Юрий Колкер. Ветилуя

книга стихотворений

НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ

Иная жизнь идёт, иная смерть маячит,
Сместился небосвод, звезда улыбку прячет,
А ты - всё тот, что был: странноприимный бал
В тебе не потеснил отеческих начал.

В пенатах, ты слыхал, большие перемены:
Клиент патроном стал, патрон ушёл со сцены,
Убавилось идей, прибавилось забот,
И выборный злодей в чести не круглый год.

И славно, в добрый час. Кипи, столпотворенье!
По счастью, есть у нас иное измеренье.
Твой дом не на песке, покуда Геликон
Всё в том же уголке, где был он испокон.

1995

* * *

Всё влажно в стране островной, всё подвижно, всё живо,
Ландшафты ее хороши, небосвод ее светел,
Деревня сияет довольством, ухожена нива,
И в городе - злобы и розни мой взгляд не приметил.

Тут родину вспомнить бы мне, но ни вздоха, ни слова
Душа моя с нею связать, как ни бьётся, не в силах.
Ни доброго память вернуть не желает, ни злого, -
Как будто и не было там ни родных, ни постылых.

1992

ЛАВАНОВО СЛУЖЕНЬЕ

1

Поблизости Темза течёт -
Но времени нету,
А то, что осталось, влечёт
Не к Темзе, но в Лету.

В пятнадцать считаешь века,
А в сорок - оброки.
Должно быть, прекрасна река,
Да нет к ней дороги.

Уставшему лямку тянуть
Не много и надо:
На вольную реку взглянуть -
Какая отрада!

А впрочем, и так - ничего...
Он тянет - и знает,
Что там, за квартал от него,
Река протекает.

2

Многолюдная река
В этом царстве протекает.
Моя правая рука
Понемногу отсыхает.

Я не помню ничего.
Целой не донёс посуду.
Каково здесь? - Дурново.
Свет хорош, да мрак повсюду.

Раб и князь в одном седле,
Вождь и тать в одном бараке.
Прав Кюстин: по всей земле
Человеки одинаки.

Что ж, отпустим удила,
Потрусим, пока не скрутит.
Эта жизнь, считай, прошла.
Счастье, что другой не будет.

3

Свидетель ужасного века,
В последнем счастливом краю
Под сенью Союзного Джека
Я жизнь доживаю мою.

Она удалась с оговоркой.
Вздохнут над могильной плитой
Святые Андрей и Георгий,
Посетует Патрик святой.

1992

* * *

Грустно шотландцам. История не удалась.
Жемчуг творительный родина подрастеряла.
Всё чемпионам досталось: и воля, и власть.
Не восстановишь таинственного матерьяла.

Юности гений даётся народу лишь раз.
Дик он и страшен, а делает верное дело.
Пусть и обида забыта, и рана срослась -
Не воскресишь Александра: душа оскудела.

Я в Эдинбурге осеннем недавно бродил:
Людям невесело и в суете фестивальной.
Один заоблачный квёлый свой лик обратил
К траченным немочью стогнам отчизны печальной.

1992

НАД РУКОПИСЬЮ В АМСТЕРДАМЕ

Вставала полная луна.
В белила окунало
Кривую ветку у окна
Над зеркалом канала.
Душа моя была полна -
И знать меня не знала.

Гекаты страшной теплотой
Переполнялись вены.
Творился заговор святой,
Навет благословенный, -
И шар, нектаром налитой,
Катился над вселенной.

Была восполненным звеном
Адамова глагола
Кривая ветка под окном
Гостиницы Аполло.
Точил созвучья метроном
Предвечного престола.

Воды, деревьев и камней
Был сладок гимн хвалебный.
Не выпало мне ласк нежней,
Мелодии целебней.
Языческим началом дней
Дышала ночь в молебне.

Кривую ветку у окна
Размеренно качало.
Я знаю: смерть мою она
В тот час обозначала -
Зато и жизнь была полна
Впервые от начала.

1994

УТКИНА ДАЧА, НОЧЬ

В графском доме коммунальном
Тихим пеньем поминальным
Дверь печальная скрипит,
Светлый мрак в окне чердачном
Привиденьем новобрачным
Соблазнительно скользит.

А в конюшне сопредельной,
Ставшей газовой котельной,
Там, уединенью рад,
Сладкой мыслью увлечённый,
У котла сидит учёный,
Сочиняя самиздат.

Он сидит, нетленку пишет,
Топка ровным жаром пышет.
Вся-то жизнь ему ясна
Сквозь шальные упованья
Под ночные помаванья
Из чердачного окна.

1995

* * *

Б. Х.

Материнскою твердью
Осеняет Глагол.
Между жизнью и смертью
Он тропинку нашёл.

Сладкогласна основа.
Всякий вздох - волшебство
В сочетаньях родного
Языка твоего.

Задушевной свирелью
Отзовётся хорей
Над твоей колыбелью
И могилой твоей.

Пусть невнятны значенья:
Чем случайней, темней, -
Тем страшней приключенье,
Тем добыча верней.

Пусть болгарин Мефодий
И халдейское ша-
А заёмных мелодий
Не желает душа.

От себя не отступим
Ни в каком далеке.
Мы страдаем и любим
На родном языке.

1995

* * *

- Ответь, мудрец... - Так начал повелитель,
Но тот не дал закончить: - Погоди!
Ты высоко меня не возводи.
Я не мудрец, но мудрости любитель.

Скажу и я: средь горестей простых
Родной очаг оберегал я честно.
Кем был? Бог весть. Доподлинно известно,
Что я не почести любил, а стих.

Молитвами, созвучьями и сердцем
Живущему - от нихне стоит жить.
Нельзя обол у Феба одолжить.
Любви не растолкуешь иноверцам.

1995

* * *

По утрам в полях столько слез,
Что в счастливом этом краю
Сам собою встаёт вопрос:
Так ли жизнь ты прожил твою?

Отпущу собаку с ремня,
В гору медленно поднимусь,
Вспомню тех, кто любил меня,
Попрощаюсь и повинюсь.

Не щедрот я в жизни искал,
А единства и полноты,
Да не выдалось: храм упал,
Над рекой развели мосты.

А другая, лютая власть,
Та, что с детства душу вела,
Циклопически удалась:
Всё повыжгла во мне дотла,

Волю, разум, любовь и честь
Закавычила в кандалы,
И один я стою, как есть,
Посреди моей Шамбалы.

1994

* * *

Жизнь беспримерна. Пролистай века,
Помешкай в Лувре - и листай сначала:
Мы там с тобою, где ничья нога
От сотворенья мира не ступала.

На выдохе Эрата осеклась,
Бессонные у Мельпомены бденья,
Не отрывает Клия жадных глаз -
Вовек не знавшая недоуменья!

Припомни юность: кто помыслить мог,
Что и для нас возведены чертоги?
Что станет Баальбеком Таганрог,
И мы еще помедлим на пороге?

Не чудо ли? Упала пелена -
И твердь над коммуналкой воссияла.
Без нас природа не была полна,
В ее садах волшебных не хватало

Колумбу - странствий, Казанове - дел
Сердечных, тел небесных - Галилею...
Гроша не дам за чудный их удел!
За наш вертеп - души не пожалею.

1994

* * *

Возьми в моём люблюне фабулу, не слово,
Не Эльдорадо ласк, а вечный капитал.
Я верю всей душой: блаженства столь живого
Никто и никогда ни с кем не обретал.

За вечностью, в садах, где Мойры шерсть овечью
Сучат на звёздный плед и птичий алфавит,
Меня окликнешь ты, и я тебе отвечу,
И мой ответный зов пространство искривит.

1995

* * *

Уж если читать, так поэтов. Прозаик солжёт,
И правду сказав, а поэт, и всплакнув, осчастливит.
Душой затевается звуков блаженный комплот,
От сердца исходит порыв - и певец не сфальшивит.

Не слишком изыскан был харьковский этот старик,
Но болью напутствуем, гневом воодушевляем,
Любовью ведом, он в заветную область проник, -
И мы с благодарностью книгу его прочитаем.

1995

* * *

Свою вторую жизнь он так решил прожить:
Себе - с оглядкою на ближнего - служить,
Тщеты и суеты не числить наслажденьем,
Спокойный диалог затеять с провиденьем,
С первичной скудостью свой век соотнести,
Расчислить радости до смерти неизбежной,
Свечу под колпаком нести во тьме кромешной...

Разумный эгоист - что ангел во плоти.

Аскеза - вот соблазн и праздник небывалый
В разнузданной ночи Гоморры одичалой!
Океанический, творительный покой...

(На первую - давно уж он махнул рукой.)

1995

ОРИЕНТАЛИИ

1

     Неужто выживем? Непостижим
Схвативший нас водоворот событий -
И пощадивший. Бочка под скалой.
Нас чудом вынесло на милый берег.
Дно высажено, жалкие пожитки
В камнях рассеяны, а в стороне
Еще родная злобствует стихия.
Но этот древний, выстраданный воздух
Уж слишком полон мыслью, слишком сладок,
Чтоб нам его могло недоставать...

     Вавилонянин Мушезиб Мардук
Не нам ли шлёт поклон тысячелетний?
Он торговал на этих берегах,
А нам велит обзаводиться домом,
И мы попробуем...

     Едва укладывается в сознаньи,
Где мы живём. Переверни бинокль
И посмотри - сквозь камни Хасмонеев,
Сквозь пыль Рамсесов и халдейский зной -
Туда, на жмущееся к стенке детство,
Картавое, в обидах, синяках,
Прозреньях и надеждах горделивых...
А там - прогорклый коммунальный быт,
Сопенье примусов и керосинок,
Булыжный двор, сараи дровяные...
Неужто это было наяву?

     Сентябрь. Хамсин. Палящая жара.
Слепяще бел иерусалимский камень.
Ты отправляешь дочку в магазин
За хлебом, сливками и кока-колой -
И не отвешиваешь серебро,
А жёлтую хрустящую бумажку
Суёшь ей в руку: это десять сиклей...

2

     Обыденная жизнь в стране необычайной
Трудна еще и тем, что песня стеснена.
Здесь жезл миндалевый пронёс Иеремия -
Поймём ли, отчего так сокрушался он?
Освенцим, может быть, провидел, Хиросиму,
Эпоху дискотек... Избранничества дар
Тяжёл: поди посмей возвысить тут свой голос
На скифском языке!..

     А всё-таки решусь: вон виноградник, там
И в полдень уголок тенистый мы отыщем.
Мне Суламифь туда дорогу указала.
Ее пророчеству не нужен перевод,
Как земледелию - истолкователь...

3

Памяти А. Г. Х.

Из мест, где снега и вороний грай,
Под старость попала ты в чудный край,
Гортанный, песчаный, кривой, верблюжий,
С жарой азиатской, с летейской стужей.

Слова, согревавшие душу там,
Сюда залетели, как птичий гам,
Пожухли под солнцем, осоловели, -
Глядишь, и могилу твою обсели.

Когда до меня докатилась весть,
Уж ты трое суток была не здесь,
Где листья акаций белы от пыли.
Лишь раз мы увиделись, поговорили.

Прости же... Позволь отлетевших птиц
Созвать с площадей мировых столиц.
Найдётся им пища и здесь, в Заречьи:
Я буду кормить их до новой встречи.

1984-95

ANNO DOMINI

Что этот год?! Пройдут и миллионы...
Геологический возникнет слой,
Машины в нём растают и колонны,
Пророчества отложатся золой.

Шепни, Тейяр, какими племенами
Сверкнет вселенная в последний раз,
Какие существа пройдут над нами
И к динозаврам приравняют нас?

Наш труд и стыд, влюблённость и беспечность
Суглинку станут крепью меловой,
Державинскую плюшевую вечность
Похоронив у нас над головой.

1994

* * *

А. Г.

Молодость склонна к эпосу, - значит, к утрате,
К долгой разлуке, к неутолённой любви.
Троя - вот ее нерв: там Зевс на подхвате,
Стройный сюжет, замешанный на крови.

Самоубийство ей кажется сильным ходом -
Правда, всё реже: всё-таки век не тот.
Скучно с милой квитаться или с народом,
Зная: Олимп и бровью не поведёт.

Помню, бродил я по городу днём погожим,
Ссору лелея и втайне собой гордясь,
А Каллиопа, дряхлея, врала: - Отложим!
Выдюжим, лишь бы пряжа не порвалась.

Молодость мнит, в закон возвышая частность,
На поколенья вперед закупить места.
Биологическая целесообразность -
Вот ее неподсудная правота.

Если бы старость могла, а молодость знала!..
Впрочем, формулу можно и развернуть:
В чём-то ведь правду гречанка мне нашептала:
Лишь к тридцати мы умеем подковы гнуть,

Лишь к сорока сообщается нам дорога...
Кто в Лабиринте шишек успел набить, -
Тот, поостыв, человека, страну и Бога
Только взаимной любовью готов любить.

1995

* * *

- Кто годы страшные со мною не делил
На шаткой палубе, на улице Шпалерной,
Те для меня никто, - угрюмо я твердил
В гордыне суетной, в неправде суеверной.

Но век так явственно свернул себе хребет,
Мы так разительно переменились оба,
Что ни возмездья мне, ни оправданья нет, -
И тех, кого любил, не разлюблю до гроба.

1994

* * *

Истина, какой она мне чудится,
Заново под звёздами не сбудется.

Звуков я хотел тактильных, вяжущих,
Вещих, всё единым духом скажущих,

Простоты - пленительней, чем странности,
Нераздельности и неслиянности...

Говорили шепотом и начерно -
Вот и сглазили: вконец растрачена.

1995

* * *

Не ты ль, Авзония, убийство возвела
В языческий обряд - и чуть ли не с амвона?
А дни перикловы? Воздушна и светла
Над кровью и чумой - громада Парфенона.

Как уживаются жестокость с красотой?
Как две родных сестры. Двойняшки - не роднее.
В наш век не оживить их алгебры простой.
Отяжелев, мы сделались нежнее.

1995

* * *

Передай генотип и умри:
Вот и всё. Только это
Звёзды шепчут нам и буквари
И скрижали Завета.

Проиграл, кто не мечет икры.
На пиру и в постели
Мы - невольники страшной игры
Без объявленной цели.

Я - не я: коллективная плоть,
Земноводные ночи.
Милосердый и правый Господь
Отвратил свои очи.

Помнишь снимок тот школьный? На нём
Мы стоим, чуть стесняясь,
В нуклеиновый вязкий Мальстрём,
На глазах погружаясь...

1995

* * *

Бездельник любит лесть, а тот, кто домовит,
Тот циркуль и отвес хвале предпочитает.
Да вычленится мысль - и душу нам живит! -
И муза в портике Евклида обитает.

Что сердцу ведомо, то словом уясним.
Непреходяще мил живого смысла скрупул -
Из хлябей и сует возносится над ним
Число усвоивший молитвоёмкий купол.

1995

* * *

Смерть станет родительским кровом,
Где путника ждут за столом,
Утешат приветливым словом,
Согреют сердечным теплом.

Войдёт он в просторные сени,
В покой, где светильник горит,
Уткнётся родимой в колени,
Заплачет от счастья навзрыд...

Жизнь станет бедой подростковой
В навек уязвленной душе,
Пустынею солончаковой, -
И, в сущности, стала уже.

1995

* * *

Разве я поумнел? Ничего не прибавили годы
Кроме горьких обид, отвращенья к себе да стыда.
Долго ль так вот и буду тащиться с моим никогда
Катакомбами детской беды, стариковской невзгоды?

Тупиком эволюции всех нас мыслитель назвал.
Он исследовал многое, многим служил идеалам,
Воевал, сочинял, большевичил - и полным провалом,
Инфернальным концом не такую судьбу увенчал.

1997

* * *

Настанет день, и родины не будет -
Не для меня или тебя: для всех.
Сиротство воссияет без помех
И ласку материнскую остудит.

Умолкнут голоса, воссядут знаки.
Разучимся беседовать, гулять,
И энтропия явится во фраке
Вселенский Вавилон осуществлять.

Ни Дона мы не зачерпнём, ни Рейна,
Ни отработанных летейских вод.
Не поняли предсмертных слов Эйнштейна -
Глядишь, и Бог молитвы не поймёт.

Ни ближних не останется, ни дальних,
Ни колокольчика, ни василька.
Последний звук родного языка
В пространствах захлебнётся дигитальных.

1995

* * *

- Рядами стройными они идут,
Увенчаны, в хламидах белоснежных!..
А кто вон там, в одном ряду с Гомером?

Ах, Прохоров! Как странно. Не слыхал
И обхожусь... точнее, обходился.
Скажи-ка мне, а где тут Стратановский?

При жизни, помню, был он телом хил
И невысок, - всегда стоял в конце,
Когда в линейку по ранжиру нас

Выстраивал учитель физкультуры...
Неужто он? Поверить невозможно!
И - раз уж ты уходишь в их ряды -

Позволь задать тебе вопрос последний:
К чему устроен этот плац-парад?
Уж здесь-то я не ожидал такого

И чуть смущен... Встречают, говоришь?

1999

* * *

Страдает тёмный зверь...

Страданье - это жизнь: кто не страдал, тот нежил.
Не стану уверять, что я тебя утешил.
Банален мой пассаж, бессилен объяснить
Благополучных дней мучительную нить.
Ты в той же колее. Натянуты постромки.
Быть может, золотым сочтут наш век потомки,
Но сам ты, вглядываясь в жалкую судьбу,
Едва ли выкажешь сочувствие рабу,
Поскольку очень уж обычна повесть эта,
И страшно далеко тебе до Эпиктета.

1995

* * *

А. В.

На Петровском острове я шалил
И на Ждановке между льдин тонул.
Рано крылья ангел мой опалил,
В полынью холодную окунул.

Детство - это исповедь и Содом,
Тишина нездешняя, глубина.
Что душе, зашедшейся подо льдом,
Ваши революция и война?

Было мне, утопленнику, семь лет.
Я в жару полмесяца пролежал.
Попустил заоблачный мне триплет,
К вечности картавинку подмешал.

Ломовое небо над нами шло,
Одина и Велеса фестиваль,
Время словно судорогой свело -
А в крови текла, закалялась сталь...

Если наслаждения суть грехи,
Не простятся мне из Его даров
Терпкий запах корюшки от реки,
Тополиный пух да отцовский кров.

Ту страну судьба как метлой смела,
И лежит копилка с пробитым дном,
Но была любовь - и она была
В том раю булыжном и дровяном.

1995

БЕРСЕРК

В быту уступчив он и мухи не обидит,
Для недруга найдет почтительный эпитет,
Предупредителен, слегка угрюм и сух, -
Но в битве воином овладевает дух -

И тут его в купель безумства окунает.
Не чувствует он ран и устали не знает -
И доблестных мужей десятками крушит,
И войско от него отважное - бежит!

Как если б знанием нездешним осеняем,
Кровавый Моисей, извергнутый Синаем,
В один кромешный миг низводит он века
И всю вселенную - на лезвие клинка.

Но с ним одна беда: он слеп на поле боя.
Всяк воин брат ему. Их скопище любое -
Призыв на страшный пир. Не различая их,
Он, перебив чужих, берется за своих.

И в этом правда есть, высокая и злая.
Любезна Одину порода удалая,
Но те, кто дерзостны, ответ держать должны,
И перед скальпелем карающим - равны.

1999

ЭПАМИНОНД

Две бессмертных дочери: Левкра и Мантинея...
Хиросима и рядом не встанет: она - не дочь,
Или, лучше, спросим: чья она дочь? кто с нею
Попрощается, отправляясь в сплошную ночь?

Франсуа-моралист поучает нас: - Не Вергилий
(он всего лишь поэт), полководец живёт в веках. -
Из реки времён уж каких мы капель не пили -
Мы, живущий и страждущий изначальный прах!

Род певцов измельчал, мы с тобой ничего не стоим,
Мы построены клином, прекрасен меж нас один,
Он окинет фалангу взором, махнёт героям -
И в свинцовые воды косой углубится клин.

1995

* * *

На голых ветвях, при мерцании звезд
Не спит до утра обезумевший дрозд,
Хвалебную песнь вознося фонарю.
В неоновом свете он встретит зарю.

Природа обманута. Птица поёт
И гибельной истины не сознаёт.
Убогий мирок отвоёван у тьмы.
Пичуга не вынесет этой зимы.

Смешны и страшны обольщенья певца.
Он славит химеру, не чуя конца.
В никчёмном порыве живая свирель
Расходует кровь на картавую трель.

На этой вот улице мы и умрём,
Сорвав голоса под ночным фонарём.
Конец недосыпам и каторге дня.
Пусть новый безумец помянет меня.

1995

* * *

Чувством глубоким и словом возвышенным
Мира не ошеломишь.
Ужас милее сердцам обездвиженным.
В души глядит Тохтамыш.

Полно, любимая... Станем ли сетовать,
Плакать, что жизнь такова?
Будем, как встарь, о высоком беседовать,
В лад подбирая слова.

1994

* * *

Душе и долгу подчиняя тело,
Ты век свой в строгости прожить хотела, -
Чудесный, целомудренный обет,
Когда печальнице - осьмнадцать лет.
А я гадал о Данте, о жестоком
Изгнанничестве, жребии высоком,
О растворённой намертво в крови
Пожизненной отвергнутой любви...

И вот развёрнут этот страшный свиток
Соблазнов, горестей, надежд и пыток,
И мы, склонясь на рунами его,
Молчим, не понимая ничего.
Гордись, кичись, насмешница-природа!
Мы здесь, в толпе. Мы - твоего прихода.
Крадет нужда, расчетлива, как тать,
Сверхчеловеческую благодать.

1996

* * *

Покуда длится чудо предпочтенья,
Расслабленностью неба не гневи.
У самовитого местоименья -
Сомнительная партия в любви.

Коловращатель не тобою занят:
Он дарвинист, народник, семьянин.
Того гляди, с ревизией нагрянет,
Тогда и впрямь останешься один.

1996

ВИДСИД
(подражание староанглийскому)

Обошел я земли и страны,
Повидал я моря и реки,
Жил у франков я и у саксов,
У сикамбриев, у тюрингов,
(то прошло - и это минует),
У халдеев жил, берендеев
И у скрелингов полудиких,
У аланов жил, алеманнов,
Висаготов и остраготов
У бургундов жил, баюваров
(то прошло - и это минует),
У моравов над Волотавой,
Жил у муромы, жил у финнов
И у сервов, и у дунабов,
И у белгов славолюбивых,
Жил у хельсингов и батавов,
Жил у кесаря над проливом,
У лонбардов длиннобородых,
У венетов жил над лагуной,
Жил у хебриев, жил у англов
(то прошло - и это минует),
А как молод был, жил у вендов
На краю Маркизовой лужи...
Всюду щедро меня дарили,
А потом дары отбирали.
Кривда в мире сменила правду
(то прошло - а это настало).
Бьют народы в тугие бубны,
Всюду рык стоит, гик и хохот,
Всюду сильный слабого гонит,
Всюду песен дар ненавистен.

1996

ПОЕЗДКА НА ДЖАРЫЛГАЧ

Как называется, спросил я, остров мрачный?

Ш. Б.

В автобусе трясло. На дряхлый пароходик
Пересадили нас. Зеленая волна
Текла и пенилась, жила своею жизнью,
Шептала горестно: "Медея... Митридат...",
И жаркий небосвод, просторный и белёсый,
Нас обволакивал...

Оживлены,

Мы вглядывались в шелковую гладь,
Дурачились, прикладывались к флягам,
Толпились у перил...

Немолодая пара

Устроилась под тентом на корме
И из толпы весёлой выделялась
Сосредоточенностью друг на друге.
Из громкоговорителя неслись
Бряцанье струн и деланные хрипы,
А море расступалось, раскрывалось
И плавилось - и не желало знать
О суетных гостях своих мгновенных,
Вчерашних, в сущности, уже сегодня...

     Мы разбрелись по острову. Купаться
Нам не велели. Кое-кто, разувшись,
Попробовал, не холодна ль вода,
Иные заходили по колено
В сандалиях и босоножках - дно,
Усеяно ракушечником острым,
Просвечивало сквозь живой кристалл
И будоражило воображенье,
А третьи затевали пикники
Под рахитичной тенью, зыбкой, пыльной...

     К пяти туристов созвала сирена.
Всех сосчитали, и число сошлось,
Но этой пары не было меж нами,
А их запомнили. Экскурсовод
Чесал в затылке, выкликал по списку -
И всё опять сходилось. На борту
Веселье как-то схлынуло, а море
Нахмурилось, свой изумрудный цвет
Сменив на серый...

     Пустынный остров, голый, нежилой
Растаял, как и появился, разом.
Тут странные припомнились слова
Из их сосредоточенной беседы.
Один услышал слово окарина,
Значения которого не знал,
Другой сказал, что речь велась про вечность,
А третьему почудилась Цитера
Или Флоренция, - а то и обе.
Их внешность, не приметная ничем,
Домысливалась и перебиралась:
В ней- что-то африканское нашли
(не то копну волос, не то улыбку),
В нем- неподвижный взгляд и отрешенность,
А в остальном всё было как у всех:
Котомка да соломенные шляпы...

     Недосчитались пожилых влюбленных...
Вот странно! Но - о чем тут горевать?
Здесь некогда и царства пропадали,
Не то что подозрительные пары...

     Кто любит прошлое, тому привольно
В краю кровосмешения культур.
Он вспомнит скифов, готов, генуэзцев,
Хазар, Тмутаракань, Бахчисарай -
А там, глядишь, и Русские Афины,
Их африканокудрого певца,
Вчерашний блеск, сегодняшнюю серость -
Да неумолчный шум иной волны,
Теперь уже воистину пустынной...

1996

Продолжение
Оглавление

© Юрий Колкер, 2000-2002.
© Сетевая Словесность, 2000-2002.

06.09.2002 Сегодня в РЖ SuBJ: Интернет в Бенине Невод и т.д. Выпуск 78 Поэтика катастроф Наживка для террористов (размышления после Дня города) Музыка прекрасная и слегка фальшивая Неопределенность как политический и культурный канон Шестнадцатое письмо к другу Анатолий Васильев: между творчеством и оргвопросами Загадка истории философии. Продолжение Век=текст, зарубежье, выпуск 76 Торгаши в храме науки Обозрение С.К. #121 Alma mater - что с тобой? Век=текст, выпуск 100: 2000 год Микроэкономические основы регулирования общественных систем получения квалификации Руглый стол #31. Кнутопряник Возвращение блудного "Инопланетянина" на историческую родину Полвека в кругах российской культуры и науки 1902 - 1992 : 2 - 8 сентября : события Кино на телевидении: 2 - 8 сентября

Словесность

Рецензии

Критика

Обзоры

Гуманитарные ресурсы

Золотой фонд РЖ

Яркевич по пятницам

Интервью

Конкурсы

Библиотека Мошкова

О нас

Карта

Отзывы

	<= ЛИТЕРОСФЕРА =>

	ВНИМАНИЕ! Новый проект!

ВЕТИЛУЯ

книга стихотворений