См. также:
М.Алигер
Страница автора:
стихи, статьи.
СТИХИЯ:
крупнейший архив
русской поэзии
Маргарита Алигер: Перед лицом океана
А. Турков
Итак, книга вышла и стала, как говорится, достоянием читателей. Не берусь предсказать реакцию, которую вызовет она у людей разного возраста, разных склонностей и вкусов. Думаю все же, что с особым чувством возьмут в руки эти два тома многие из моих ровесников, кому сейчас уже за пятьдесят.Для нас это отнюдь не первая встреча с творчеством Маргариты Алигер, и впечатления, почерпнутые из прежнего долгого знакомства,- часть нашего духовного опыта, нашей жизни, наших биографий.
Дебютировавшая в конце тридцатых годов сборниками "Год рождения" (1938), "Железная дорога" (1939), "Камни и травы" (1940), поэтесса была уже тогда замечена читателями и критикой как человек со своей "особинкой" во взгляде на мир.
"Алигер,- писал в 1941 году в журнале "Новый мир" один из ее первых рецензентов А. К. Тарасенков,- всегда как бы полемизирует с тем довольно широко распространенным в поэзии "методом", когда радость изображается только радужными красками, когда все вокруг рисуется безмятежным и безоблачным... Многокрасочность единого процесса жизни человеческой души и нашего общества привлекает Алигер..." [1]
Я привожу этот отзыв не только затем, чтобы отдать должное проницательности критика, но и потому, что это написано под свежим впечатлением от первых же книжек Алигер, а не в результате ретроспективного взгляда на них после того, как она стала автором таких поэм, как "Зоя", удостоенная Государственной премии, и "Твоя победа", пьес "Сказка о правде" и "Первый гром" и многих сборников стихов.
Конечно, не нужно забывать, что в этой похвале творчеству начинающей поэтессы критик исходил и из общего положения поэзии в 30-е годы, и из своих тогдашних представлений и критериев, не во всем соответствовавших реальной картине действительности, ее порой достаточно драматической "многокрасочности".
Обращаясь к поэме "Зима этого года" (1938), современный читатель легко обнаружит известную "прямизну" пути, ведущего героиню после смерти ребенка из глубины ее горя к жизни, к людям, а также довольно мимолетное отражение серьезных общественных конфликтов тех лет. Но при всем том "Зима этого года" отчетливо выразила созревшую в душе автора силу, готовую сопротивляться горю, трагедии и преодолеть их.
Пережитое же вместе со всей страной в годы Великой Отечественной войны придало поэзии Алигер совсем иную масштабность.
Речку звали, как ребенка,- Воря. Как она была неглубока! Никакого там большого моря даже знать не знала та река,- ("Речку звали, как ребенка,- Воря...")писала М. Алигер про последнее довоенное лето. Это немного и о себе сказано. Теперь же с ней случилось то, что предчувствовал за несколько лет до войны один из ее литературных наставников и старших друзей - Павел Антокольский:Как выходят в открытое море, Мы в открытое время войдем.Судьба написанного Маргаритой Алигер в годы войны не одинакова. Если поэма о Зое, при всех частных критических замечаниях по ее адресу, быстро завоевала общее признание, то и поэма "Твоя победа", и некоторые лирические стихи тех лет, частью появившиеся уже в мирное время, были восприняты критикой чуть ли не как отступление с завоеванной в "Зое" высоты и проявление душевной усталости.Даже много лет спустя самые расположенные к поэтессе собратья продолжали говорить о "душевной смуте" автора, сказавшейся в этих произведениях.
Сейчас уже трудно понять, о какой "душевной смуте" речь, как можно пенять за нее человеку, который, подобно миллионам вдов, живет "с пулей в сердце".
Да, если в "Зиме этого года", как уже говорилось, героиня с не очень правдоподобной быстротой излечивается от страшного горя, то и в лирике Алигер военных лет, и в "Твоей победе" тяжесть пережитого выражена во всей своей беспощадной правдивости:
День прожить - пустыню перейти. Поскорей бы стали дни короче. Поскорей бы дух перевести. Поскорей добраться бы до ночи. Ночью ни звезды и ни костра. Ночью ни ответа, ни привета. Поскорей дожить бы до утра. Поскорей добраться бы до света. ("Твоя победа")В упомянутой выше рецензии А. К. Тарасенков говорил о проступающем в стихах Алигер "едином процессе жизни человеческой души и нашего общества". Своеобразие ее творчества военных лет - в явственном и трогательном родстве собственной "душевной смуты" (правильнее сказать - борения героини со своим горем и отчаянием) с тем, что испытывают и превозмогают родина и народ, ощущаемые поэтессой не как отвлеченные понятия, а как живые, борющиеся, страдающие существа:Спрашивает снежная, сквозная, светлая казанская зима: - Как ты будешь жить? - Сама не знаю. - Выживешь? - Не знаю и сама. ("Из казанской тетради") ...сожженная солнцем, от пыли седая, Советская Армия, ты отступала, на ноги истертые припадая. . . . . . . . . . . . . . . . . . Встретившись лицом к лицу с бедой, Ленинград не молит о пощаде. Доживешь? Дотерпишь? Достоишь? ("Зоя") ...шла Волга в море, как страна к победе, со стоном огибая Сталинград. ("Твоя победа")Нелегко давшееся преодоление личной утраты - это неотъемлемая часть того труднейшего пути, который привел страну к торжеству над врагом, "твоя победа" в ряду других.В поэме, носящей это название, есть сильные строки, реалистически рисующие жизнь героини еще до известия о гибели мужа:
Надо мной "катюши" не гремят, но в московском затемненном доме я встаю наутро, как солдат, малость отдохнувший на соломе. Я встаю и помню, что война, что душа на сутки стала старше. Я встаю и вижу из окна не весну, а родину на марше.Как в "вечном лике" Победы, который когда-нибудь изваяет скульптор, "мы узнаем Зоины черты", так и в образ "родины на марше", встающий из стихов и поэм Алигер, входит нечто от тех, кто, подобно ей самой, "с пулей в сердце" продолжал жить и работать - буднично, но, в сущности, героически:Управляясь с хитрыми станками, в складке губ достойно скрыв печаль, женщина домашними руками вынимает новую деталь. Бережно закутанные танки едут на работу под Москву. ("Зоя". Курсив мой.- А. Т.)В этих скупых строках ощущается и гордость героини своими соотечественниками, и тяжесть, тоже "достойно скрытая", того тылового "быта", когда сугубо "домашние" руки делают оружие, бережно кутают его и снаряжают "на работу" - в бой.В книге "Василий Теркин" Твардовский высказывал предположение, что в будущем кто-то "куда как пуще" напишет о победе над фашизмом, но тут же ревниво прибавлял:
Но о чем-нибудь, наверно, Он не скажет за меня. Пусть не мне еще с задачей Было сладить. Не беда. В чем-то я его богаче,- Я ступал в тот след горячий. Я там был. Я жил тогда.Мысль эта и позже не переставала волновать многих, кто "ступал в тот след горячий".А наши судьбы, помыслы и слава, мечты, надежды, радость и беда - сейчас еще расплавленная лава, текущая в грядущие года,-писала Алигер в 1947 году и, тоже отдав должное будущим "томам бессмертным", заканчивала стихотворение уверенными словами:Но рядом с ними будет жить веками тот первый мастер, что в избытке сил живую лаву голыми руками брал, обжигаясь, и лепил. ("А наши судьбы, помыслы и слава...")Творческая судьба самой поэтессы богата такими "ожогами". И хотя они далеко не всегда приносили ей бесспорный успех, даже в "не урожайные" для поэзии годы стихи Алигер обладали для читателей особой притягательной силой, потому что она и впрямь всегда смело, хотя порой и наивно, подступала к животрепещущим проблемам современности.Уже в стихах поэтессы первых послевоенных лет привлекала атмосфера нравственной чистоты, искренности, взыскательности к себе. В этом смысле достаточно знаменательны строки стихотворения "На ближних подступах":
Пересмотри же кладь своей души... . . . . . . . . . . . . . . . . . сам разберись, подумай и реши, что брать с собой, что бросить по дороге.Сборник "Из записной книжки" (1957), куда вошли стихи десятилетия 1946-1956, во многом стал первым итогом этого "пересмотра". Среди вошедших сюда стихов были такие публицистически заостренные, как "Письмо к одному знакомому" с их горестным укором:Шарахаясь от лжи и клеветы, на битву с ними не выходишь ты удобствам и спокойствию в угоду, во имя малых благ мирясь со злом. А ты ходил когда-то напролом и победил, пройдя огонь и воду.Была в этой книге и "Деревня Кукой" - напоминание о горьком и неизгладимом следе, который оставила война в миллионах человеческих судеб, в жизни народа:...одна у нас доля с тобой, друг мой, сильный и мудрый, деревня Кукой. Мы свое испытанье достойно снесли, но ребята у нас без отцов подросли. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ...всё горят обожженные наши сердца.С новой силой проявился в эту пору творчества Алигер ее давний интерес к "единому процессу жизни человеческой души и нашего общества", к их сложной капиллярной связи.Не случайно рядом с "Письмом к одному знакомому" стоит ряд стихотворений, где речь идет "только" или главным образом о любви ("Высота", "Живая любовь", "Из записной книжки"), но где в судьбе этого чувства есть некое постоянное соответствие с гражданской патетикой "Письма...":
Как человек хороший и большой, что здорово работал, храбро дрался, столкнувшись с чистой, щедрою душой, в той щедрости живой не разобрался. ("Из записной книжки")Для меня бесспорно то, что повесть о трудной любви, рассказанная во многих стихах Алигер, находится в своеобразной, многократно опосредованной связи и с "подземным ростом души" (выражение Блока) самого автора, и (говорю это не без опасения излишне "логизировать" содержание лирики поэтессы) с "ростом души" всего общества.Сила и щедрость чувства, чуждого, однако, слепоты, идеализации предмета своей любви, требовательность к нему и к себе самой, мужественные и нелегкие для любящего прозрения, стремление самозабвенно помочь тому, кого (или что) любишь,- это, пожалуй, уже не только характеристика владеющего лирической героиней личного чувства, но и героини как личности, неотъемлемо принадлежащей определенной общественной поре с напряженностью и страстностью ее духовных исканий.
Сколько ни стараюсь, не умею, жизнь моя, делить тебя межой: мол, досюда ты была моею, а отсюда делалась чужой,-говорится в стихотворении "Разговор в дороге" (1956), носящем характер явной авторской декларации.И сам спор с неким дорожным попутчиком, укоряющим поэтессу, что она "не знает жизни", и даже обстановка этого разговора несколько напоминают главы аналогичного содержания из книги Твардовского "За далью - даль". И дело тут но в каком-либо подражании, а в насущности для литературы тех лет подобных размышлений о роли художника, размышлений, расширявших и обогащавших наши представления о многообразии связей искусства с жизнью:
...никогда я жизнь не изучала, просто я дышала и жила... . . . . . . . . . . . . . . . Разве обошла меня сторонкой хоть одна народная беда? Разве той штабною похоронкой нас не породнило навсегда? ("Разговор в дороге")И в самом деле, можно ли отделить "изучение жизни" от непрерывного, заинтересованного и страстного участия в ней, когда каждое новое стихотворение -Занимается, загорается, разгорается пуще во мне, и кого-то согреть старается, и кого-то спалить старается на высоком своем огне. ("Доктора говорят - горение!..")Раздумывая о творчестве своего современника и друга, чилийского писателя Пабло Неруды, Алигер писала:...для того, чтобы стать поэтом, надо стоять постоянно перед лицом океана... ("Для того, чтобы стать поэтом...")Речь здесь, конечно, не только о громаде Тихого океана, на берегу которого выстроен дом Неруды, а о жизни вообще, о ее просторе и глубинах, бурях и вечном, неостановимом движении. И поэтесса стремится совладать с этой "лавой", запечатлеть в стихах эту "смутную музыку" человеческого бытия, которая своим величием под стать шекспировским драмам:Но я не отрекаюсь нипочем от тех нагромождений за плечом, от нашего пути,- он был, он прожит,- от тьмы и света, от добра и зла. То жизнь моя была. Я в ней росла. ("Тридцать лет назад")"Людям надо помогать любить друг друга",- пишет Алигер в своей книге "Возвращение в Чили" по поводу одной частной судьбы. Мне кажется, что эти слова справедливы и в более широком смысле - для людей разных стран и континентов.Жизнь каждого народа сложна, самобытна и, чтобы по-настоящему узнать друг друга, нужно не только и, может быть, даже не столько перелетать или переплывать океаны, сколько преодолеть и языковые барьеры, и глубокие различия в психологии, темпераменте, традиционных воззрениях.
Маргарита Алигер помогает нам в этом и в качестве переводчика, и в качестве автора стихов и очерков об увиденном в своих зарубежных путешествиях.
Дочь страны, перенесшей неисчислимые испытания, она очень чутка и к "чужим" горестям и заботам. Так, попав в Японию, Алигер угадывает за внешним спокойствием, вежливостью, подчеркнутым довольством самолюбиво упрятанную за семь замков из-за боязни ранящей жалости боль нации - "О, Хиросима!".
Одно из самых лучших стихотворений зарубежных циклов Алигер - "Мистраль" - поначалу полно нетерпеливого желания проникнуть в сердце другого народа, "заглянуть в людей, как в бездны", и простодушной досады, что двери в этот заветный Сезам не открываются сразу, от первого стука, и путешественнику приходится довольствоваться простым созерцанием будней:
И всё? А славные слова? Французов древнее богатство? Народ... Гражданские права... Свобода, Равенство и Братство?Но Маргарита Алигер и тут умеет пристально вглядеться в обескураживающий поначалу своей будничностью быт "крошечных городков", мимо которых проносится экспресс "Мистраль":Их две войны, как две волны, захлестывали с головою. Но вот, не ведая вины, вновь оживает все живое. И люди едут отдохнуть, привычкам уступая старым. Позволь же им, пускаясь в путь, великих слов не тратить даром.Здесь и проникновенное понимание чужого горя: городки "помнят имена детей, убитых дважды под Верденом". И не только уважение к иному складу жизни, но и доверчиво обращенные к великому народу "большие ожидания", если вспомнить название диккенсовского романа, очень любимого поэтессой: "Они еще когда-нибудь, поверь, займутся новым жаром",- говорит она напоследок о "славных словах".Огромным интересом к жизни другого народа, увлеченностью увиденным и понятым, разными людьми, с которыми столкнула судьба и в которых, по мнению Алигер, сконцентрировались характерные национальные черты, вызвано и появление крупного прозаического произведения писательницы - книги "Возвращение в Чили".
Величайший реалист - жизнь, история сурово позаботились о том, чтобы судьба далекого Чили органически вписалась в творческую биографию Алигер.
"Неужели я никогда больше не увижу Чили?" - восклицала она в финале очерка о первой своей поездке в эту страну. И, снова побывав там, завершала свою книгу, вышедшую в 1966 году, сходным образом: "И еще, наверно, не раз в жизни буду я, порой с грустью, порой с улыбкой, спрашивать себя: неужели я никогда больше не увижу Чили? Но исподтишка в глубине души надеяться: кто знает, авось еще и увижу!"
Теперь, после фашистского переворота, который совершился на много претерпевшей чилийской земле осенью 1973 года, на эти слова ложится трагический отсвет. Теперь, если процитировать раннюю поэму Алигер, там
...вместо неба на людей глядит подошва сапога, мерцая шляпками гвоздей. ("Зима этого года")Смерть Пабло Неруды, тревога за судьбу других своих чилийских друзей и знакомых, с такой любовью запечатленных в книге Алигер,- новая боль, новая "пуля в сердце", с которой надо жить, веря, что "это не точка, не приговор, не конец", а "еще одно сражение - может быть, долгое и страшное - на трудном пути в будущее", что великие идеи, благородство и правда, которые там сегодня, как некогда в фашистской Германии, "соседи по нарам", "еще когда-нибудь... займутся новым жаром".Нет ничего удивительного в том, что в книге о Чили много "литературных портретов", выполненных автором с особой любовью; среди них портреты Пракседес Урутиа, Рубена Асокара, Франсиско Колоане и, конечно, Пабло Неруды.
Это тот прозаический жанр, к которому Алигер все чаще и успешнее обращается в последнее время. Большая и наполненная жизнь, богатая впечатлениями, встречами, раздумьями, присущая ей как поэту пристальность и зоркость взгляда,- всем этим определяется бесспорная удача мемуарных очерков Алигер. Вспоминая о Маяковском, Маршаке, Чуковском, Светлове и других своих современниках, учителях и товарищах, она не только запечатлевает примечательные черты их личности и бытия, но нередко дает точные и запоминающиеся характеристики изображаемой эпохи. Думается, что для писательницы настала именно та пора творческой зрелости, когда, не изменяя стихам, "садится за прозу поэт".
Много лет назад Маргарита Алигер написала стихотворение "Человеку в пути":
Я хочу быть твоею милой. Я хочу быть твоею силой, свежим ветром, насущным хлебом, над тобою летящим небом. Если ты собьешься с дороги, брошусь тропкой тебе под ноги,- без оглядки иди по ней. Если ты устанешь от жажды, я ручьем обернусь однажды,- подойди, наклонись, испей.Перечитывая эти строки сейчас, я думаю, что они звучат как обращение поэзии, литературы к читателю - "человеку в пути" - и что в творческой судьбе самой Маргариты Алигер эта мечта не раз оборачивалась и будет оборачиваться явью.[1] А. К. Т а р а с е н к о в. Статьи о литературе в двух томах, т. I, М., Гослитиздат, 1958, с. 285, 286.
