Не видно кириллицу?
См. также
З.Гиппиус
страница автора
ОБРАТНО К СТИХИИ
Поэт, показавший себя своенравно и дерзко
Представление о русском символизме, давшем миру целую плеяду замечательных художников, подлинных волшебников слова, будет крайне неполным, если не упомянуть о Зинаиде Гиппиус, о ее уникальном поэтическом мире. Но на ее родине об этом "забыли" на целых семьдесят лет. Зинаида Николаевна Гиппиус - крупнейший представитель литературы "серебряного века", поэт, прозаик, драматург, критик, публицист, родилась 8-го ноября 1869 года, 130 лет назад, в городе Белеве Тульской губернии. Ее мать, урожденная Степанова, родом из Сибири. Отец - выходец из старинной немецкой колонии в Москве. Между прочим, один из его предков открыл в Немецкой слободе в 1534 году первый книжный магазин. Отец умер в возрасте 48-и лет от туберкулеза. В 1882 году его вдова вместе с дочерьми переехала в Москву, и Зинаида стала учиться в гимназии Фишера. Занималась охотно, с интересом, но вскоре врачи обнаружили туберкулез и у нее. Гимназию пришлось оставить. В 1885 году Зинаида Гиппиус с матерью и сестрами переезжает в Тифлис.
В шестнадцать лет проявился богатый литературный потенциал Зинаиды. Правда, осознанных творческих целей тогда еще не было: она вела дневник, а ее первые поэтические опыты мирно соседствовали с рядом других, вполне девических увлечений. Творческая работа в ней не замирала, но главной страстью ее взрывной, неукротимой натуры в то время были все же танцы и верховая езда. Сам воздух, чистый, свежий, трепетный воздух Грузии пьянил юное существо. Тепло солнца и тепло человеческих отношений, природа Кавказа - все складывалось в ощущение свободы, грандиозности, силы. Жизнь шла нараспашку. Лето 1888 года она с семьей проводила в Боржоми. Эта высокая статная девушка, золотистые, отливавшие солнцем волосы которой и прекрасные изумрудные глаза, казалось, излучали энергию и веселье, неудержимо влекла к себе взоры, мысли, чувства собиравшейся там молодежи. Ее закружил яростный вихрь веселья, танцев, поэтических состязаний, скачек. В такой обстановке бешеного ритма жизни и оказался на ее пути серьезный, внутренне сосредоточенный Дмитрий Сергеевич Мережковский. У бывшей без ума от танцев Зиночки он спросил: "Вы, вы не читали Спенсера?!" В судьбе З.Н.Гиппиус начался новый отсчет. Ее неукротимая энергия, не [теряя] своей юной силы, вошла в берега и обрела свое истинное направление. 8 января 1889 года в церкви Михаила Архангела в Тифлисе состоялось венчание Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус. Прошло оно в высшей степени скромно и тихо. Союз с Д.С.Мережковским, молодым, но уже достаточно известным поэтом, человеком энциклопедических знаний, в будущем историческим романистом и крупным религиозным мыслителем, дал смысл и мощный стимул всей ее исподволь совершавшейся внутренней деятельности, вскоре позволив юной красавице вырваться на огромные интеллектуальные просторы. Это был союз, сыгравший совершенно особую роль в развитии и становлении литературы "серебряного века". В истории был и другой пример брака двух выдающихся литераторов, двух великих поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Но он оказался непрочным потому, что каждый из них считал себя как поэт более значимым. Брак Д.С.Мережковского и З.Н. Гиппиус в течение более чем 50-лет, до самой смерти Д.С.Мережковского, был счастливым, хотя и на их долю выпали трудности немалые.
Дом З.Н.Гиппиус и Д.С.Мережковского в Петербурге был настоящим оазисом русской духовной жизни начала ХХ столетия. А.Белый говорил, что в нем "воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились". З.Гиппиус была "вдохновительницей, подстрекательницей, советчицей, исправительницей, сотрудницей чужих писаний, центром преломления и скрещения разнородных лучей" (Г. Адамович).
Образ "Зинаиды прекрасной" поражал, притягивал, отталкивал и вновь притягивал А.Блока, А.Белого, В.Розанова, В.Брюсова. Один из первых символистских издателей П.П.Перцов писал о З.Гиппиус: "Высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки, в очень шедшем к ней голубом платье, она бросалась в глаза своей наружностью. Эту наружность несколько лет спустя я назвал бы "боттичеллиевской"... Весь Петербург ее знал, благодаря этой внешности и благодаря частым ее выступлениям на литературных вечерах, где она читала свои столь преступные стихи с явной бравадой". Не только боттичеллиевская чистота линий явственно ощущалась в облике "декадентской мадонны". Вместе с этим в ней уживалось демоническое, взрывное начало, тяга к богохульству, вызов покою налаженного быта, духовной покорности и смирению. В стихотворении В.Брюсова, ей посвященного, он писал
Хочу, чтоб всюду плавала Свободная ладья, И Господа и Дьявола Хочу прославить я.Несколько кокетничая своим демонизмом, З.Гиппиус, находясь в самой гуще символистского быта, и жизнь воспринимала как необыкновенный эксперимент по преображению реальности.В декабре 1901 года В.Брюсов впервые встретился с четой Мережковских в Москве. Они были в Москве пять дней. "Надо было все время занимать их собой и не спускать тона.- писал он в дневнике.- Памятуя былые насмешки и поношения, с какими они встречали меня, я был осторожен,- но, напротив, г. г. Мережковские были более чем любезны, наперерыв славили мои стихи, читали свои, спорили, просили советов. Я, согласно с письмом, явился к ним в 12 часов. Вхожу и первое что вижу - раздетой Зинаиду Николаевну. Разумеется, я постучался, получил "войдите", но зеркало так поставлено в углу, что в нем отражается вся спальня.
- Ах, мы не одеты, но садитесь.
Поговорили из комнаты в комнату, потом Зиночка (это, кажется, ее единственное общепринятое имя) вышла.
- Я причесываться не буду. Вы не рассердитесь?
На самом деле, если она и не причесывалась, то все же собрала свои волосы искусно a la chinoise.
Стали говорить.
- Я не знаю ваших московских обычаев. Можно ли всюду бывать в белых платьях? Я иначе не могу. У меня иного цвета как-то кожа не переносит... В Петербурге так все меня уже знают. Мы из-за этого в театр не ходим, все на меня указывают... Вечером мы были у Соловьевых. Зиночка была опять в белом и с диадемой на голове, причем на лоб приходился бриллиант".
Это был, конечно, не досадный промах, а позиция - отношение к плоской, формальной морали, закосневшему быту.
Московские символисты ожидали приезда четы Мережковских, редактировавших в ту пору религиозно-философский журнал "Новый путь", со страхом и трепетом, ибо Мережковские приехали обращать их в свою веру. Брюсов пишет:
"Вечером Мережковские были у меня. Еще Юргис, М.Ив., Серг. Ал. И Дурнов. И только. Мережковские приехали последние. Мы ждали их с неким трепетом, всячески изукрашали квартиру, зажгли огни, поставили цветы, добыли диван для Зиночки. Наши гости сочувствовали нашему трепету. Наконец, Мережковские явились. Сначала Зиночка говорила пустяки о том, что любит спать с открытым окном, и утром, прямо, не одеваясь, бежать в ванну etc. Два-три укола сделала, конечно. За чаем все немного развеселились. Опять говорили о Христе, но лучше того - читали стихи. Зиночка очень мило, без просьб, как всегда, и очень просто прочла пять-шесть стихотворений... Едва Мережковские уехали, мы стали чуть ли не плясать и ликовать, что все сошло благополучно".
А в феврале 1902 года Валерий Яковлевич был в Петербурге с ответным визитом. "Она читала свои пародии,- вспоминал он,- очень милые. Говорили о искренности. Зиночка говорила: "Если скажут, что я декадентствующая христианка, что я в белом платье езжу на раут к господу Богу - это будет правда. Но если скажут, что я искренна,- это тоже будет правда". Современники, часто видя в поведении З.Гиппиус только эпатаж, воспринимали ее высказывания слишком буквально. Из этого и возникали слухи о ее злобе, холодности, надменности.
"От литературного быта, кружковой культуры, философско-эстетического сознания эпохи начала века неотъемлем "литературный образ" З.Гиппиус, влияние которого на литературный процесс признавалось едва ли не всеми литераторами символистской ориентации: "декадентская мадонна", дерзкая "сатанесса", "ведьма", вокруг которой роятся слухи, сплетни, легенды и которая их деятельно умножает (бравадой, с которой читает на литературных вечерах свои "кощунственные" стихи; знаменитой лорнеткой, которой близорукая Гиппиус пользуется с вызывающей бесцеремонностью, и т.д.). Она притягивает людей необычной красотой, культурной утонченностью, остротой критического чутья". ("Русские писатели". Биографический словарь, М., 1989).
Очень точным объяснением расхожих мнений о Зинаиде Гиппиус было наблюдение В.Н.Муромцевой, жены И.А.Бунина: "Про Гиппиус говорили - зла, горда, умна, самомнительна. Кроме "умна", все неверно, то есть, может быть, и зла, да не в той мере, не в том стиле, как об этом принято думать. Горда не более тех, кто знает себе цену. Самомнительна - нет, нисколько в дурном смысле. Но, конечно, она знает свой удельный вес..."
В тревожные для интеллигенции годы перед первой русской революцией деятельность З.Гиппиус была связана с журналом "Новый путь". В это время появилось множество новых газет и приехало немало эмигрантов. Среди них - Ленин, который стал издавать газету "Новая жизнь". "Мережковцы" немедленно ее возненавидели, вынеся за одну скобку и социал-демократов, и большевиков, и меньшевиков. Но недавний сотрудник "Нового пути" Минский вдруг перешел в ленинскую газету, объяснив, что "хочет сделать надстройку над марксизмом из собственной, мэонической, религии". Новый редактор "Нового пути" Дмитрий Философов справедливо заметил, что в сложившихся обстоятельствах журнал должен посвящать больше внимания общественно-политическим вопросам. Но для этого не было ни сотрудников, ни помощников. И редакция решила прибегнуть к услугам бывшего марксиста С.Булгакова, в руках которого оказалась политическая часть журнала. Вскоре в журнале повеяло чужим воздухом. Охладел к нему Д.Мережковский, перестал заходить В.Розанов. Для очередной книги журнала З.Гиппиус написала статью об А.Блоке, которую С.Булгаков, под предлогом недостаточной значительности тематики стихов Блока, не пожелал напечатать. Все были изумлены. Роль "мережковцев" в журнале сходила на нет.
Тем временем стало ясно, что русская революция, первой и, пожалуй, единственной целью которой было свержение самодержавия, не удалась. В декабре 1905 года вышла последняя книжка "Нового пути". Вместо него в январе 1906 г. вышла уже книга журнала "Вопросы жизни", возглавляемого С.Булгаковым. Журнал просуществовал всего несколько месяцев. З.Гиппиус там больше не печаталась, предпочитая брюсовские "Весы" и "Северные цветы". Но еще до этих событий Д.Мережковский предлагал им троим, вместе с Д.Философовым, на два-три года уехать за границу.
Мережковские выехали из Петербурга 14 марта 1906 года. Мало кто знал, что они уезжают. Был серенький день с мягким снежком. Зинаиде запомнились розовые, огорченные лица ее сестер, косящие голубые глаза Бори Бугаева (Андрея Белого) и шапка пышных черных волос Бердяева - тех, кто пришел их проводить.
Начался новый период их жизни - в Париже. "Говорить об этом нашем, почти трехлетнем, житье в Париже... хронологически,- невозможно,- пишет З.Гиппиус.- Главное, потому, что, благодаря разнообразию наших интересов, нельзя определить, в каком, собственно, обществе мы находились. В один и тот же период мы сталкивались с людьми разных кругов... У нас было три главных интереса: во-первых, католичество и модернизм, во-вторых, европейская политическая жизнь, французы у себя дома. И наконец - серьезная русская политическая эмиграция, революционная и партийная". Образовались их "субботы", на которых стали бывать старые друзья-писатели, неудачные эмигранты; поэт Минский, поселившийся здесь после бегства с "порук" от страха за две свои "мэонические надстройки" в газете Ленина в 1905 году; Бальмонт с одной из своих очередных, неизвестно которой по счету, жен. Приходили часто незнакомые люди новой эмиграции, какой не было ни прежде, ни потом. 1905 год, неудавшаяся революция выкинули толпу рабочих, солдат, матросов, совершенно не способных жить вне России. Они не искали работы и ничего не понимали. Они просили Мережковского объяснить, кто такой "хамовина", о котором он писал в "Грядущем хаме"...
Д.С.и З.Н.Мережковские в эти парижские годы много работали: он писал исторические романы, а она выступала как публицист и писала стихи. Связи с русскими газетами и журналами не только не прерывались, но стали даже теснее. В России продолжали выходить их книги, они получали оттуда огромное количество писем. В то время даже самые серьезные политические эмигранты, помимо постоянной связи письменной и газетно-журнальной, имели возможность поехать в Россию и благополучно вернуться. "Что это,- спрашивала З.Н.,- слабость русского правительства, или ловкость эмигрантов? Ни то, ни другое. При любом правительстве (кроме большевистского) это обстояло бы так же. Россия тогда была. Какая - другой вопрос, но была. И связь с ней мог не терять никто".
Как ни близка однако была связь с Россией, в начале третьего парижского года они стали подумывать о возвращении, а в июле 1908-го вернулись. В России за это время изменилось многое, неуловимо изменились и старые друзья. Розанов как-то совсем стерся, Блок помрачнел, погрузившись в "особый" патриотизм. Д.С. в это время очень много работал - писал почти во всех журналах и во многих газетах и готовился к новому роману "Александр I". Между тем, их жизнь в России как-то не заладилась. После трехлетней отвычки от Петербурга стал преследовать грипп и другие вызванные им болезни. В течение 1908 - 1914 годов они еще несколько раз ездили лечиться за границу. Возвращение из Парижа никогда не было таким тяжелым и мрачным, как весной 1914-го. Д.С.возвращался в такой тоске, что по дороге с женой даже не разговаривал. Может быть, у него было какое-то предчувствие, что это было его последнее возвращение в Россию? Так оно потом и оказалось. Переехав границу, он немножко повеселел. Увидев какого-то человека на полустанке - обрадовался "первому русскому человеку". Потом они с Зинаидой дружно рассмеялись - "первый русский" оказался старым евреем с пейсами, в длинном лапсердаке.
Дома Д.С.с головой ушел в работу - заканчивал роман "14 декабря". Зинаида Николаевна в то лето ничего серьезного не писала, гуляла с сестрами, по вечерам слушала главы из "декабристов". Мережковские жили на даче, когда из Петербурга за ними приехала старшая сестра Зиночки: "Я за вами с Дмитрием. Война. Надо быть всем вместе. Патриотический подъем, процессии с флагами...". "Тут-то и решилось наше с Д.С.отношение к войне,- писала много позже З.Гиппиус.- Оба мы давно всякой войне сказали принципиальное "нет"... Неудача нашей войны с Германией, неудача нашей войны с красным врагом - понятны. И обе неудачи связаны, хотя причины их различны. Обе - "несчастье" (война!)".
Из всего окружения З.Гиппиус, а окружало ее в то время неисчислимое количество разнообразного народа, самым прозорливым оказался Д.С. Еще в марте 1917 года, когда многие находились в состоянии эйфории от первых революционных перемен, он сказал: "Нашу судьбу будет решать Ленин". А Ленина и в Петербурге-то тогда не было. Он появился позже и был встречен с криками и прожекторами. С балконов Смольного и дворца Кшесинской Ленин произносил речи...
Холодная, черная ночь 24-25 октября. Зинаида Николаевна и Дмитрий Сергеевич, закутанные, стоят на своем балконе и смотрят на небо. Оно в огнях. Это обстрел Зимнего дворца, где сидят министры. Те, конечно, кто не успел убежать. Все эсеры, начиная с Керенского, скрылись. Иные заранее хорошо спрятались. Остальных, когда обстрел кончился, повели пешком, по грязи, в крепость, где уже сидели арестованные Керенским, непригодные большевикам или мешавшие им люди. "На другой день,- вспоминает З.Н.,- черный, темный,- мы вышли с Д.С. на улицу. Как скользко, студено, черно... Подушка навалилась - на город? На Россию? Хуже..."
Кажется невероятным, а между тем в самом конце 1917-го, в разгар ночных грабежей, убийств и полного торжества Ленина, еще не только существовала газета Горького, но и другие старые газеты, в которых З.Н. могла печатать самые антибольшевистские стихи. Мало того, в Тенишевском зале она устроила вечер, где Д.С. читал лекцию о Достоевском, а она сама, Анна Ахматова и другие читали свои стихи. В середине вечера пришел какой-то комиссар и объявил: "Довольно, вечер отменяется,- и спросил,- адрес Достоевского?" Ему ответили: "Митрофаньевское кладбище".
Голод, тьма, постоянные обыски, ледяной холод, тошнотная, грузная атмосфера лжи и смерти, которой они дышали - все это было несказанно тяжело. Но еще тяжелее - ощущение полного бессилия, полной невозможности какой бы то ни было борьбы с тем, что происходило. Однажды по поводу какой-то несущественной бумажки к ним пришел из Смольного молодой человек, одетый, как и все тогда большевики, в кожаную куртку, галифе, высокие сапоги. Но был он скромен и тих. Оказалось, что он любит Достоевского, хорошо знает и Д.С., и З.Н. На вопрос, партиец ли он, слегка отрицательно качнул головой. Потом сказал: "Уезжайте отсюда. Вы меня спрашиваете, можно ли здесь что-нибудь делать? Нет, ничего. Если уедете,- может быть, и найдется".
Эта встреча только укрепила уже существовавшую у них мысль об отъезде, то есть о бегстве. Они знали, что их не выпустят, что хлопочущих о выезде месяцами и годами водили по лестницам просьб и унижений и топили в бесконечных бумагах. Вот как это было, например, с Сологубом и его женой: когда, казалось, все бумаги оформлены и разрешение получено, и вдруг в последний момент опять что-то не связалось, она бросилась с моста в ледяную Малую Невку. Умирающего Блока не выпускали в финляндский санаторий. Дело длилось почти год, но опять-таки в последний момент выяснилось, что какая-то анкета потеряна, и надо за ней ехать в Москву. Одна из преданных поэту женщин ринулась на вокзал: "Билетов нет - поеду на буферах!" Но ехать не понадобилось - в то же утро Блок умер...
Шла зима 1919-го года. Начались обсуждения различных вариантов бегства. Тем временем большевики, ободренные переходом некоторых писателей на их сторону, уже предложили Д.С. прочесть лекцию о декабристах. Он решил воспользоваться этим, чтобы добиться разрешения не эмигрировать, а только уехать из Петербурга, лучше всего на юг. Был для этого и как бы "откровенный" предлог: подкормиться, кроме того, и там можно бы прочесть несколько лекций... Когда они двинулись в путь, на обложке начатых работ Д.С.- его рукописей о Египте - было большими буквами написано: "Материалы для лекций в красноармейских частях". Конечным пунктом был намечен Гомель. Имелись сведения, что оттуда "переправляют". Четырехсуточный путь в вагоне, полном красноармейцами, мешочниками и всяким сбродом. До Гомеля поезд не дошел, пришлось выйти в Жлобине. Ночь, сугробы, мороз 27 градусов. Переночевали в корчме у еврея Янкеля, который за одну думскую тысячу отдал им свое "зало", и наутро стали вести переговоры то с одним подозрительным контрабандистом, то, после обмана - с другим. Надежды то рушились, то появлялись. Наконец, весьма облегченные от жалких думских тысяч и кое-какого багажа, они на рассвете в двух санях едут в белую снежную пустыню - в неизвестность. Две ночи и два дня ледяного ветра. Вдруг на самом краю белой равнины замелькали черные точки. Это был польский фронт: большевики тогда воевали с Польшей. Непривычного вида солдат, подтянутый, в шапке с углами. "Кто вы?- Русские беженцы.- Откуда?- Из Петрограда.- Куда?- В Варшаву, Париж, Лондон...". Познанский легионер подал знак, ворота открылись, и они переехали черту, навсегда для них отделившую тот мир от этого. После побега они прожили около десяти месяцев в Польше, а затем снова Париж.
Эмиграция не изолировала Зинаиду Гиппиус и не замкнула в себе. Она и в Париже устраивала религиозно-философские собрания, которые являлись продолжением петербургских, была вдохновителем известного общества "Зеленая лампа". Ее собственное творчество в парижский период было, в основном, мемуарным.
Литературное наследие З.Гиппиус огромно и разнообразно: пять сборников стихов, шесть книг рассказов, несколько романов, драмы, литературная критика и публицистика, дневники. И все-таки самое ценное из ее наследия, это все же, пожалуй, поэзия. Как и все ее творчество, ее стихи, прежде всего, отличает их характерная неженственность. В них все крупно, сильно, без частностей и мелочей. Живая, острая мысль, переплетенная со сложными эмоциями, вырывается из стихов в поисках духовной целостности и обретения гармонического идеала. З.Гиппиус принадлежала к тому классу, который на протяжении двух столетий созидал русскую культуру. Она понимала, что империя обречена, и мечтала о возрожденной родине, но с приходом революции увидела крушение культуры, страшное нравственное одичание. Ее творчество - это не только "шум и ярость" (Фолкнер), но и боль за Россию. В стихотворении "14 декабря 17 года" она, обращаясь мысленно к декабристам, пишет:
Как вспыхнули бы ваши лица Перед оплеванной Невой! И вот из рва, из терпкой муки, Где по дну вьется рабий дым, Дрожа протягиваем руки Мы к вашим саванам святым. К одежде смертной прикоснуться, Уста сухие приложить, Чтоб умереть - или проснуться, Но так не жить! Но так не жить!Источник: Журнал "Вестник", No. 26(233), 21 декабря 1999.
Виталий Орлов (Нью-Йорк)