См. также: А.Толстой Страница автора: стихи, статьи. СТИХИЯ: крупнейший архив русской поэзии

О Толстом (Три поэта)

Н. Колосова

"Певец, державший стяг во имя красоты..."

А. К. Толстой родился в 1817 году. Родители поэта расстались вскоре после его рождения, и Алексей Константинович рос и воспитывался в доме своего дяди по матери А. А. Перовского, выступавшего на литературном поприще под псевдонимом А. Погорельский ("Черная Курица, или Подземные жители" были написаны им для племянника). Мать поэта и ее братья были побочными детьми графа А. К. Разумовского, и хоть и не носили фамилию своего отца, но получили прекрасное образование, были очень богаты, а дядья Алексея Константиновича занимали довольно высокие государственные посты. Но эти благоприятные внешние обстоятельства, как ни странно, оказали плохую услугу Толстому. "Я родился художником, но все обстоятельства и вся моя жизнь до сих пор противились тому, чтобы я сделался вполне художником",- писал он в возрасте 34 лет, то есть вполне сложившимся человеком. Дело в том, что в представлении матери поэта и ее братьев понятие счастья было неотделимо от успешной служебной карьеры. 17-летним юношей Толстой поступил на службу в Московский архив иностранных дел. "Архивные юноши", отличавшиеся, как правило, блестящей эрудицией, должны были по присутственным дням - дважды в неделю - разбирать и описывать древние столбцы. Здесь, вероятно, и вошла в душу поэта любовь к истории России, особенно древнему ее периоду. Любовь к старине, к преданию, к древнеславянскому языку, уже к тому времени устаревшему и для многих непонятному, была органична не только для Толстого-художника, но и для Толстого-человека. Однако, несмотря на необременительный характер службы, Толстой стремился избавиться от нее: "У меня такое отвращение, именно отвращение к службе, какова бы она ни была в том виде, как она существует у нас, что даже если бы я хотел фокусом заставить себя подчиниться этому, я бы никогда не дошел до хороших результатов, и потом я ставлю искусство как пользу сто раз выше службы". Вынужденный считаться со своими родственниками, Толстой "насиловал себя из чувства долга". Он не раз предпринимал попытки оставить служебное поприще, но дело кончалось тем, что от него попросту "откупались" продолжительными отпусками и все шло по-старому. Параллельно служебным чинам назначались ему и придворные звания: камер-юнкер, затем флигель-адъютант. Вообще, его могла бы ждать весьма блестящая придворная карьера - ведь Алексей Константинович был товарищем детских игр Александра II и, когда тот взошел на престол, между ними сохранялись дружеские отношения, так что Толстой мог входить к царю без доклада. Этим своим положением он пользовался, когда возникала необходимость помочь попавшему в беду или оказавшемуся в затруднительном положении достойному человеку. Так, Гоголь в письме к А. О. Смирновой, объясняя свою просьбу к властям, "выходящую из предела установленных порядков", просит ее посоветоваться с А. К. Толстым относительно формы, в какой эта просьба могла бы быть передана наследнику, и даже доверяет Толстому редакцию этой просьбы. Благодаря хлопотам Толстого, в 1853 году был освобожден из ссылки И. С. Тургенев. Алексей Константинович пытался употребить свое влияние на Александра II для проведения в России либеральных реформ, однако пределы возможностей его в этой сфере были ограничены. Когда в 1864 году на вопрос царя, что делается в русской литературе, Толстой ответил, что она "надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского", Александр II холодно оборвал его: "Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском".

Особенно тяжело принял Толстой назначение его делопроизводителем "Секретного комитета о раскольниках, на которых тогда были гонения. По своему гуманистическому складу Толстой испытывал инстинктивное отвращение к любого рода притеснениям. "Если бы например меня употребили на дело освобождения крестьян, я бы шел своей дорогой, с чистой и ясной совестью, даже если бы пришлось идти против всех",- сетовал он в то время, опасаясь, "чтобы занятия эти не были совершенно противоположны моей совести".

Несмотря на ненавистную ему чиновничью службу, он пишет стихи, баллады, прозу. Но "как работать для искусства, когда слышишь со всех сторон слова: служба, чин, вицмундир, начальство и тому подобное", а главное: "вся наша администрация и общий строй - явный неприятель всему, что есть художество,- начиная с поэзии и до устройства улиц".

Судьба поэта, силою обстоятельств лишенного возможности творить по вдохновению, отразилась в поэме "Иоанн Дамаскин", герой которой - древний богослов и автор церковных песнопений - совершенно очевидно выражает сокровенные желания и стремления самого Толстого:

        "В толпе вельмож всегда один,
        Мученья полон я и скуки;
        Среди пиров, в главе дружин,
        Иные чудятся мне звуки;
        Неодолимый их призыв
        К себе влечет меня все боле -
        О, отпусти меня, калиф;
        Дозволь дышать и петь на воле!"

Через три года примерно эти же чувства Толстой изложил уже в официальном письме Александру II, прося об отставке: "Служба и искусство несовместимы, одно вредит другому, и надо делать выбор. Большей похвалы заслуживало бы, конечно, непосредственное деятельное участие в государственных делах, но призвания у меня к этому нет, в то время как другое призвание мне дано". Далее в письме Толстой говорит о том, что у него "есть средство служить Вашей особе, и я счастлив, что могу предложить его Вам: это средство - говорить во что бы то ли стало правду, и это единственная должность, возможная для меня и, к счастью, не требующая мундира". Ему было позволено наконец уйти в отставку - "дышать и петь на воле". Что же касается благородного желания Толстого "говорить во что бы то ни стало правду", то мы уже приводили выше его разговор с царем по поводу судьбы Чернышевского. Надо сказать, что вообще дружескими отношениями с царем и императрицей Толстой не обольщался: "Цепи - всегда цепи, даже цепи из цветов",- писал он, высказывая опасения, как бы доброта императрицы не обернулась для него рабством.

Можно предположить, что интерес к русской истории помимо юношеских занятий в Московском архиве в значительной мере подогревался длительной близостью ко Двору, где, как он мог убедиться, невозможно было жить не лавируя, не интригуя, не хитря, что особенно мучительно было ему, который чувствовал в себе лишь "одну возможность действовать - идти прямо к цели". В прозе, драматургии, поэзии Толстой обращается к эпохе Ивана Грозного, в которой его внимание привлекает противостояние прямых, честных одиночек общей системе зла и насилия. Художник исследует психологию таких людей, как князь Серебряный, Василий Шибанов, Михаиле Репнин и т. д., причем отдает предпочтение не тем из них, кто, как Курбский, изменяет своему долгу и из безопасного места шлет царю гневом пылающие обличения, но натурам прямым и цельным, которые обречены на гибель, ибо пытаются совместить высокие понятия о том, что достойно, с верностью системе, где осуществление подобных идеалов рассматривается как преступление.

Ни в настоящем, ни в обозримом прошлом России Толстой не находит тех предпосылок в государственном устройстве, при которых свобода и законность могли бы считаться прочными. Но в его душе романтика живет такая неистребимая потребность, и хоть в полемическом задоре он и воскликнул, что он "слишком художник, чтобы нападать на монархию", однако политический идеал его все же находился в далеком прошлом страны - в новгородской республике, когда, как он полагал, "мы еще были честными", когда существовало выборное вече и сменяемые по его желанию князья. Поэтически свои настроения Толстой выражал в балладах, песнях, былинах, действие которых происходит во времена Киевской и Новгородской Руси, но сконцентрировал он их в любимой своей балладе "Змей Тугарин", в которой гнусный певец предрекает Русскому государству неисчислимые бедствия, а главное - падение нравственности: "честь, государи, заменит вам кнут", "на честь вы поруху научитесь класть". Однако глубокая уверенность поэта в судьбе родины допускает лишь временное помутнение ее славы:

        "А если б над нею беда и стряслась,
        Потомки беду перемогут!"

Даже разбившийся вечевой колокол не может означать конца славной истории Руси, вот только "пусть звон его в сердце потомков живет!". В этом настоятельном обращении к потомкам видна страстная надежда поэта на то, что они в самом деле "беду перемогут" и прежняя система нравственных ценностей, когда личная честь не отчуждалась от государственной, будет восстановлена.

Любопытный парадокс: Алексей Константинович всю жизнь сам упорно считал себя только художником, он говорил, что хоть он и ненавидит деспотизм, однако он "слишком художник, чтобы начинять этим художественное творение", и тем не менее многие его произведения именно "начинены" идеями! Происходило это, конечно, бессознательно, ибо ему приходилось даже с некоторой долей запальчивости восклицать: "Не моя вина, если из того, что я писал из любви к искусству, явствует, что деспотизм никуда не годится. Тем хуже для деспотизма!" Противопоставляя свое отношение к творчеству - "Я пою, как птица поет" (Гете) - другим писателям, которым "всегда хочется проводить мысль и что-либо доказывать с заранее обдуманными намерениями", Толстой не замечал, что в своих произведениях он именно "проводит мысль", что вовсе не противоречит истинному художеству, но является непременным его отличием.

Свое мировоззрение Толстой формулировал следующим образом: "Что касается нравственного направления моих произведений, то могу охарактеризовать его, с одной стороны, как отвращение к произволу, с другой - как ненависть к ложному либерализму, стремящемуся не возвысить то, что низко, но унизить высокое. Впрочем, я полагаю, что оба эти отвращения сводятся к одному: ненависти к деспотизму, в какой бы форме он ни проявлялся". Для него и в самом деле был неприемлем деспотизм, будь то деспотизм верховной власти или деспотизм каких бы то ни было общественных группировок. Так, Толстой "торжественно отрекся" от своей песни "Государь ты наш батюшка, государь Петр Алексеевич...", когда переменил свое отношение к Петру Г. "Петр I, несмотря на его палку, был более русский, чем они (славянофилы.- Н. К.), потому что он был ближе к дотатарскому периоду... Гнусная палка Петра Алексеевича была найдена не им. Он получил ее в наследство, но употреблял ее, чтобы вогнать Россию в ее прежнюю родную колею". Славянофилы обиделись на Толстого. Вообще в отношении к нему наблюдалась странная картина. "...В то время как журналисты клеймят меня именем ретрограда, власти считают меня революционером",- писал Алексей Константинович в конце жизни. Свое положение "не купленного никем" свободного певца он выразил в программном стихотворении "Двух станов не боец, но только гость случайный..." И не только двух станов. Близко знавший Толстого литератор Д. Н. Цертелев вспоминал: "Мировоззрение его не укладывалось в рамки тогдашних партий, его нельзя назвать ни западником, ни славянофилом, ни консерватором, ни либералом". Иными словами, Толстому были чужды любые крайности, он был гуманистом с широкими взглядами.

В сатирической форме свое "социально-политическое кредо" Алексей Константинович выразил в наделавшей много шума песне "Поток-богатырь". В "Потоке", так же как и в "Пантелее-целителе" и в "Порой веселой мая..." (первоначально называлась "Баллада с тенденцией"), передовые круги увидели лишь злобное проявление обскурантизма. Толстой писал с досадой, что никто почему-то не замечает, "что в том же "Потоке" я выставил с смешной стороны раболепство перед царем в московский период. В других стихотворениях я писал сатиры на пьянство, на спесь, на взяточничество, на эгоисм и пр., и никому не приходило в голову этим возмущаться". Сатира же Толстого в данном случае была направлена лишь против крайних, уродливых форм нигилизма - "нового учения", поводов для чего тогдашняя печать предоставляла немало. Однако и не принимая "нового учения", Толстой порицает "неверные, часто несправедливые, иногда и возмутительные меры, которые принимала против него администрация".

Сатира Толстого, одного из создателей Козьмы Пруткова, не знала лицеприятия. Достаточно вспомнить хотя бы "Сон Попова", не увидевший света при жизни поэта, так же как и "История Государства Российского", и многие другие произведения. Имел право сказать о себе Алексей Константинович "И вот я - между двух огней, обвиняемый Львовым и Тимашевым в идеях революционных, а газетными холуями - в идеях ретроградных. Две крайности сходятся, чтобы предать меня осуждению".

В своих произведениях, часто близких по форме к народной песне, притче, былине (например, в "Правде"), Толстой высказывал обычно глубокие мысли. Философичность его произведений дала основание Вл. Соловьеву отнести его творчество наряду с поэзией Тютчева к "поэзии гармонической мысли".

Лирику Толстого отличают поразительная безыскусственность, простота, искренность, глубокое чувство природы, органическое использование народного языка и поразительная напевность, роднящая, может быть, даже больше, чем язык, стихи Толстого с народной песней. Недаром такое великое множество музыкальных произведений создано самыми различными композиторами на стихи поэта.

"Средь шумного бала..." - романс П. И. Чайковского на стихи А. К. Толстого едва ли не один из самых известных русских романсов. Стихи родились после бала-маскарада, на котором Алексей Константинович встретил Софью Андреевну Миллер, в девичестве Бахметеву. Почти вся любовная лирика Толстого посвящена Софье Андреевне, ставшей его женой, его "артистическим эхом", его вдохновительницей и самым строгим критиком. В лирике Толстого, как, впрочем, и многих других поэтов, часто используется довольно распространенный прием отождествления любви и моря. Но у него обычные символы принимают совершенно своеобразное значение. Чувство человека понимается Толстым как стихия, одновременно и неподвластная обузданию ("приливы любви и отливы") и подчиненная неизбежно своему закону:

        "Не верь мне, друг, когда в избытке горя
        Я говорю, что разлюбил тебя,
        В отлива час не верь измене моря,
        Оно к земле воротится, любя".

Поэт говорит о трагической неизбежности высокого порядка, но ни отчаяния, ни безысходности не следует из его размышлений. Пантеистическое миросозерцание, свойственное Толстому, дает ему глубочайшую уверенность в том, что "земное минет горе", наступит полная гармония, разрешатся все противоречия и

        "В одну любовь мы все сольемся вскоре,
        В одну любовь, широкую как море,
        Что не вместят земные берега".

Поражает простота, с которой сумел поэт сказать о сущности любви; а сколько невыразимой нежности, например, в его до боли "земном" стихотворении "Осень, обсыпается весь наш бедный сад..."!

Алексей Константинович Толстой много путешествовал за границей, в России жил в Петербурге и Москве, но любимым местом для него оставалось его имение Красный Рог, расположенное в живописном месте неподалеку от Брянска. Он был заядлым охотником, много времени проводил в лесу и был уверен, что долгое общение с природой и любовь к ней обусловили "мажорный", как он считал, тон его поэзии. В самом деле, Толстой мог бы сказать о себе словами своего Садко: "Уж очень к земле я привязан", и это ни в коей мере не противоречило другим его словам: "Гляжу с любовию на землю, но выше просится душа". Этому высокому настрою души поэта большая часть его стихов о природе, о родине обязана своими мажорными, торжествующими аккордами:

        "Край ты мой, родимый край,
             Конский бег на воле,
        В небе крик орлиных стай,
             Волчий голос в поле!

        Гой ты, родина моя!
           Гой ты, бор дремучий!
        Свист полночный соловья,
             Ветер, степь, да тучи!"

Стихи Толстого отличаются удивительной запоминаемостью. Сколько в памяти у каждого чудесных стихов его о природе: "Колокольчики мои...", "Звонче жаворонка пенье...", "То было раннею весной...". Иногда - это отдельные строчки: "И смолой и земляникой пахнет темный бор", "Сквозь лист прошлогодний пробившись, теперь синеет в лесу медуница". И когда тяжело больной, задыхающийся от астмы, Алексей Константинович не мог больше часами ходить по лесам, лес "приходил" к нему домой: в его комнатах в кадках с водой стояли свежесрубленные сосенки. Среди них он и умер 58 лет от роду в 1875 году...

Редкое единодушие объединяет абсолютно всех современников, которые оставили свои воспоминания о Толстом. Это был человек необычайной чистоты души, благородства, деликатности, его доброта была безгранична. Цельным, гармонически ясным представлялся он окружающим. Но что было в глубине его сердца? Излюбленным, неоднократно повторяемым образом, рисующим его внутреннее состояние, был "золотой узор на темной ткани". Это, может быть, слишком красивое выражение удивительно точно передает крайности состояния духа, а главное - здесь не просто противопоставление, но неразрывность - узор на ткани.

Своеобразием творчества Толстого является использование простонародного языка для передачи сложных, тонких чувств. Так стихотворение "Ты неведомое, незнамое..." рисует состояние человека, как бы находящегося во власти чуждых ему, враждебных сил, с которыми он не может справиться и подвластность которым мучительно ощущает.

О гармоничности Толстого можно бесспорно говорить в том плане, что ни в его личности, ни в творчестве нельзя найти каких-либо болезненных изломов. Стихотворение Толстого "Бывают дни, когда злой дух меня тревожит...", пожалуй, одно из самых мрачных по настроению во всей его светлой лирике. Но до истинной внутренней гармонии, конечно, было далеко:

        "В совести искал я долго обвиненья,
        Горестное сердце вопрошал довольно -
        Чисты мои мысли, чисты побужденья,
        А на свете жить мне тяжело и больно".

И какая чисто русская благородная невозможность испытывать состояние внутреннего благополучия, успокоенности:

        "...Душа собою вечно недовольна".

Этим признанием А. К. Толстой родствен каждому большому русскому писателю.

Источник: Три поэта - А.К. Толстой, Я.П. Полонский, А.Н. Апухтин, Институт филологии ХГУ