Не видно кириллицу?
См. также
М.Дудин
страница автора
ОБРАТНО К СТИХИИ
Останется любовь...
Обычно Михаил Дудин мучительно ищет название для очередной книги стихов. А заглавие этой - "Книга лирики" - пришло, кажется, само по себе, без видимых усилий. Простое и емкое, оно оправдано и подтверждено почти полувековым служением автора поэзии; служением рыцарским, высоким. "...И если есть на свете бог, так это ты - Поэзия",- признается Михаил Дудин.Иной поэт долгие годы пишет превосходные лирические стихи, но цельную книгу из них составить трудно - не хватает силы сцепления, которую дает стихам прежде всего яркая, значительная судьба, проявившаяся в них. Речь идет не о сборнике или собрании стихов, а о том, что издавна зовется Книгой, где есть и сюжет, и конфликт, и человеческий характер - личность, в чьем поле притяжения многие люди и многие события эпохи.
Что-что, а специально придумывать, драматизировать и расцвечивать свою биографию Дудину никогда не приходилось. Жизнь его спелась - в радости и в горе, в тоске и надежде, в счастливых озарениях и невосполнимых потерях. Спелась не потому, что складывалась удачливо, гладко, а потому, что нашла свою мелодию в музыке времени. Мелодия бывала камерной, наивной - "я жил, и я не без греха, и нечего таить - давал в том месте петуха, где нужно слезы лить", но, в унисон событиям века, она приобрела силу и красоту звучания. И постоянно ее пронизывала, высветляла неистребимая вера в добро, человечность.
Иначе, наверное, быть не могло на той земле, с которой поэт кровно связан, откуда начинается родник его песни. "У нас дома",- говорит Дудин о деревушке Клевнево, затерявшейся в лесах под Ивановом,- и голос его теплеет. Слова колыбельной, что пела, укачивая младшую сестренку, мать Елена Васильевна:
Все в мире перемелется, Останется любовь,-запали глубоко в сознание, стали рефреном одноименной поэмы. Их вообще можно было бы поставить одним из эпиграфов к творчеству Дудина. С годами все многозначнее раскрывалась в его поэзии и любовь к родине - Советской Отчизне, и любовь к природе, к женщине, к другу, ко всем людям доброй воли. Любовь проходила разные испытания и помогала выстоять, снимая с души отчаяние и ожесточение.На фотографии нынешнего Клевнева, с сосной среди заснеженного поля на переднем плане, Дудин однажды написал: "Может быть, и она знает о том, как я похож на нее". Покоробленная временем, но еще крепкая, гордая, прямая, сосна детства, воспетая в стихах, упрямо тянется к свету. Человек в лирике Дудина той же породы. Он знает: настоящая радость достается дорогой ценой - кровью, великим трудом, опытом "синяков и шишек", о котором Дудин часто напоминает молодым.
Годы не убавляют, а множат творческие силы поэта. Читатель "Книги лирики" может в этом убедиться. Четыре раздела - четыре времени жизни поэта, четыре возраста его лирики. Самый ранний, ученический, остался за пределами книги. Из первого сборника стихов "Ливень", вышедшего в 1940 году в Иванове, Дудин обычно ничего не перепечатывает. Среди стихотворений 30-х годов, наверное неслучайно, он выделяет лишь "Листопад": образ "щедрого растратчика" листопада будет возвращаться в дудинскую лирику, но уже иным, не просто пейзажным, образ наполнится серьезным смыслом, поможет выразить идею поэтической свободы как постоянной душевной траты, бескорыстной отдачи ("...как листья клен по осени, себя идущим дальше раздаю построчно").
Точкой отсчета своего поэтического пути Дудин по праву считает тетрадь стихотворений "Жесткий снег", написанную зимой 1939-1940 года. Эти стихи выбрал из потока редакционной почты и опубликовал в первых номерах "Звезды" за 1941 год Н. С. Тихонов: еще несовершенные поэтически, но обожженные огнем тяжелых боев на Карельском перешейке, они привлекали подлинностью. Время показало, что Н. С. Тихонов не ошибся в выборе. А для Дудина было особенно радостно, что его крестным отцом в литературе стал поэт наиболее любимый с отрочества, с первого жадного приобщения к большой советской поэзии эпохи Революции и Гражданской войны. Теперь автор "Орды" и "Браги" как бы передавал по эстафете молодому собрату тему солдатского мужества и героизма.
В "Книгу лирики" включено лишь несколько стихотворений 1939-1940 годов, предваряющих поэзию Дудина дней Великой Отечественной войны, обороны Ханко, обороны Ленинграда, блокады - поры, оставившей неизгладимый след в судьбе поэта, определившей на многие годы вперед проблематику, настроенность, тон его лирики. Первый раздел книги называется "Переправа" - по имени сборника стихотворений, который вышел в год Победы. До того были "Военная Нева", "Фляга", "Дорога гвардии" и еще - неожиданные, изданные в 1943 году в Москве "Стихи", которые собрал по центральным газетам и по фронтовой печати другой крестный отец Дудина и многих поэтов того же поколения П. Г. Антокольский, видевший в молодых талантливых людях друзей своего погибшего сына.
Дудин пришел в поэзию как романтик. Поразителен романтический пафос стихотворений, где столько смертей, где "грязь, и бред, и вши в траншеях". Услышать над умирающим товарищем томительное пение соловьев, которое заполняет не только лес, но, кажется, все мироздание, ощутить всем существом прекрасное цветение земли, изувеченной бомбами и снарядами, вдохнуть сквозь гарь запахи ландыша, мяты, сирени - могла молодая, очень чистая душа. Война ее не огрубляла, не старила. "Камень", "Мать" и особенно "Соловьи" - лирика юношеская по воодушевлению, жизнелюбию. Поэт чувствует красоту мира, верит в возрождение родной земли из пепла - за всех, кого уже нет, кому закрывал глаза и, стиснув зубы, воевал дальше, продолжая думать о том, "какая нива встанет на местах, где вся земля в могилах и крестах".
На войне окрепло в Дудине чувство поколения. Сергей Орлов и Георгий Суворов, Сергей Наровчатов и Михаил Луконин, Александр Межиров и Марк Максимов - вот его шеренга навсегда. Им - посвящения, а теперь, все чаще, реквиемы. На вечном смотре у их судеб - проверка собственной. Фронтовому братству поэтов и художников, среди которых Б. И. Пророков, земляк и тоже гангутец, посвящены многие страницы прозы - воспоминаний, эссе, составивших книгу "Поле притяжения". Из предисловий к книгам друзей Дудин особенно дорожит первым - к "Слову солдата" Георгия Суворова, вышедшему в 1944 году после гибели поэта.
"Мих. Дудин написал к книге хорошее вступление - печальное и светлое одновременно. Свою книгу он тоже прислал мне. Это уже 6-й или 7-й дудинский сборник. Хороший сборник. Талантлив он, черт, до удивления",- писал с фронта матери Сергей Наровчатов. Только сейчас догнала Дудина эта искренняя похвала.
В лирике Дудина запечатлелась жестокость войны. Но поэт не ошибся, сказав о стихах в 1943 году ("Сентябрь") - "мое спасенье". Стихи давали выход самым гуманным чувствам, не уничтоженным войной. В них жила ничем не защищенная тоска о любви, нерастраченная нежность. Излучающей свет, целящей душевные раны вошла любовь в поэзию Дудина на войне и сохранилась такой на долгие годы, хотя время, как убедимся, обогатило, драматизировало звучание этой темы.
В стихах военных лет обозначились и другие черты лирики Дудина. Взгляд поэта устремлялся на широкий земной простор. Из щели траншеи открывались "обугленные площади земли", но в поле зрения была и маленькая птица, что "весело уселась на лафет". Простор У Дудина не отвлеченно романтический, он озвучен живыми голосами, населен милыми сердцу подробностями; это останется и в зрелой лирике вплоть до известного "Заклинания с полюса", где среди великих ценностей Земли, которые поэт призывает беречь,- "женщина, бегущая к детсаду", "ласточка, мелькающая в жите". Истоки всеохватного видения жизни у Дудина - в лирике дней войны, хотя там эта всеохватность носила еще не осознанный и чисто эмоциональный характер.
Психологическая переправа от войны к миру давалась душе поэта не так-то легко. Нужно было заново учиться жить, заново осваивать самые простые истины. Не отсюда ли в "Стихах, написанных 9 мая 1945 года", строки: "...Пожар затих! Однако всего страшней на свете тишина..." Это же чувство владело и Твардовским, когда, завершая поэму "Василий Теркин", он писал об "оглушенности" тишиной, о смущении певца, "привыкшего петь на войне".
Происходил процесс вживания в мирную действительность. Просто переключиться на другие темы было невозможно. Стихотворение "А. Блоку", написанное вскоре после войны, Дудин заканчивал словами: "...ты поймешь, как пахнет кровью родник поэзии самой". Прозрачность, свежесть, чистота родника и... запах крови - понятия, казалось бы, взаимоисключающие. Но это была трагически вынужденная метафора. Так же и сравнения грозы с артподготовкой, заката - с пожаром, серой волны туч - с пехотой. В середине 50-х годов поэт скажет: "Я от сравнений этих сам бы освободился, если б мог". Он сможет освободиться от прямых, слишком буквальных аналогий реалий мирной жизни, природы со стихией войны. Изменится образный строй стихов - останется Память, строгая, горькая, бессрочная, иногда совсем молчаливая. Память - почва и нравственное основание новых замыслов. Память - отправной рубеж для новых дорог поэта.
Видения блокадных зим долго преследовали Дудина. В поэме "Вчера была война" они сплелись в трагической фантасмагории бреда, яви, сна. Позже поэтическая память сделала отбор, локализовалась в картинах, которые с особенной пронзительностью и обнаженностью запечатлели античеловеческую сущность войны: Дудин написал "Песню незнакомой девочке", послал вдогонку уплывающей по Неве льдине слова клятвы никогда не забывать о том, что было. Когда с наступлением зимы прилетает на Воронью гору снегириная стая, поэту кажется, что капли крови проступают на голубом снегу,- ведь там осталось лежать столько товарищей.
Спустя десятилетия Дудина нашла "Забытая тетрадь" его военной лирики. Обычно располагая стихи в хронологической последовательности, поэт сделал для "Забытой тетради" исключение, сделал, как мы можем убедиться, намеренно. Напоминающие о военной молодости, пропахшие пороховым дымом, только что из боев, из пожарищ, с "осколками" неуклюжих, неправленых строк (не до правки было тогда !), давние стихи в разделе поэтических раздумий о современном мире "Дерево для аиста" обозначили почву, в которую уходит корнями мирное дерево. Его молодая листва шепчет об утратах.
Так - тоже - осуществляется в лирике Дудина связь времен, о которой он не устает повторять в своих публицистических выступлениях, говоря, что забвение катастрофично, что без прошлого нет будущего.
Дудин часто дополняет, развивает сказанное стихами - в прозе, в публицистических статьях. Вообще же, он - лирик в прямом, изначальном значении слова. Если памятная всем нам "Книга лирики" Твардовского выявила, обособила от его поэм еще одну область, в которой поэт замечательно и много работал, то для Дудина именно "Книга лирики" - его Главная книга, где и поэмы - части, звенья лирического монолога. Грань между стихотворением и поэмой у Дудина подвижна. Это разные лирические формы: малая и большая, которыми поэт пользуется, одной или другой, в зависимости от повода.
Чем дальше, тем труднее находить в его поэзии "лирического героя", некую отдельную от автора фигуру, "обобщенный образ" и т. п. Дудин убежден: ничем и никем нельзя заменить - в стихах - личный опыт пережитого. Запальчиво полемично стихотворение "У меня не смертельная рана!.." (в цикле "Актриса"). Мальчик - на экране - "бесподобно играет" чужую судьбу (судьбу поэта), ничего подобного не испытав сам. Вот как, выходит, можно вжиться в роль! И все-таки роль остается ролью, игра - игрой, пусть "бесподобной". Стихотворение кончается на высокой, отчаянной ноте:
Не играй меня, мальчик, не надо! Я и сам доиграю себя.Доиграю, какой бы это ни стоило боли и, главное, не по написанному сценарию, а по "сценарию" самой жизни, которая прекрасна непредугаданностью, неожиданностью своего развития.Что значило для Дудина-поэта войти в мирную жизнь? С нескрываемым восторгом - "Как мир хорош! И как я счастлив сам!" - он отдал щедрую дань лирическому созерцанию, и наслаждению красотой природы, женщины, и упоению тишиной, которая наконец-то перестала страшить. В этом можно убедиться, перечитывая стихи счастливого по творческой отдаче "Вологодского лета", да и многие еще, написанные в пору "Дерева для аиста", "Полыни". И все-таки доминантой лирики Дудина стала Тревога. Поэт выбрал ее, предпочел растворению в тишине и покое. Тревожная атмосфера стихов меньше всего определяется романтической традицией, больше и главным образом - временем, в которое поэт живет, которое остро чувствует. Тревога - чувство гражданское, свидетельствующее о причастности поэта современному миру. Потому Тревоге постоянно сопутствует Память. Они неразделимы.
"Я - Тревога и Солдат",- скажет Дудин в "Песне дальней дороге". Это его этапное произведение. Неслучайно так называется и целый большой раздел "Книги лирики". Дальняя дорога у Дудина и в этой поэме, и во многих стихотворениях - не только и не столько географическое понятие. Это состояние души, выражение бесконечного, беспокойного поиска истины. Сколько проделано дальних дорог - в жизни, а значит, и в лирике! Всякий раз поэт пускался в путь не туристом, не экскурсантом. Поездки, перелеты, пешие скитания по земле откладывались в творчестве минимумом примет "географии" и описаний экзотики далеких стран. Поэт добирался до очередной точки земли, до нового для него края, будь то Северный полюс, Курильская гряда, Армения, берег Красного моря или Атлантического океана, Португалия или Америка, чтобы там и оттуда пристальнее всмотреться в судьбу Земли, в ее сегодняшний день и в ее будущее. Политические и социальные проблемы стран, в которых поэт бывает, дают свой ракурс его раздумьям о противоречиях современного мира, противоречиях атомного века. Меняется "сцена" размышлений в стихах, но повсюду - на берегу Невы, в Сантьяго, Порто, Вашингтоне, в деревушке Клевнево у сосны детства, на зимовке полярников - неизменной остается тревога о человечестве, забота о мире на земле, о взаимопонимании людей.
"Песня дальней дороге" примечательна сама по себе. Она была написана через пять лет после того, как Твардовский завершил "За далью - даль". Между поэмами есть очевидная связь: их роднит мотив дальней дороги - пути поисков истины, образ безостановочного движения навстречу главной правде века. Там и здесь путешествие неслучайно осуществляется поездом. Транспорт не самый быстрый по нашим дням, зато - наземный, позволяющий быть в реальной близости ко всему, что нас окружает на земле прекрасного и безобразного. И вагон поезда, который мчится сквозь время и соединяет на временной своей территории пестрое множество людей,- как "молекула" земной жизни с ежедневными насущными заботами и высокими страстями, бытом и бытием.
Правда - главная станция назначения. И поэтому поезд у Дудина "бесконечно длинный", "вечный", а поэт в нем - "бесплацкартный пассажир", ему не положено нумерованного места, он должен быть с каждым в отдельности и со всеми рядом. Дудин не повторяет Твардовского, у него своя задача - совершить путешествие по земле сразу в двух измерениях. Есть поезд, следующий по расписанию, заданным маршрутом. И есть человеческое, поэтическое сознание, намного обгоняющее предельные скорости нынешних поездов. Есть вагонный быт со своими уютными, забавными и чуточку грустными сторонами, чем-то похожий во все времена. И есть огромный мир за пределами вагона, не умещающийся в раму вагонного окна, мир клокочущий, с его противоречиями, войнами, освободительной борьбой народов, вечно обновляющийся мир. Есть Дудин - бытописатель, обладающий точным, острым глазом, добрым юмором в обрисовке людей. И есть он же - поэт-политик, поэт-философ, размышляющий о мире и войне, о судьбе Земли, о значении Советской родины для всего земного шара.
Подобно тому как поезд набирает скорость в пути,- так набирает дыхание поэма. С подкупающей простотой и естественностью интонации автор выразил разные чувства, владеющие человеком при встрече с событиями эпохи. Они дают поводы для ликования и гнева, горькой иронии и надежды, презрения и печали. События как бы проносятся за окнами "вечного" поезда, напоминая о величии века, величии искусства, труда человеческих рук и о позоре фашизма ("...Одинаково застенки пахнут Гитлером везде"). Кажется, поэма написана в импровизационной манере, но в калейдоскопе лиц, фактов, происшествий, свободном перемещении из настоящего в прошлое и обратно, из страны в страну, с материка на материк проявляется своя логика, последовательность, связь. Поезд мчится мимо городов, чудес света. Но миновать горе человеческое "бесплацкартный пассажир" поезда, поэт, не может ("Мертвый пламень Хиросимы опалил мои глаза... Бомбы рвутся, а осколки разлетаются во мне"). Болью и тревогой за будущее Земли людей пронизаны все впечатления, мимолетные заметы и многолетние думы - это лейтмотив поэмы и смысл дальней дороги.
...Есть округлая Земля. Есть тоска о смертном часе И для всех один рассвет. Есть Земля. И нет в запасе У Земли других планет.Как было бы важно, чтобы каждый человек - ближней ли, дальней ли дорогой - сам пришел к сознанию единственности Земли, такой огромной - и такой крошечной, если посмотреть на нее из глубин вселенной. С этой заботой написана поэма. Поезд уходит в рассветную, утреннюю даль. Но солнце только ярче высвечивает трудность вопросов, которые надо решать современному человечеству, решать и поэту.Взлет лирики Дудина в 60-е годы связан и с другими произведениями, которые он тоже назвал песнями: вечному оптимизму, Вороньей горе, моим комиссарам, Лебяжьей канавке, корням, незнакомой девочке и т. д. Дудинское слово складно и певуче, поэтическая речь полногласна. Но песня в его творчестве - не жанровое обозначение. Ни ритмически, ни каким образом еще она не рассчитана на то, чтобы быть положенной на музыку, быть пропетой. Песня - выражение особого доверия и откровенности. Песня - обращение, посвящение, вызванное к жизни адресатом, достойным величания, памяти, признательности. Им может быть живое существо и... понятие, для поэта, впрочем, вполне одушевленное, как вечный оптимизм или дальняя дорога - символы его веры и содержание его судьбы.
Крылья песни поднимали поэта к большим темам, большим обобщениям. То, что было на его веку, на веку страны, народа,- открывалось в перспективе истории. И, подчиняясь дерзости замысла, подчиняясь новой затее (любимое слово поэта), стих становился многозвучнее, его выразительные возможности раскрывались богаче.
Песни Дудина различны по замыслу, отсюда их стилистическая, интонационная непохожесть. Впечатлениям дальней дороги соответствует стихия живой разговорной речи, где место и острому, хлесткому словцу, и шутке, и лирике, и торжественности. "Песня Вороньей горе" иного рода. Это реквием, в котором слышны голоса тех, кто навсегда остался там, на ближних подступах к Ленинграду, и кто выжил, чтобы нести солдатскую службу в современном мире и за погибших тоже. Вот сливаются их голоса:
Мы - редкая роща На круче, Шумевшая лесом вчера. Хлестал нас огонь артобстрела, И танки утюжили нас, И роща моя Поредела. Но роща моя Не сдалась."Песня моим комиссарам" собранностью, лаконизмом лирико-драматического повествования, возвышенностью поэтической речи под стать характерам, судьбам рыцарей Революции, первых ее комиссаров, которые олицетворяют молодость страны, чистоту и бескорыстие великих начинаний. "Революции судьи и франты, присягнувшие делать добро... Комиссары мои, как пророки, навсегда остаются со мной". От них запасается поэт волей и стойкостью, романтической мечтой и гражданским мужеством, необходимым и в мирные дни. "Может, мужество терпеньем называется теперь?" - размышляет поэт в "Песне дальней дороге".Поэтической самобытности Дудина не противоречит то обстоятельство, что с годами он все больше думает о контексте поэзии своего столетия, в котором существует сам, все острее чувствует этот контекст. Время с новой силой воскрешает образы, уроки жизни и борьбы Владимира Маяковского, Пабло Неруды, Федерико Гарсиа Лорки. Но особенно близки и дороги поэту те, с кем долго был на этой земле совсем рядом, работал на общей поэтической ниве, с кем считался, сверял свои шаги: Николай Тихонов, Павел Антокольский, Михаил Светлов, Александр Твардовский, Леонид Мартынов, Ярослав Смеляков, Ольга Берггольц. В лирике Дудина живет благодарность им за то, что они были, и неутолимая печаль, связанная с их уходом: "...Где найти мне это слово, чтоб в стене открыло дверь? Я спросил бы у Светлова, да Светлова нет теперь".
По мере того как уходят поэты старшего поколения, как редеет "шумевшая лесом вчера" роща военного поэтического поколения,- все большая ноша ложится на плечи поэта-солдата - так продолжает называть себя Дудин и теперь. Оставаться солдатом - значит и в мирные дни идти дорогами событий, не хоронясь опасности,- как на войне. Это - способность принять на плечи стиха самое трудное в своей эпохе. Это - желание и умение быть в поэзии не на искусственно созданных островках, а в гуще жизни.
Путь Дудина в поэзии отмечен растущей ответственностью перед будущим и растущей требовательностью к себе. От цикла к циклу, от одного круга раздумий к другому Дудин идет не повторяясь. В лирических миниатюрах "Дерева для аиста" нет перепевов прежнего, есть продолжение давно начатого и волновавшего - на новом этапе душевной жизни, когда обретается зоркость, и ясность, и то состояние внутренней свободы, при котором "судьба снимает руки с вёсел и переходит на полет". Полет воображения по-прежнему окрыляет поэзию, находит себя в приподнятости интонации, стремительности ритмов, целеустремленном напоре стиха, преодолевающего инерцию мысли и чувства. В образном рисунке Дудина часто присутствует полет ветра, птицы, листьев, наконец - это уже в "Полыни",- удивительного поезда, мчащегося по железной дороге судьбы "от станции Тревога до станции Печаль". Своеобразная эмблема лирики Дудина - летящий конь: крылатый сказочный Пегас, которого поэт любит рисовать и пером, и цветными фломастерами, он же просто "Рыжий конь на скошенном лугу" (так называется стихотворение), напоминающий о деревенском детстве,- добрый символ жизни, мира и свободного вдохновения.
Натура, характер Дудина узнаваемы в лирике. Речь не о подробностях биографии, не об автопортретах,- о чертах личности, из которых прежде всего хочется выделить дар общения, особенно драгоценный в наше время. В "Дереве для аиста", "Полыни" много дружеских посланий. Иногда это подарки к праздникам, юбилеям. Чаще - письма по будним дням, рожденные небудничными заботами и тревогами поэта. Когда-то Дудин слишком щедро раздавал посвящения. С годами стал избирательнее. Что поделаешь - "уходят друзья из друзей". Остаются только настоящие. Накрепко связанные не застольем, не соседством, а единомыслием. Только оно и может стать доброй, верной почвой духовного общения. Адресаты стихов повторяются. Не однажды обращался Дудин к Кайсыну Кулиеву и Давиду Кугультинову, Семену Степановичу Гейченко и Владимиру Жукову, давнему, еще с ивановской поры другу. Сколько радостных открытий и горьких сомнений, догадок, откровений сделано, высказано на "волнах" взаимопонимания и полного доверия. Названный по имени адресат стихотворения не даст ни слукавить, ни сфальшивить, ни струсить перед правдой, какой бы трудной она ни была.
В душе твоей эта боль жива И не уходит по дозам. И пахнут кровью твои слова, Прихваченные морозом,-это из послания Давиду Кугультинову.Мы послужили веку Судьбой своей. Теперь Пора читать Сенеку, Тупея от потерь,-а это из "Надписи на книге Сенеки "Письма к Луцилию", подаренной Владимиру Жукову.В каждом обращении - своя интонация, внутренне согласованная с темпераментом, человеческим складом друга-адресата. В дружеских посланиях находят конкретное, как бы лично "прикрепленное" выражение сокровенные идеи творчества Дудина. Одна из главных - идея родства, братства людей земли, народов, языков. Слово сочувствия, привета - как мост, перекинутый над бездной молчания, отчуждения. Само послание у Дудина - малый прообраз этого братства, для утверждения которого поэт много работает и как переводчик. В переводах (как в дружбе) Дудин не разбрасывается. Выбрав объект, соизмерив силы душевные и творческие, старается раскрыть разные грани поэта, представить его с достаточной полнотой.
Однажды Мустай Карим, тоже друг и брат по песне и солдатской судьбе, заметил, что Дудин "один из тех немногих людей, у которых восхищение идет не ввысь, а вглубь", и еще: "...если он говорит, значит, любит. О тех, кто ему неприятен, он молчит".
Восхищение прекрасным, чистым, высоким, что есть в жизни, в людях, в искусстве, в природе, по-прежнему озаряет лирику Дудина. Но главное, что ее питает,- боль, сочувствие, сострадание. Отсюда и образ музы, какой нарисовал ее поэт в 70-е годы:
Пред тем как уподобиться струне, Поэзия под струями косыми В осенний день ходила по стерне Людского счастья ножками босыми. И вот, у жизни откупая роль, Своей судьбы растратчица скупая Заводит речь, на собственную боль Стопою окровавленной ступая.В "Полыни" талант поэта выявился крупнее, трагичнее. Лирика Дудина не стала ни аскетической, ни излишне суровой. Просто "радость вдохновенья и работы" получила у него сейчас четкую перспективу, а творчество, в котором лирика - одно из звеньев, как и публицистика, проза, переводы,- обрело некий общий, высший смысл. Дудин осознал как свое, личное - святое право и обязанность поэта держать "целый мир в охвате". Так он писал в 1947 году в стихотворении "Над могилой А. С. Пушкина", а через несколько лет в "Письме Кайсыну" говорил об этом, применяясь уже не к судьбам гениев прошлого, а к творческой жизни своей и своего друга. Современным поэтам надо мыслить так,Чтоб мы воочию смогли Иные видеть дали, Как сыновья одной земли, Одной земной печали. Чтоб наше слово мир, как цель, Держало на примете...И вот в "поле притяжения" поэта - огромный современный мир с его тревогами, радостями, страстями. Дудинские стихи последних лет, как правило, коротки, а "зона" раздумий - безгранична. Чтобы наполнить ее поэтическим смыслом, нужно с особенной тщательностью взвесить каждое слово, проверить его емкость. В лирике Дудина сейчас очень выразительны гиперболы. Они помогают зачерпнуть тревогу мира, передать состояние причастности этой тревоге:Стремительно, на всех наречьях споря, Со всей земли, на радиоволне Все птицы человеческого горя В полночный час слетаются ко мне. И к прошлому, и к будущему жалость Томит мой дух и требует помочь. И незаметно вырастает малость В глобальный крах,- и раздвигает ночь.В жизненном обиходе, в дружеском общении мягкий, деликатный человек, чуждающийся категоричности и в других не любящий категоричности оценок, поэт и публицист Дудин не может не перейти сейчас на жестковатый язык альтернатив, из которых, вероятно, одна из главных сегодня "быть или не быть?" Стихи "Из дневника Гамлета" - несколько монологов на темы, жгуче волнующие современного человека: "Я - Человек, и я ищу родства с живой душой живого естества. С глаголом птиц, и с музыкой планет,- со всем, чему определенья нет... Уста мои в запекшейся крови пустыню мира молят о любви".Извечные проблемы, связанные с судьбой Земли, с бытием человека на ней, в лирике Дудина подчеркнуты и уточнены событиями нашего столетия, сквозь горнило которых поэт прошел. Поэтому самые трудные раздумья о памяти и забвении, верности и предательстве, самопожертвовании и эгоизме, об их столкновении, борьбе - в одном человеке и в атмосфере эпохи - проясняются, кристаллизуются у могилы неизвестного солдата, перед лицом поля жизни, достигают озарения в скорбную минуту молчания.
Всеобъемлющий взгляд поэта дает себя знать в пейзажах века, которые не вытесняют из лирики собственно пейзажей, но выделяются какой-то голой, лаконичной завершенностью: метко и горько сказано, что люди успели сделать из "царственной земли" "многоэтажные пустыни". Человеку нашего времени особенно желанна и дорога "наполненная жизнью тишина", ведь он, увы, так часто погружается в тишину другую - тишину вымершего пространства, пустой деревни, покинутой избы, брошенного поля,- и об этом с горечью, немногословно пишет в новых стихах Дудин. Наконец, не скрывая угрозы, которую несут "Каины XX века" (это выражение повторяется и в дудинской публицистике), говорит о "пустыне красной тишины". Предупредительной тревогой проникнут цикл "Впервые в Америке". Меньше всего поэт хочет усыплять бдительность народов, когда "война - проклятие земли стоит у двери".
Эпиграфом к одному из лирических циклов последних лет Дудин взял слова Тютчева "Всё во мне, и я во всем!.." Сознание "и я во всем" захватывает в "Полыни" - при всем тяготении поэта к глобальности - не только дальние, но и самые близкие, до боли знакомые и дорогие пределы. "Я" в дудинской лирике и публицистике - это сын Земли и русский человек, сын Земли и гражданин Советской Отчизны. Одно неотделимо от другого. В сыне Земли никогда не исчезает истинный патриот, в патриоте - интернационалист.
Родина, город, дом поэта - часть огромного мира, не теряющая, однако, своих конкретных очертаний, своей живой, трепетной сути. В символически обобщенном образе древа Жизни узнаются черты дерева детства - клевневской сосны, которая до сих пор дарит поэту сень и благословение. "Хранительница жизни - бегущая вода" начинает журчать и петь "хрустальным голоском" речки детства Молохты,- не иначе как о ней поэт пишет: "волной на вольной воле по камушкам играй. Пусть зреет жизни поле - благословенный край". А за строчками "...и дерево моей души поет в кругу осин и сосен" сам собою возникает пленительный пейзаж Михайловского, где в тиши пушкинских рощ, под гостеприимным кровом старинного друга С. С. Гейченко так хорошо думается, дышится, пишется летом, в июльской или августовской паузе между бесконечными делами, заботами, общественными обязанностями, оставшимися в Ленинграде, но, часто случается, настигающими поэта и здесь - письмами, телеграммами, телефонными звонками.
Только умение понять трагедию в разных обликах и проявлениях делает поэзию по-настоящему отзывчивой. Как пронзительны стихи о мужественном одиночестве "блокадных старух". Как жестка и сурова прямота мужского разговора бывших однополчан: "Противно пахнут пенсией и сединой года. Забудь, душа, претензии и просьбы навсегда. Ты отслужила Времени и вышла из огня - соскакивай со стремени, расседлывай коня..." Какой полынной горечью пронизаны раздумья об утрате человеком дороги к своему прошлому ("...Не ездим к родным пепелищам - нам некуда ехать уже").
Поэт вдвойне дорожит теперь знаками добра, мира, радости, утешения, всего великого и вечного, чем держится человеческая жизнь. Эти знаки в последних стихах очень просты и конкретны: лист подорожника, останавливающего кровь, маленькое солнце ромашки, скромный цветок иван-да-марья, ладони мать-и-мачехи, которые снятся ночами. В палитре красок поэта-лирика неистовая, интенсивная романтическая синь все чаще уступает место элегической мягкой голубизне - "тихо мои незабудки цветут на вечерней земле", "снова, на склоне к покою, моя голубеет душа".
Метафорический строй стихов в разделе "Полынь" идет от мироощущения, когда "с каждым днем дороже на склоне мир земной", когда из огненной купели судьбы во всей чистоте и подлинности являются слова Надежда, Вера и Любовь.
Да, и Любовь. Она остается с поэтом. Остается и в основном, первоначальном значении слова - как "чудесная тревога" (образ Тихонова), сердечная тревога. Сдержанность выражения, порой недосказанность признания не могут скрыть чувства светлого и печального, страсти всепоглощающей и удивительно чистой. Присутствие родной души, которая может все понять, смягчает стихи, озаряя их теплым, ласковым светом солнца и нежности:
Здравствуй, милая, здравствуй! Еще примириться не хочет С одиночеством дух, не насытились солнцем глаза. Мне в моем декабре еще снятся июльские ночи, Где раскатами грома гремит и играет гроза. Твой июль над рекою стоит, опершись о перила, Отраженный в реке, ничего от реки не тая. И река ему вечность на веки веков подарила. Здравствуй, милая, здравствуй! Да славится щедрость твоя...Лирика остается призванием Михаила Дудина. Она сообщает тон его прозе, очеркам, публицистическим выступлениям. Она выматывает душу сладкой болью. И будит рано по утрам. И зовет в дальние дороги. Оригинальную лирику Дудина обогащают встречи его, переводчика, с поэтами, пишущими на других языках народов СССР и народов мира, обновляют глубокие впечатления, оставляемые другими искусствами, к которым поэт особенно чуток и восприимчив: музыкой, живописью, графикой, скульптурой. Но главный источник поэзии - жизнь во всем ее многообразии, необратимости перемен и вечной, прекрасной ее сути:Вся боль и горе мира - Здесь, на моей груди. Утешь Надежду, лира! Грядущий день - гряди!..Перед дверью в завтра (так называется стихотворение) поэт еще отзывчивее к жизни. Это отзывчивость не на случай - на коренные вопросы человеческого бытия, и она обещает новые страницы, новые главы "Книги лирики".Источник: Михаил Дудин. Книга лирики. Лениград: Художественная литература, 1986.
Наталья Банк