См. также:
С.Надсон
Страница автора:
стихи, статьи.
СТИХИЯ:
крупнейший архив
русской поэзии
Надсон: Из дневника
Семен Надсон
...Дневник мне необходим: он хоть на краткий срок отгоняет сознание моего одиночества, которое приходится мне переносить и в гимназии, и дома.
...У меня все люди разделяются на две половины: на людей живых и на людей мертвых. Самое главное и отличительное свойство людей живых - это любовь к природе, способность восхищаться ею, познавать ея красоту и глубоко чувствовать превосходство над собою всего прекрасного и высшего. К моим живым людям я отношу художников, писателей романов, народных сказок, рассказов, повестей и иногда писателей для театра. Кроме того, во главе их я ставлю поэтов, каковы, напр., Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Кольцов и Никитин, и также некоторых известных мне хорошо особ женскаго пола. К мертвым - купцов, ученых, погруженных только в свои расчеты и кроме них ничего не видящих и не понимающих. Недавно я заметил, что есть люди, не принадлежащие ни к одному, ни к другому разряду: это так называемые мною средние люди. К ним принадлежит большее число людей. Эти средние люди легко могут сделаться или живыми, или мертвыми, смотря, под каким влиянием они находятся. К несчастию, чаще всего эти средние люди делаются пошлецами и не приносят никакой пользы отечеству, ни умными и обдуманными стихами, ни прозой. Люблю пофилософствовать и помечтать - это моя страсть.
...Я странный человек: люблю опасности и случайности, но, вместе с тем, боюсь их. По моему мнению, я не принадлежу к трусам, но не могу назваться и храбрецом. Так, серединка на половинку. Я трус перед опасностью и после, но не трус во время ея. Да впрочем, опасность опасности рознь. Для меня самая большая опасность - разстройство нервов. Оно доходит иногда до больших размеров. Но спрыгнуть с высокаго места, кинуться в середину драки, чтобы спасти товарища, или назвать в глаза туза и силача класса подлецом, когда он, пользуясь силой, обидит кого-нибудь,- о, этого я не испугаюсь! Бывали примеры, что я ходил неделю с синяками за смелое выражение.
...Я поставил себе целью сделаться романистом; я не знаю, достигну ли я ея, или нет, но во всяком случае надеюсь, что мои наблюдения принесут кому-нибудь пользу, хотя это и будет одна капля в широком просторе житейскаго моря (преглупая фраза, не правда ли?). Мне досадно на себя за то, что я не сильный, не могучий Лео, а так же, как и все прочие в мои лета,- безплодный мечтатель, никому не приносящий пользы своими грезами, которыя, если верить "Обыкновенной Истории", никогда не осуществятся. Скверная доля!
...Я знаю одно: я ни разу до этих пор влюблен не был; все те фразы о любви, которыми пересыпан мой дневник - фальшь. Я сам ошибался: я принимал за любовь желание любви, поклонение тому неопределенному, но прекрасному идеалу, который нарисовало мне воображение и чувство. Я отказываюсь от своего прошлого, я весь отдаюсь теперь новому, светлому чувству моей первой любви, всей душой переношусь в заманчивый мир страданий, наслаждений, счастия, упоения, надежд, мечты и ревности. Что я нашел особенно хорошаго в Н.М. - не знаю; я не хочу об этом думать, я знаю одно - что всю жизнь свою я готов отдать за нее, и мне довольно этого сознания. Мне дорого все, что хоть самым отдаленным образом касается ея; мне дорого все, на что обращает она свое внимание.
...Мне как-то странно скучно,- на глазах навертываются благодатныя слезы и хочется всех и каждого любить. В такие минуты я обыкновенно пишу стихи, но теперь как-то не хочется. Как пусто то, что называют жизнью, как пусты и мелочны все ея волнения, и как ужасен тихий сон могил с его непроницаемыми тайнами! Отчего нет выходцев с того света, если он существует, выходцев, которые нам могли бы поведать загробную жизнь? И есть ли она, эта обетованная, вечная жизнь, где праведники счастливы, жизнь, которую нам обещает Евангелие? Страшныя мысли! Напрасно тревожат ум подобные вопросы; к несчастию, никто не может мне ответить на них. О, счастлив тысячу раз тот, кто имеет мать, кому она может объяснить все это и успокоить святым словом любви! А у меня в подобныя минуты только два утешения и успокоения - читать и писать.
..."Свет" вышел! Вот то событие первой важности, котораго я ждал так долго и с таким нетерпением. Я только что об этом узнал, и трудно передать, как я счастлив. Я никогда не забуду той услуги со стороны С.С., что она первая оценила мой талант. Я бегал сейчас на квартиру Б... (он получает "Свет") и видел свое стихотворение. Вагнер не изменил ни строчки. Ура, тысячу раз ура! Не могу писать: я изнываю под наплывом разнородных ощущений. Наташа, я счастлив!..
Бурный годок выдался для меня: много я передумал, много перечувствовал и испытал. Рано начали тревожить меня те вопросы, над решением которых долго бились и бьются люди. И - слава Богу, чем раньше решатся они, в какую бы сторону ни решились, тем лучше... За это время я вырос нравственно целой головой: я скинул с себя все детское, я поднял знамя юности и поднял его в пору душевных волнений и тревог. Я знаю, как важно решение этих вопросов, перед которыми все остальное бледнеет, или, вернее говоря, я чувствую эту важность, предугадываю ее инстинктом. Боже мой, как бы мне хотелось поскорей порешить с этими тревогами, под впечатлением которых я изнемогаю. Что же такое в сущности вера?... Да, тяжелую, бурную эпоху моего развития переживаю я в настоящее время; эта эпоха - моя нравственная болезнь, и я чутко прислушиваюсь к ходу ея, как врач, ждущий с часу на час перелома, от котораго зависит жизнь или смерть. Я стою теперь на распутьи: две дороги передо мною,- по которой же суждено мне идти?
...Господи, что ж это? Все святое уходит,— остается одна проза, одна скука жизни... А в прошлом — какие святые мгновенья, какая святая любовь! Наташа, Наташа, если б я мог кровью сердца написать тебе этот возглас, я бы написал: приди и спасай! Все струны души зовут к тебе, о моя дорогая!.. Где ты? где ты? слышишь ли ты меня? К чему любовь?.. Любить кости, труп, съеденный червями? О, жизнь, насмешка над человеком!
...Страшно пугает меня вопрос «к чему жить?» Идеал жизни, и жизни не личной, а общественной, следовательно самый высокий идеал,— свобода, равенство, братство, труд, и т.д., и т.д. Все это, в конце концов, сводится к одному, давно знакомому итогу: «наслаждение»; а наслаждение возможно и без жертв, и без борьбы,— стоит только потушить в себе то, что мы называем лучшим в человеке... Но теперь вопрос: если бы эгоистичный идеал и был достижим, удовлетворил ли бы он меня? Нет, потому что я уродливо создан, создан для самопожертвований и другого великодушничанья, а не для эгоистичного счастия и блаженного покоя. Следовательно, или для меня нет идеала, или единственный возможный в жизни идеал слишком узок для меня. Следовательно, жить мне не зачем, и жизнь для меня — мука, так как не может удовлетворить потребностей моей души. Мир для меня тесен, а другого нет, даже если и допустить существование рая, который опять-таки сводится к личному блаженству и покою и, значит, выдуман людьми. Перечитав написанное, я еще больше убедился, «что окончательно сошел с ума».
Источник: Семен Надсон. Аккорд еще рыдает. Домашняя библиотека поэзии. Москва: Эксмо-пресс, 1998.
