочек обоями прихожую.

- На работе. Она поздно приходит... Да ты проходи, проходи в комнату, не стесняйся. Я сейчас поищу в кухне что-нибудь съедобное.

Они ещё по дороге решили, что оба проголодались, и условились пообедать у Раскольникова.

Через минуту, однако, Раскольников появился на пороге комнаты, куда только что пригласил Соню, с виноватым видом вертя перед собой консервной банкой с надписью "Шпроты".

- Тут только одна рыбка осталась, - нерешительно проговорил он. - Но я могу выйти и купить ещё чего-нибудь, хлеба, например...

- Да, сбегай в магазин, а я пока начну готовить, если не возражаешь, - она решительно направилась в кухню. - Картошка ведь у вас есть?

- Вроде, да, - Раскольников последовал за ней. - Там, за шкафом посмотри.

- Ну тогда купи, пожалуйста, кочан капусты и штучки три свёклы. Мы сварим борщ. Я могу уже начать чистить картошку.

- Да нет, Соня, не надо, - попробовал возразить Раскольников. - Неудобно как-то: ты ведь пришла ко мне музыку слушать, а я тебя, вроде как, готовить заставляю.

- Почему же заставляешь? Я сама хочу. А ты, когда придёшь, ещё мне и поможешь. Ладно?

Родион пожал плечами и отправился в магазин.

Когда он вернулся назад с заказанными Соней покупками, картошка уже хлюпала на плите, испуская пар и позвякивая крышкой эмалированной кастрюли. Его гостья как раз вытирала кухонным полотенцем последнюю из только что вымытых ею тарелок, которые она, вероятно, в довольно большом количестве обнаружила в мойке. Настины книги, разбросанные, как всегда, на столе, Соня за время отсутствия Родиона успела разложить аккуратными стопками на подоконнике. Кухня выглядела теперь как-то совсем иначе, и Раскольников не знал точно, чему приписать этот факт - Сонечке ли, которая так деловито хозяйничала здесь, превращая, как фея, извечный хаос в осмысленно-организованную и не лишённую уюта среду обитания, или же просто ярким солнечным лучам, которые после стольких пасмурных дней снова смело заглядывали в окно, да ещё к тому же на какой-то особенно весёлый манер, так что Родион впервые за это лето не прищурился, а улыбался, чувствуя, как солнце озаряет ему лицо.

Когда он выложил покупки, Соня вооружилась массивным ножом и с удивительной лёгкостью стала разделывать капусту. Родион, стоявший напротив неё, облокотившись на холодильник, внимательно следил за тем, как с каждым новым взмахом ножа в её руках тонко нарезанные ломтики абсолютно одинакового размера аккуратно ложились друг на друга. Что-то невероятно успокаивающее, почти убаюкивающее было в этом процессе. Как только с капустой было покончено, Соня так же ловко принялась за свёклу.

- Это удивительно! - вырвалось у Раскольникова.

- Что именно? - поинтересовалась Соня, на секунду приподняв на него глаза.

- Как ты режешь... Так ровно и одинаково. Я такого ещё ни разу не видел.

- Это приходит с опытом, - объяснила Соня, высыпая свёклу и капусту в кастрюлю к уже кипевшей внутри картошке. - Я дома почти каждый день на всю семью готовила. У меня ведь братики и сестрёнка - надо было помогать.

- А теперь я с ними не живу, - Соня отвернулась к плите, чтобы помешать ложкой приготовляемый ею суп и добавить в него соли с перцем. - У нас жилплощадь на всех очень маленькая была, так мне, когда я в училище поступила, место в общежитии дали. Вот, пару недель назад переехала. Теперь только для себя готовлю.

- Да, это, конечно, большое облегчение для тебя, - заметил Раскольников.

- Нет, совсем наоборот, - покачала головой Соня. - Я ведь так привыкла к большой семье, что мне теперь одной иногда бывает ужасно грустно... Ты даже не представляешь себе, как я рада, что встретила тебя сегодня!

Раскольников хотел сказать, что он, наверняка, ещё намного больше, чем Сонечка, рад их сегодняшнему знакомству, но, поймав на себе её взгляд, полный какого-то мечтательного восхищения, он окончательно смутился и промолчал. Ему показалось, вместе с тем, что он уже когда-то видел похожий взгляд, но как будто очень давно, может быть, ещё в детстве...

- Я сначала даже не поверила, когда ты со мной в магазине заговорил, - продолжала Соня, не спуская с него глаз.

- Тому, что такой взрослый человек и красивый, как из фильма, сам запросто начал со мной разговор.

На лице Раскольникова изобразилось удивление.

- Разве тебе никто никогда не говорил, что ты красивый? - удивилась в свою очередь Соня и смутилась, как человек, который только что понял, что сказав вещь, казавшуюся ему самой обыкновенной и очевидной, ненароком разболтал чей-то секрет.

- Нет, - покачал головой Родион. - Правда, Разумихин, один мой знакомый из университета, сказал мне как-то раз что-то типа того, но, по-моему, он тогда шутил. А ещё... - перед его мысленным взором вдруг промелькнуло сухое лицо старухи Алёны Ивановны, он вздрогнул и тут же постарался отогнать от себя подальше этот призрак. - Нет, больше никто не говорил, - заключил Раскольников.

- Может, и говорила, не помню уже... Послушай, как ты думаешь, борщ уже готов?

Борщ удался Соне на славу. Они съели по две тарелки, не переставая нахваливать свой обед, причём Соня настаивала на том, чтобы вместо "ты приготовила" Раскольников каждый раз говорил "мы приготовили".

- Ты помогал, помогал, не отпирайся, - настаивала Соня, хотя Родион не мог припомнить, в чём именно заключалось его участие в приготовлении супа.

Однако за мытьё оставшейся после обеда посуды они принялись действительно вместе. Точнее говоря, мыла Соня, а Родион вытирал только что побывавшие под краном тарелки и ложки и ставил их в шкаф, что, к его удовольствию, давало ему полное ощущение собственной причастности к общему полезному, важному и, главное, сравнительно лёгкому делу.

"Как же раньше я мог тяготиться этим?" - недоумевал он.

- Ну всё! - воскликнула Соня, когда с грязной посудой было покончено. - Теперь пойдём "Аквариум" слушать!

Раскольников улыбнулся её наивной радости и последовал за своей гостьей, которая сама уже вприпрыжку бежала в комнату. Пока Родион разбирался со стареньким моно-проигрывателем фирмы "Аккорд", наскоро стряхивая с него пыль и устанавливая пластинку на подвижном резиновом диске, Соня уселась по-турецки на пол, с трудом сдерживая своё нетерпение.

- Да что ты? Садись лучше в кресло, - кивнул ей Раскольников.

- Нет, так удобнее, - заверила его Соня. - На сейшeнах всегда так сидят. Чтобы сосредоточиться на музыке, нужна правильная атмосфера. Кресло тут совсем не подходит.

- Ты думаешь? - Раскольников опустил головку проигрывателя на пластинку и тоже сел на пол рядом с Соней.

Игла затрещала на виниле, и комната вдруг наполнилась торжественными и в то же время пронизанными какой-то весёлой иронией аккордами вступления. Раскольников не знал, растрогаться ему или рассмеяться, но пока он думал, уже началась первая песня: "Пока цветёт иван-чай мне не надо других книг кроме тебя..." - пропел Гребенщиков самым светлым голосом, на какой был способен.

Раскольников взглянул на Соню. На губах у неё играла серьёзная и вместе с тем вдохновенная улыбка, глаза она устремила куда-то вверх и, казалось, несмотря на то, что они были широко раскрыты, не видела ровно ничего перед собой, по крайней мере ничего реального. Музыка и завораживающий голос БГ поглотили её всю. Она слегка покачивалась из стороны в сторону, забыв, может быть, даже, где находится.

- Ты уже слышала эти песни, - осторожно спросил Раскольников, которому было неловко видеть свою гостью в таком забытьи.

- Да, - ответила она как во сне, - но это каждый раз как праздник...

Но Соня, приложив палец к губам, сделала ему знак молчать, затем взяла Родиона за руку и, откинувшись назад, потянула его вниз. Теперь они лежали бок о бок на спине, держась за руки, и Родион сам удивился, как легко для него вдруг оказалось разделить Сонечкин праздник и, отбросив желание вникнуть в каждую отдельную строчку, позволить своим мыслям, которые сами по себе приходили в движение под мелодичные аккорды и таинственные фразы, лететь, куда они хотят, наполняя его душу удивительной лёгкостью.

Когда первая сторона пластинки доиграла, Соня, увидев, что Родион медлит подниматься, сама вскочила с пола, перевернула диск и снова легла рядом с ним. Опять витиеватые мелодии извилистыми, быстрыми ручейками заполнили комнату, неся по течению хрупкие кораблики загадочных слов, звучащих, как шаманские заклинания - бессмысленно и многозначительно в одно и то же время.

Наконец последний аккорд растворился в тишине. Раскольников всё ещё чувствовал на своей руке тёплую ладошку Сони, но она уже лежала на боку, развернувшись к нему лицом. Раскольников заговорил первым:

- Как это странно: вот я слушал и мне, вроде, нравилось, а теперь, хоть убей, ничего конкретного вспомнить не могу, ни текста, ни музыки. Всё будто в одно пятно слилось, светлое, но всё же пятно. Хотя, в принципе, чего удивляться - его песни обычно надо сто раз прослушать, чтобы что-нибудь понять.

- Да ничего не надо понимать! - горячо возразила Соня. - Ты ведь сам сказал, что светлое пятно осталось. Значит, ты уже всё и понял. Разве этого светлого пятна, этой радости, которую ты только что испытал, мало?

- Конечно, мало. Я ведь думать хочу, понимаешь? Я его мысли со своими хочу сравнить.

- А у него во всех песнях только одна мысль, и чем больше ты будешь стараться её понять, тем непонятнее она для тебя будет.

- Как так? - переспросил Раскольников, удивлённый, что Сонечка вдруг говорит такими парадоксами.

- А вот так: некоторые вещи понять невозможно, их пережить надо.

- Вот и эти песни, - продолжала Соня, - учат любви и гармонии с окружающим миром, но не прямым текстом, а, можно сказать, на деле, давая тебе, пусть на короткий срок, но всё же почувствовать эту совершенную гармонию, это душевное равноденствие...

- Постой-постой, - перебил её Раскольников, - душевное равноденствие и великое умиротворение - это прекрасно, но ведь, если вдуматься, его песни совсем не об этом. По крайней мере, не все. Вот, например, знаешь эту - "Небо становится ближе"?

- Конечно, знаю! - радостно воскликнула Соня. - Это же моя любимая!

- Правда? И моя тоже. Так вот, послушай: человек, который почувствовал, что становится ближе к небу, разве может он после этого умиротворённо и благостно упиваться всеобщей гармонией? Ему ведь сразу хочется оправдать своё великое предназначение, совершить что-нибудь, что окончательно поставило бы его на одну ступень с Богом.

- Да, точно-точно, - поддержала его Соня. - Только ты сам себе противоречишь: сначала говоришь, что гармония тогда невозможна, а потом ведь признаёшься, что человек как Бог хочет стать. Пойми же наконец: человек только тогда и может слиться с небом, то есть стать Богом, когда осознает себя частичкой всеобщего мирового устройства, наполнит свою душу радостью за всю Вселенную...

Раскольников сам удивлялся про себя, как это он так серьёзно и увлечённо включился в спор на столь волнующую его тему с почти незнакомой ему девчонкой, чьё образование, как она уже успела ему рассказать, ограничивалось всего восьмью классами и которая, к тому же, склонна была смотреть на мир наивными, ещё совсем детскими глазами. Но факт оставался фактом: разговор с ней складывался намного интереснее, чем, например, с Разумихиным, которого Раскольников до недавних пор считал за единственного человека, способного понять его абстрактные теории и потому, случалось, доверял ему, хотя и далеко не полностью, свои заветные мысли. С Соней нельзя было, конечно, ссылаться на те или иные философские концепции, как он привык это делать с Разумихиным, полагая, что их обоюдная посвящённость в теоретические основы облегчает взаимное понимание. Зато Соня как-то намного быстрее постигала направление его мыслей и то, что Разумихину пришлось бы объяснять и доказывать с помощью тысячи цитат и, может быть, ещё до хрипа в голосе, она принимала, как нечто само собой разумеющее и ни в каком дополнительном разъяснении не нуждающееся. Например, она только что так легко согласилась с тем, что человек, по крайней мере потенциально, может стать равным Богу, в то время как Разумихин, насколько припоминал Раскольников, всегда либо сразу высмеивал подобные идеи, напоминая своему приятелю, что философские школы, утверждавшие что-то подобное, уже давно опровергнуты, либо предполагал для начала точно определить, что такое Бог, и дальнейшая беседа пересыхала тогда, как правило, сама собой, подобно задыхающемуся в жаркий день ручейку. С Соней всё было намного проще и, одновременно, сложнее, потому что Раскольников не мог теперь прятаться за научные термины и туманные многозначительные фразы. Он старался излагать свои мысли просто и понятно:

- Наполнить душу радостью - это каждому дураку доступно. В этом ничего божественного нет и быть не может. Это просто слабость и бегство от реальных проблем. А Богом сможет стать только тот человек, который не частичкой там какой-то незаметной станет, а наоборот - на себя всё возьмёт, и ответственность, и боль, ну и радость, конечно, если та ему как-нибудь случайно перепадёт. Только это будет заслуженная, реальная радость, а не какая-то выдуманная и самовнушённая. Радость от собственных побед!

- Что? Что ты сказала? - Раскольников, увлечённый собственным монологом, не сразу вник в смысл её слов.

- Ты сказал, что он будет своей победе радоваться. Но над кем?

- Над собой, конечно, в первую очередь. Потом над обстоятельствами, ну и над всеми, кого он захочет победить.

- Ах, ну подумай, - возразила Соня, - кому нужна эта бессмысленная борьба, когда всё можно решить намного проще? "Они догонят нас только, если мы будем бежать", - процитировала она строчку одной из песен с только что прослушанного ими альбома. - Не лучше ли покориться обстоятельствам? Вернее, нет, не покориться, а просто забыть про них? Ведь всё, что может произойти с нами в этом мире и чего мы так боимся, касается, как правило, только внешней, телесной оболочки, а за то, что творится в нашей душе, мы отвечаем только сами. И если сумеем установить там мир и радость, то никакой победы над обстоятельствами нам больше не надо.

- Сразу видно, Соня, - заметил Раскольников, - что у тебя в жизни всё всегда текло гладко, как по маслу. И слава Богу, конечно. Но за всех говорить ты не можешь. Бывают в жизни такие ситуации, когда человек себя чувствует - даже не то что униженным - а просто-напросто раздавленным, уничтоженным. Можешь себе такое представить? И вот тогда-то остаются ему всего два выхода: либо смириться со всем, прекратить всякую борьбу и покорно забиться куда-нибудь в угол, утешая себя разной убогой ерундой, типа новой телепередачи, хорошей погоды или вот хотя бы вот этой "душевной гармонией". Таких людей легко определить: они всегда выглядят так, будто на них только что кто-то наступил. Это один путь, а второй... Второй путь - страшный и опасный, поэтому лишь избранные решаются вступить на него.

- Что же это за путь такой? - поинтересовалась Соня, потому что Раскольников вдруг замолчал.

Родион отвернулся от своей собеседницы и проговорил, будто самому себе:

- Это трудно объяснить. Главное, почувствовать, что над тобой никто не стоит, что ты ничьему закону больше не подчиняешься, ни человеческому, ни какому-нибудь там космическому. Вот тогда ты и сможешь стать чем-то вроде Бога, настоящего, единственного, который ведь не благостной пылинкой во вселенной летает, как ты только что изобразить пыталась, а наоборот - сам вокруг себя весь мир заставляет вращаться.

Слова Родиона звучали теперь резко, почти грубо, но Соню это, казалось, ничуть не смущало. Она продолжала внимательно и серьёзно вслушиваться в то, что он говорит.

- Зачем же нарушать закон, если это всё равно никому радости не приносит, да ещё, как ты сказал, страшно и опасно? - вырвалось наконец у неё.

- Да приносит, Соня, радость, приносит! Только это другой сорт радости... По крайней мере, теоретически должно приносить, - добавил Родион поспешно.

- Ну насчёт теории тебе, конечно, виднее, - неожиданно вдруг согласилась Соня, - ты ведь философию учил... Ах, - она взглянула на стоявшие на книжной полке часы, - я ведь совсем забыла, что у меня сегодня занятие. Учитель наверняка будет очень недоволен, что я не пришла. Я ведь ещё ни разу не пропускала.

- Какой учитель? В техникуме? Разве у вас летом есть занятия?

- Нет-нет, не в техникуме, - ответила Соня, поднимаясь с пола, где они с Раскольниковым так и оставались лежать на протяжении всей беседы, - а в доме культуры.

- Чем же ты там занимаешься? - поинтересовался Раскольников, тоже вставая с пола.

- Ах, это в двух словах не объяснить. Но я попробую: там два раза в неделю собирается общество кришнаитов, для медитации, ну и просто так, конечно, пообщаться. А наш учитель, то есть гуру, читает нам Бхагавадгиту и объясняет, если что непонятно...

- Так вот откуда идеи про всеобщую гармонию? Я так и знал, что не от БГ.

- Знаешь, - Соня вдруг внимательно посмотрела на него, - ты бы тоже мог как-нибудь туда сходить. Там к новеньким очень хорошо относятся. Я ведь сама там тоже ещё только несколько недель, а меня уже все за свою считают. Наш гуру, например, даже говорит, что у меня талант.

- А что, для этого ещё и талант нужен? - искренне удивился Раскольников.

- Ну не знаю, - Соня, немного смутившись, опустила глаза, - он сказал, что чувствует во мне какую-то особую ауру, из-за которой у меня вроде как редкая восприимчивость к энергетическим влияниям из космоса наблюдается...

- Так-так, - отозвался Раскольников. - У меня бы он, думаю, такой ауры не обнаружил. Да и наплевать мне на эту космическую энергию абсолютно. Я больше на свою собственную полагаюсь.

Он, как ни странно, вдруг действительно в первый раз после преступления почувствовал невероятный прилив энергии, будто только сейчас начал оправляться после болезни. Мрачное настроение последних дней, казавшееся ему малодушным и потому мучавшее его ещё больше, сняло как рукой. Раскольников снова ощущал себя героем, пусть трагическим, быть может обречённым на провал и не способным воспользоваться плодами своего подвига, но всё же героем.

Соня, казалось, каким-то образом угадала его настроение. Она глядела на него восхищённо, почти зачарованно, хотя его слова должны были, скорее, показаться ей обидными и высокомерными.

- В тебе и вправду есть что-то необычное, - проговорила она тихо. - Такой человек, как ты, пожалуй, действительно сам на себя полагаться может, да и на других ещё твоей энергии хватит... Но ведь таких людей немного. Я раньше вообще думала - только один.

- Ха! И теперь ты меня к нему приравняла, что ли? С чего это вдруг? Я ведь не танцую, не пою.

- Не в этом дело. Да я и не приравняла вовсе. А только, знаешь, он мне всегда... ну чем-то вроде сверхчеловека казался.

- Сверхчеловека? - переспросил Раскольников в какой-то задумчивости.

- Ну да, - подтвердила Соня. - А теперь я вдруг подумала, не знаю даже почему: он ведь, наверное, просто поэт и музыкант. Гениальный, конечно, но всё же на сцене стоять и песни петь - это, прежде всего, работа. И какие бы искренние и откровенные тексты он ни исполнял, их нельзя сравнивать с тем, что реальный человек про себя и про свои мысли рассказывает. Я раньше никогда об этом не думала, но сейчас мне как-то пришло в голову, что он ведь, наверное, свои позы и, может, даже выражения лица перед концертом отрабатывает, ну, чтобы правильное впечатление на публику произвести. Всё верно, конечно: без этого нельзя. Но насколько ведь интереснее должен быть человек, который просто в жизни, без всяких усилий, всем своим существом эту сверхчеловеческую энергию излучает...

- Ну вот, - усмехнулся Раскольников. - Как ты быстро развенчала своего кумира! А я уже собирался было тебе пластинку насовсем отдать. Думал, когда купишь проигрыватель, пригодится.

- Нет-нет, пластинку оставь себе, - поспешила возразить Соня. - Я не скоро ещё, наверное, проигрыватель куплю. А БГ мне вовсе и не разонравился. Как музыкант, по крайней мере... Знаешь что? У меня гениальная идея. Он ведь скоро, через три недели выступает в Ленинграде. Пойдёшь со мной на концерт?

- Да я пошёл бы. Давно хотел на него вживую посмотреть. Только билетов наверняка уже не достать.

- Об этом не беспокойся! - воскликнула Соня, обрадованная его согласием. - У меня совершенно случайно есть два билета.

- Да, совершенно случайно, - подтвердила Соня. - Просто чудом каким-то. Представляешь, мой папа разговорился примерно неделю назад в пирожковой на Садовой с одним молодым человеком, студентом. У меня папа вообще любитель поговорить, как начнёт, так не остановить. Тот студент, видимо, какой-то уж очень терпеливый попался, потому что, как папа рассказывает, слушал его внимательно и ни разу не перебил. Ну вот, папа его даже к нам домой пригласил. Я тогда уже в общежитии жила и гостя этого не видела, но мой папочка успел-таки ему про меня рассказать, что я "Аквариум" люблю и всё такое. А когда этот молодой человек ушёл, то папа наутро в почтовом ящике два билета на концерт БГ нашёл. Ну он сразу же, конечно, мне позвонил, потому что догадался, что студент их для меня положил. Жалко, что папа не то что телефона у него не взял, но даже имя забыл. Так что поблагодарить некого. Папа говорит: "Не пойму, зачем он это сделал, да ещё практически анонимно". А я вот сразу поняла и папе объяснила: "Ради того, чтобы частичку радости от себя другим отдать и тем самым вселенскую гармонию приумножить". Да, Родион, - смеясь добавила она, - ту самую гармонию, которую ты отрицаешь. Зато теперь, благодаря этому человеку, мы с тобой можем пойти на концерт, на который действительно все билеты уже распроданы.

Соня замолчала, любуясь эффектом, который произвёл на Родиона её рассказ о подаренных таинственным незнакомцем билетах. Раскольников и вправду был полностью ошарашен. Он даже присел на стул, на который до этого опирался лишь коленом.

- Может, может, - закивала головой довольная Соня. - Я сама сначала не поверила, но, оказывается, всё в жизни бывает. И это прекрасно! Так ты пойдёшь со мной?

Раскольников, который всё ещё не мог оправиться от своего удивления, машинально кивнул.

- Ну тогда запиши мой телефон, а то я вижу, у вас телефона нет.

Родион достал бумагу с карандашом и молча положил их на стол перед своей гостьей.

- Вот, - сказала Соня, выводя карандашиком на бумаге ровные маленькие циферки. - Это номер общежития. Позовёшь Соню Мармеладову.

- Да. Вот, я написала тебе мою фамилию. Только не звони, пожалуйста, после девяти вечера, вахтёрша ругается. Лучше всего днём звони, хорошо?.. Ну, мне пора. Я и так уже с тобой обо всём на свете забыла. А у меня сегодня много дел.

Раскольников, не говоря ни слова, проводил её в прихожую. Но перед дверью Соня вдруг спохватилась:

- Постой, я ведь тебе кое-что на память подарить хотела. Смотри, - она вынула из кармана самодельный браслет, сплетённый из красных и синих тесёмок. - Эту фенечку я только вчера закончила и загадала: кому я её подарю, с тем мы большими друзьями станем. Так вот, я хочу, чтобы её взял ты.

Родион позволил ей завязать фенечку у него на запястье.

- Ну ладно, я пошла, - сказала Соня, протягивая ему на прощание руку.

Раскольников пожал Сонечкину ладошку и снова поймал на себе её восторженный взгляд. Теперь он точно знал, почему выражение этих глаз кажется ему таким знакомым: точно так же глядел на него тот самый пьяница, который заговорил с ним на прошлой неделе в пирожковой. Но Сонечка уже, в последний раз махнув ему рукой, быстрыми шажками заспешила прочь. Раскольников видел, как её маленькая и худенькая, совсем детская фигурка скрылась за углом длинного, освещённого тусклым светом холла. Через секунду послышался скрип лифта.

Родион поскорее захлопнул дверь и подбежал к окну. Прошло несколько минут, и он увидел, как Соня выходит из подъезда, спеша по направлению к остановке.

"Соня Мармеладова, - твердил он про себя. - Да где же такое видано?. Он говорил: она по ночам около Дома Книги вместе с другими проститутками стоит и ждёт, комнату снимает в центре, чтобы удобнее было клиентов приглашать... Какие клиенты? Она же ещё ребёнок... Впрочем, Мармеладов ведь сказал - четырнадцать лет."

Он схватился за голову. Всё, казалось, совпадало: и этот унаследованный от Мармеладова взгляд, и история с билетами, и то, что ей нельзя было звонить ночью. Разумеется, она не могла рассказать ему правду, вот и сочинила сказку про техникум, общежитие, да ещё про разговорчивого папашу-весельчака. И всё-таки самое главное Раскольников никак не мог себе объяснить: как такое юное, счастливое, быть может немного чересчур восторженное и легковерное, но в то же время независимое и вполне уверенное в себе существо, могло принадлежать к тому самому семейству Мармеладовых, а значит и к разряду тех покорившихся обстоятельствам людей, которых по теории Раскольникова легко можно было определить по их раздавленному виду. Ведь она не была раздавлена. А если уж такая судьба человека не раздавила, то...

Его размышления прервал звук открывающейся входной двери: домой вернулась Настя.

- Привет, - закричала она Раскольникову ещё из коридора и, не заходя в комнату, отправилась сразу на кухню. - Я так проголодалась, просто ужас, - донеслось до него уже оттуда. - О, ты суп приготовил? И хлеб даже купил? Или у нас был?

Раскольников, всё ещё продолжавший задумчиво стоять в комнате у окна, глубоко вздохнул и медленно побрёл на кухню, решив немедленно переговорить со своей подругой. Встреча с дочкой Мармеладова, вернее тот факт, что девочка, с которой он провёл сегодня день, оказалось этой самой дочкой, так поразил его, что ему тяжело было молчать. Настя уже сидела за столом спиной к нему и ела, не подогрев, наверняка успевший уже полностью остыть борщ.

- Сегодня, представляешь, - рассказывала Настя, - не могла никак в картотеке одну книгу найти. А она мне просто до зарезу для работы нужна была. Целый час искала, думала, может, неправильно фамилию составителя записала. А потом оказалось...

- Настя, - перебил её Раскольников. - Со мной сегодня нечто невероятное произошло. Я сам до сих пор поверить не могу...

- Нет, Родя, ты дослушай сначала про книгу, - Настя поднялась из-за стола, чтобы достать из шкафа ещё один кусок хлеба. - Это ведь просто уму непостижимо! Карточка-то была, на самом деле, на месте. Да, на месте! - она снова села за стол, - Но тут как раз и начинается самое любопытное! Ну ты представляешь себе ящички в нашем каталоге? Как там карточки стоят знаешь, да? Ну вот, эта нужная мне карточка стояла самой последней, и там, видимо, кто-то этот ящик тряхнул, так она куда-то внутрь завалилась, и её абсолютно не видно. Это ж надо! Мы её еле-еле наружу выковыряли...

- Я сегодня был в городе, - начал Раскольников, - и зашёл в магазин "Мелодия". Там продавалась новая пластинка "Аквариума". Я купил... ну из маминых денег.

- Пластинку? - отозвалась закончившая свою трапезу Настя, ставя тарелки в непривычно пустую раковину.

Несколько секунд она оглядывала мойку со всех сторон, пытаясь сообразить, чего же именно в ней не хватает. Но, так и не догадавшись, продолжала:

- Ах, пластинку. Послушай, Родя, у меня сегодня целый день голова болит. Ты мне потом покажешь, хорошо? Я пойду прилягу.

Она достала из своей сумки увесистую книгу и действительно пошла в комнату.

- Тут ковёр на полу, по-моему, сбился, - кивнула она проследовавшему за ней Родиону, укладываясь на диван. - Поправь, пожалуйста.

На том месте, где только что лежали Соня и Раскольников ковёр действительно довольно сильно съехал в сторону. Родион поправил его, а когда он снова взглянул на Настю, та уже, казалось, целиком ушла в книгу.

Раскольников вздохнул и снова подошёл к окну. Он выглянул во двор и вдруг почувствовал, что сегодня утром наблюдал ту же самую картину совершенно другими глазами. Что же изменилось с тех пор? Улыбающееся личико Сонечки промелькнуло в его воображении, и он понял, что уже сейчас начинает тосковать по ней. Но это была, вместе с тем, не опустошающая, а, напротив, какая-то почти сладкая тоска, которая тёплыми волнами накатывалась на него, заставляя сердце трепетать в ожидании очередного прилива. Родион взглянул на подаренный Соней браслет на своей руке и в глубине души обрадовался, что не успел ни о чём рассказать Насте.

Утром того же дня, когда Раскольников так неожиданно познакомился с Сонечкой Мармеладовой, Разумихин сидел один за столиком расположенного на Невском проспекте кафе, известного в народе под названием "Лягушатник". Прозвище это оно получило из-за ярко-зелёной обивки диванчиков, удобно расположившись на которых посетители могли вкушать мороженое или попивать лимонад, а с недавнего времени ещё и какой-нибудь экзотический коктейль. Полумрак, царивший в "Лягушатнике" даже в этот утренний час, а также вариации на темы Раймонда Паулса, едва слышно раздававшиеся из установленного, по-видимому, где-то в служебном помещении магнитофона, способствовали, казалось, полному расслаблению забредшего сюда.

Однако Разумихин совсем не выглядел расслабленным. Напротив, имел в обычное время совсем ему не свойственный озабоченный вид. Официантка, уже дважды пытавшаяся принять у него заказ, каждый раз уходила ни с чем: Разумихин рассеянно отговаривался тем, что ещё не успел ничего выбрать. Впрочем, от официантки не могло укрыться, что странный посетитель вовсе не старается вникнуть в меню, вернее, просто физически не может этого делать, так как его взгляд то ежесекундно устремляется к входной двери, то вдруг неожиданно надолго приковывается к полу.

За одним из столиков за спиной у Разумихина пожилая пара, попивая кофе, решала кроссворд.

- Так-так, - задумалась женщина. - "Ненависть", может быть?

- Сейчас попробую... Нет, "ненависть" тут не помещается. Я же говорю: из восьми букв. Постой-постой... Я знаю - "терпение".

- Ну нет, терпение - это не чувство, - возразила женщина.

- А что же это по-твоему? - осведомился мужчина, уже успевший вписать свой вариант в клеточки кроссворда.

- Не знаю... Но это даже как бы противоположно чувствам, - попробовала объяснить женщина.

- Ну что я могу сделать, если "ненависть" не вмещается! - немного капризно воскликнул мужчина. - Давай дальше...

Но дальше Разумихин уже не слушал, так как на пороге кафе появилась Дуня. На ней было одето лёгкое платье, доходившее ей до колен, с узором из порхающих в цветах бабочек. Заколка, тоже в форме бабочки, придерживала сзади её тяжёлые каштановые волосы. Разумихин отметил про себя, что она сама в этот момент вся походила на бабочку, чья красота так же безупречна, как и неуловима для потянувшейся к ней ладони. Поэтому, когда Дуня подала ему руку для приветствия, он невольно заколебался на секунду, будто боясь спугнуть её своим прикосновением.

Дуня села за столик напротив него, и Разумихин с удивлением установил, что вид у неё был очень грустный, намного более грустный, чем позавчера, когда Раскольников ударил её. Нет, тогда она и вовсе не выглядела грустной, просто раздосадованной и в то же время полной гордой уверенности в себе. Теперь в её глазах читалась только какая-то печаль, даже выражение губ, как показалось Разумихину, было другим, более мягким, почти беззащитным.

- Мне страшно, - произнесла она, сразу же после того, как они обменялись приветствиями. - Я знаю, что это глупо и абсолютно без всякой причины, но ничего не могу с собой поделать...

- Так, - раздался над ними строгий голос официантки. - Молодой человек, вы сидите здесь уже полчаса и ничего не заказываете. Может, вы лучше на улицу выйдете, там погода хорошая и скамеек много...

- Нет-нет, мы закажем, - поспешил возразить Разумихин, не глядя на неё. - Мне апельсиновый сок принесите, пожалуйста, если у вас есть...

- Есть, - отрезала официантка. - А вам что? - повернулась она к Дуне. - Или тоже полчаса будете раздумывать?

- "Коктейль Айсберг", - прочитала она. - Наверное, что-нибудь интересное.

- Так заказываете? - осведомилась официантка, деловито постукивая карандашиком о свой блокнотик.

- Нет, не заказывай, - посоветовал ей Разумихин. - Там просто какая-то простокваша замешана, в зелёное покрашена и из неё зонтик с соломкой торчат.

- Ты пробовал? - серьёзно спросила Дуня, подняв свой взгляд на Разумихина.

- Обсудить вы и потом сможете! - в нетерпении воскликнула официантка. - Нести "Айсберг" или нет?

- Да нет, - покачала головой Дуня, всё ещё продолжая глядеть в глаза Разумихину. - Принесите мне, пожалуйста, тоже апельсиновый сок.

- Ты и вправду уже полчаса меня здесь ждёшь? - спросила Дуня. - Мы ведь ровно в одиннадцать договорились, а сейчас только ещё пять минут двенадцатого.

- Мне дома сидеть не хотелось, - признался Разумихин. - Гулять я тоже уже больше не мог...

- Ах, ты бы позвонил, я бы раньше пришла! - воскликнула Дуня.

- Правда? - Разумихин как-то чересчур пристально посмотрел ей в глаза и тут же, будто желая сам наказать себя за эту нескромность, потупил взгляд в стол. - Я боялся, что ты ещё, может, спишь.

- Какое там!.. Я всю ночь не могла уснуть. Мне было страшно и тревожно... из-за этой истории.

- Мне тоже было... тревожно, - Разумихин всё ещё не поднимал на неё глаз.

- Тебе как раз бояться нечего, - попыталась успокоить его Дуня. - Лужин, да и никто другой, об этом не узнает.

- Тогда и тебе нечего бояться, - едва слышно проговорил Разумихин, разглядывая трещину на застеклённой поверхности стола.

- Да, ты прав. Мне, конечно, тоже бояться нечего... Ах, я сама во всём виновата! Но кто мог знать, что всего один.... - Дуня замялась.

- Поцелуй, - помог ей Разумихин еле слышным голосом.

- Да, - кивнула Дуня. - Кто мог подумать, что он вызовет такие...

- Угрызения совести? - Разумихин немного искоса посмотрел на неё.

- Ну да, что-то вроде того. Ты прекрасно понимаешь меня, Дима... Хочешь сигарету?

- Я не курю, - глубоко вздохнув, ответил Разумихин.

- Я тогда тоже не буду. Знаешь, я решила теперь отвыкать.

- Я знаю, - продолжала Дуня, нервно постукивая пальцами по столу, - что про меня много всяких слухов ходит, - она вопросительно посмотрела на Разумихина.

- Я ничего не слышал, - сказал он, не поднимая головы.

- Правда? Ну всё равно можно разные вещи подумать про то, что я за Петра Петровича выхожу. Но если хочешь знать, тут не только один расчёт. То есть расчёт, конечно, но не только в смысле денег там и прочего. Это трудно объяснить, и ты мне наверняка не поверишь, но он очень хороший человек. Да, мне он нравится по-своему. Иначе бы я никогда не согласилась стать его женой. Понимаешь?

- Да-да, - закивал Разумихин, немного неестественно наклоняя при этом голову куда-то в бок. - Он мне тоже чем-то... нравится, - проговорил он сдавленным голосом.

- Да? - почти радостно воскликнула Дуня. - Я так и знала, что ты меня поймёшь! Ну скажи, скажи, пожалуйста, чем он тебе нравится? Прошу тебя, мне это очень важно.

- Ну он такой, - начал Разумихин, - такой... солидный.

- Ещё, - Разумихин даже сдвинул брови от напряжения, пытаясь как можно более отчётливо представить себе тучную Лужинскую фигуру, - ещё он какой-то... уютный.

- О, Дима, как ты это здорово сформулировал! - Дуня, казалось, была в полном восторге. - Я хотела сказать "надёжный", но это не то слово. "Уютный" подходит больше всего. И как ты в нём это усмотрел?! Все ведь его за угрюмого и занудного считают, а он на самом деле хороший и уютный. О, ты такой проницательный! Теперь ты видишь, что я не собиралась ему изменять ни до, ни после свадьбы. От этого ведь ещё хуже... то есть, это может всё испортить, - поправилась она.

- И знаешь, какой он добрый? - продолжала Дуня. - Да, он только с виду суровый и неприступный. А между прочим, когда я вчера ему позвонила и спросила, что там у них в воскресенье с Родионом произошло и действительно ли он его из университета выгонять собирается, то оказалось, что Пётр Петрович и не думал Родиона отчислять, а так, просто припугнул...

- Вижу-вижу, - Разумихин нахмурил брови, но Дуня не заметила скепсиса в его голосе.

- И вот мне после вчерашнего разговора с ним так стыдно стало, - продолжала она. - Так стыдно и страшно, что вот ещё немножко и я всё потерять могу, - её голос дрожал.

- Нет, не бойся, ты не потеряешь его, - попытался утешить её Разумихин. - Ни одна душа ничего про нас не узнает.

Дуня крепко сжала его лежавшую на столе ладонь.

- Ах нет! - воскликнула она вдруг. - Тут не в Лужине одном дело! Не в угрызениях совести!.. Знаешь, пару дней назад, ещё до той твоей вечеринки я ему чуть было с другим не изменила. Не спрашивай с кем - всё равно не скажу. Глупая история, одним словом. Ну вот, тогда я ни на капельку угрызений никаких не испытывала и насчёт Лужина не тревожилась. То есть тревожилась, но только о том, чтоб до него ничего не дошло, а это совсем другое. Самой по себе мне стыдно не было.

- А со мной, значит, стыдно было? - тихо спросил Разумихин.

- Да, стыдно, стыдно, потому что я сразу поняла, какой замечательный ты человек и какой добрый.

- О нет, что ты? Намного добрее... То есть я имею в виду - совсем в другом роде. Мне так хорошо с тобой, то есть я себе представляю, как нам могло бы быть хорошо с тобой...

- Ну вот видишь, как сходятся наши мысли! Мы могли бы быть друзьями, лучшими друзьями, которые полностью друг друга понимают. Знаешь, я всегда мечтала о такой подруге, которая бы меня выслушивала так же внимательно, как ты, утешала бы, давала бы советы, без зависти, без дурацкого любопытства. И вот я сама всё испортила. Теперь мне придётся тебя совсем потерять, и ты никогда уже не сможешь быть моей подругой.

- Почему же? - поспешно проговорил Разумихин сдавленным голосом. - Я готов.

- Нет, правда, правда? - Дуня почти подскочила на месте от радости. - Я обожаю тебя, Дима! Мы всё забудем, да? И будем просто друзьями?!

В "Лягушатник" влетела группа подростков лет четырнадцати, мальчиков и девочек. Все они были крайне возбуждены, подталкивали друг друга и обменивались короткими, громкими фразами. Волнение их, насколько можно было определить, объяснялось тем фактом, что они таки решились всей компанией переступить порог "взрослого" кафе и теперь всячески старались не ударить в грязь лицом. Вытягивая шеи, подростки пытались высмотреть официантку и поскорее что-то заказать, чтобы никто, не дай Бог, не заподозрил их в "несерьёзных" намереньях и не попытался, чего доброго, выставить вон. Вообще, посетителей начало прибывать. Вместо меланхолического Раймонда Паулса зазвучали задорные мелодии "Бони М". Даже особо настойчивый луч солнца заглянул внутрь через щёлку между тяжёлыми зелёными шторами.

- Ну вот, теперь мне опять хорошо и легко! - не переставала восхищаться Дуня. - Ты избавил меня от всех страхов!

Её искренняя радость тронула Разумихина, и он даже сам слегка улыбнулся, несмотря на свои тяжёлые мысли.

- Вот я вижу, что и ты счастлив тем, как мы всё решили! - воскликнула Дуня. - Ах, как здорово, что мы полностью друг друга понимаем! Такое ведь нечасто случается! Если бы ты знал, как с тобой легко!

Чтобы не разочаровывать её, Разумихин попытался принять ещё более беззаботный вид.

- Перестань уже меня расхваливать, - сказал он шутливо, - а то испорчусь.

- Не испортишься, не испортишься, не сможешь! - засмеялась Дуня. - Да, кстати, где же наши соки? Как ты думаешь?

- Да, странно, конечно, что они так долго копаются, - пожал плечами Разумихин. - Я пойду спрошу.

Он подмигнул Дуне и отправился к стойке бара. Официантка, нагнувшись, переставляла что-то на полу, из-за стойки торчал только пышный кружевной бант её передника.

- Девушка, - обратился к ней Разумихин. - Мы уже довольно давно два сока заказали. Может, вы забыли...

- Ничего не знаю, - ответил кружевной бант, закачавшись при этом из стороны в сторону. - Мы тут только кофе делаем, а все остальные заказы на кухню отдаём. Там и спросите, - бант указал ему в сторону полуоткрытой двери, ведущей в служебные помещения.

Разумихину не хотелось возвращаться к Дуне, ничего не выяснив, и потому он осторожно заглянул на кухню.

- Чего вам? - как-то обиженно спросила женщина в белом халате, полоскавшая в воде металлические вазочки из-под мороженого.

- Я хотел спросить, почему нам так долго сок не приносят, - объяснил Разумихин.

- Не готов, значит, ещё, - предположила женщина.

- Вы... вы его тут прямо готовите? - засомневался Разумихин.

- Мы его тут наливаем, - ответила женщина, подчёркнуто медленно выговаривая слова, будто давала разъяснения слабоумному.

- Ну тогда делать, конечно, нечего, - развёл руками Разумихин. - Я же не знал, что всё так серьёзно...

Он направился назад к своему столику и ещё издали с удивлением заметил, что напротив Дуни теперь сидел какой-то тип в белой униформе военно-морского училища. Он со значительным видом что-то рассказывал Дуне, перебирая при этом в некотором волнении ленточки лежавшей у него на коленях бескозырки. Дуня слушала его с удивлённой полуулыбкой и иногда, видимо, услышав что-нибудь особенно поразительное, потрясённо вскидывала брови, но, впрочем, тут же снова начинала улыбаться.

- Разве ты не сказала молодому человеку, что здесь занято? - спросил Разумихин, приближаясь к своему месту.

- Сказала, только он не хотел верить, - объяснила Дуня, с трудом пытаясь придать себе серьёзный вид.

Будущий морской офицер, нахмурившись, встал и недоверчиво оглядел Разумихина с ног до головы. Затем, бросив ещё один взгляд на Дуню, он с подчёркнуто независимым видом удалился за один из столиков, стоявших в самом дальнем углу.

- Что ему было надо? - спросил Разумихин, усаживаясь напротив Дуни.

- Приставал что ли? Вот это наглость! Стоит только на пять минут отойти! Он ещё хорошо отделался...

- Ну-ну, - шутливо погрозила ему пальчиком Дуня. - Ты так возмущаешься, будто я - твоя собственность. Не забывай, что мы подружки.

- А что подружка должна по этому поводу сказать? - осведомился Разумихин.

- Ну для начала молодого человека оценить. Как он тебе?

- Да курсанты, по-моему, всё равно все на одно лицо. Так что тут и обсуждать нечего.

- А теперь ты должен спросить, что именно он мне говорил.

- Да я и так догадываюсь - глупости какие-нибудь.

- А вот и нет. Он меня, между прочим, в кино приглашал.

- Да, и говорил, кстати, что намеренья у него самые честные.

- Ага, так и сказал: "Я - честный человек и в намереньях моих можете не сомневаться. Вы именно такая девушка, какая мне нужна. Я вас увидел, и меня прямо как громом поразило..."

- Бедная Дуня, что тебе тут пришлось выслушать!

- Да ладно, я уже привыкла. Это ещё ничего. Иногда намного более навязчивые типы попадаются. Просто не знаешь, как отвязаться... Тебе как подружке я могу сказать: не пойму, почему мужчины на меня кидаются! Мёдом я намазана, что ли? С одной стороны, вроде бы и забавно, но с другой, честно говоря, ужасно противно, - Дуня говорила уже серьёзно. - У меня уже что-то вроде защитной реакции выработалось: я теперь вообще к мужчинам серьёзно относиться не могу, потому что чувствую, что они меня сами только за куклу какую-то считают и соответственно со мной и обращаются. Ты мне потому сразу и понравился, что ты совсем другой и позавчера, когда мы с тобой вдвоём у тебя остались, даже соблазнить меня не пытался...

- Как я мог? У меня сразу дар речи отнялся, - признался Разумихин.

- Ну, - обиделась Дуня. - Ты опять про это начинаешь. А я-то думала, что ты мне, как подружка, совет какой-нибудь дашь насчёт мужчин. Как бы их от себя отвадить? Или это невозможно?

- Почему же? Возможно, я думаю, - проговорил Разумихин.

- Только уродовать я себя не собираюсь, - предупредила Дуня.

- Это и необязательно. Ведь не ко всем красивым девушкам пристают, как ты думаешь?

- Что же я по-твоему особо вульгарно или вызывающе выгляжу что ли? - нахмурила брови Дуня.

- Нет, совсем наоборот, как-то слишком уж классически, можно даже сказать консервативно. Я вот, например, не удивляюсь, что этот моряк тебя увидел и решил, что ему именно такая девушка и нужна: мягкая, кроткая, будущая хранительница семейного очага, быть может. И самое главное - признающая мужской авторитет.

- Нет, я вижу, что нет. Но могу себе представить: многие мужчины именно так и рассуждают, когда тебя видят.

- Н-да, ты мне на многое открыл глаза, - проговорила Дуня с улыбкой. - Но только в чём моя ошибка? Каким образом я посылаю им такие "сигналы"?

- Возьмём хотя бы твою причёску... - начал было Разумихин.

- Тебе не нравятся мои волосы? - удивилась Дуня, перекидывая вперёд прядь густых вьющихся каштановых волос и разглядывая её.

- Конечно, нравятся, то есть они очень эффектно выглядят, я имею в виду. Но это ведь именно один из тех сигналов, про которые ты спрашивала. Длинные, распущенные волосы - ведь ничего консервативнее и придумать нельзя. Вот если бы их постричь и по-другому уложить...

- Ой, нет-нет, - закачала головой Дуня, - я сколько себя помню, у меня всегда были длинные волосы. Не могу же я их ни с того, ни с сего...

Глава четвёртая. Человек в чёрном