| все об авторе | евтушенко.поэзия :: по году :: по названию/первой строке |
|
стихия |
|
Евгений Евтушенко | |||
|
||||
|
||||
|
|
|
|
| Примечание: Потому что эти произведения взяты из других источников, я не ручаюсь за их достоверность. Выверенные тексты находятся на заглавной странице автора. По мере сверки с достоверными источниками, эти стихотворения будут переводится в основной раздел. | ||
|
ПАМЯТИ АХМАТОВОЙI Ахматова двувременной была. О ней и плакать как-то не пристало. Не верилось, когда она жила, не верилось, когда ее не стало. Она ушла, как будто бы напев уходит в глубь темнеющего сада. Она ушла, как будто бы навек вернулась в Петербург из Ленинграда. Она связала эти времена в туманно-теневое средоточье, и если Пушкин - солнце, то она в поэзии пребудет белой ночью. Над смертью и бессмертьем, вне всего, она лежала, как бы между прочим, не в настоящем, а поверх него, лежала между будущим и прошлым. И прошлое у гроба тихо шло не вереницей дам богоугодных. Седые челки гордо и светло мерцали из-под шляпок старомодных. Да, изменило время их черты, красавиц той, когдатошней России, но их глаза - лампады доброты - ни крутоверть, ни мгла не загасили. Шло будущее, слабое в плечах. Шли мальчики. Они себя сжигали пожаром гимназическим в очах и в кулаках тетрадочки сжимали. И девочки в портфельчиках своих несли, наверно, дневники и списки. Все те же - из Блаженных и святых - наивные российские курсистки. И ты, распад всемирный, не убий ту связь времен,- она еще поможет. Ведь просто быть не может двух России, как быть и двух Ахматовых не может. II Ну, а в другом гробу, невдалеке, как будто рядом с библией частушка, лежала в белом простеньком платке ахматовского возраста старушка. Лежала, как готовилась к венцу, устав стирать, мести, скрести и штопать, крестьянка по рукам и по лицу, а в общем, домработница, должно быть. Быть мертвой - это райское житье. За ней так добро люди приглядели, и словно перед праздником дите, и вымыли и чисто приодели. Цветами ее, правда, не почли, но был зато по мерке гроб подогнан, и дали туфли, новые почти, с квиточками ремонта на подошвах. Была она прощающе ясна и на груди благоговейно сжала сухие руки, будто бы она невидимую свечку в них держала. Они умели в жизни все уметь (писали, правда, только закорюки), тяжелые и темные, как медь, ни разу не целованные руки, И думал я: а может быть, а вдруг, но все же существуют две России: Россия духа и Россия рук - две разные страны, совсем чужие?! Никто о той старушке не скорбел. Никто ее в бессмертные не прочил. И был над нею отстраненно бел Ахматовой патрицианский профиль. Ахматова превыше всех осанн покоилась презрительно и сухо, осознавая свой духовный сан над самозванством и плебейством духа. Аристократка? Вся оттуда, где под рысаками билась мостовая! Но руки на цветах, как на воде, покачивались, что-то выдавая. Они творили, как могли, добро, но силы временами было мало, и, легкое для Пушкина, перо с усмешкой пальцы женские ломало. Забыли пальцы холодок Аи, и поцелуи в Ницце, Петербурге, и, на груди сведенные, они крестьянскою усталостью набухли. Царица без короны и жезла, среди даров почтительности тусклых, была она прощающе ясна, как та старушка в тех дареных туфлях. Ну, а старушка в том, другом гробу лежала, не увидевшая Ниццы, с ахматовским величием на лбу, и между ними не было границы.Источник: Русская поэзия шестидесятых годов
ПУБЛИКАЯ публика, публика, публика, смотрю и чего-то жую. Я разве какое-то пугало? Я крови, ей-богу, не пью. Самой убивать - это слякотно, и вот, оставаясь чиста, глазами вбивала по шляпочки гвоздочки в ладони Христа. Я руки убийством не пачкала, лишь издали - не упрекнуть!- вгоняла опущенным пальчиком мечи гладиаторам в грудь. Я поросль, на крови созревшая, и запах ее мне родной. Я публика, создана зрелищами, а зрелища созданы мной. Я щедро швыряюсь деньжонками. Мне драться самой не с руки. Махайте, тореро, шпаженками, бодайтесь бодрее, быки! Бодайтесь, народы и армии! Знамена зазывней мулет. Сыграйте в пятнашечки алые с землей, бандерильи ракет! Вот будет коррида,- ни пуговки на шаре земном!- благодать! Да жаль, не останется публики, Чтоб зрелище просмаковать... Я публика, публика, публика!..Источник: Bards.Ru
БЫКЯ бык. Хотели бы вы, чтобы стал я громадой из шерсти и злобы? Я был добрейшим теленком, глядящим на мир звездолобо. Трава, прости мне, что стал я другим, что меня от тебя отделили. Травя, вонзают в меня то с одной стороны, то с другой бандерильи. Мазнуть рогами по алой мулете тореро униженно просит. Лизнуть прощающе в щеку? Быть может, он шпагу отбросит... (Но нет!) Мой лик, как лик его смерти, глазах у бедняги двоится. Он бык, такой же, как я, но признать это, дурень, боится...Источник: Bards.Ru
ЛОШАДЬ ПИКАДОРАЯ - лошадь пикадора, при солнце я впотьмах. Нет хуже приговора - нашлепки на глазах. Поводьям я послушна, всегда на тормозах. Такая наша служба - нашлепки на глазах. Хозяин поднял пику, тяжел его замах. Но как сдержать мне пытку? нашлепки на глазах. Я слышу стоны бычьи в ревущих голосах. Ведь это вы - убийцы, нашлепки на глазах. А ты, народ, как скоро Хозяев сбросишь в прах? Но ты ведь - лошадь пикадора - нашлепки на глазах.Источник: Bards.Ru
ТОРЕРОТореро, мальчик, я - старик, я сам - тореро бывший. Вот шрам, вот ряд зубов стальных - Хорош подарок бычий? Вон там одна... Из-под платка горят глазищи - с виду как уши черные быка! Ей посвяти корриду. Доверься сердцу - не уму, и посвяти кориду красотке этой иль тому обрубку-инвалиду. Они, конечно, ни шиша общественно не значат, но отлетит твоя душа - они по ней заплачут. Заплачут так, по доброте, ненадолго, но все же... Ведь слез не ведают вон те в правительственной ложе! Кто ты для них? Отнюдь не бог - в игре простая пешка. Когда тебя пропорет рог, по ним скользнет усмешка. И кто-то,- как там его звать?- Одно из рыл, как рыло, Брезгливо сморщится:"Убрать!"- И уберут,- коррида! Тореро, мальчик, будь собой - ведь честь всего дороже. Не посвящай, тореро, бой правительственной ложе!Источник: Bards.Ru
СЕВИЛЬЯСевилья серьгами сорит, сорит сиренью, а по сирени синьорит несет к арене, и пота пенистый поток смывает тумбы. По белым звездочкам - топ-топ!- малютки-туфли, по белым звездочкам - хруп-хруп!- коляска инвалида, а если кто сегодня груб,- плевать!- коррида! А из под юбок, мир круша, срывая нервы, сиренью лезут кружева, сиренью, стервы... Но приглядись, толпою сжат, и заподозри: так от сирени не дрожат, вздуваясь, ноздри. Так продирает, словно шок в потемках затхлых, лишь свежей крови запашок, убийства запах. Бегом - от банковских бумаг и от корыта, а если шлепнулся врастяг,- плевать!- коррида! Локтями действуй и плыви в толпе, как рыба. Скользишь по мягкому? Плевать! Дави!- Коррида!Источник: Bards.Ru
РИТМЫ РИМА"Забыли нас, любимый мой. Из парка все ушли домой, и с чертова колеса стекли куда-то голоса. Внизу политики-врали, торговцы, шлюхи, короли, чины, полиция, войска - какая это все тоска! Кому-то мы внизу нужны, и что-то делать мы должны. Спасибо им, что хоть сейчас на небесах забыли нас. Внизу наш бедный гордый Рим, проклятый Рим, любимый Рим. Не знает он, что мы над ним в своей кабиночке парим. Чуть-чуть кабиночку качни и целовать меня начни, не то сама ее качну и целовать тебя начну". Постой, война, постой, война!.. Да, жизнь как Рим,- она страшна, но жизнь как Рим - она одна... Постой, война, постой, война!..Источник: Bards.Ru
* * *Всех, кто мне душу расколошматили, к чортовой матери, к чортовой матери. Буду по северным кочкам, лесочкам душу мою собирать по кусочкам. И у аленушкиного болотца может, срастется, может, срастется...Источник: "Арион"
ГДЕ ДОРОГА ДОМОЙ?По Америке столь многодетной, но строго диетной, где ни яблок моченых, ни хрустких соленых груздей, я веду "кадиллак", а со мною мой сын шестилетний - к пятилетней возлюбленной сына везу на "birthday". Заблудилась машина моя. Все вокруг до испуга похоже. И жестоко пророчит сынишка рассерженный мой: "Знаешь, папа, с тобой может что-то случиться похуже. Ты однажды возьмешь и забудешь дорогу домой". Суеверно я вздрогнул, задумался ошеломленно. Что ты сделал со мною, пророчеством не пожалев? "Где дорога домой?" себя спрашивали миллионы под крестами в Стамбуле, в Шанхае, на кладбище Сен-Женевьев. Несвобода уродкой была, и свобода у нас изуродованная. Лишь бесчестье богатства, да глупая честная нищета. Страшны выбор - безденежье или безродинье. Где Россия? Прикончена бывшая. Новая не начата. Все надеялся я, что нахапаются, наиграются. А они зарвались. Никакой им не нужен поэт. Происходит выдавливание в эмиграцию. Но поэзия - воздух души. Эмиграции воздуха нет. Я тот воздух России, который по свету кочует, и ночует, порой неуверенный - что за страна, но, как только отраву почует, себя он врачует тем, что пахнет, как будто с лесной земляникой стога. Мой двойник шестилетний, за маму и папу болельщик, мирильщик, я запутал себя и тебя. Но моя ли, и только, вина? Мир запутался тоже. Дорогу домой так отчаянно в мире он ищет, и не может найти, а не только Россия одна. Петербург никогда не вернется в другой Петербург - Александра Сергеича, как в Париж Д'Артаньяна - макдональдсовый Париж. "Где дорога домой?" - слышу я голоса над планетою, тлеющей и от пепла идей, и от стольких других пепелищ. Я дорогу домой по кусочкам в себе раздобуду. Я сложу их в одно. За отца не пугайся, наследник запутанный мной. Не забуду дорогу домой. Я иначе собою не буду, потому что для стольких я тоже - дорога домой.Источник: "Арион"
ТРИ ФИГУРКИПо петрозаводскому перрону, зыбкому, как будто бы парому, шла моя любимая с детьми. Дети с ней почти бежали рядом, и меня упрашивали взглядом: "Папа, ты на поезд нас возьми..." Что-то в тебе стало от солдатки. Все разлуки, словно игры в прятки. Вдруг потом друг друга не найти? Женщины в душе всегда готовы молча перейти из жен во вдовы, потому их так пронзают зовы железнодорожного пути. На перроне, став почти у края, три фигурки уменьшались, тая. Три фигурки - вся моя семья. Монументы - мусор, как окурки. Что осталось? Только три фигурки - родина предсмертная моя.Источник: "Арион"
* * *Само упало яблоко с небес, или в траву его подбросил бес? А может, ангел сбил крылом с ветвей, или столкнул руладой соловей? Ударился о землю нежный бок и брызнул из него шипящий сок. Прося меня: "Скорее подбери..." - чуть зазвенели зернышки внутри. Светясь, лежало яблоко в росе и не хотело быть оно, как все, и отдыхало телом и душой, как малая планета на большой. А в трещину его, ничуть не зла, оса так вожделеюще вползла, и, яблоко качая на весу, с ним вместе внес я в комнату осу. И, вылетев из яблока, оса на разные запела голоса, как будто золотинка жизни той, где жало неразлучно с красотой. Но чем больнее времени укус, тем вечность обольстительней на вкус.Источник: "Арион"
ДВА ВЕЛОСИПЕДАЧто сигналили вспышками велосипедные спицы всем далеким планетам с тропы в изумленном лесу? Что подумали бабочки, чуть не разбившись о лица? Что с утра загадали педали, с травы собирая росу? Что летящие по ветру девичьи волосы пели под шипение шин по тропе, и под пение птах? Что там делают два заплутавшие велосипеда, на боку отдыхая в подглядывающих цветах? и молочные сестры-березыньки шепчутся простоволосо, и, как будто бы сдвоенная душа, двух нежнейше обнявшихся велосипедов колеса продолжают вращаться, о воздух смущенный шурша. И уходит на цыпочках в чащу медведь косолапый, увидав, что за игры сейчас эти двое в траве завели, и в звонок на руле забираются самой тишайшею сапой муравьи, словно рыжие крошечные звонари. Это ты, это я, только под именами другими ненасытно прижались к земле и - щекою к щеке, будто мы от планеты себе островок отрубили и упали друг в друга на этом ромашковом островке. И когда нас не будет - любовь нам придумает каждому новое имя, и мы въедем на велосипедах не в смерть, а в иное совсем бытие, снова ты, снова я, только под именами другими, и прижмемся к земле, и земля не отпустит с нее.Источник: "Арион"
* * *Померкло блюдечко во мгле, все воском налитое... Свеча, растаяв на столе, не восстанавливается. Рубанком ловких технарей стих закудрявливается, а прелесть пушкинских кудрей не восстанавливается. От стольких губ, как горький след, лишь вкус отравленности, а вкус арбузов детских лет не восстанавливается. Тот, кто разбил семью, к другой не приноравливается, и дружба, хрястнув под ногой, не восстанавливается. На поводках в чужих руках народы стравливаются, а люди - даже в облаках не восстанавливаются. На мордах с медом на устах след окровавленности. Лицо, однажды мордой став, не восстанавливается. Лишь при восстании стыда против бесстыдности избегнем страшного суда - сплошной пустынности. Лишь при восстании лица против безликости жизнь восстанавливается в своей великости. Детей бесстыдство может съесть - не остановится. А стыд не страшен. Стыд - не смерть. Все восстановится.Источник: Прислал читатель
* * *Так мала в этом веке пока что человеческой жизни цена!... Под крылами голубки Пикассо продолжается всюду война. Наших жен мы поспешно целуем, обнимаем поспешно детей, и уходим от них, и воюем на войне человечьих страстей. Мы воюем с песками, снегами, с небесами воюем, землей; мы воюем с неправдой, долгами, с дураками и сами с собой. И когда умираем, не смейте простодушно поверить вполне ни в инфаркт, ни в естественность смерти,- мы убиты на этой войне. И мужей, без вины виноватых, наши жены, приникнув к окну, провожают глазами солдаток на суровую эту войну.1965Источник: Лавка языков. Speaking In Tongues.
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬЖизнь перед Смертью - как девочка перед женщиной. Девочка Жизнь простодушна. Цинична женщина Смерть. Жизнь, по мненью Смерти, заражена сантиментщиной. Смерть лишена сантиментов - попробуй умилосердь. Старость, болезни, голод, пули, ножи, веревки, бомбы, стул электрический, водка и луминал, колеса автомобильные, засасивающие воронки - это оружие Смерти, это ее арсенал. Смерть то уколет душу ржавой иглою сплетни, то неудачами сдавит горло, как будто петлей, то заразит безволием - страшным микробом смерти, то перепилит совесть надвое пилой. Что помогает Смерти? Трусость, расслабленность духа, Наши самообманы, наши "авось", "как-нибудь". Смерть обмануть не стыдно. Смерть - это старая шлуха. Девочку Жизнь позорно в чем-нибудь обмануть. Не умирайте при жизни. Не помогайте Смерти! Смерть - королева снежная. Xолоден ее плен. Вы помогайте Жизни, будто бы девочке Герде, расталкивающей холод яблоками колен...Источник: [email protected]
СТУК В ДВЕРЬ"Кто там?" "Я старость. Я к тебе пришла". "Потом. Я занят. У меня дела." Писал. Звонил. Уничтожал омлет. Открыл я дверь, но никого там нет. Шутили, может, надо мной друзья? А, может, имя не расслышал я? Не старость - это зрелость здесь была, не дождалась, вздохнула и ушла?!1959Источник: Прислал читатель
О ПЕРЕВОДАХНе страшен вольный перевод Ничто не вольно, если любишь. Но если музыку погубишь, То это мысль всю переврет. Я не за ловкость шулеров, Я за поэтов правомочность Есть точность жалких школяров Но есть и творческая точность. Не дай школярством себя стеснить Побольше музыки, свободы! Я верю в стихи Не верю в просто переводы.1959Источник: Прислал читатель
БАЛЛАДА О ЛАСТОЧКЕВставал рассвет над Леной. Пахло елями, Простор алел, синел и верещал, а крановщик Сысоев был с похмелия и свои чувства матом выражал Он поднимал, тросами окольцованные, на баржу под названьем "Диоген" контейнеры с лиловыми кальсонами и черными трусами до колен. И вспоминал, как было мокро в рощице (На пне бутылки, шпроты. Мошкара.) и рыжую заразу-маркировцицу, которая ломалась до утра. Она упрямо съежилась под ситчиком Когда Сысоев, хлопнувши сполна, прибегнул было к методам физическим, к физическим прибегнула она. Деваха из деревни, - кровь бунтарская! - она (быть может, с болью потайной) маркировала щеку пролетарскую своей крестьянской тяжкой пятерней... Сысоеву паршиво было, муторно. Он Гамлету себя уподоблял, в зубах фиксатых мучил "беломорину" и выраженья вновь употреблял. Но, поднимая ввысь охапку шифера, который мок недели две в порту, Сысоев вздрогнул, замолчав ушибленно и ощутил, что лоб его в поту. Над кранами, над баржами, над спицами, ну, а точнее - прямо над крюком, крича, металась ласточка со всхлипами: так лишь о детях - больше ни о ком. И увидал Сысоев, как пошатывал в смертельной для бескрылых высоте гнездо живое, теплое, пищавшее на самом верхнем шиферном листе. Казалось все Сысоеву до лампочки. Он сантименты слал всегда к чертям но стало что-то жалко этой ласточки, да и птенцов: детдомовский он сам. И, не употребляя выражения он. будто бы фарфор или тротил, по правилам всей нежности скольжения гнездо на крышу склада опустил. А там, внизу, глазами замороженными, а может, завороженными вдруг глядела та зараза-маркировщица, как бережно разжался страшный крюк. Сысоев сделал это чисто, вежливо, и краном, грохотавшим в небесах, он поднял и себя и человечество в ее зеленых мнительных глазах. Она уже не ежилась под ситчиком, когда они пошли вдвоем опять, и было, право, к методам физическим Сысоеву не нужно прибегать. Она шептала: "Родненький мой..." - ласково. Что с ней стряслось, не понял он, дурак. Не знал Сысоев - дело было в ласточке. Но ласточке помог он просто так.1976Источник: Прислал читатель
МАТЬПрекрасна мать с ребенком на руках, но от нее на волю рвется мальчик - такой неукротимый атаманчик со стружками льняными на висках Вкушая молоко, протертый суп, уже он горьким бредит и соленым, и крепким белосахарным собором во рту его восходит первый зуб У матери от счастья в горле ком, когда ее всевластный повелитель сидит, как император Петр Великий, на троне, притворившемся горшком. Но где неуловимейшая грань, когда, лукавя каждою веснушкой, ребенок притворяется игрушкой и начинает матерью играть? Уже он знает, маленький хитрец, катаясь в ловко сыгранной падучей, что все получит, если мать помучит, и получает это наконец. А там, где надо, ласкою возьмет, на шее несмышленышем повиснув, ну, а в головке - каверзный провизор отмеривает слезы или мед. Мать верит, что правдивы мятежи и с целью распускаемые сопли - чужие сыновья на все способны, но не способен собственный ко лжи. И вдруг однажды явно он солжет, и пошатнется самое святое, и ложь ребенка серной кислотою слепое сердце матери сожжет. Мы все когда-то начинаем лгать, но сколько бы в грядущем и прошедшем мы с вами ни обманывали женщин, есть первая обманутая - мать.1969Источник: Прислал читатель
ТАЙНА ТРУБАДУРАПомимо той прекрасной дамы, играющей надменно гаммы на клавесинах во дворце, есть у любого трубадура от всех скрываемая дура, но с обожаньем на лице. Стыдится он ее немножко, но у нее такая ножка, что заменяет знатность, ум. Порою дура некрасива, но трогательно неспесива, когда приходишь наобум. Она юбчоночку снимает. Боль трубадура понимает, ему восторженно внимает, все делает, что он велит, Порою чуточку краснея... И трубадур утешен. С нею он - просто он, и тем велик.1977Источник: Прислал читатель
* * *Бойтесь данайцев, дары приносящих... Вергилий О, бойтесь ласковых данайцев, не верьте льстивым их словам. Покою в руки не давайтесь, иначе плохо будет вам. Они вас хвалят, поднимают. Они задуманно добры, и вас у вас же отнимают, когда подносят вам дары. Не поступайте так, как просят. Пусть видится за похвалой не что они на лицах носят, а что скрывают под полой, Пусть злость сидит у вас в печенках, пусть осуждают вас, корят, но пусть не купят вас почетом, уютом не уговорят.1957Источник: Прислал читатель
ПСКОВСКИЕ БАШНИХудожник, сам собой низложенный, надел по царски фартук кожаный и принял звание - кузнец. Он для души, а не для гонору сам возложил на буйну голову тяжелокованный венец. Художник толст и бесшабашен. Художник пьяница большой, а между тем - хранитель башен, ревнитель с нежною душой. Восстав на те порядки скотские, когда в разоре башни псковские собой являли лишь позор, он бисер доводов рассыписто метал - рукомесла российского в парче невидимой посол. Взывал, что башни те беспаспортно, стоят заброшенно, беспрапорно, подобно каменным гробам. Ловя тупых чинуш на лестнице, о прапорах железных лекции читал художник медным лбам. Он так вещал: "Что флаги тряпочные! У нас и так забиты прачечные. А прапор сшит самим огнем. А прапор, молотом он выхолен, навек развернутым он выкован, и нет ни складочки на нем. Чихали тати из Ливонии от дыма кузниц - от зловония, не предвещавшего добра, когда из крайне нелюбезного железа самого железного ковали предки прапора. Так вот и складывалась нация, когда, визжа по сторонам чужие стрелы только кляцали по этим - крошкам знаменам. И прапор вам не флюгер смирненький, который вертится как миленький, едва почудятся ветра Мы флюгерами затоварены. нужны Отечеству, товарищи, не флюгера, а прапора!" Так говорил художник, вытесан из той породы, что и витязи. Воителем - бородачом он шел сквозь перья канцелярские, как будто бы сквозь пики царские - с идеей, будто с бердышом. И вот хранитель государства, одетый в царственную рвань, кует воинственного барса или возвышенную лань. И, лыбясь медленно, как пончики, глядят заезжие япончики, и старики и детвора, и даже лбы все так же медные, как снова плещутся победные на башнях Пскова прапора. Хвала хранителям России! Хвала за их посольский труд. Как прапора сторожевые, они отечество блюдут. У возвышающих развалин в надежде славы и добра я слышу грохот наковален: кует Россия прапора.1971Источник: Прислал читатель
* * *И в детях правды нет... В них тоже есть притворство. Война, как эскимо, для них в кино сладка. В них - крошечный вождизм, в них - черное проворство, расталкивать других локтями у лотка. Когда я вижу в них Жестокости зачатки, конечно, их самих я вовсе не виню в том, что они порой волчата - не зайчатки, хотя у них пока бескровное меню. Что старый подхалим! Но лет пяти подлиза, но ябеда лет в семь - вот что меня страшит. Мой сын, кем хочешь стань, - хотя бы футболистом, но человеком будь ! И это все решит. Поверь, что я тебя ничем не опозорил. Не сразу ты поймешь, но в пору зрелых лет, что лишь отцовский страх кощунственно позволил сказать такую ложь: "И в детях правды нет..."1974Источник: Прислал читатель
ЖЕНЩИНАМЖенщины, вы все, конечно, слабые! Вы уж по природе таковы. Ваши позолоченные статуи со снопами пышными - не вы. И когда я вижу вас над рельсами с ломами тяжелыми в руках, в сердце моем боль звенит надтреснуто: "Как же это вам под силу, как?" А девчонки с ломами веселые: "Ишь жалетель! Гляньте-ка каков!" И глаза синющие высовывают, шалые глаза из-под платков. Женщин в геологию нашествие. Что вы, право, тянетесь туда? Это дело наше, а не женское. Для мужчин, а не для вас тайга. Вы идете, губы чуть прикусывая, не боясь загара и морщин, и от ветки кедровой прикуривая, шуткой ободряете мужчин. Вы, хозяйки нервные домашние, Так порой на все ворчите зло Над супами, над бельем дымящимся.… Как в тайге, на кухне тяжело. Но помимо этой горькой нервности слезы вызывающей подчас, сколько в вас возвышенности, нежности, сколько героического в вас! Я не верю в слабость вашу, жертвенность, от рожденья вы не таковы. Женственней намного ваша женственность от того что мужественны вы. Я люблю вас нежно и жалеюще, но на вас завидуя смотрю, Лучшие мужчины - это женщины. Это вам я точно говорю.1961Источник: Прислал читатель
* * *Кто самый острый современный писатель? - спорит целый мир. Знаток я, может, не отменный, ну, а по моему - Шекспир. И вечность гамлетовской темы прибоем бьется о виски сейчас, когда в одном смятенье и гении, и дураки. И, руки медленно ломая, под реактивный свист и гуд, спешат к метро или трамваям, толпою гамлеты бегут Артисты просто жалко мямлят в сравнение с басом бурь и битв, когда и шар земной, как Гамлет, решает: "Быть или не быть."1964Источник: Прислал читатель
* * *Ты начисто притворства лишена, когда молчишь со взглядом напряженным, как лишена притворства тишина беззвездной ночью в городе сожженном. Он, этот город,- прошлое твое. В нем ты почти ни разу не смеялась, бросалась то в шитье, то в забытье, то бунтовала, то опять смирялась. Ты жить старалась из последних сил, но, отвергая все живое хмуро, Он, этот город, на тебя давил угрюмостью своей архитектуры. В нем изнутри был заперт каждый дом. В нем было все недобро умудренным. Он не скрывал свой тягостный надлом и ненависть ко всем, кто не надломлен. Тогда ты ночью подожгла его. Испуганно от пламени метнулась, и я был просто первым, на кого ты, убегая, в темноте наткнулась, Я обнял всю дрожавшую тебя, и ты ко мне безропотно прижалась, еще не понимая, не любя, но, как зверек, благодаря за жалость, И мы с тобой пошли... Куда пошли? Куда глаза глядят. Но то и дело оглядывалась ты, как там, вдали, зловеще твое прошлое горело. Оно сгорело до конца, дотла. Но с той поры одно меня тиранит: туда, где неостывшая зола, тебя, как зачарованную, тянет. И вроде ты со мной, и вроде нет. На самом деле я тобою брошен. Неся в руке голубоватый свет, по пепелищу прошлого ты бродишь. Что там тебе? Там пусто и темно! О, прошлого таинственная сила! Ты не могла его любить само, ну а его руины - полюбила. Могущественны пепел и зола. Они в себе, наверно, что-то прячут. Над тем, что так отчаянно сожгла, по-детски поджигательница плачет.Источник: Прислал читатель
* * *Неужто береза-калека, Склонившись к последней реке, Последнего человека Увидит в ее кипятке. Неужто не будет Биг Бена, Блаженного и Нотр Дам, И хлынет последняя пена По нашим последним следам? Но в то, что погибнет планета Черемухи, птиц, ребятня, - Не верю. Наверное, это Последняя вера моя. Не будет за черепом череп Опять громоздиться вверх. Не после войны, а перед Последний грянет Нюрнберг. И бросит в ручей погоны Последний на свете солдат, И будет глядеть, как спокойно Стрекозы на них сидят. Последний эксплуататор, Раскрыв свой беззубый рот, Как деликатес, воровато Последние деньги сожрет. И будет земля крутиться Без страха последних лет, И никогда не родится Последний великий поэт.Источник: Прислал читатель
* * *Голос в телефонной трубке Если б голос можно было целовать, Я прижался бы губами к твоему, Шелестящему внутри, как целый сад, Что-то шепчущий, обняв ночную тьму. Если б душу можно было целовать, К ней прильнул бы, словно к лунному лучу. Как бедны на свете те, чья цель – кровать, Моя цель – душа твоя. Её хочу. Я хочу твой голос. Он – твоя душа. По росе хочу с ним бегать босиком, И в стогу, так нежно колющем, греша, Кожи голоса коснуться языком. И, наверно, в мире у тебя одной Существует – хоть про все забудь! – Этот голос, упоительно грудной, Тот, что втягивает в белый омут – в грудь.Источник: Прислал читатель
* * *Над Россией слышатся шаги Туфельки стучат и сапоги Детские сандалии Кеды и так далее - У высотных зданий и тайги А куда наш следующий шаг? Стpашно, если мы шагнем не так Пусть нам всем шагается Так как полагается Только сеpдцу собственному в такт Пошиpе шаг, пошиpе шаг, Россия! За нами блеск гpядущих новых глаз И пусть мы не такие уж плохие, Идут за нами те, кто лучше нас! Hад Россией слышатся шаги В плеске ливней, в посвисте пуpги Если шаг pазмашистый Даже не pасспpашивай Если у шагов твоих вpаги Hо вpагам пpидется нелегко Hо мы шагаем шиpоко- В pощах и уpочищах От шагов гpохочущих Эхо pаздается далеко Hад Россией слышатся шаги Ты в пути ни шагом не солги Пpямо - это здоpово! Hо свеpни в ту стоpону Где услышишь чье-то "Помоги" Все пеpешагни и не pобей Если гоpы встpетятся- пpобей Песни ты подтягивай Hо не пеpешагивай Hи дpузей, ни совести своейИсточник: Прислал читатель
* * *А снег идет, а снег идет, И все вокруг чего-то ждет... Под этот снег, под тихий снег, Хочу сказать при всех: "Мой самый главный человек, Взгляни со мной на этот снег - Он чист, как то, о чем молчу, О чем сказать хочу". Кто мне любовь мою принес? Наверно, добрый Дед Мороз. Когда в окно с тобой смотрю, Я снег благодарю. А снег идет, а снег идет, И все мерцает и плывет. За то, что ты в моей судьбе, Спасибо, снег, тебе.Источник: Прислал читатель
* * *Мы шагаем, шагаем Эх, шагаем То тайгой сибирской А то целинным краем Не сдавай! Ну-ка в такт, И только так И только так, И только так! Нас зовет рабочая эпоха Не боимся в мире ничего Нам в эпоху эту жить неплохо Просто здорово! Жизнь такая, такая Эх такая И земля и небо Зовут к себе сверкая В небесах и степи Не отступи Ни в чем не отступи Кто там отстал? Стыдно, парень, быть отставшим! Кто там устал? Рано, парень быть уставшим!Источник: Прислал читатель
* * *Очарованья ранние прекрасны. Очарованья ранами опасны... Но что с того – ведь мы над суетой к познанью наивысшему причастны, спасённые счастливой слепотой. И мы, не опасаясь оступиться, со зрячей точки зрения глупы, проносим очарованные лица среди разочарованной толпы. От быта, от житейского расчёта, от бледных скептиков и розовых проныр нас тянет вдаль мерцающее что-то, преображая отсветами мир. Но неизбежность разочарований даёт прозренье. Всё по сторонам приобретает разом очертанья, до этого неведомые нам. Мир предстаёт, не брезжа, не туманясь, особенным ничем не осиян, но чудится, что эта безобманность – обман, а то, что было, – не обман. Ведь не способность быть премудрым змием, не опыта сомнительная честь, а свойство очаровываться миром нам открывает мир, какой он есть. Вдруг некто с очарованным лицом мелькнёт, спеша на дальнее мерцанье, и вовсе нам не кажется слепцом – самим себе мы кажемся слепцами...Источник: Прислал читатель
ИРАЗдравствуй, Ира! Как живёшь ты, Ира? Без звонка опять пришёл я, ибо знаю, что за это ты простишь, что меня ты снова не прогонишь, а возьмёшь — и чем-нибудь накормишь и со мною вместе погрустишь. Я тебе не муж и не любовник, но пальто не сняв ещё, в ладонях руку твою бережно задерживаю и целую в лоб тебя, зардевшуюся. Ты была б женой такою чудною – преданною, верною, чуткою. А друзья смеются: “Что ты, Женечка! Да и кто на ней, подумай, женится! Сколько у ней было-перебыло. Можно ли, чтоб эта полюбила!” Ты для подлецов была удобная, потому что ты такая добрая. Как тебя марали и обмарывали, как тебя, родимая, обманывали. Скоро тридцать - никуда не денешься, а душа твоя такая девичья! Вот сидишь ты, добротой светясь, вся полна застенчивым и детским. Как же это: что тебе сейчас есть с кем спать, а просыпаться не с кем?! Пусть тебе он всё-таки встретится, тот, кто добротой такой же светится. Пусть хранит тебя, не девственность детская, а великая девственность - женская. Пусть щадит тебя тоска нещадная, дорогая моя, нежная, несчастная...Источник: Прислал читатель
* * *Когда придёт в Россию человек, который бы не обманул России? В правительстве такого чина нет, но, может быть... когда-нибудь... впервые... А что он сможет сделать лишь один? Как столько злоб в согласие он сложит? Мы ни за что его не пощадим, когда он лучше сделать нас не сможет. А как он лучше сделается сам, когда обязан, как бы ни обрыдло, прислушиваться к липким голосам элиты нашей липовой и быдла? Здесь уж быть должен медленен, но быстр. Как сделать, чтобы бомбы или пули прицельно попадали лишь в убийц, а всех детей и женщин обогнули? Как сохранить свободу и терпеть нахальную невежливость свободы? Взять в руки крепостническую плеть? Но выпоротый пишет слабо оды. Как не звереть, матрасы распоров, не рыться в каждой люльке, в каждом гробе? Казнить больших и маленьких воров? Россия станет, как пустыня Гоби. Кровь Углича, Катыни, Колымы размыла честь. Никто не наказуем. Собою обесчещенные, мы по честности, но лишь чужой, тоскуем. Не раздавать бы детям леденцов, а дать бы горькой памяти последки, когда над честной бедностью отцов смеются, как над глупостью, их детки. А вдруг придёт в Россию человек не лжемессия с приторным сияньем, а лишь один из нас, один из всех, и не обманет – мы его обманем? Когда придёт в Россию человек? Когда.... когда все будут человеки. Но всё чернее и чернее снег, и всё отравленней и мы, и реки. И тёмная тяжёлая вина лежит на мне, и на кремлёвском троне, и даже – да простит меня она! – на нищей солженицынской Матрёне. Не хлеба – человека недород в России, переставшей ждать мессию. Когда придёт в Россию тот народ, который бы не обманул Россию?15 апреля 2000Источник: Прислал читатель
* * *Между Лубянкой и Политехническим стоял мой дом родной – "Советский спорт". Мой первый стих был горько поучительным, а всё же мой – ни у кого не спёрт! Я в том стихе разоблачал Америку, в которой не бывал я и во сне, и гонорар я получал по метрикам, и женщин всех тогда хотелось мне! И бабушка встопорщилась на внука вся, поняв, что навсегда потерян внук, и в краску типографскую я внюхивался, боясь газету выпустить из рук. Я сладко повторял "Евг. Евтушенко", как будто жемчуг выловил в лапше, хотя я был такой Несовершенко, из школы Исключенко, и вообще. И внутренние штирлицы дубовые, надеясь по старинке на "авось", меня там, на Лубянке, привербовывали, стращали, подкупали... Сорвалось. Тянул другой магнит – Политехнический, неподкупаем и непокорим, не в полицейский воздух – в поэтический. Мое дыханье тоже стало им. Там отбивался Маяковский ранено от мелкого богемного шпанья, и королём поэтов Северянина там выбрали... Не дождались меня. Здесь "Бабий Яр" услышала Россия, и прямо у сексотов за спиной случились в зале схватки родовые С Галиной Волчек, и со всей страной. И, словно воплощённая опасность, чаруя этих и пугая тех, Москву трясла, как погремушку, гласность в тебе, как в колыбели, Политех! Булат нам пел про Лёньку-Короля. Кавказской чёрной тучей шевелюра мятежными кудрями шевелила, над струнами опальными паря. И среди тысяч свеч, в страданьях сведущих, в ожогах слёз тяжёлых, восковых, стоял я со свечой за моих дедушек у стен Лубянки, где пытали их, А если и не создан я для вечного, есть счастье – на российском сквозняке быть временным, как тоненькая свечечка, но у самой истории в руке. Между Лубянкой и Политехническим теперь стоит валун из Соловков. А кем он был открыт? Полумифическим подростком из "сов. спортовских" портков. Железный Феликс в пыль подвалов тычется. Я этому немножечко помог. Между Лубянкой и Политехническим вся жизнь моя... Так положил мне Бог.25 апреля 2000Источник: Прислал читатель
КОЛОКОЛЬЧИКПрости, мой милый, что в подъезде Под шум полночного дождя Сжимаю губы я по-детски Лицо легонько отводя. Себя веду с тобою странно, Но ты ко мне добрее будь. Мне быть обманутой не страшно, Страшнее – это обмануть. Ты не зови меня упрямой, С тобой душою не кривлю. Сказать "люблю" – не будет правдой, Неправдой будет – "не люблю". Нет, недотроги я не корчу, Но лишь тогда не уходи, Когда какой-то колокольчик Забьётся, может быть, в груди. Ты не казни и не помилуй, Я ни железо, ни гранит. Мне хорошо с тобой, мой милый, Но колокольчик не звенит. Ты не зови меня упрямой, С тобой душою не кривлю. Сказать "люблю" – не будет правдой, Неправдой будет – "не люблю".Источник: Прислал читатель
ЯСНАЯ, ТИХАЯ СИЛА ЛЮБВИСила страстей – приходящее дело. Силе другой потихоньку учись. Есть у людей приключения тела. Есть приключения мыслей и чувств. Тело само приключений искало, А измочалилось вместе с душой. Лишь не хватало, чтоб смерть приласкала, Но показалось бы тоже чужой. Всё же меня пожалела природа, Или как хочешь её назови. Установилась во мне, как погода, Ясная, тихая сила любви. Раньше казалось мне сила огромной, Громко стучащей в большой барабан... Стала тобой. В нашей комнате тёмной Палец строжайше прижала к губам. Младшенький наш неразборчиво гулит, И разбудить его – это табу. Старшенький каждый наш скрип караулит, Новеньким зубом терзая губу. Мне целоваться приказано тихо. Плачь целоваться совсем не даёт. Детских игрушек неразбериха Стройный порядок вокруг создаёт. И подчиняюсь такому порядку, Где, словно тоненький лучик, светла Мне подшивающая подкладку Быстрая, бережная игла. В дом я ввалился ещё не отпутав В кожу вонзившиеся глубоко Нитки всех злобных дневных лилипутов,- Ты их распутываешь легко. Так ли сильна вся глобальная злоба, Вооружённая до зубов, Как мы с тобой, безоружные оба, И безоружная наша любовь? Спит на гвозде моя мокрая кепка. Спят на пороге тряпичные львы. В доме всё крепко, и в жизни всё крепко, Если лишь дети мешают любви. Я бы хотел, чтобы высшим начальством Были бы дети – начало начал. Боже, как был Маяковский несчастен Тем, что он сына в руках не держал! В дни затянувшейся эпопеи, Может быть, счастьем я бомбы дразню? Как мне счастливым прожить, не глупея, Не превратившимся в размазню? Тёмные силы орут и грохочут – Хочется им человечьих костей. Ясная, тихая сила не хочет, Чтобы напрасно будили детей. Ангелом атомного столетья Танки и бомбы останови И объясни им, что спят наши дети, Ясная, тихая сила любви.Источник: Прислал читатель
НА ЧТО УХОДИТ ЖИЗНЬАпрель сосульки отливает, вычеканивает, И воздух щёлкающий так поголубел, А у меня гаражный сторож выцыганивает На опохмель. И бульканье ручья под ледяною корочкой, В которую окурок чей-то врос, И ель апрельская со снежною оборочкой, Попавшая за шиворот шолочкой, И хор грачей своей чумной скороговорочкой – Всё задаёт вопрос, В котором все вопросы вдруг сошлись: На что уходит жизнь? Действительно, на что? На что она уходит? Ответь мне сторож гаража... Да ты глухой, дед? А может быть, не более ты глух, Чем воспитавшие симфониями слух? Мы часто глухи к дальним. Глухи к ближним, Особенно когда из них всё выжмем. С друзьями говорим, но их не слышим, Свои слова считая самым высшим. Пока она жива, к любимой глухи – Услышим лишь предсмертный хрип старухи. Мы совесть сделали нарочно глуховатой. Мы совести забили уши ватой – Так легче ей прослыть не виноватой. А сколько времени ушло когда-то в прошлом На забивание ушей себе и прочим! Смерть вырвет вату, но ушей не будет. Не слышат черепа. Их бог рассудит. Ты в бывшем ухе, червь, не копошись! На что уходит жизнь?! Мир в гонке роковой вооружений, Так глух он к булькотне земных брожений, К ручьям в апрельской гонке бездорожности В их кажущейся детскости, ненужности. Не умирай, природа, продержись! На что уходит жизнь? Нас оглушили войн проклятых взрывы. Не будем глухи к мёртвым, к тем, кто живы. Страститесь, раны! Кровь, под кожу брызнь! На что уходит жизнь? Уходит жизнь на славу нашу ложную. В бесславье слава вырастет потом. Уходит жизнь на что-то внешне сложное, Что вдруг окажется простейшим воровством. Уходит жизнь на что-то внешне скромное, Но скромных трусов надо бы под суд! На мелочи, казалось бы, бескровные. Но мелочи кровавы. Кровь сосут. Мы станем все когда-нибудь бестелостью, Но как нам душу упасти суметь? Уж если умирать – мне знать хотелось бы: На что уходит смерть?Источник: Прислал читатель
ГЕНЫЯ трогаю тихонько ветку вербную. В ней гены наших прадедов, наверное, Не прадедов, а дальше – пра-пра-пра... Им всем воскреснуть на земле пора. И все деревья – справа или слева, Как генеалогические древа. На их ветвях – российские синицы, А под корой – этруски, ассирийцы. В движенье соков от корней до кроны Растворены рабы и фараоны. Потрогаем замшелые коряги, А нам из них откликнутся варяги. И партизанка вздрогнула в петле Когда из виселицы плачущей, берёзовой, Раздался крик боярышни Морозовой, От глаз фашистских спрятанной в дупле... Я трогаю тихонько ветку вербную. В себя, как в древо поколений верую. Глаза в себя опустим, в наши гены. Мы – дети пены. Когда из моря выползли на сушу, Зачем на человеческую душу Мы обменяли плавники и жабры – Чтоб волшебство огня раздуть в пожары?! Ну, а зачем вставали с четверенек – Чтобы грабастать в лапы больше денег? Я с каплей крови при порезе пальца Роняю из себя неандертальца, И он мне шепчет, скрытый в тайном гене: "не лучше, если б мы остались в пене? Мир стал другим. Культуры нахватался. Откуда же у вас неандертальство? В руках убийц торчат не глубинно Ракет неандертальские дубины..." Из жилки на виске мне шепчет скиф: "Я был кочевник. Ты – из городских. Я убивал врагов, но не природу, А города спускают яды в воду. Нейтроновое зелье кто-то варит. Вот варварство... Я – разве это варвар?" Я трогаю тихонько ветку вербную, Но мне не лучше. Настроенье скверное. Неандертальской стукнутый дубиной, Я приползаю за полночь к любимой. Промокшую от крови кепку стаскивая, Она меня целует у дверей. Её губами Ярославна, Саския Меня целует нежно вместе с ней. Неужто бомба дьявольская сдуру Убьёт в ней Беатриче и Лауру И пушкинская искорка во мне Погибнет в страшной будущей войне? И все деревья – справа или слева, Как генеалогические древа, Сгорят, хрипя от жалости и гнева! Прислушаемся к генам, в нас томящимся, Мы вместе с ними, спотыкаясь, тащимся. Напрасно сокровеннейших уроков Мы ждём от неких будущих пророков. Пророки – в генах. Говорят пророки, Что мы сейчас на гибельном пороге. Пускай спасутся – хоть в других вселенных Пророки в генах. О человек, не жди проклятых сроков, Когда с твоею кровью навсегда Мильоны не услышанных пророков Уйдут сквозь раны в землю без следа. Но и земли не будет...Источник: Прислал читатель
* * *Волна волос прошла свкозь мои пальцы, и где она - волна твоих волос ? Я в тень твою, как будто зверь, попался и на колени перед ней валюсь. Но тень есть тень. Нет в тени тёплой плоти, внутри которой тёплая душа. Бесплотное виденье, как бесплодье, в меня вселилось, душу иссуша. Я победил тебя игрой и бредом и тем, что был свободен, а не твой. Теперь я за свою свободу предан и тщетно трусь о призрак головой. Теперь я проклинаю эти годы, когда любовь разменивал на ложь. Теперь я умоляю несвободы, но мстительно свободу ты даешь. Как верил я в твои глаза и двери, а сам искал других дверей и глаз. Неужто нужен нам ожог неверья, а вера избаловыват нас ? Я ревности не знал. Ты пробудила её во мне, всю душу раскровя. Теперь я твой навек. Ты победила. Ты победила тем, что не моя.Источник: Прислал читатель
* * *Я люблю тебя больше природы, Ибо ты как природа сама, Я люблю тебя больше свободы, Без тебя и свобода тюрьма! Я люблю тебя неосторожно, Словно пропасть, а не колею! Я люблю тебя больше, чем можно! Больше, чем невозможно люблю! Я люблю безрассудно, бессрочно. Даже пьянствуя, даже грубя. И уж больше себя - это точно. Даже больше чем просто себя. Я люблю тебя больше Шекспира, Больше всей на земле красоты! Даже больше всей музыки мира, Ибо книга и музыка - ты. Я люблю тебя больше славы, Даже в будущие времена! Чем заржавленную державу, Ибо Родина - ты, не она! Ты несчатна? Ты просишь участья? Бога просьбами ты не гневи! Я люблю тебя больше счастья! Я люблю тебя больше любви!1995Источник: Прислал читатель
* * *Чуть-чуть мой крест, чуть чуть мой крестик, Ты не на шее, ты внутри Чуть-чуть умри, чуть-чуть воскресни, потом опять чуть-чуть умри. Чуть-чуть влюбись, чуть приласкайся, чуть-чуть побудь, чуть-чуть забудь Чуть-чуть обидь, чуть-чуть раскайся Чуть-чуть уйди, вернись чуть-чуть. Чуть-чуть поплачь, любви не дольше как шелуха слети с губы, Но разлюби чуть-чуть, не больше и хоть чуть-чуть не разлюбиИсточник: Прислал читатель
ТАЮТ ОТРОЧЕСКИЕ ТАЙНЫ, КАК ТУМАНЫ НА БЕРЕГАХ..Тают отроческие тайны, как туманы на берегах, Были тайнами Тони, Тани даже с цапками на ногах, Были тайнами звезды, звери, под осинами стайки опят И скрипели таинственно двери, только в детстве так двери скрипят. Возникали загадки мира словно шарики изо рта Обольстительного факира, обольщающего неспроста. Мы таинственно что-то шептали на таинственном льду катка И случайно, как тайна к тайне, прикасалась к руке рука. Но пришла неожиданно взрослость, Износивши свой фрак до дыр В чьё-то детство как в дальнюю область Гастролировать убыл факир. Мы, как взрослые, им забыты, - "Ах факир, ты плохой человек!", Нетаинственно до обиды нам на плечи падает снег, Нетаинственно мы мечтаем, нетаинственно мы грусти, Нетаинственны нам чужие, но и мы нетаинственны им; Даже если рука чужая прикасается гладя слегка, Это только рука , а не тайна, понимаете- только рука. Дайте тайну простую простую, Тайну, робость и тишину! Тайну маленькую, босую. Дайте тайну, хотя-бы одну!конец 50-х начало 60-х , МоскваИсточник: Прислал читатель
КОНЧИКИ ВОЛОСБыло то свиданье над прудом кратким, убивающим надежду, Было понимание с трудом, потому что столько было между полюсами разными земли, здесь, на двух концах одной скамьи, и мужчина с женщиной молчали заслонив две разные семьи, словно две чужих страны, плечами И она сказала не всерьез, вполушутку, полувиновато, "Только разве кончики волос помнят, как ты гладил их когда-то". Отведя сближенье как беду, крик внутри смогла переупрямить: "Завтра к парикмахеру пойду- вот и срежу даже эту память". Ничего мужчина не сказал, Он поцеловал ей тихо руку, и пошел к тебе, ночной вокзал, - к пьяному и грязному, но другу. И расстались вновь на много лет, но кричала, словно неизбежность, рана та, больней которой нет, - Вечная друг к другу принадлежность.Источник: Прислал читатель
* * *Проклятье века — это спешка, и человек, стирая пот, по жизни мечется, как пешка, попав затравленно в цейтнот. Поспешно пьют, поспешно любят, и опускается душа. Поспешно бьют, поспешно губят, а после каются, спеша. Но ты хотя б однажды в мире, когда он спит или кипит, остановись, как лошадь в мыле, почуяв пропасть у копыт. Остановись на полдороге, доверься небу, как судье, подумай — если не о боге — хотя бы просто о себе. Под шелест листьев обветшалых, под паровозный хриплый крик пойми: забегавшийся — жалок, остановившийся — велик. Пыль суеты сует сметая, ты вспомни вечность наконец, и нерешительность святая вольется в ноги, как свинец. Есть в нерешительности сила, когда по ложному пути вперед на ложные светила ты не решаешься идти. Топча, как листья, чьи-то лица, остановись! Ты слеп, как Вий. И самый шанс остановиться безумством спешки не убий. Когда шагаешь к цели бойко, как по ступеням, по телам, остановись, забывший бога,— ты по себе шагаешь сам! Когда тебя толкает злоба к забвенью собственной души, к бесчестью выстрела и слова, не поспеши, не соверши! Остановись, идя вслепую, о население Земли! Замри, летя из кольта, пуля, и бомба в воздухе, замри! О человек, чье имя свято, подняв глаза с молитвой ввысь, среди распада и разврата остановись, остановись!1967Евгений Евтушенко.
Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.
* * *Я не сдаюсь, но все-таки сдаю, Я в руки брать перо перестаю, И на мои усталые уста пугающе нисходит немота. Но слышу я, улегшийся в постель, Как что-то хочет рассказать метель. И как трамваи в шуме городском Звенят печально каждый о своем. Пытаются шептать клочки афиш, Пытается кричать железо крыш. И в трубах петь пытается вода. И так мычат беззвучно провода. Вот также люди, если плохо им Не могут рассказать всего другим. Наедине с собой они молчат Или вот так же горестно мычат. И вот я снова за столом своим. Я как возможность высказаться им. А высказать других, о них скорбя И есть возможность высказать себя.Источник: Прислал читатель
СКАЗКА О РУССКОЙ ИГРУШКЕПо разграбленным селам Шла орда на рысях Приторочившись к седлам рысакосый ясак Как под темной водою Молодая ветла Русь была под ордою Русь почти не была Но однажды Как будто все колчаны без стрел Удалившийся в юрту Хан Батый захмурел. От бараньего сала От ласняшихся жен Что-то в нем угасало Это чувствовал он. И со взглядом потухшим Он сидел одинок На сафьянных подушках Сжавшись, будто хорек Хан сопел исступленно, Скукотою томясь. И бродяжку с торбенкой Ввел угодник - толмачь. В горсть набравши урюка Колыхнув животом. Кто такой ?-хан угрюмо Ткнул в бродяжку перстом. Тот вздохнул: - Божья матерь, То Батый, то князья, Дел игрушечных мастер Ванька Сидоров я. Из холстин дыроватых С той торбенки своей Стал вынать деревянных Медведей и курей И в руках баловался Потешатель сердец С шебутной балалайкой Скоморох - дергунец Но в игрушки вникая Умудренный как змий На матрешек вниманья Обратил хан Батый И с тоской первобытной Хан подумал в тот миг Скольких здесь перебил он А постичь не постиг В мужичках скоморошных, Простоватых на вид, Как матрешка в матрешке Тайна в тайне сидит. Озираясь трусливо Буркнул хан толмачу - Все игрушки тоскливы, Посмешнее хочу. Хан добавил икнувши: - Перстень дам и коня, Но чтоб эта игрушка, Просветлила меня. Думал Ванька про волю Про судьбу про свою И кивнул головою: - Сочиню, просветлю. Шмыгал носом он грустно, Но явился в свой срок. - Сочинил я игрушку, Ванькой-встанькой нарек. На кошме некичливо, Стал простетский, не злой. Но дразняще качливый Мужичок удалой. Хан прижал его пальцем И ладонью помог Ванька-встанька попался, Ванька-встанька прилег. Хан свой палец одернул Но силен хоть и мал Ванька-встанька задорно Снова на ноги встал. Хан игрушку с размаха Вмял в кошму сапогов И знобея от страха Заклинал шепотком. Хан сапог отодвинул, Но держась за бока Ванька-встанька вдруг вынырнул из под носка Хана страхом шатало И велел он скорей От Руси, от шайтана Повернуть всех коней И теперь уж отмаясь, Положенный вповал Ванька Сидоров – мастер У дороги лежал. Он лежал, отсыпался Руки белые врозь Василек между пальцев Натрудившихся рос. А в пылище прогорклой Так же мал да удал С головенкою гордой Ванька-встанька стоял Из под стольких кибиток Из под стольких копыт Он вставал не убитый, только временно сбит. Опустились туманы На лугах заливных И ушли басурманы Будто не было их. Ну а Ванька остался Как остался народ И душа Ваньки-встаньки В каждом русском живет Мы народ Ванек-встанек Нас не бог уберег Нас давили, топтали Столько разных сапог Они знали: Мы Ваньки Нас хотели покласть, Но о том что мы Встаньки, Забывали, платясь. Мы народ Ванек-встанек Мы встаем, так в серьез Мы от бед не устанем Не поляжем от слез И смеется не вмятый Не затоптанный в грязь Мужичок хитроватый Чуть по-ка-чи-ва-ясь.МоскваИсточник: Прислал читатель
* * *Я что-то часто замечаю, к чьему-то, видно, торжеству, что я рассыпанно мечтаю, что я растрепанно живу. Среди совсем нестрашных с виду полужеланий, получувств щемит: неужто я не выйду, неужто я не получусь? Меня тревожит встреч напрасность, что и ни сердцу, ни уму, и та не праздничность, а праздность, в моем гостящая дому, и недоверье к многим книжкам, и в настроеньях разнобой, и подозрительное слишком неупоение собой... Со всем, чем раньше жил, порву я, забуду разную беду, на землю, теплую, парную, раскинув руки, упаду. О мой ровесник, друг мой верный! Моя судьба - в твоей судьбе. Давай же будем откровенны и скажем правду о себе. Тревоги наши вместе сложим, себе расскажем и другим, какими быть уже не можем, какими быть уже хотим. Жалеть не будем об утрате, самодовольсиво разлюбя. Завязывается характер с тревоги первой за себя.Источник: Прислал читатель
ДВЕ ЛЮБВИТо ли все поцелуи проснулись, горя на губах. То ли машут дворы рукавами плакучих рубах Убеждая меня белой ночью, дразняще нагой, от любви дорогой не ходить за любовью другой. То ли слишком темно на душе, То ли слишком светло, То ли белая ночь, то ли ангельское крыло. Страшно жить без любви, но страшнее, когда две любви Вдруг сойдутся, как будто в тумане ночном корабли. Две любви - то ли это в подарок с опасным избыдком дано, То ли это беда пригнет молнией ночью в окно Рассекая кровать раскаленным клинком попалам, Драгоценные некогда письма сжигая как жлам. Две любви - то ли это любовь, то ли это война, Две любви невозможны - убийцею станет одна, Две любви, как два камня скорее утянут на дно, Я боюсь полюбить, потому что люблю, и давно.Источник: Прислал читатель
ПОЛОВИНЧАТОСТЬСмертельна половинчатость порывов, Когда, узду от ужас грызя, Мы прядаем, все в пене, у обрывов, Но полуперепрыгнуть их нельзя. Тот слеп, кто пропасть лишь полуувидел. Не полупяться, в трех соснах кружа - Полумятежник, полуподавитель Родившегося полумятежа. При каждой полумере полугодной Полународ остатный полурад. Кто полусытый - тот полуголодный, Полусвободный - это полураб. Полубоимся, полубезобразим... Немного тот, а все же полу-тот - Партийный слабовольный Стенька Разин Полу-идет на полу-эшафот. Определенность фронда потеряла - Нельзя, шпажонкой попусту коля, Быть и в полугвардейцах кардинала, И полумушкетерах короля. Неужто полу-Родина возможна? И полусовесть может быть в чести? Свобода половинная - острожна, И Родину нельзя полу-спасти.1989Источник: Прислал читатель
ОДНОЙ ЗНАКОМОЙА собственно, кто ты такая, С какою такою судьбой, Что падаешь, водку лакая, А все же гордишься собой? А собственно, кто ты такая, К гда, как последняя мразь, Пластмассою клипсов сверкая, Играть в самородок взялась? А собственно,кто ты такая, Сомнительной славы раба, По трусости рты затыкая Последним, кто верит в тебя? А собственно, кто ты такая? И, собственно, кто я такой, Что вою, тебя попрекая, К тебе прикандален тоской?1974Источник: Прислал читатель
НЕ ВОЗГОРДИСЬСмири гордыню - то есть гордым будь. Штандарт - он и в чехле не полиняет. Не плачься, что тебя не понимают, - поймёт когда-нибудь хоть кто-нибудь. Не самоутверждайся. Пропадёт, подточенный тщеславием, твой гений, и жажда мелких самоутверждений лишь к саморазрушенью приведёт. У славы и опалы есть одна опасность - самолюбие щекочут. Ты ордена не восприми как почесть, не восприми плевки как ордена. Не ожидай подачек добрых дядь и, вытравляя жадность, как заразу, не рвись урвать. Кто хочет всё и сразу, тот беден тем, что не умеет ждать. Пусть даже ни двора и ни кола, не возвышайся тем, что ты унижен. Будь при деньгах свободен, словно нищий, не будь без денег нищим никогда! Завидовать? Что может быть пошлей! Успех другого не сочти обидой. Уму чужому втайне не завидуй, чужую глупость втайне пожалей. Не оскорбляйся мнением любым в застолье, на суде неумолимом. Не добивайся счастья быть любимым, - умей любить, когда ты нелюбим. Не превращай талант в козырный туз. Не козыри - ни честность ни отвага. Кто щедростью кичится - скрытый скряга, кто смелостью кичится - скрытый трус. Не возгордись ни тем, что ты борец, ни тем, что ты в борьбе посередине, и даже тем, что ты смирил гордыню, не возгордись - тогда тебе конец.1970Источник: Прислал читатель
* * *Нет, мне ни в чем не надо половины! Мне - дай все небо! Землю всю положь! Моря и реки, горные лавины Мои - не соглашаюсь на дележ! Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью. ?се полностью! Мне это по плечу! Я не хочу ни половины счастья, Ни половины горя не хочу! Хочу лишь половину той подушки, Где, бережно прижатое к щеке, Беспомощной звездой, звездой падучей Кольцо мерцает на твоей руке.Источник: Прислал читатель
НАСТЯ КАРПОВАНастя Карпова, наша деповская - Говорила мне пацану: "Чем я им всем не таковская? Пристают они почему? Неужели нету понятия - Только Петька мне нужен мой! Поскорей бы кончалась проклятая... Поскорей бы вернулся домой." Настя Карпова, Настя Карпова. Как светились её черты. Было столько в глазах её карего, Что почти они были черны. Приставали к ней, приставали С комплиментами каждый лез. Увидав её приставали За обедами смазчики рельс. А один интендант военный, В чай подкладывая сахарин, С убежденностью откровенной Звал уехать на Сахалин: "Понимаете, понимаете Это вы должны понимать, Вы всю жизнь мою поломаете, А зачем вам её ломать?" Настя голову запрокидывала Хохотала и чай пила. Сколько баб ей в "Зиме" завидывало Что такая она была. Настя Карпова, Настя Карпова Сколько помню, со всех сторон Над её головою каркало Молодых и старых ворон. Сплетни, сплетни, её обличавшие Становились всё злей и злей. Все, отпор её получавшие, Мстили сплетнями этими ей. И когда, в конце сорок третьего Прибыл раненый муж домой, Он сначала со сплетнями встретился, А потом уж с Настей самой. Верют сплетням сильней, чем любимым. Он собой по-солдатски владел. Не ругал её и не бил он, Тяжело и грозно глядел. Складка лба поперек волевая, Планки орденские на груди: "Все вы тут, пока мы воевали, Собирай свои шмотки - иди!" Настя встала, как-будто присмерти, Буд-то в обмороке была И беспомощно слёзы брызнули, И пошла она и пошла... Шла она от дерева к дереву, Посреди труда и войны, Под ухмылки прыщавого деверя И его худосочной жены... Если вам на любимых капают, Что в дали остались без вас, Настя Карпова, Настя Карпова Пусть припомнится вам хоть раз!Источник: Прислал читатель
МУЖЧИНЫ ЖЕНЩИНАМ НЕ ОТДАЮТСЯМужчины женщинам не отдаются а их, как водку, судорожно пьют, и если, прости Господи, упьются, то под руку горячую их бъют. Мужская нежность выглядит как слабость? Отдаться – как по-рабски шею гнуть? Играя в силу, любят хапать, лапать, грабастать даже душу, словно грудь. Успел и я за жизнь поистаскаться, но я, наверно, женщинам сестра, и так люблю к ним просто приласкаться, и гладить их во сне или со сна. Во всех грехах я ласковостью каюсь, а женщинам грехи со мной сойдут, и мои пальцы, нежно спотыкаясь, по позвонкам и родинкам бредут. Поднимут меня женщины из мёртвых, на свете никому не изменя, когда в лицо моё бесстрашно смотрят и просят чуда жизни изменя. Спасён я ими, когда было туго, и бережно привык не без причин выслушивать, как тайная подруга, их горькие обиды на мужчин. Мужчин, чтобы других мужчин мочили, не сотворили ни Господь, ни Русь. Как женщина, сокрытая в мужчине, я женщине любимой отдаюсь.25-26 декабря 2004Источник: Прислал читатель
БОЮСЬ НЕ СПРАВИТЬСЯ С ЛИЦОМБоюсь не справиться с лицом, когда тебя увижу где-то, и завершится всё концом, в котором больше нет секрета. Боюсь не справиться с душой, боюсь не справиться и телом, чтоб над тобой и надо мной не надругались миром целым. Боюсь – не знаю от чего – тебя, как тайного богатства. боюсь – и более всего – его пропажи не бояться.25-26 декабря 2004Источник: Прислал читатель
ИЗУМРУДИНЫГлаз твоих изумрудины зеленее травы – то сверкнут, то замрут они – ни живы, ни мертвы. Твои ноги великие – ноги Дитрих Марлен, оказались уликами тайной дрожи колен. Красоту не запрятавшая, ты живёшь, всех казня. Неужели взаправдашне ты влюбилась в меня? Мне любить тебя поздно. Кто я - поезд? Перрон? Ты уходишь как поезд, или я – это он? И в Москве, и в Казани быть красивой такой, - это как истязанье скользкоглазой толпой. Хочет всю тебя улица завалить на кровать, ну а то, что ты умница – ей на это плевать! Чистых глаз изумрудины, так раскованы вы! Где Базаровы, Рудины? Лишь Раскольниковы. Что карга-ростовщица, испустившая дух! От красавиц «тащиться» слаще, чем от старух! Всюду твари дрожащие. Неужели они станут власть предержащими и над женщинами? Мне так больно за родину. Но, как будто в светце, дышат две изумрудины у тебя на лице.25-26 декабря 2004Источник: Прислал читатель
ШУТЛИВОЕКомаров по лысине размазав Попадая в топи там и сям Автор нежных, дымчатых рассказов Шпарил из двухстволки по гусям И грузинским тостам не обучен Речь свою за водкой и чайком Уснащал великим и могучим Русским нецензурным языком В темноте залузганной хибары Он ворчал мрачнее сатаны По ночам-какие суки бабы По утрам-какие суки мы И когда храпел ужасно громок Думал я тихонько про себя За него, наверно, тайный гномик Пишет, тихо пёрышком скрипя Но однажды, ночью тёмной-тёмной При собачьем лае и дожде Не скажу, что с радостью огромной На зады мы вышли при луне Совершая там обряд законный Мой товарищ, спрятанный в тени Вдруг сказал мне с дрожью незнакомой- Посмотри-ка, светятся они Били прямо в нос навоз и силос Было сыро, гнусно и темно Ничего как-будто не светилось И светиться не было должно Но внезапно я увидел, словно На минуту раньше был я слеп Как свежеотёсанные брёвна Испускали ровный белый свет И была в них лунная дремота Запах далей северных лесных И ещё особенное что-то Выше нас, и выше их самих... И товарищ тихо и блаженно Выдохнул из мрака - благодать Светяться то, светяться как, Женька И добавил грустно - так их мать.70-е годыИсточник: Прислал читатель
АЛЛАУ могилы поэта, презревшего все мировые базары, я не встретил в тот день ни души - даже призрака Лары, но когда подошел, обходя неизбежную русскую лужу, я увидел одну знаменитую, но никому не известную душу. На скамеечке тихо сидела не кто-нибудь, а Пугачева - одиноко, задумчиво, поглощенно в затрапезном платочке, без всяких подмазок и блесток, угловатая, будто бы скрытая в диве базарной девчонка-подросток, На колени она перед камнем надгробным отнюдь не валилась, но чуть-чуть шевелила губами, как будто молилась. А однажды я видел ее, на банкете хлеставшую водку. В чью-то кофту вцепилась она: «Слушай, ты не толкнешь эту шмотку?» Как смешалось в ней все - и воинственная вульгарность, и при этом при всем - Пастернаку таинственная благодарность. Персианка и Стенька в едином лице. Гениальности с пошлостью Ниагара. Пастернаковская свеча, на которой так много нагара. Фаворитов меняет, как Екатерина Великая плебса, но в невидимом скипетре столько у ней неподдельного блеска! Все народы похожи на собственных идолов. Их слепив из себя, из фантазий несбывшихся выдумав. На кого ты похожа, Россия? Похожа на Пугачеву. Ты идеи с чужого плеча примеряешь опять, как обнову, но марксизм не налез, да и капитализм на Россию никак не налезет. Не по нам эти шмотки. Чужое напяливать нам бесполезно. На всемирные конкурсы рваться не надо сейчас ни России, ни Алле. Если в первые мы не попали, не значит еще, что пропали. Мы буксуем в грязи, но пока хоть в одномуголочке души мы чисты, "еще идут старинные часы..." Мы не все потеряли еще, распадаясь под собственный гогот. Только те могут петь, кто молчать над могилами могут. Я Россию люблю, как шахтер свою шахту, не меньше во время обвала. Я любимых артистов люблю, как ни горько, не меньше во время провала. Я люблю тебя, русская Пьяф, соловьиха-разбойница и задавала, над могилой поэта притихшая, будто монашенка, Алла.Источник: [email protected]
|
|
СТИХИЯ: Лучшая поэзия © 1996-2006
Вопросы и комментарии? Пишите