Не видно кириллицу? См. также Ф.Тютчев страница автора ОБРАТНО К СТИХИИ

Федор Тютчев (Русские поэты, 1996)

"Без него нельзя жить",- сказал о Тютчеве Л. Н. Толстой. Помимо Толстого, в числе неравнодушных читателей и поклонников тютчевской лирики можно назвать имена, составляющие мировую славу русской культуры: Пушкина и Жуковского, Чаадаева и Тургенева, Некрасова и Достоевского, Менделеева и Блока, Горького. О Тютчеве с уважением отзывались выдающийся немецкий философ Шеллинг и гениальный немецкий поэт Генрих Гейне. Высоко ценили поэзию Тютчева Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Анна Ахматова.

Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября (5 декабря) 1803 года в селе Овстуг Брянского уезда Орловской губернии. Он принадлежал к старинному дворянскому роду (по преданию, Тютчевы вышли в Россию из Италии в XIV веке). Детство и юность его прошли в Москве. Тютчев получил отличное домашнее образование под руководством поэта и переводчика С. Е. Раича (1792-1855). В 1819-1821 годах Тютчев - студент словесного отделения Московского университета. По завершении университетского курса он поступает на службу в Иностранную коллегию, а в июне 1822 года выезжает в составе русской миссии в Мюнхен и более двадцати лет живет за границей.

Вернувшись в Россию в конце 1843 года, Тютчев некоторое время ведет светскую и придворную жизнь (он был камергером). Затем поступает цензором в Комитет цензуры иностранной, а в 1858 году становится его председателем. Умер Тютчев 15 (27) июля 1873 года в Царском Селе.

Казалось бы, внешне биография Федора Ивановича Тютчева никак не объясняет его гениальную лирику, ставшую одним из самых глубоких и пронзительных поэтических свидетельств эпохи. Но вспомним события, современником которых он был. Отечественная война 1812 года, национально-освободительная война за независимость Греции, восстание 14 декабря 1825 года, французская революция 1830-го, польское восстание 1831-го, европейские революции 1848-1849 годов, Крымская война 1853-1855 годов, реформа 19 февраля 1861-го и ожесточенные идейно-политические схватки вокруг крестьянского вопроса до и после нее, второе польское восстание 1863-го, Парижская коммуна 1871-го, усиление деятельности различных террористических организаций внутри России ("нечаевский процесс").

Одного этого перечисления достаточно, чтобы представить, в какую тревожную пору жил поэт.

Сын бурного времени, он не был бесстрастным свидетелем больших социальных потрясений и глубоких духовных сдвигов, рожденных историей. Он не только обладал умом феноменальной силы, отзывчивости и зоркости, всегда нацеленным на коренные вопросы бытия, умом, позволявшим поэту подмечать потрясающие для него и парадоксальные для современников закономерности в судьбах цивилизаций, народов, обществ, отдельных людей,- он еще обладал удивительным, редким (и тяжким) даром переживать историю в буквальном смысле слова как факт своей личной биографии:

        Блажен, кто посетил сей мир
        В его минуты роковые...

"Не было, быть может, человеческой организации, лучше устроенной, чем моя, для полнейшего восприятия известного рода ощущений",- писал шестидесятилетний поэт, имея в виду свою способность сопрягать, соотносить в едином миге различные временные пласты и выраставшее на этой основе умение предугадывать будущее. "Бывают минуты, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения, как заживо погребенный, который внезапно приходит в себя",- говорил он о себе десятью годами ранее.

Все это отразилось в поэзии Тютчева тревожными пророчествами, запечатленными в грандиозных образах, и тревожными интонациями:

        Когда пробьет последний час природы,
        Состав частей разрушится земных:
        Всё зримое опять покроют воды,
        И Божий лик изобразится в них!

Мир природы и человека у Тютчева - в непрекращающемся движении, в противоборстве, он не имеет в силу этого четких очертаний: каждое явление чревато изменениями, переходом в иное качество. Борются между собой природные стихии, народы, человеческие индивидуальности, противоречивые чувства и мысли в сознании отдельной личности.

Даже любовь осмысляется Тютчевым как "поединок роковой" двух любящих. Душа поэта мечется в поисках высшего смысла этой всеохватывающей борьбы, ее конечной цели, следовательно, ее объяснения и оправдания. Поэту, чего бы это ни стоило, надо понять, ради чего идет борьба, иначе вся культурная история человечества будет воспринята им как всеобщее безумие.

Поэт занимает исключительное, совершенно особое положение в этом борющемся мире:

        О вещая душа моя!
        О сердце, полное тревоги,
        О, как ты бьешься на пороге
        Как бы двойного бытия!..

        Так, ты - жилица двух миров,
        Твой день - болезненный и страстный,
        Твой сон - пророчески-неясный,
        Как откровение духов...

В силу присущего ему качества, то есть "двоемирия", душа поэта вполне постигает глубокую, почти безысходную внутреннюю противоречивость современного человека:

        Не плоть, а дух растлился в наши дни,
        И человек отчаянно тоскует...
        Он к свету рвется из ночной тени
        И, свет обретши, ропщет и бунтует.

        Безверием палим и иссушен,
        Невыносимое он днесь выносит...
        И сознает свою погибель он
        И жаждет веры... но о ней не просит...

Нравственная неудовлетворенность той жизнью, которую ведет он сам и представители его круга, играет в поэзии Тютчева роль скрытого "движителя", она погружает его в мучительное, беспощадное исследование самого себя; она открывает ему царство природы как идеал гармонии; она вновь и вновь толкает его в объятия любви; она бросает его в пучину философских споров; она отправляет его в паломничество к истокам цивилизации; она предлагает ему на выбор любую из современных религий; она, наконец, самое поэзию выставляет перед ним как последнюю цель,- и все это в поисках ответа на вопрос: как жить, на что опереться в "вывихнутом", распадающемся мире?

В письме к Жуковскому Тютчев писал: "Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение... Но ужасно, несказанно ужасно для бедного человеческого сердца отречься навсегда от счастия". Мудрец Жуковский, в котором, по словам Тютчева, "не было ни лжи, ни раздвоенья",- представитель "золотого века" русской культуры, то есть совершенно иной духовной формации, нежели тютчевская. Для него достаточно набросить покров над бездной и более уже не подходить к опасному краю. Для Тютчева это не выход.

Его "бедное сердце" более чем двадцать лет билось вдали от России в муке, почти бессмысленной и безысходной. И лишь с возвращением поэта на родину для него забрезжил проблеск надежды на отыскание правды о себе самом. Это совсем не значит, что жизнь в России сняла его сердечную муку. Нет. Но Россия постепенно открыла ему, наконец, высший смысл его изнурительной внутренней борьбы, а попросту говоря, открыла, ради чего мучится человек.

Стихи Тютчева 1850-1860-х годов показывают, как в нем исподволь вызревало убеждение в том, что страдание человеческое (коль скоро человеку выпало страдание) не должно быть эгоистичным, не должно замыкаться на себе, иначе оно действительно станет убийственным, к тому же еще и безнравственным страданием. Оно должно выразиться как подвиг во имя другого:

        Но этой веры для немногих
        Лишь тем доступна благодать,
        Кто в искушеньях жизни строгих,
        Как вы, умел, любя, страдать,

        Чужие врачевать недуги
        Своим страданием умел,
        Кто душу положил за друга
        И до конца всё претерпел.

"Никогда в сущности не живши среди русских, я очень рад, что нахожусь в русском обществе" - с этим Тютчев вернулся в Россию из Германии. Многое из того, что он воочию увидел на родине, новой болью отозвалось в нем: "старые, гнилые раны" крепостничества, "растленье душ", "чудовищный кретинизм" правящей верхушки... И все-таки вера в свою страну, открывшую ему великие нравственные истины, не покидала его никогда:

        Умом Россию не понять,
        Аршином общим не измерить.
        У ней особенная стать:
        В Россию можно только верить.

Источник: Русские поэты. Антология русской поэзии в 6-ти т. Москва: Детская литература, 1996.

Е. Лебедев