По электронной почте мне пришло письмо от человека, назвавшегося Романом. Он предлагал дискеты с записями Валерии Александровны Нахимовой, которые оказались у него. Мы встретились на Самотеке в кафе "Аннабелла" в доме, где жила Валерия Александровна. Роман полностью соответствует описанию ее интернетовского знакомого.
Он объяснил, что часть дискет ему отдала сама Саша, как он ее до сих пор называет, и просила их "полечить", остальные он (вместе с жестким диском компьютера) забрал после ее смерти, воспользовавшись своим ключом от квартиры. Про повесть в Интернете узнал только сейчас и сразу же связался со мной.
Никаких условий не выставлял, кроме одного: если он решится, то пришлет стихи, посвященные Саше, а я должен их включить в ее повесть.
У меня не возникло сомнений в подлинности дискет и их содержимого.
Мне не удалось понять, по каким принципам Валерия Александровна отбирала записи для публикации и определяла их порядок. Поэтому помещаю их все по хронологии.
11.09.01
21.02.96
Вернулась от Аллы. В полном раздрызге. Не знаю даже, как и записать. Это так неожиданно, так…
Засиделись, она рассказывала мне про дочку, про маму, вообще про личную жизнь. Пожалуй, с этого и начну: вдруг что-то помешает добраться до главного или я сама в процессе писания пойму-почувствую, что и не надо записывать. Ну, знала же я, знала, что даром мне эта история не пройдет, не надо было в этот круг вступать. Деньги нужны были, правда, но обошлась бы как-нибудь. Ладно…
Про маму. Когда с Аллой случилась та ужасная история, мама - Полина Леонидовна - решила, что дочке нужно немедленно выйти замуж. Она потом говорила Алле, что так врачи советовали. Может, и так, но сама Алла уверена: это собственные полинины измышления. Про Полину сначала. В молодости (да и потом) она мечтала стать актрисой. В Харькове, где она родилась и выросла, она дружила с Люсей Гурченко, они ходили в одни и те же кружки, и считалось, что Полина тоньше и талантливее. (Между прочим, Алла говорит, что Людмила Марковна, которая к Алле хорошо относится, Полину узнала, но не приветила). Потом Люся уехала учиться во ВГИК, а Полина - в Киев, в театральный институт. Тут посчитали, что у нее плохая украинская речь, и не приняли. Она вернулась в Харьков и еще успела на экзамены в местный библиотечный институт, с блеском прошла на факультет культурно-просветительной работы, где обучали всем тем же предметам, что и в театральном, но готовили не актеров, а руководителей самодеятельности. На третьем курсе она вышла замуж за курсанта военного училища Алексея Клунина, а через год уехала с ним в отдаленный засекреченный гарнизон где-то в центре Казахстана. Институт кончала заочно, в гарнизоне заведовала клубом и руководила самодеятельностью, учила музыке офицерских детей, была всеобщей любимицей и местной звездой в масштабах военного округа. И сделала все возможное, чтобы мужа направили в академию. Это удалось только на третий год их казахстанской жизни, но Борис родился уже в Москве, точнее в подмосковном военном городке. Словом, артистическая карьера, по мнению Полины, была принесена ею в жертву мужу, семье, детям. Муж погиб на испытании какого-то нового тогда оружия, еще не закончив академию. Полина к тому времени была художественным руководителем гарнизонного Дома офицеров и традиционно - звездой военного округа, так что из городка их не выселили, хотя это место до сих пор крепко-накрепко засекречено. Через три года она согласилась выйти замуж за дипломата Юрия Семина. Под этой фамилией Алла и добывала себе спортивную славу. Она уже родилась, а Полина Леонидовна была беременна Никитой, когда, наконец, отца направили в посольство Аргентины, где он почти сразу исчез при до сих пор невыясненных обстоятельствах. Его посмертно наградили каким-то орденом, вдове дали двухкомнатную квартиру - вот эту, где теперь живет Алла с Никитой, - и должность директора подмосковной дачи министерства иностранных дел. Дача предназначалась для иностранных гостей, но на самом деле иностранцы здесь бывали редко, зато приезжали не только дипломаты, но большие и маленькие шишки из разных ведомств и служб. Собственно, это был целый городок из коттеджей и нескольких больших зданий. Только для обслуги пришлось выстроить два пятиэтажных жилых дома.
Дети учились в Москве, и жили там самостоятельно, под началом Бориса, а все субботы и воскресенья (или почти все) ездили к матери на дачу, не говоря уж о каникулах. Здесь внешние обстоятельства оборачиваются в особенности семейных отношений. Полина отчаянно, лихорадочно, с каким-то особым надрывом, как я поняла, доживала свои еще молодые годы, и, с одной стороны, дети бы этому помешали, будь они все время с ней, но, с другой, они входили в ее понимание активной и содержательной жизни - и потому она ухитрялась жестко их контролировать, и неисчерпанные еще запасы ее энергии не оставляли детям никаких шансов уйти от этой тотальной опеки.
Пишу подробно и длинно ненужные мне вещи, наверное, для того, чтобы отдалить главное, о чем собиралась написать. И уже мне ясно, что писать не буду. Нет, буду, но не сегодня.
Сегодня закончу еще про Полину. Короче говоря, Алла пыталась мне объяснить смесь тотального контроля и почти безграничной свободы, в которой оказались трое детей этой незаурядной женщины. Они научились врать, хитрить, изворачиваться, лукавить - каждый в меру своего характера. Алла - больше и искуснее братьев.
Когда ее выписали из психушки после того несчастья с изнасилованием, Полина посоветовалась с врачами и решила: чтобы дочка не тронулась, ей нужно срочно выходить замуж и очень быстро нашла жениха, да еще какого - голландского дипломата, который в ту пору подвернулся на ее даче. Свадьбу удалось организовать уже через три месяца, хотя формальности обычно тянутся годами. Алла стала мадам Дюркгейм, и еще через девять месяцев родила Лизу.
- Значит, Лиза…
- А ты думала, она - плод насилия? - как-то вычурно спросила Алла. - Нет, она - законнорожденная наследница голландского помещика, или крупного фермера - точно не знаю. К тому времени, как она родилась, папа уже бесследно исчез. Голландцы раскрыли его связи с КГБ, он попросил политического убежища, потом нам объяснили, что он пытался быть двойным агентом, и посоветовали никогда не искать его ни здесь, ни в Голландии. Исчезновение мужей - это какой-то наш с мамой рок.
Или возмездие, подумала я.
- Или наказание за грехи, - добавила Алла.
На другой день после свадьбы Алла демонстративно вышла из-под контроля Полины, а та никогда уже не пыталась руководить ее жизнью и даже давать советы. За одним исключением - Лиза. Алла вынуждена была уступить ее воспитание Полине, и та диктовала условия. Как только у девочки обнаружили голос, Полина решила, что она будет петь в Милане.
- Почему Милан, каким макаром Милан? Она и сама объяснить не может. Идея-фикс. А с другой стороны, - что возразишь?
Бедная Лиза, подумала я.
- Бедная Лиза, - сказала Алла, - и детства-то не знает, совсем закомплексованная девочка… Как я когда-то, - добавила.
26.02.96
Какой кошмар, когда ломается компьютер! Даже не думала, что такая зависимость. Нет, действительно, похоже на физическое недомогание: появляется вроде подташнивание, спазмы где-то под сердцем, нервная дрожь в руках и внизу живота - все в легкой форме, то ли есть, то ли кажется, но и правда - есть! Кто-то сказал бы, - не поверила, кому-то сказать, - подумают: врет. Бред какой-то!
Первый компьютер остался мне от мужа. Когда сломался, тоже места не находила, но тогда думала: атавизм детства. Я между делом, по ночам особенно, играми увлекалась, в основном пасьянсами, - и вот игрушка поломалась. В мастерской сказали: легче купить новый, поскольку старый чинить - дороже будет. Копила полгода, пока появился этот, быстрый, красивый, любимый. Теперь вот редко-редко сыграю в единственную игру - "Линии", - а вот скапустился он, и, оказывается, сама болею. Ну, вот оба выздоровели.
Продолжаю про Аллу, как сама себе обещала.
Пока компьютера не было, уже придумала, как это описать. И вспомнила, что в длинном нашем кухонном разговоре было еще про убийство.
- Я тебе сильно доверяю, потому признаюсь. Я ведь этого парня знала, больше того, он мне нравился, и очень сильно, очень. И когда поняла, что он тоже в меня влюблен… Скажу тебе: я потом такого счастья уже не чувствовала. Так не чувствовала. Каждый день смотрела в зеркало. Одевала лучшее белье, готовилась к этому моменту… Когда это произошло… Во-первых, мне было больно, все время. Не знаю, почему. Но это ерунда. Главное, я увидела камеру: он снимал все это. Зачем? Ну, чтобы мы потом с ним всегда могли этот момент как бы повторить, - так он объяснил. Что-то мне подсказало забрать кассету. А через несколько дней Борис мне принес фотографии - там, оказывается, еще и фотоаппарат был. Снимки были темные, ничего особенного не видно, но понятно, чем мы с ним занимаемся, и видно, что это я и он. Борис мне сказал: все было на спор… Вот такая первая любовь. Ну, кассету я разломала, пленку порвала - руки изрезала об нее, на тренировки неделю не ходила. С ситуацией справилась: скоро все знали, что это я на спор моего героя подцепила, да только ничего не вышло - мальчик оказался то ли трусом, то ли импотентом, то и другое, сама понимаешь, - позор. Вот с этим позором он меня тогда и встретил. А я его. Как хочешь, суди. А как правильно рассудить, я и тогда, и сейчас не знаю. Знаю, что все могло быть иначе. Я хотела… Зачем тебе это? Тебе - незачем. А мне нужно. Нужно, чтобы ты всю правду обо мне знала, понимала меня. Пожалела бы меня, если можешь. Представь себе, мне это тоже бывает нужно, а вот некому меня пожалеть. Я сильная, удачливая, чего хочу, добьюсь, - кому же в голову придет такую жалеть…
Мне, правда, было жаль ее. Сколько не отучала себя от сантиментов, а слезы стояли в глазах. Взяла ее руку, прижала к щеке - рука была очень горячая и немного дрожала.
- Бедная Алла…
Она засмеялась как-то нехорошо. Я вспомнила: "Бедная Лиза", - при этом почему-то мелькнуло: а ведь Алла в "Жертве" играла собственную дочь, и ее, кажется, тоже звали Лиза и фраза "с приветом" Карамзину там тоже вроде бы обыгрывалась… Она взяла меня за голову двумя руками и крепко поцеловала в губы.
Ехать домой было поздно. Алла везти меня поленилась, к тому же мы выпили по рюмке коньяка. Я осталась. Ночевать пришлось на диване в "музее". Когда легла, прямо передо мной на противоположной стене светился портрет как бы собственным светом. Фонарь за окном пробивался через неплотно задвинутые шторы и ложился узким продольным лучом, так что лицо на портрете оставалось в тени, а фигура казалась еще тоньше и длиннее.
Она пришла из ванны и с феном присела на край дивана, потом спросила:
- Можно, я к тебе?
Она прижалась, стала целовать… Я оцепенела. Она почувствовала:
- Ты не… - и засмеялась. - Я подумала, что тебе это нужно, а я могу. Вот дура! - И мы засмеялись вместе. Она поцеловала меня в щеку и стремительно поднялась. У двери остановилась и сказала из темноты: - Не могу тебе врать, прости! Это мне, мне нужно, а я подумала: вдруг ты сможешь… Я когда тебе говорила, что полюбила, я это имела в виду. Не только это, но прежде всего. - И заплакала.
Я собрала себя в кулак, встала, пошла к ней.
- Нет! Не надо, не надо так близко, я не могу!.. Иди, иди, все будет хорошо. Ложись, спи, прости… - и вышла.
Не знала, что делать: идти за ней, одеться и уйти? Досада, что так влипла, промелькнула и ушла. Мне было ее жалко, особенно после того, что она мне рассказала на кухне. Кажется, я была готова как-то подыграть ей, но и на этом я продержалась только несколько секунд. Легла, завернулась в одеяло и постаралась уснуть. Но в голове звенело пустой ясностью - то ли от коньяка, то ли от Аллы, и все тело было напряжено. Сна долго не было. Удалось сосредоточиться на том, чтобы представить, как Лиза идет в школу (или в консерваторию? или к частному учителю домой?) по миланской улице, вымощенной чистыми, блестящими под утренним солнцем плитками, и солнце освещает ее длинную гибкую фигуру (на самом деле она полноватая и маленькая), а лицо остается в тени…
Утром Алла разбудила меня легко и весело, будто ничего и не было. Она торопилась, опаздывала.
На кухне села напротив, прижала мои колени своими и сказала:
- Лера! Я тебя очень люблю. Забудь все. Верь мне. Не бойся. Я справлюсь. Ничего не делай. Забудь. Верь мне. Не отвечай. Не бойся.
Встала, налила в чашки кофе, спросила, соглашаться ли на роль в новом фильме Смирнова:
- Роль, как роль. Но ведь он - бездарь, да? Мне его жалко, знаешь: у него все регалии, и он думает, что это - признание таланта. А может, и вправду, чувствует призвание, вдохновение, раздувает их - и ему кажется, что это - талант. У меня тоже так бывает. Но я про себя знаю: я - не талант, а просто хорошая, старательная и упрямая актриса. Не спорь, я знаю.
Боялась на нее смотреть: боялась, увижу, как она напрягается, чтобы скрыть. Но она играла так естественно, что и меня заставила так же играть. Мы еще пообсуждали Смирнова, как ни в чем ни бывало.
Когда высаживала из машины, поцеловала меня в щеку так невинно и чисто. Какова! Я ее - тоже.
Теперь сижу за компьютером и думаю: зачем мне все это, куда меня заносит, как выкарабкиваться… То есть не обдумываю все это, а просто задаю вопросы и ответов даже не ищу. Знаю, их нет. Потянет меня это течение, накроет волной, бросит на какие-нибудь камни - или вынесет…
Куда? Чего хочу? Славы, денег, власти? Покоя, независимости? Как говорят, самореализации? Банального благополучия? Романтических приключений? Честно - не знаю. Иногда - того, чаще - совсем другого. То вижу себя успешной деловой женщиной. То - умудренной скепсисом дамой. Или загадочной, непредсказуемой, непостижимой для других и для себя. Бредни все это. Попытка спрятаться от себя - очень обыкновенной, иногда умеющей казаться умнее, чем на самом деле, в сущности простоватой и пустоватой бабенки, которая то и дело ловит себя на зависти, злости, суетности. Или просто - обыкновенности.
26.05.97
Потрясающая Алла!
Она затеяла что-то вроде салона: приглашает к себе интересных людей, поит чаем, они разговаривают, а она, как говорила мне, учится. Иногда зовет меня. Конечно, не как интересного человека, а как переводчицу, если (довольно часто) случаются иностранцы. Сегодня был один американец (кажется, сценарист, точно не знаю).
Модный писатель Андрей Гостев начал развивать версию о том, что Бог, вполне возможно, женского рода: изящество строения Вселенной при множестве несуразностей больше похоже не женское творение. А если это так, то первым человеком был не Адам, а Ева: по образу и подобию...
Режиссер Андрей Николаев ему возражал: человек был создан сначала либо бесполым, либо двуполым, во всяком случае, способным воспроизводить себя без помощи со стороны. Значит, и Бог (по образу и подобию) - существо (если можно сказать про него "существо") бесполое.
Хорошо, соглашался Гостев, пусть бесполое. Но когда встал вопрос о делении по половым признакам, кого отделили - женщину или мужчину, а кого оставили? Все говорят, что Ева появилась позже. А, по Гостеву, Бог отделил мужчину: так проще, поскольку у того все, касающееся пола, снаружи, а у женщины - внутри.
Стали обсуждать, что внутри, что снаружи, что можно отнять, а что приставить, заспорили, и мой американец тоже нечто вставил и из любезности обратился к Алле: что она думает.
Алла поставила чашку на стол, села поглубже в кресло:
- Если вы немного помолчите, я вам скажу, как было на самом деле.
Кто-то засмеялся, приняв ее слова за шутку, но Николаев шикнул, все затихли.
Алла закрыла глаза, на лбу у нее появились морщины… А потом (то ли свет так падал, то ли она сильно побледнела, то ли мне вообще это показалось) лицо ее стало будто расплываться, сделалось чужим, незнакомым, с неясными чертами и неопределенным цветом. Видела это собственными глазами, но до сих пор до конца сама себе не верю.
Не знаю, сколько это продолжалось, но недолго, никто ничего не успел сообразить, как мне показалось. Алла словно очнулась, резко выпрямилась, так что лицо оказалось ярко освещенным, и немного сипловатым голосом, как при пробуждении, сказала:
- Все было так, как в Библии: сначала Адам, потом Ева.
Николаев победно закричал Гостеву:
- Ну, видите!
Тот только плечами пожал и развел руками.
Американец спросил меня тихо:
- Что это было? Она что, говорила с Богом? Она колдунья?
Сама не знала, что это было и кем она была: Адамом, Евой, ангелом, дьяволом или Богом. Американцу ответила:
- Она актриса.
11.06.97
Было!Сижу в номере сочинской гостиницы "Жемчужина" со своим (редакционным) "Ноутбуком", а корабль кинофестваля "Кинотавр" с просмотрами и пресс-конференциями ушел в сегодняшнее плавание без меня. Хотя до сих пор была (одной из немногих) постоянной и порядочной (в смысле соблюдения установленного порядка) его пассажиркой. Не пошла и на завтрак - съела вчерашний слегка увядший виноград и запила растворимым кофе. Не пойду и на обед, который вот-вот начнется и вообще не знаю, что буду делать дальше на фестивале и вообще.
По старой своей привычке пишу всякую ерунду, чтобы отдалить момент, когда ерунды не останется и нельзя будет не приступить к главному. Потом ерунда зачеркивается или стирается, а в статье автор выглядит энергичным и бойким, сразу хватающий быка за рога. Ладно, пора хватать.
Было!
Но сначала (это не ерунда, это надо записать) - сон прошлой ночи.
Плыву в море, далеко заплыла: оглядываюсь назад - берег полоской. Вдруг (нет, не вдруг, не внезапно, а постепенно, но быстро) волны становятся очень большими и темными, и все вокруг на глазах чернеет, падает сверху кромешная тьма. Поворачиваю обратно и что было силы плыву к берегу, но его не видно - ничего не видно, кроме ближайшей волны, а потом следующей, которая накрывает с головой. И куда плыву, уже не знаю - просто барахтаюсь в волнах и стремительно теряю силы. Отчетливо понимаю, что пропала, это конец, гибель, смерть. Пытаюсь проснуться (край сознания понимает, что это сон) и не могу. Вдруг (теперь действительно внезапно) вижу, что сзади кто-то плывет, догоняет меня, но кто, не видно. Чувствую только, что это не спасение, а угроза, вот этот Кто-то и есть настоящая погибель. И вот Он уже догнал меня, схватил, поднял… И поставил на ноги. Оказалось, что мы почти у берега, и огни горят, и уже почему-то ночь. Бросаюсь к берегу - и тут же оказываюсь под водой, дно из-под ног уходит, и я падаю в бездну, но успеваю схватить Его за руку и выныриваю. Он снова ставит меня на дно, крепко держит за плечи, а я и сама теперь держусь за Него. И вдруг обнаруживаю, что схватила вовсе не за руку, а за… Мне становится ужасно смешно, и Ему смешно, и мы смеемся посреди черного моря, совершенно голые, и я не разжимаю свою руку.
Было еще что-то, но конца не помню, знаю только, что вовсе не эротическое и уже не страшное. Все по кусочкам восстановила, а конец стерся - и все.
Несколько раз днем вспоминала сон, но как-то легко, без ужаса, который там пережила, но и не глубоко, не обдумывала его, не пыталась разгадать: погружаться в его глубины было боязно. Такое ощущение, будто со мной что-то было, что-то большое и важное, но неизвестное и недоступное пониманию.
После последнего просмотра пошла купаться (каждый вечер хожу, ходила). Народу было немного, несколько человек: как-то похолодало, и дождь, похоже, собирался, но море было спокойное, почти без волн. Плыву тихонько, не напрягаясь. (Сон не вспомнила ни разу). Поворачиваю к берегу. И тут слышу: кто-то сзади меня догоняет, а никого не видела, когда от берега плыла. Стало страшно, быстро стараюсь уйти от него, а он уже рядом. Знаю, что сейчас будет, и ужас охватывает. Берег близко, щупаю ногами дно - есть! Бегу к берегу и ухаюсь с головой под воду: как во сне, дно исчезает, и, как во сне, хватаюсь за что-то… Выныриваю и оказываюсь лицом к лицу с Николаевым (видела, как они с Тышкевичем сегодня приехали). Он держит меня за руку (или я держу его за руку, за которую схватилась под водой - это была рука, рука!) и смеется. У меня мешанина в голове из сна и реальности, и тоже смех разбирает. Он берет меня крепко за плечи, приподнимает, и мы целуемся.
Потом молча выходим из воды, и я вижу, что он совершенно голый, но ничуть не смущается. Он ждет, пока я натяну платье прямо на мокрый купальник, берет меня за руку, и мы идем дальше, к его одежде, он, тоже не вытираясь, набрасывает на себя купальный халат, мы идем к гостинице все так же молча, и у меня нет ни одой мысли в голове. Не смотрю на него ни в холле, ни в лифте, но чувствую, что и он на меня не смотрит. Входим в его номер, и, кажется, он спросил, не хочу ли я выпить. Но меня начинает бить ужасная лихорадка, чувствую: сейчас потеряю сознание, уже начинает все как бы слегка плыть перед глазами. Никогда со мной такого не было, а оттого страшно. Сказать ничего не могу: зуб на зуб не попадает, просто поворачиваюсь и хочу выйти. Он бросил бутылку и стаканы, теребит меня, спрашивает, может, мне в душ… Только головой мотаю. Тогда он сгреб меня в охапку, бросил на кровать, снял платье (потом оказалось, порвал), чертыхаясь стянул мокрый купальник, сильно и больно растер полотенцем, укрыл одеялом, сверху бросил свой махровый халат и покрывало, и еще что-то, поднял мне голову, влил в рот коньяк и приказал спать. Обхватила колени руками, прижала их к подбородку, стараясь унять дрожь и, кажется, забылась. Очнулась так же скрюченная - от тепла за спиной. Знала, что это он, его тепло. Колени сами собой потихоньку распрямились, захотелось потянуться, и рука, как тогда во сне, схватилась…
Что это было, не знаю. Правда, не знаю. Не любовь, не акт, не секс. Что-то было другое. Кажется, снова накатывало забытье, потом отступало, хотя край сознания знал, что это не сон. Знаю только, что вцепилась в него руками и ногами и чувствовала, как беспрерывно обливаюсь потом, как задыхаюсь от жары, но боялась расцепить руки, чтобы не утонуть. Не знаю, что это было. Просто - было.
Николаев должен улететь сегодня. Боюсь выходить. Отсиживаюсь здесь с "Ноутбуком". Кассету, наверное, сотру или выброшу. Записала, и перечитывать не стану, сейчас и никогда.
Скорее бы вечер. Пойду на море.
8.01.98
Уже уходила из Дома кино, когда подошел Николаев:
- Здравствуй.
- Здравствуй.
- Пошли?
- Пошли.
В машине молчали. Он посматривал на меня, иногда с усмешкой крутил головой. Когда доехали до Садового кольца, сказала:
- Я живу на Самотеке.
Он не глядя, бросил:
- Ко мне ближе.
Когда он затормозил у светофора, сказала:
- Я не поеду.
Дернула ручку, но дверь не открылась: в его машине у водителя блокиратор.
- Как это? - очень искренне поразился он.
Его самоуверенность меня разозлила, но к этому времени я уже точно знала, что больше ничего не будет. После Сочи строила какие-то планы, потом сообразила, что он ведь толком не знает, как меня найти, стала крутиться во всех местах, где он мог быть, несколько раз его видела, а он - нет, потом задумалась, чего, собственно, хочу: стать еще одной строчкой в донжуанском списке знаменитого и неотразимого Николаева? И уже успокоилась - на самом деле, хотя даже теперь (полгода прошло), когда его видела, холодок вдоль спины проходил, но уже специально старалась не попадаться ему на глаза.
- Зачем? - спросила спокойно (а старалась - равнодушно).
- Зачем! - гаркнул он, полез в карман и бросил мне какие-то пошорканные листки.
Развернула их - это был список аккредитованных на "Киношоке" журналистов, весь исчерканный то фломастерами, то ручкой, то карандашом. Нашла и Викторию Нахимову, корреспондента "Газеты", тоже вычеркнутую красным маркером.
- Я же не знал даже, как тебя зовут. Эх ты… Как тебя зовут?
Он схватил мою руку, прижал ладонь к губам. Не могла сопротивляться.
В лифте стал торопливо целовать глаза, уши, шею. Чертыхался, вскрывая три замка на своей двери. Я двигалась, как во сне. Не в банальном смысле: бывает во сне, что хочешь бежать и не можешь, ноги не двигаются, а здесь наоборот - не хотела идти, а шла за ним по коридору, помогала расстегнуть шубу, молнии на сапогах, еще что-то, отвечала на его поцелуи. Он бормотал бессвязно, типа "как же так", "что за дела", "сейчас", "скорее", "разве так можно", "сейчас, сейчас…" Он заразил меня этой лихорадкой, почти такой же, как в "Жемчужине", и уже ждала, чтобы было…
- Нет! Черт! - крикнул он и сел, провел ладонью по лицу, потом с силой стукнул кулаком по колену.
"Сон" отлетел, стало мерзко и зябко.
- Прости, ты тут не при чем, - сказал он сдавленно.
Хорошенькое дело, я, оказывается, не при чем.
- Прости, - сказал он еще раз, - Я сейчас, - и вышел.
Стала одеваться и уже почти все разыскала на полу, когда он вернулся в халате и с бутылкой. Так мы стояли по разные стороны кровати, и он рассказывал.
Оказывается, поначалу он отнесся к нашей сочинской встрече как к рядовому или, может быть необычному романтическому приключению (фестивальная, сочинская, "кинотаврическая", "жемчужная" атмосфера тому сильно способствует). Наутро уехал и забыл. Потом припоминал с настроением "не прочь бы продолжить". А дальше началась странная история: "каждый раз, как с кем-то… с женщиной… ну, ты понимаешь… вспоминаю… нет, не вспоминаю, а как бы переживаю ретроспективно… Ну, и соответственно, какое-то раздвоение, и его чувствовали… Так, что я и сам не мог… Никогда бы не поверил, что со мной такое может…" В конце концов стал разыскивать меня, и ничего не получалось. "И вот сегодня, когда… Оказалось, и с тобой… Понимаешь? Ты меня поняла?"
Поняла. Все поняла. Поняла, что тогда, в Сочи, на "Кинотавре", в "Жемчужине" не счастье на меня свалилось, не случайная радость, не удивительный подарок судьбы. Это мой крест. Теперь мне всегда, начиная с этой минуты, придется делать из него мужчину, и, может быть, только для того меня и выпустили в этот свет.
- Есть хочу, умираю, - спокойно сказала. - Найдется что-нибудь?
Нашлось много вкусных вещей, и получился дивный ужин. Николаев успокоился, стал хлопотать, помогать мне, мы выпили, и тогда сказала:
- Больше не пей, ладно?.. У нас все получится. Это я виновата. Женская стервозность: маленькая злая месть за то, что ты надолго исчез. Сейчас помою посуду и приду. Поспи пока, тебе надо.
Долго и тщательно убирала и не думала ни о чем, кроме того, чтобы точно угадать место каждой вещи. И только когда стояла под душем, стала припоминать все известные мне приемы, вычитанные и услышанные. Вспомнила Аллу и сразу одернула себя: нет, я - не актриса, мне это не подходит. Но тут же вернулась к ней: просто увидела ее лицо, руки с пружинисто выпущенными из кулака пальцами, ощутила прикосновение ее коленей (она когда садится напротив, чтобы что-то важное сказать, упирается коленками в мои), и почувствовала, как вливается в тело сила и уверенность, а приемов никаких не надо. Крепко, до боли растерлась полотенцем и пошла.
Было.
Провела там еще четыре дня.
2.01.99
Объявился Друк.
Он исчез сразу после смерти Аллы - уже на похоронах его не было. Краем уха слышала, как Николаев выяснял, где Слава, - зачем-то он был ему срочно нужен, - но ничего определенного не узнал, кроме того, что Друк уехал куда-то за границу, то ли в Париж, то ли в Японию.
Столкнулась с ним у нас на Самотеке: он вышел из какой-то машины, которая тут же отъехала, и быстро прошагал в кафе "Аннабелла" в моем доме (я иногда покупаю у них выпечку). Зашла следом, села рядом. В кафе в этот дообеденный час было еще пусто, и официант сразу на нас набросился. Хотела позвать Славу к себе, но что-то в нем меня остановило: глаза у него бегали, и весь был какой-то взъерошенный, беспокойный, суетливый. Заказала кофе с фирменной булочкой. Друк - кучу еды и водки.
- Я голодный, - объяснил мне. - Я всегда голодный, когда… - и опять засуетился. - А что, это какое-то известное кафе? Вы здесь почему?
Объяснила. Спросила, где пропадал. Оказалось, ездил к родителям во Львов. И стал описывать старинный европейский город Львов, его красоты и традиции. Послушала с вежливыми ахами, хотела, чтобы успокоился, ждала, пока водка разольется у него по жилам. Наконец, вернула его на Самотеку:
- Вас сильно разыскивал Николаев.
- Николаев… - поперхнулся, но не удивился. - Николаев, да, конечно. Я виноват: никому ничего не сказал, срочно уехал… - Он еще в ыпил, задержал рюмку у рта, не закусывая, потом поднял глаза (кажется, впервые посмотрел прямо и долго). - Валерия Александровна, - это прозвучало как-то торжественно, - вас Алла любила, я вам верю. Вы должны мне все рассказать. Все, что здесь без меня было. Я ведь удрал. Они меня разыскивали? Что говорили?
Ничего не понимала, кроме того, что он жутко боялся. Надо было что-то сделать.
- Кофе у меня есть, возьмем здесь еще булочек и пойдем ко мне. Не бойтесь.
- Я не боюсь. Нет, правда, боюсь. Пойдемте, я вам верю.
Его разобрало очень быстро. Он смел все, что было в холодильнике ("когда я волнуюсь, я хочу есть") и говорил, говорил плачущим бабьим голосом, прижимая сжатые кулаки к груди, и иногда даже всхлипывал. Потом его совсем сморило, и он так с прижатыми кулачками и заснул на диване. Вот он храпит (басом, а не фистулой, как говорит), а я записываю то, что усекла из его пьяного бреда.
Во-первых, про Николаева.
Нет, все-таки про Аллу важнее. Похоже, что, как говорит Друк, он был последним, кто видел ее живой. Так вот, оказывается, он был посредником между Николаевым и Тышкевичем в какой-то запутанной авантюре с "Русской любовью". Два эти соперника и врага нашли общий язык, когда надо было "украсть" (никто ничего, оказывается, не крал) отснятые для "Жара" постельные сцены, сделать из них порнофильм, размножить его и продать. А этот тихоня, не от мира сего художник (действительно, талантливый) был у них курьером и наверняка на этом зарабатывал. Господи, что за время, что оно с людьми делает… Алла узнала (или просто знала?), что у Друка - очередная партия денег, и приехала к нему в мастерскую той ночью. Что между ними было, не поняла. Но деньги она забрала и уехала. Значит, она ехала с деньгами, и они пропали? Друк испугался то ли Тышкевича, то ли Николаева, то ли обоих вместе и нечего лучшего не придумал, как удрать в свой Львов.
Расспрашивать его было почти бесполезно. Ночью, ночью, но во сколько ночью? Она мне от Друка звонила? От него ехала? Мастерская у него за городом, надо посмотреть, как она могла ехать оттуда в Москву. Когда мы с ней ездили к Друку, как она ехала? Ни черта не помню, не слежу за дорогой, особенно, когда с Аллой. Но, кажется, мы долго ехали и чуть ли не через весь город. Нет, не от Друка она звонила: совсем не так бы говорила, откровеннее, не боялась она его. Куда-то она еще заезжала. Звонила мне по сотовому, и не по своему. А может, из машины? Тогда, значит, с кем-то ехала? Тогда деньги…
О, проснулся.
21.01.99
Детектива из меня не получается. Во всяком случае, такого, как в кино показывают. Они как-то сразу определяют, где и что искать, с кем говорить и что у них нужно выяснить. Когда собираюсь встретиться, тоже знаю, о чем спрашивать, но из ответов ничего не проясняется: они говорят множество ненужных вещей, а про то, что их спрашиваю, оказывается, ничего не знают, так что после разговора получается - знаю еще меньше, чем до. Когда смотришь на экране, там ясно, где ниточка, и догадываешься часто даже раньше детектива. И потом - им везет, хоть иногда. А у меня никакой нити не обнаруживается, сплошная паутина, в которой сама же и барахтаюсь.
Еще. Время прошло, все уже все позабыли, - оказывается, нужные детали так быстро забываются, остаются впечатления, соображения, мысли по поводу, а реальность расплывается во временной дали. Да и я сама… Когда это случилось с Аллой, я чувствовала, что должна все выяснить, должна. Почему я? Да просто больше никто и не собирался. Плакали, поражались, горевали - и все. А я почему-то чувствовала, что это - моя история. Конечно, и для Аллы нужно было выяснить тайну смерти, но для себя - в первую очередь: что-то было здесь мое собственное. Не могла и не могу сформулировать, - просто чувствовала, и все. Потом притупилось, заступилось другим и тоже стало укрываться туманом времени. Иногда всколыхнется, защемит, как сегодня, но - среди других, совсем не касающихся забот и дел.
Так что это было: убийство, самоубийство, несчастный случай?
Кто и за что мог ее убить? Да кто угодно: обманутые жены и мужья, завистливые соперницы и актрисы - вот такой бред, вскормленный кинобоевиками и книжками, крутился у меня в голове. Потом всплыли деньги - и это уже было посерьезнее.
Чтобы Алла покончила с собой, не верила никогда. Сомнения появились после разговора с Полиной. Но все равно: если бы Алла на это решилась, то не так, как-то покрасивее, что ли. Нет, не могла.
Остается несчастный случай?
Но я, кажется, рассуждаю неправильно. Сначала надо просто рассмотреть все факты, а не подтягивать их под готовое решение.
Ладно, рассмотрим факты.
7 сентября 1998 года около 9 утра актриса Алла Дюркгейм погибла в автокатастрофе на Самотечной площади. Она выезжала из-под эстакады и врезалась в стоящий у светофора автобус. Кроме нее, в катастрофе пострадал водитель автобуса, но выжил и вылечился.
Накануне ночью (в четвертом часу) она звонила мне. Разговор был странный, но фактов как таковых в нем не было. Разве что: собиралась в Париж (не факт), говорила так, будто кто-то при этом был, а она не хотела, чтобы поняли, кому и зачем она звонит (не факт). Звонила с сотового телефона (факт) и не со своего (не факт).
Той же ночью Алла звонила матери и сказала, что достала деньги, которых хватит на долги и еще останется на миланскую учебу Лизы (факт). Вероятно, она ехала с этими (большими) деньгами (не факт). Деньги после ее смерти не обнаружены (факт).
Если исключить не факты, что останется? Одна смерть Аллы Дюркгейм.
23.01.99
Прямо со студии Борис повез меня домой. В машине молчали: он не спрашивал, я сама не хотела ему говорить, да и Полина, конечно, все ему сказала. В дом не пошла, попросилась в гараж. Он не удивился, снова завел машину: гараж оказался довольно далеко, у самой кольцевой дороги, ехали минут десять и опять молчали.
Приехали. Он открыл гараж, я подошла к машине, которую хорошо знала. И глазам не поверила: она целехонька. Борис включил свет, и только тогда стало видно, что на месте одной фары (левой) - черная глубокая вмятина. Но все равно: я ожидала увидеть груду искореженного металла, а передо мной стояла машина, лишь слегка пострадавшая в дорожной аварии. Борис молча наблюдал и какую-то тряпку в руках мочалил. Не вытерпела:
- Значит, она мертвая врезалась.
Он пожал плечами:
- Почему?
- Ну, как от такого ерундового столкновения можно погибнуть!
- От испуга… А если бы она уже… Тогда бы не так врезалась - мокрого места… - и замолк.
Открыла дверцу, села, осмотрелась. Внутри все цело, но как-то запустело. Открыла "бардачок". Как обычно у Аллы: пакет бумажных салфеток, несколько чистых, отглаженных тряпочек, нераскрытый пакет с матерчатыми перчатками. Пачка сигарет…
- Вы меня проверяете? - спросил Борис, заикаясь.
Собственно, его и проверяла.
- Хочу понять, как это было.
Вышла из машины, обошла ее, села на водительское место, захлопнула дверцу… Тут это произошло. Никогда не сидела за рулем. Ни в этой машине, ни в какой другой. Но руки сами легли: одна - на баранку, вторая - не какой-то рычаг справа, и почувствовала, что могу вести машину, надо включить зажигание, вставить ключ, повернуть его слева направо… То, что иногда видела у Аллы, когда она перевоплощалась, было со мной: я была она. Осмотрела машину, в зеркальце увидела: что-то сзади было не в порядке, не поняла, что, но не важное, - взглянула в зеркало за окном… И встретилась глазами с Борисом: он улыбался. В самом деле, наверное, смешно выглядела. Все исчезло: я перестала быть Аллой. Нет, не все: что-то осталось, какая-то дрожь, что ли… трепет, можно сказать. Потому, если смутилась, то на секунду, не рассмеялась в ответ ему ни сейчас, ни минутой позже. А было, действительно, смешновато: почувствовала в сидении, под обшивкой что-то твердое. Кажется, Киса Воробьянинов в "12 стульях" ощупывал задом бриллианты в стуле. Вышла из машины и показала на сидение:
- Там под обшивкой что-то есть, - сказала почти зло, так что он перестал улыбаться, ощупал сидение, молча отправился к багажнику. Пошла за ним. Он взял ящик с инструментами и демонстративно отодвинулся, чтобы я осмотрела багажник. Ничего не увидела, пошла за ним обратно.
Борис открыл ящик, порылся, достал отвертку и все так же демонстративно вспорол сидение. Там ничего не было: шкатулки, коробочки, ящичка, свертка - ничего из того, что я нащупывала, когда превратилась из Аллы в Кису. Но злая дрожь не проходила, и я, как в кино, увидела подряд: в одном зеркальце заднюю часть машины, в другом - насмешливый взгляд Бориса и аптечку в багажнике. Это был трепет удачи: я напала на след. Пошла к багажнику, взяла аптечку, высыпала на землю лекарства, показала Борису:
- Вы знаете, как открыть?
- Н-нет, - он опять заикался.
- Как она оказалась в багажнике? Это швейцарская аптечка с секретом, с двойным дном. Откройте.
Он не взял аптечку, и я видела, знала, что попала в десятку.
Открыла сама. Денег там не было. Была только зажигалка - та самая, с которой Алла снималась в "Жаре", которая была задействована в сюжете и несколько раз появляется в фильме крупным планом. Вот она, стоит рядом с монитором, я не спрашивая забрала ее себе. Теперь поняла, что и сигареты в "бардачке" были лишними: Алла курила только дома, но сигареты и зажигалку на всякий случай клала в секретный ящик. Все сложилось. Чувствовала себя детективом в финале боевика:
- Сколько денег было?
Как положено в детективе, оборву на этом.
29.01.99
Продолжение детектива с Борисом и деньгами.
Момент, когда победно спросила его, сколько он нашел денег, был переломным.
Вдруг почувствовала страшную усталость, будто вытащили из меня что-то, и я опала. Все стало безразлично, и почти не слушала Бориса, который, вспотев, заикаясь, бормотал про жену, про машину, про то, что он вынужден был, что так получилось, что вы должны понять…
- Должна… - вяло повторила и махнула рукой.
Второй раз за этот вечер поймала его взгляд. Он вгляделся и сказал:
- Поедем ко мне. Там поговорим.
Поняла, что совершенно не представляю, как отсюда выбираться, спрашивать не хотела, а денег на машину не было. И сил. Поехали к нему.
Вот чего не ожидала: дома нас встретила его жена. Как-то совсем выпустила ее из виду. Алла о ней не заговаривала, значит, и мне о ней ничего толком известно не было, - так, обрывки какие-то: что какой-то она менеджер в Интернете, что у них с Борисом вечно не ладилось, то он от нее уходил, то она его бросала. И ведь в гараже он что-то про нее говорил, но я понятия не имела, в каких они теперь отношениях. А она ждала нас, меня, и я сразу поняла, почувствовала, ощутила, что она - противник яростный и злобный. И что победа уплывает у меня между пальцами. Сжала кулаки и обнаружила, что до сих пор держу в руках ту самую зажигалку. И в предвосхищении второго дыхания бросила женщине в лицо:
- Я за деньгами приехала.
И она тут же уже заготовленное, с подвыванием:
- За деньга-а-ми… Да за какими это деньгами? Да вы-то тут при чем? Да вы-то кто така-а-я?
Приказала Борису, не оборачиваясь:
- Объясните!
Он, наконец, вышел из-за моей спины, и мне показалось, он просто унес жену из комнаты, во всяком случае, я сразу перестала ее видеть. В дверях он сказал извиняющимся тоном:
- Вы раздевайтесь, я сейчас.
Он действительно быстро вернулся, пригласил меня в комнату, познакомил с женой (ее зовут Нина) - мы начали все сначала, и у нее боевой запал вдруг кончился, а я опять ощутила предвкусие победы.
Говорила Нина и повторила все то, что я почти слышала от Бориса. Да, деньги они нашли, но никому об этом не говорили (почему, собственно, нужно было говорить, не так ли?), а как раз нужно было оплачивать кредит за машину (последний взнос, который всегда - самый трудный, не так ли?), и потом все эти хлопоты с похоронами, а после как-то все само собой улеглось (всегда что-то откладываешь, а потом вроде утрясается, и забываешь, не так ли?), и поскольку Алла была им должна (как неприятны эти родственные долги: сначала как будто все естественно, а потом возникает напряжение, неловкость, чуть ли не ссора, не так ли?), собственно, она и ехала-то в то утро к ним…
- Ехала к вам? К вам через Самотеку? - Понятия не имела, почему бы не ехать к ним через Самотеку, но, во-первых, надо было смять поток ее "нетаклей", во-вторых, это будто не я спрашивала, а само через меня спрашивалось. Снова попала! - А ведь вы у ребенка деньги взяли. Алла звонила матери и обещала деньги привезти для Лизы. Вы это знаете?
- Для Ли-и-зы? - Нина опять на визг перешла: ошибкой было к совести взывать, просто ловить на вранье и требовать деньги на бочку. - Для Лизы! Это Полина вам сказала? Полина, конечно. Да врет она все. Алле врала, и вам врет. Светскую жизнь себе в Милане устроила, выдает себя за генеральшу, приемы устраивает, привыкла всем пыль в глаза пускать, я знаю, мне Алла рассказывала. Еще, как она в клубе работала… Боря, скажи!
Боря сказал:
- Помолчи, Нина. К чему это? Я только хочу вам, Лера Александровна, сказать: про Лизу вы ошибаетесь. Я ее учебу в Милане оплачиваю. У Лизы взять… Что вы! Я как оплачивал с самого начала, так и сейчас… Что вы!
Переложила зажигалку в другую руку: надо исправлять ошибки. Потом разберемся, кто врет.
- Вот что. Не знаю, должна ли была Алла вам, а мне была должна и ехала она как раз ко мне, чтобы долг отдать. Не к вам, а ко мне, на Самотеку.
Врала так убежденно, что сама поверила: действительно, куда же еще она могла ехать, если на Самотеке оказалась?
Пауза затянулась, уже стала лихорадочно подыскивать, чем донять их еще.
- Сколько она была должна? - спросил Борис.
- Двадцать две. - Ничего не высчитывала, мелькнула только названная Друком сумма как контрольная, чтобы больше не назвать. - Алла везла мне двадцать две тысячи долларов.
Двадцать две тысячи рублей я никогда вместе не видела. Кто поверит, что я одолжила Алле Дюркгейм двадцать две тысячи долларов? Сама бы такого никогда не придумала, через меня говорил кто-то из умеющих побеждать, может, сама Алла.
Борис встал:
- Я отдам вам этот долг. Через несколько дней.
- При одном условии: не говорить Полине, - вызывающе сдалась Нина.
- Никому, - смиренно поднялась я.
Все мы знали, что двадцать две тысячи - вранье. Я победила.
3.03.99
А тут как раз письмо Фастовского о том, что Борис так похож на Пьера Безухова. Действительно, похож… Не на Бондарчука в этой роли, а, скорее, на Луспекаева или Урбанского… Я, собственно, Бориса не знала. Встречались редко, а разговаривать практически и вовсе не приходилось, хотя в коридорах студии НАС сталкивались неоднократно. Как говорил Никита, видимо, родной язык для Бориса - компьютерный: добиться от него слова всегда было трудно. Я слышала, он - компьютерный гений, а Николаев говорил, что без борисовых программ ни один гиперфильм нельзя было бы ни снять, ни показать. Такой вот компьютерный Борис-Пьер.
Деньги он вернул через пять дней на студии. У меня своего рабочего места нет: когда прихожу, сижу в кабинете у редакторов, как правило там есть свободный компьютер. Борис заглянул и замялся у дверей, и хотя в комнате было полно людей, на него никто внимания не обратил, и я тоже не сразу заметила. Вышли в коридор, вижу: он мнется. Я знаю тихое место, почти всегда пустое: маленький просмотровый зал, почему-то расположенный вдали от монтажных и звукоцеха, никто почти им не пользуется. Мы сели в заднем ряду, у пульта, который освещен сигнальной лампочкой, и больше света в зале не было. Сидели мы рядом, лицом к экрану, который смутно белел в темноте.
- Я хотел сказать… Да, вот деньги, извините, что не сразу… Я должен сказать вам…
- Да вы не волнуйтесь, я же обещала, я никому не скажу.
- Да, пожалуйста, не нужно… Но я не об этом. Вы когда-то, когда мы познакомились, спросили меня про Лизу… Помните?
Не помнила. Не помнила вообще, чтобы между нами были разговоры, тем более - о Лизе.
- Ну, вы еще спросили, почему я редко к Алле приезжаю, про мою вину перед ней…
Какой-то разговор на кухне у Аллы помню, да, да… Разговором не назовешь, но именно тогда убедилась, что нечего и пытаться с ним говорить. Сказала ему, что в общем помню, и тут он выдал:
- Я тогда понял, что Алла вам доверила… Сказала про нас, про Лизу. Спасибо, что вы никогда никому…
Глаза уже немного привыкли к темноте, лицо его стало различимее, хотя и смутно, и видно было, что достается ему наш "разговор" мучительно, но он решился на него, зачем-то это ему нужно. На меня он, к счастью, не смотрел, не видел, как у меня от его слов, наверное, челюсть отвисла. Но ведь правда: Лиза, конечно, похожа на Бориса и крупной фигурой, и овалом лица, совсем не маминым, вот только краснеет она, как Алла, - красно-белыми полосами… Но как же это? Спросить Бориса? Признаться, что Алла мне ничего не говорила? Или продолжать игру, которую не я затеяла и которая непонятно кому нужна, - мне так точно нет? Сидела, обалдевшая. Потом решила, что его в общем жалеть нечего:
- Борис, я ничего не знала. Вы ошиблись. Действительно, мы с Аллой очень близко сошлись, особенно тогда, поначалу, и вы, наверное, подумали, что она мне все тайны доверила. Про вас она мне рассказывала, про то, как вы в детстве ее опекали. Про тот случай с изнасилованием, что вы ее должны были встретить тогда и не встретили… Вот об этой вине я, наверное, тогда и говорила, не помню. Еще Алла жалела вас, что женились не очень удачно - так она считала. Но…
Какой-то странный звук раздался в темноте - то ли он зубами скрежетал, то ли кресло под ним скрипело, на миг мне показалось, что он стонет или даже рыдает. Но он ровным голосом и как-то непривычно свободно отозвался:
- Лера Александровна, не надо, мне Алла все сказала: что она вам полностью доверяет и что в случае чего по поводу Лизы мне к вам нужно идти, как к ней самой, как к Алле то есть. Я и пришел.
Господи, Алла, за что? За что ты и это на меня? Лиза, Борис, Полина, Нина, Милан, учеба, пение, деньги, белокурый толстенький утенок-ангел…
- Что значит "в случае чего"? Когда это было? В случае чего?
- Она уезжать собиралась. За границу. Не знаю, куда. Она и сама толком не знала, куда и как… Не знаю. Сказала: со мной все может там случиться, и в случае чего…
А зачем тогда меня звала с собой? И почему мне ничего не сказала? Или, действительно, в то утро именно ко мне ехала, чтобы все рассказать, проститься, попросить…
- Ну, вот что, - сказала приказным тоном, - рассказывайте все. Или ничего не рассказывайте. В конце концов, я - человек посторонний, и мне ваши семейные тайны ни к чему. Тем более - такие.
И встала. Мне в самом деле уже было почти все равно. Но сверток с деньгами все еще был у Бориса, и я как-то замешкалась. А он уже начал говорить. Так стоя, опершись на передний ряд, и слушала его. Лица не видела, только светлеющую в полумраке небольшую лысину на фоне пакета с деньгами на коленях.
Исповедь не облегчила его, а меня от нее стало как бы подташнивать. Я взяла деньги и отвезла их Полине - сразу, даже не заглядывая в пакет.
24.04.99
Письмо Анатоля Леви по-французски:
Уважаемая Валерия!
Я действительно достаточно близко знал Аллу Дюркгейм, но именно это, может быть, мешает мне объективно о ней говорить (Деревянный перевод, но достаточно точный - В.Н.).
Но мое правило - отвечать на любые вопросы, тем более, когда это вопросы красивой женщины (Тоже буквально - В.Н.).
Я не очень уверенно чувствую себя перед листом бумаги или за клавиатурой компьютера, когда это не деловые документы или письма.
Мы можем договориться о встрече, если Вы позвоните мне: 200-38-62.
Ваш Анатоль Леви.
1.07.99
Факты, которые у меня есть.
1. В 96 году Алла собиралась выходить замуж за коммерсанта из Канады Анатоля Леви, который занимался экспортом и импортом в России, а в последнее время - кинокоммерцией. Он собирался устроить Алле пробы в Париже и Канаде и был уверен в успехе. Брак расстроился как раз в те дни, когда мы с Аллой познакомились. Анатоль регулярно приезжал в Москву и встречался с Аллой, но роман не возобновлялся. (Со слов Анатоля Леви). В начале 98 года у Аллы была надежда, что эта связь может возобновиться. (Из письма Аллы Полине).
2. Алла могла заразиться СПИДом и из-за этого (а также из чувства вины перед погибшим Никитой) покончить с собой. (Из письма Аллы матери и по мнению Полины).
3. В 98 году Алла собиралась ехать в Париж на деньги Тышкевича. (Из его слов и из контракта, который он мне показал. Дата контракта 6 сентября - накануне смерти).
4. Тышкевич предлагал в тот вечер Алле деньги, но она не взяла. (Сказал Тышкевич). От него поехала в мастерскую Друка, потребовала деньги за "Русскую любовь", взяла у него 42 тысячи долларов (Со слов Друка).
5. В тайнике-аптечке было 32 тысячи. (Со слов Бориса).
Версию самоубийства отвергаю. Фактов, кроме мнения Полины, нет. Алла в письме о самоубийстве ничего не пишет: всего лишь молит бога, чтобы Никита ее заразил - этой кары для нее достаточно.
Убийство тоже не подтверждается. Если кто-то был в машине, как я почему-то думала, и знал про деньги, он взял бы их все. Если про деньги не знал, то уцелели бы все 42 тысячи. Правда, тут есть вариант: после Друка Алла встречалась с кем-то, кому отдала 10 тысяч долларов, а уж потом кто-то (может, тот самый, к кому она заезжала) был с ней в машине, а об остальных деньгах не знал.
Надо бы найти, с кем встречалась Алла после отъезда из мастерской Друка и до того, как приехала на Самотеку… ко мне. Все больше думаю, что она именно ко мне ехала. Позвонила, чтобы узнать, дома ли я, поболтала немного (сказала же: "Поговорим"!) и поехала, чтобы обсудить контракт с Тышкевичем, может быть, действительно, уговорить меня ехать с ней…
С кем же она встретилась до этого?
20.07.99
Здравствуйте, дорогая Валерия Александровна!
Наша с Николаевым Голгофа накрылась большой израильской давидовой звездой, как Вы наверняка знаете. Но Вы не знаете, как я чистосердечно, возможно, заблуждаюсь, что эта затея трахнулась не с финансовыми трудностями Николаева, но и не в тот момент, когда эта безумная идея пришла в голову ему или Галунову (знаете, конечно миф о том, что всякая попытка экранизировать "Мастера и Маргариту" чревата большими неприятностями и обречена на провал), а в сентябре прошлого года (я правильно помню - в сентябре? не помню только, 7-го или 9-го), когда погибла Алла Дюркгейм.
Ах, этот ее несостоявшийся пролет по ночной Москве… Скажу больше: я лично убежден, что по настоящий день (в будущем - не знаю) было только две настоящие Маргариты: та, которую видел и любил Михаил Афанасьевич, и Алла Дюркгейм.
Но теперь я в Москве, и мы можем поговорит об Алле без посредства Интернета. Когда? Я нашел на студии только Галунова и пока не виделся с Николаевым: у него очередная разборка с рэкетом и самый пик финансовых проблем. А мне надо отчитаться и определить свой дальнейший статус. Надеюсь, через несколько дней это утрясется: у Галунова настроение бодрое. Впрочем, он безгранично верит в Николаева, и его можно понять: без Андрея безумные галуновские идеи никогда бы не воплотились. Но это отдельная история (а история есть), которая к нашей с Вами героине имеет, конечно, отношение, но косвенное весьма. А в общем-то нечего нам зависеть от Николаева - звоните, и мы найдем время для разговора. Не звоню сам по причине глубокой ночи, а также по отвычке от телефона: в Израиле это дорогая штука. И еще вспоминаю Ваше милое письмо, и опасаюсь, что в устной речи такие комплементы никогда не прозвучат. Простите, это уже просто болтовня.
Ваш
Фастовский
31.08.99
Получила пролонгацию на сдачу книги. Месяц впереди. Но расхолаживаться нельзя. Разве что пару дней.
Села за компьютер, чтобы не позвонить Анатолю. Посижу, успокоюсь, и, может быть, не позвоню. Хорошо бы он сам…
(Далее часть текста на дискете не читается).
… с ума.
Борис рассказывал, что Алла после больницы и замужества была просто не в себе: то смеется без конца, то плачет без повода, а главное, вся сосредоточена на сексе.
- Ее так и не вылечили.
- А потом как она вылечилась?
- Да никак. Разве вы не замечали, что она заговаривается?.. Ну, и все эти ее романы… связи… Это вы считаете нормально?
Чтобы Алла заговаривалась, никогда не замечала. Может быть, иногда говорила непонятно, но всегда старалась объяснить, найти варианты. Нет, не заговаривалась. А связи… Да, странность здесь была. Во-первых, ее бисексуальность. Не знаю, насколько это нормально, то есть сильно ли распространено, но что это не болезнь, - точно. Странность в том, что выбор ее бывал непонятен, мне непонятен. Спросила ее как-то об этом. Она только засмеялась. Спрашивала еще не раз, или говорила, что не понимаю, но она отшучивалась или другими способами уходила от ответа. Наконец, однажды, под настроение попыталась объяснить, и ничего ненормального…
(Далее текст на дискете не читается)
9.10.99
Полный крах. Ничего не нашла на галуновском диске.
Роман таки вскрыл его (довольно легко, быстро и ловко) и все переписал мне на дискеты. Вот они - целая стопка, перетянутая крест-накрест двумя резиночками. Так вышло, что все дискеты красного цвета ("Жар"), а одна, верхняя - черная и такой же черный резиновый крест. Отдам Галунову диск, а с дискетами разберусь после. Потому что пока - ничего. Пробовала через "поиск" найти Нину Громову - ни разу не в стретилась.
Что там вообще, разобраться нельзя. Какие-то планы, наброски, выписки, цитаты, вырезки, скаченные из Интернета файлы, списки каких-то статей, номера канцелярских дел, письма в министерство по чрезвычайным ситуациям, ответы (некоторые за подписью самого Шойгу), и еще списки: оборудования, механизмов, инструментов, людей, и еще, и еще.
Копаться во всем этом нет сил. Бросила. Наверное, когда "Жар" станет классикой, кто-то исследует весь этот хлам и выстроит концепцию рождения шедевра. Но не я.
Крах признаю. А все же настойчиво зудит: здесь что-то есть. Что?
Что я вообще ищу?
Зачем копаюсь во всей этой истории?
Ну, на этот вопрос ответить проще простого: Николаев сказал, что это история не для меня. Разве можно после этого взять и бросить? А может, он разыграл меня и подсмеивается теперь над моим шерлокхолмством? Нет, он с такой ненавистью это сказал - не сыграешь. Даже Алла бы не смогла.
Алла, Алла, что же там было, в этой истории с "Жаром" и "Русской любовью"?
Между прочим, сценарий Пьянкова "Гороскоп" - скорее послужил основой "Русской любви", чем "Жара". Не зря ухмылялся Галунов, когда говорил про Пьянкова. Действительно…
Это, в сущности, сценарий порнофильма. Не бросила читать скорее из "нездорового" любопытства. Так мы все сделаны, что наедине подобные вещи читать не бросишь. Искать их специально не стану, но если в руки попадаются, уверена, все их читают на уровне рефлекса, что ли. И второе: не зря же, думаю, его всерьез рассматривали на студии и даже Чурсину показывали, а Галунов сохранил его и мне дал.
Ответ нашла тут же, на диске. Оказалось, чего я, к стыду своему не знала, что Валерий Пьянков - самый авторитетный после Игоря Кона наш сексолог. Тут же есть список его книг на русском и иностранных языках, и некоторые названия вроде бы слышала, но точно не читала.
В общем, "Гороскоп", можно сказать, концептуальное серьезное произведение, а не графоманская поделка, как я подумала. Впрочем, графоманства здесь все же хватает - в том смысле, что автор наверняка литературно одарен, но в своей области, а не в художественной литературе.
Сценарий делится на пять актов, - но не театральных, а половых. После нескольких лет вынужденной разлуки встречаются бывшие любовники и проводят вместе ночь, после которой должны опять расстаться. Они весьма активно любят друг друга, а в антрактах рассказывают, что с ними за время разлуки происходило. Тут и выясняется, что они оба были спасателями, он в какой-то горячей точке попал в плен и долго из него выбирался, а она вышла замуж за их общего друга, который в одной из спасательных операций пострадал и стал инвалидом (и к тому же импотентом). Антрактные истории любопытны, хотя диалоги и монологи написаны плохо. В актах есть своя драматургия с завязкой (первый акт), интригой во втором, конфликтом в третьем, кульминацией в четвертом акте, развязкой. В описаниях вкус есть: написано вкусно, можно сказать, тонко и действительно драматично. За исключением опять же прямой речи.
Признаюсь, некоторые места перечитывала. Подозреваю, сценарий не просто так родился, автор явно был в это время влюблен и счастлив: это что-то вроде "Песни песней".
Теперь понятно, что сделали Николаев, Галунов и Чурсин: они антракты превратили в основное действие, разработали эпизоды заново и придумали гиперфильмовый принцип. Сначала, видно, они планировали оставить один из актов "Гороскопа" - и сняли то, что стало "Русской любовью". И в итоге от "Песни песней" Валерия Пьянкова ничего не осталось.
Да, оказывается, складки возле подмышек точно воспроизводят влагалище, и мужчины не зря подсознательно утыкаются в женские подмышки.
10.12.99
Здесь, на Багамах… Да, кстати: всю жизнь думала, что они называются Богамские острова (от "бог", "боги")! И вдруг сегодня под заголовком газеты прочитала: "The Commonwealth of the Bahamas".
Здесь, на Багамах постепенно возвращаюсь к своей московской дюркгеймовской истории.
От общего ощущения какой-то мистической связи между гибелью (отчасти, может быть, жизнью) Аллы Дюркгейм и моей собственной судьбой, от тревожного ожидания чего-то рокового из-за этой связи, не теряя этого ощущения, начинаю также видеть и некоторые смешные или забавные стороны этого полу-своего, полу-чужого существования.
Так отыскалась таинственная Нина Громова. Как-то БорисПьер назвал свою жену по фамилии - я обомлела: это была она!
Про сценарий "Жара" он ничего не знал, я взяла ее телефон и договорилась о встрече. Нина, видно, подумала, что я собираюсь мирить ее с Борисом, и быстро согласилась. Ехать к ней мне не хотелось: об этой квартире, где был мой детективный бенефис, у меня были не очень приятные воспоминания. Звать ее к себе… Оказалось, она работает в какой-то интернетовской фирме в двух шагах от меня, и обедать они ходят в мою пресловутую "Аннабеллу". Там и встретились.
Нина явилась не одна, а с молоденьким пареньком с густой мелкокудрявистой шевелюрой и очках, который заглядывал ей в рот и довольно хмыкал всякий раз, как она произносила удачную, на его взгляд, фразу. Нина представила его как своего коллегу (имени не помню), но ясно было, что это паж принцессы, в будущем - фаворит королевы. Свидетель в нашем разговоре меня не очень-то обрадовал: боялась, Нина не будет откровенничать, но, оказалось, присутствие зрителей только подогревает ее амбиции, и все вышло удачно - в том смысле, что прояснилось и оказалось довольно простым.
Пересказываю, чтобы не связываться с ее косноязычной речью и постоянными "Не так ли?" Оказывается, Алла приняла Нину хорошо, была рада, что Борис женился (я так и не поняла, знает ли Нина о Лизе, о борисовом отцовстве: при первой нашей встрече мне показалось, знает, теперь сомневаюсь). И были они с Аллой довольно близки (так думает Нина). Во всяком случае, Алла немало порассказала ей о Полине в прошлом и настоящем, жаловалась на мать, что та портит Лизу, что сделала голос девочки семейной идеей-фикс, что в Милане она (опять же, вроде ради Лизы) живет не по средствам широко и шумно, и даже, кажется, позволяет себе романы с престарелыми остатками итальянской знати.
Так вот, когда оказалось, что требуется подставное лицо для имени сценариста, Алла поговорила с ней. У Николаева опять случились осложнения, на студии сидела очередная комиссия, съемки остановились, срочно требовались наличные, так срочно, что годился любой способ. Нина расписалась в ведомости - и стала автором сценария гиперфильма "Жар", даже его не читая. ("Эти богачи норовят нас всех опустить до себя, не так ли?") Но через некоторое время ее посетили некоторые угрызения, и она потребовала "свой" сценарий. Алла дала ей свой экземпляр и, давая, неожиданно попросила подумать, как бы ее роль поярче сделать. Что это было - шутка, насмешка, издевка? Нина восприняла это всерьез. И придумала какую-то свою историю, которую даже пыталась мне бредово пересказывать. Алла похвалила ее и тут же рассказала, как ее подруга по баскетбольной команде убила насильника и попала в психбольницу. Нина написала несколько новых эпизодов, и Алла якобы сказала, что у нее большое будущее. Эпизоды в самом деле вошли в фильм (думаю, их переписывали, а впрочем, не факт), и Нина с тех пор стала считать себя профессионалом. Дело у нее при этом пошло так лихо, что каждые два-три месяца она писала по сценарию. Алла всякий раз хвалила ее, передавала сценарии на разные студии, но никто не хотел их брать, пока Нина не поняла, что все это - вранье, и Алла просто смеется над ней, а творения никто, кроме нее (а может, и включая ее), не читает. Естественно, у них испортились отношения (параллельно - и с Борисом). Нина сама нашла ходы на студии (имя сценариста "Жара" все же чего-то стоит, не так ли?) и, представьте себе, сам Галунов прочитал один ее сценарий, договорился со студией "Московская", и теперь они с ним - соавторы, фильм запускается, ставить его будет чуть ли не Чурсин, а гонорар уже получен. "Сам Галунов" было сказано всерьез, и моя усмешка была то ли не замечена, то ли игнорирована. Но не это было самое смешное.
На выходе из кафе оглянулась - Нина допивала кофе со значительно-отсутствующим видом, - и вдруг странная мысль меня остановила: а ведь мы с ней очень похожи. И чертами лица (это я заметила еще за столиком: она как-то опустила голову, и кожа под скулой сложилась наподобие второго подбородка, а я давно уже запретила себе вот так наклонять голову), и фигурой (мы были в тот день одеты практически одинаково). Но самое смешное: я вдруг увидела в ней себя: раздутое самолюбие, мелочность, завистливость, узость, ущербность и, главное, закомплексованность, которая маскируется гордой значительностью.
Очень смешно.
13.01.2000
Дом актера. Одна из последних тусовок, на которые Анатоль продолжает меня таскать. Кажется, он меня показал уже всем. Даже Николаеву. Тот натянуто улыбался в течение десяти секунд, потом срочно исчез. Завтра, надеюсь, визиты кончатся - старый Новый год.
В Доме актера высмотрела Лугина. Подошла, напомнила, что он обещал рассказать об Алле и пропал.
- Да, - засмеялся он, - поехал в Минск на пробы, а меня оттуда не выпустили. Снялся в двух сериалах, а сериалы - это такая штука: если влез, отвязаться трудно. Отвязался вот… Ну, что ж, пожалуй, у меня для вас кое-что есть… Можем встретиться. У вас или у меня? Вы "Русскую любовь" видели?
Все поняла. Или почувствовала. То, что еще тогда, в машине по пути к Полине, мне показалось, была смешноватая правда: секс-символ меня "клеил". Меня, с моей заурядной внешностью и ничтожной сексапильностью. Мне бы гордиться, но только смешно и даже некоторая брезгливость: красавчики типа Лугина, что называется, не в моем вкусе. Замялась, подыскивая, как бы позлее его отшить…
Нет, он что-то знает. "У меня для вас кое-что есть…"
- "Русскую любовь" видела.
- Тогда нам будет проще говорить. Когда?
- Сейчас.
Он опешил. Но масляно поглядев на меня, решительно сказал:
- Тогда ко мне.
- Сейчас скажу мужу, и поедем.
Это его окончательно сбило.
Лихорадочно соображала, брать ли Анатоля с собой. Нет, пожалуй, при нем Лугин ничего не скажет. Скажет, но не все. Особенно, если знаком с Анатолем. А если не знаком, - тем более. А как Анатоль отреагирует? Не уверена, что ему моя затея понравится.
Лугин пришел в себя:
- Не знал, что вы замужем… Впрочем, не обязательно так спешить. Не бойтесь, я теперь не исчезну.
- Да, я знаю. Мне не терпится, я хочу.
Двусмысленность фразы не была предусмотрена, но покорила его:
- У вас такой напор…
Уже не слушая его, отправилась искать Анатоля, но тот, видно, не выпускал меня из виду и уже шел навстречу. Быстро обрисовала ему ситуацию, объяснила, какие планы строит Лугин на мой счет, и как хочу этим воспользоваться, призналась, что интуиция говорит мне: здесь что-то важное, все раскрывающее в истории Аллы. Он поморщился, что-то проворчал про неоправданную спешку, но понял, как мне это важно. Мы вернулись к Лугину, я их познакомила (они знакомы не были), и Анатоль замечательно объяснил, что никак не может рискнуть назначенной здесь встречей (коммерция, будучи искусством, тоже требует жертв и не знает выходных, а нетерпение супруги им уважаемо), взял телефон и адрес Лугина, обязался приехать сразу, как сможет, и проводил нас до машины.
Лугин сначала был пришиблен неожиданным оборотом дела или изысканным шармом Анатоля, но постепенно оживился, стал расспрашивать о моем замужестве и рассказывать о своих минских похождениях. К концу поездки он уже вполне соответствовал имиджу.
Отказалась от чая, кофе, вина и всего: к делу, к делу!
… Приехал Анатоль. Потом закончу.
14.01.2000
Ах, Анатоль… Нет, не прошла для меня безнаказанно моя игра с Лугиным. Анатоль явился угрюмый, и по тому, как он принюхивался ко мне, поняла: не верит и банально ревнует. Пришлось подлизываться, угождать, соблазнять. Удалось, кажется, но осадок остался. У него, видно, тоже: про Лугина слушать не стал, а утром заторопился, уехал по делам и объявил, что сегодня (слава богу) никуда не пойдем, вечером и поговорим. Первое облачко на лазоревом небе. Не давать поводов: главное, отрезать Николаева - отрезать, и все!
Ладно, закончу про вчерашний победный вечер.
Лугин включил видеомагнитофон и сел на диван рядом. Сначала на пленке была какая-то возня в полутемной большой комнате, кто-то ходил, громко топая, раздавались невнятные голоса. Лугин промотал немного, и все стало понятно: на съемочной площадке еще не включили свет, а камера уже почему-то работала, мелькнула хлопушка и пошло нормальное изображение. Это была сцена все из той же "Русской любви": Алла и Лугин. Снято было в остром ракурсе снизу (такого в фильме не помню). Они раздевались и опускались на пол, к самому объективу, и теперь стало все видно, то есть совсем все. Ждала, когда Лугин положит руку мне на плечо, но ошиблась: он сразу взялся за колено. Тянуть дальше не имело смысла: сбросила руку, встала…
В один момент все сразу выстроилось в голове. Деталей не видела, но все уже поняла, или почувствовала. Впрочем, некоторые детали тоже видела. Первую: на мелькнувшей во время промотки хлопушке перед началом сцены было написано "Жар" (не "Русская любовь"), и это был материал, снятый с одной камеры. Значит, должны быть еще пять кассет с других камер или одиннадцать, если снимали по времени дольше, чем помещается на одну кассету, или семнадцать… Без колебаний подошла к секретеру, откуда Лугин брал кассету, открыла - их было одиннадцать двумя стопками, на каждой написано "Жар", какие-то цифры, пометки фломастером, карандашом, ручкой… Конечно, это рабочие материалы. В газетах в свое время был шум по поводу пропавших из группы пленок. Но скорее всего эту сплетню пустили нарочно, чтобы скрыть, кто авторы "Русской любви". Но вот, оказывается, материалы все-таки из группы исчезли, но уже после монтажа и оказались у Лугина - как, почему, не знаю, но не важно это. А важно, что Алла…
- Во сколько Алла была у вас? Шестого сентября, ночью?
Лугин сидел, смешно обалдевший, но мне было не до смеха. До него, наконец, дошло:
- Ну, примерно в час… Где-то в первом часу позвонила, потом приехала…
- Нет, позже!
- Позже, да. Я только со студии выехал около часу… Позже, да, да.
- Алла звонила мне от вас около трех. Мобильный телефон у Вас был… Номер… - я вдруг ясно увидела этот номер, который раньше даже не пыталась вспоминать, и сейчас не помню! Ошиблась на одну цифру.
Дальше, дальше, не давать ему спуску!
- А уехала?
- С дачи мы выехали часа в четыре, - (Ах, вот как, значит, Алла поехала к нему на дачу, а кассеты были здесь, в Москве, и они…)
- Почему же не отдали ей кассеты?
- Я отдал!
А, еще и это… Взяла свой мобильный и набрала Бориса. Только бы он был дома! Взял трубку сразу же.
- Это я, - ("Не называть по имени!" - приказала себе. Почему, не знаю) - В машине были видеокассеты? Сколько? Где? - (Удивительно, он сразу понял и отвечал быстро, не мямлил, как обычно: двенадцать, в багажнике, в коробке. "А не сказал ведь БорисПьер, при всех своих откровенностях", - подумала и отогнала: потом, потом) - Где они? - (Теперь замямлил: там такое было, такая… такие… В общем уничтожил и никому не сказал. Никому.) - Хорошо, так и надо было.
Мой звонок произвел на Лугина впечатление: наверное, понял, что это не шалости, что я, по крайней мере, не одна, и кто со мной, за мной, не ясно. Но эта пауза дала ему передышку. Сразу вперед:
- Значит, вы продали копии?
- Послушайте, что вообще происходит? Вы кто? Прокурор, следователь? Я убийца? Вор? Жулик? - Он не распалялся, а, напротив, успокаивался и, похоже, готов был свести все к шутке: не назову же я его на самом деле вором. Не назову? В самом деле?
- Женщина, которую вы, по вашим словам, "все-таки" любили (почему же "все-таки"?), звонит ночью и едет к вам на дачу. Здесь поставим многоточие, к которому вернемся после, когда выясним факты. Вы едете с дачи сюда и отдаете ей украденные рабочие материалы фильма "Жар". Нет, не отдаете, а продаете. И к тому же подменяете оригиналы копиями. Она уезжает (одна? с вами?) и тут же погибает. Ну, так кто же вы? Кто вы в этой истории? Сами отвечайте. Скажу вам, кто я. Без громких слов: Алла Дюркгейм поручила мне довести до конца то, что сама не успела.
Вытащила из секретера кассеты, достала заряженную в магнитофон, положила сверху и с этой добычей встала посреди комнаты, чувствуя, что вот-вот вся груда рассыплется, а мне некуда ее положить, что представляю собой комичное зрелище, что все рушится, и победа уходит из моих рук. По драматургии сейчас должен был позвонить Анатоль. Не звонил.
19.01.2000
Закончу про Лугина.
Он, правда, рассмеялся, махнул рукой и вдруг ушел, оставил меня в нелепой позе с кассетами, которые выскальзывали у меня из рук. Вернулся тут же, бросил на стол пачку долларов, нашел свой пиджак, достал бумажник, добавил к пачке еще несколько зеленых и повернулся ко мне:
- Здесь тысячи четыре, может, меньше. Остальные потом. Сейчас нет… Да брось ты эти кассеты, заберешь их, не бойся.
Перешел на "ты" так легко и необидно, что я приняла это без реакции, ссыпала кассеты на диван, подумала, поколебалась и сама уселась рядом с ними. Еще чего-то ждала, хотя надо бы было позвонить Анатолю, или даже не звонить, а просто встать и уйти. Может быть, остановило то, что по-прежнему не знала, куда поместить свою добычу. Сосредоточенность исчезла, в голове была мешанина, ощущение победы растворилось, остались только кассеты, непонятно, зачем мне нужные, но это было все, что у меня было, положила на них руку и чего-то ждала.
Лугин закурил и сел на стол:
- Черт, ты испортила красивую сказку, которую я сам для себя сочинил. Ради женщины, которую я все-таки любил и с которой даже спал при многочисленных свидетелях, но которая меня не любила и без свидетелей спать отказывалась, а на людях даже почти откровенно презирала, - ради этой женщины я совершаю подвиг… А что, забрать у Карины эту пленку, у самой Карины!.. Ну, не забрать, купить… Все равно подвиг. ("Ага, так вот почему Николаев Карину выгнал. А ей зачем это было? Шантажировать Аллу? Потом, потом…") И по первому ее слову вручить добычу как знак любви, и при этом даже пальцем ее не трогать ("Значит, не спал с ней в ту ночь. И этот тоже…"), может быть, только надеяться… Ну, что ты смотришь так? Она сидела здесь, точно так, как ты и смотрела так же… Откуда она все знала? Откуда ты все знаешь? Я сказал ведь: для себя сказка, для себя!
Действительно, как Алла все узнала? Значит, она тоже вела расследование, вроде меня? Почему мне не сказала?.. Захотелось домой. Было жаль Лугина. Действительно: Алла погибла, а с ней стыдная правда о подмене кассет, о продаже… Осталась романтическая иллюзия, которую до меня некому было опровергнуть. А мне зачем опровергать? Мне зачем все это? Почему Анатоль не звонит?.. А почему, собственно, не отдал оригинал? Хоть в этом-то можно было не пачкаться?
- Денег не нужно, - скучно сказала, собираясь с силами, чтобы все это кончить. - Но за десять тысяч можно было бы и сразу отдать то, за что заплачено.
Опять брякнула невпопад. Он завелся: потушил сигарету, закружил по комнате:
- Ты права, права… На самом деле я не лучше Карины с ее шантажом… Почему я отдал Алле копии? Зачем я вообще все это скопировал… А черт его знает, не знаю, не скажу… Какие-то смутные надежды были… Да, это надежда! Конечно, я надеялся, что, если она боится этих съемок, если не хочет, чтобы их кто-то увидел, а у нее же дочка, и вдруг как-то до девочки дойдет, так вот, если это будет у меня, то, может быть… Но не шантаж, не шантаж, как Карина ей прямо заявляла, условия ставила и сначала, и потом, когда ее со студии поперли… Или это и есть шантаж? Карина ведь тоже не денег от нее требовала… И еще… Ты не поверишь: я хотел это сохранить для истории. Да. Это же не порнуха, неправда. Откровенно, да, но там же не только это. Там же великая актриса и ее чувства. Великая, это я тебе говорю. Ну, может, не великая, но явно выдающаяся. Звезда! Настоящая. Мы сейчас относимся ко всему этому как к чему-то стыдному, позорному, а может, через десять лет такие фильмы будут считать искусством, или раньше даже, к тому идет. Ведь были же времена, когда вообще ничего не могли показывать, и совсем недавно. А теперь всего этого полно, но так, как Алла… Этого не найдешь. И снято ведь хорошо… Ну, в общем, я хотел это сохранить… Или все это только так, для самооправдания? Вранье все, подличал просто, да и все тут. Хотел ее. Больше ничего. Любой ценой: подвигом или подлостью… Не знаю, вот честно тебе скажу, не знаю…
Раньше думала (по литературе), что исповедь прекрасна: человек проявляет себя до конца, до донышка раскрывается. Ерунда, я несколько исповедей выслушала. Чувство неловкости, неудобства, недоумения: мне-то это зачем, желание спорить. Может, сама виновата: слушать не умею, вникать, сочувствовать. Нет, вру: сочувствие накатывало волной, жалко становилось, ниточка понимания протягивалась. Но и неловкость…
(Далее часть текста на дискете не читается)
… не звонит. Позвонила сама. Противный женский голос сказал, что-то вроде "абонент недоступен или временно отключен" (еще не разобралась в этой сотовой связи).
Поехали.
Лугин сказал:
- А все-таки ты…
Оборвала:
- Помолчи: мы едем сейчас той же дорогой, что Алла в ту ночь.
Когда проехали мимо Олимпийского, театра Дурова, церкви, романова дома и нырнули под эстакаду на Садовом, почувствовала, как накатывает на меня то забытое черное ощущение, которого ждала и боялась прежде, когда шла по Самотеке…
(Далее текст не читается)
22.01.2000
Анатоль уехал в Питер, потом в Киев и Одессу. Звал с собой, но так, что поняла: лучше на какое-то время нам побыть врозь. Ничего не произошло, после истории с Лугиным скандала не было, он вроде все понял… Нет, ничего он не понял. Что он может понять, если и сама-то разобраться не могу? Но хотелось бы, чтобы понял и мне бы помог. Все, что он смог сказать без цитат из Ницше: "Это чужая история, не нужно тебе ею заниматься". Может, по Ницше и не нужно, а вот не могу отвязаться. Хотя уже на краю. Похоже, он прав. Чужая, не нужно.
Все у меня в тот предстароновгодний вечер сложилось, все сошлось: могла по минутам расписать, от кого, куда, когда ехала Алла, кому что говорила, даже почти - что думала.
Ну, и что? Что это мне дало? Только новые вопросы. Алла была накануне отчаянного прыжка: хотела ехать за границу, все там начинать сначала, хотела избавиться от всего, что было с ней до сих пор. У нее была целая история с Кариной Терентьевой-Балашьян, с Лугиным, с пленкой. Как-то она вычислила Тышкевича, пробилась к нему. Еще надо было ей разгадать Друка. Потом Николаев: вся эта история с "Русской любовью", с торговлей, с расчетами… Она говорит, что любила меня по-настоящему больше всех, а в то же время ничего из этих историй мне не было известно, как это возможно? Или, наоборот, именно потому, что любила, ничего мне не рассказывала? И что она от меня хотела?
Как тогда сказала Лугину, кто я такая: та, что должна закончить дела Аллы Дюркгейм. Почему должна? Нет, Анатоль прав: не моя это история, пора из нее выходить.
Все это время сижу у магнитофона и просматриваю захваченные у Лугина кассеты. Ничего не проматываю, упрямо смотрю все. Вообще рабочие материалы просматривать нелегко: бесконечные дубли, повторы, незаконченные куски, брак - все это зрелище изнурительное. А здесь к тому же и материал "специфический". Если Лугин показывал его девицам, которых в процессе хватал за коленки, он дурак: это не возбуждает, а угнетает. Но смотрю, всматриваюсь. Когда кассета заканчивается, раскалываю ее приготовленным молотком и тупо режу пленку ножницами. Вот эта гора мусора возле кресла, не знаю, куда девать ее дальше: так, наверное, убийца, расчленив труп, думает, как его вынести.
Про себя всегда знала, что я - никакой не кинокритик. Переводчица (тоже - так себе), случайно занявшаяся журналистикой, журналист, по совету мужа влезшая в кино, - какой там критик! Но иногда мне все же удается что-то понимать, больше, чем выразить. И понимаю: Лугин прав - это не порнуха. Как эта женщина страдает, радуется, шалит, волнуется, боится, теряет и обретает себя, как она любит, - вся жизнь ее здесь открывается, вся жизнь и судьба. Алла, может быть, и вправду считала это своей лучшей ролью.
Сейчас досмотрю две последние кассеты, вынесу мусор на Самотеку и покончу с этим. Навсегда.
2.02.2000
А потом посмотрела "Русскую любовь". Из снятого, действительно, отобрано почти все лучшее. Уверена: если это не искусство, то искусно сделанная вещь.
Но история у нее мутная. Собственно, всей истории не знаю. И теперь не хочу узнавать. Галунов как-то проговорился, что это он предложил Николаеву сценарий "Гороскопа". Нужен был ударный по кассе фильм для поддержки студии НАС. Расходы для перехода на гиперфильмы были колоссальные. За "клубничку" схватились, предложили одному режиссеру, другому, потом Чурсину, постепенно история вырулила на гиперфильмовый боевик, и про "Гороскоп" все забыли. Наверное, вспомнили, когда пришлось снимать постельную сцену Аллы с Лугиным, которая в сценарии "Жара" осталась. Кто вспомнил и кому пришла идея сделать отдельную неполнометражную картину, которую выпустить на видеорынок и хорошо заработать, если все получится, - не знаю. Николаев, Голунов, но только не Чурсин. Может быть, Друк. А возможно, даже Алла. Или Карина, например. Фанатик Николаев, уверена, все вырученное от пиратского проката вкладывал в студию, но Алле нужны были деньги, и немедленно…
Львовский мальчик Слава Друк оказался очень удобной фигурой в этой истории: он был в хороших отношениях и с Тышкевичем, и с Николаевым. Тышкевич взялся за продажу "Русской любви", а Друк перетаскивал деньги Николаеву, и уж, наверное, ему самому что-то перепадало. В итоге перепала страшная расплата. На днях видела его: руки зажили, но сухожилия так и не восстановились. Наказание было не просто жестоким, а изуверским: лишить художника рук… Не знаю, давал ли Николаев именно такую команду, но знаю, что мог.
- Ничего, - говорит Друк, - я компьютерной графикой занялся, и дело идет…
Портрет Аллы теперь никогда не будет дописан.
Странный человек Слава. Робкий, затурканный, косноязычный, а между тем, как оказалось, выгоду хорошо видит, не гнушался подрабатывать денежным курьером, и может быть, не в первый раз. И при всем этом - наивный романтик, сентиментальный простак. Алла "купила" его в ту ночь: согласилась быть натурщицей. Сеанс стоил 42 тысячи долларов. Он дал бы и больше, если бы было. Но и прагматический расчет имелся: сделать портрет, продать его Тышкевичу и вернуть отданные Алле деньги.
Хотела напроситься посмотреть новый портрет, но передумала: не хочу. Не хочу нового портрета, на котором она наверняка изображена лежа. Пусть останется со мной тот, где Алла вся распрямленная, стройная, легкая, будто перед взлетом.
6.02.2000
Неожиданное письмо по электронной почте от Валерия Викторовича Пьянкова:
Уважаемая Валерия Александровна!
Пожалуйста, простите меня: и в этот раз нам не доведется встретиться. Я сейчас уезжаю в Питер, а оттуда с делегацией в Милан на семинар, о котором известно было давно, но меня включили в делегацию только что: так у нас продолжается нехорошая конкуренция ленинградской и московской психологических школ… Впрочем, Вам это совсем ни к чему. Семинар (школа, симпозиум, практикум) - долгий, три недели. Я к нему не готов, потому вынужден на ходу писать свой доклад. Так что и письменно ответить на Ваши вопросы не сумею. Но после возвращения, дай Бог, живы будем, - встретимся, поговорим. Тем более, что (не удержусь, скажу) удивительная вещь произошла после Вашего звонка: я установил, что знаю Аллу Дюркгейм очень давно, только не подозревал, что это она. Я запоздало прочитал приложенное к Вашему письму интервью с АД, где упоминается о ее спортивном прошлом, и это заставило меня обратиться к архиву. Судьба выкидывает странные штуки: я был экспертом на ее процессе, о котором Вам вряд ли известно, хотя это было довольно громкое дело. Ее, еще девочку, изнасиловали, насильник погиб, с ней был сильный психологический стресс. У меня остались записи, которые я тогда вел.
Спешу также попросить Вас не делать до нашей встречи никаких выводов по поводу моего киносценария "Гороскоп": у него долгая и непростая история. Ваша оценка мне польстила, но и вызвала некоторое беспокойство в той части, где Вы высказываете предположение о моей влюбленности, "Песни песней" и т.п. Признаюсь сразу, что мой текст подвергся сильной обработке другого автора, и еще надо детально разбираться, к кому из нас относятся Ваши комплименты.
Еще раз извините, до встречи!
9.02.2000
По ящику сказали, что умер Тышкевич. Как всегда, версии, кто и за что мог его убрать. С подтекстом: "В России богатые люди своей смертью не умирают". Не знаю, когда встречалась с ним в прошлом году, он выглядел плохо. Да и сам об этом говорил.
В Сочи на фестивале "Кинотавр" (он приехал вместе с Николаевым) Тышкевич был весь круглый, вернее, шарообразный: блестящий шар лысой головы, тугой живот, сферические груди, полнее, чем у иной женщины, даже оттопыренные уши были похожи на немного срезанные шары, даже фаланги пальцев - как надувные шарики. И быстрые, блестящие, черные бусины зрачков. В сочинском зное лысина, лицо, шея, руки были покрыты сплошным налетом пота, и каждая бисеринка играла радужным светом.
Теперь все его округлости, шары, сферы, выпуклости опали, плоть перестала рваться наружу, и ничего блестящего в нем не было, кроме глаз, которые иногда (редко) сверкали из обвисших век. Когда увидела его, почти пожалела о своей затее с ним встретиться: чего можно было от него, такого, ждать?
Настроение у меня испортилось еще по дороге. За мной пришел черный мрачный "Мерседес" с непрозрачными окнами и отгороженным от водителя салоном. Рядом сели два мрачных типа. У одного, впрочем, был почти интеллигентный вид, и смотрел он на меня, будто хотел что-то сказать или ждал от меня чего-то. Но между нами сел верзила с непроницаемым профилем: он ни разу на меня не взглянул. Мы молча выехали из города, свернули на какое-то узкое шоссе и довольно быстро уперлись в блок-пост. Охранник бесцеремонно распахнул дверь с моей стороны, так что дуло висящего автомата оказалось в нескольких сантиметрах от моего лба и взял какую-то бумажку, которую ему протянул через нас с верзилой интеллигентоподобный, изучил ее, неодобрительно посмотрел на меня и так же молча захлопнул дверь. Мы попетляли среди коттеджей, домов и особняков и остановились у новенькой копии богатой помещичьей усадьбы прошлого века. За входной дверью оказалось арочное сооружение, которое обычно стоит в аэропорту, и тот, кого я приняла за интеллигента, заставил меня пройти через арку, а потом завел в боковую комнатушку и велел ждать. Явилась девица из топ-моделей и стала меня ощупывать, а тот глядел на это так жадно, что, кажется, у него даже потекли интеллигентные слюни. Я было брыкнулась, но топ-модель мощно надавила мне на плечо - не больно, но внушительно. Оба они засмеялись как-то радостно, будто ждали этого момента и загадали, как скоро он наступит. И тут же церемония закончилась. Меня конвоировали в гостиную (наверное) и оставили наедине с музейно роскошной обстановкой. Мне было так противно, что даже осматриваться не стала, тем более, была уверена: за мной следят. Девица перед уходом с вежливой издевкой предложила мне сесть, но ей назло осталась стоять посреди комнаты, такой большой, что мебель у стен казалась игрушечной. Досчитала до двадцати пяти, и пошла к выходу. И тут дверь сбоку распахнулась или раздвинулась с каким-то механическим рокотом, вроде как в метро или старом лифте. Невольно обернулась на звук и остановилась, пораженная, как Тышкевич изменился.
- Надо было сразу сказать, что вы пишете книгу об Алле… Юрьевне, - пауза после имени была со значением. - Мы бы сразу встретились.
- Именно это я и говорила.
Он не обратил на мой ответ никакого внимания:
- Впрочем, скорее всего вам никакой пользы от нашей встречи не будет. Никаких записей - ни на диктофон, ни на бумаге. Вы даете слово, что все останется строго между нами.
А вот это было уже интересно. Даже настроение улучшилось. Пошла за ним через всю гостиную к зашторенным окнам и села в кресло напротив.
- Вы, думаете, Тышкевич - коммерсант и бандит, в искусстве не смыслит ничего, кроме цены, которую можно содрать. В общем вы правы. Но в частностях иногда больше правды, чем в общем. Чтобы написать книгу, о герое нужно знать больше, чем войдет в текст, но будет чувствоваться. Поэтому я и позвал вас. Я расскажу вам то, чего никто не знает. И не узнает. Вы свое слово сдержите. - Он не спросил, а утвердил, потребовал. - Кстати, скажу без обиняков, ваша книжка про Николаева мне не понравилась. В ней не хватает того, что за текстом. Вы ловко скрыли свое отношение к герою за чередой интервью. Но уж слишком ловко и слишком скрыли. Я, может быть, с вами встречаюсь затем именно, чтобы в новой книге этого не произошло.
Топ-модель принесла поднос с чаем, пирожными, печеньем, фруктами и ушла, умело вращая бедрами.
- Как к вам попала моя книга?
- Это вас удивляет? Вот вопросы вы можете записывать: мы потом, если надобность в ответах не отпадет, их обсудим. Или, если старик еще будет в состоянии.
Он, может быть, ожидал комплементов. Не дождался. Мне сильно не понравился поворот с Николаевым, опять захотелось встать и уйти. Оглянулась. И за открытой дверью, откуда вышел Тышкевич, увидела тот самый портрет Аллы в полный рост. Она меня остановила. Тышкевич внимательно посмотрел на меня и сказал очень просто:
- Лера, смерть Аллы подкосила меня, теперь мне уже не выкарабкаться.
10.02.2000
Продолжаю про Тышкевича. Кстати, по телевизору говорят, что одна из возможных причин смерти - аллергия на какое-то лекарство. Значит, три версии: убийство, самоубийство, несчастный случай. Как "крупному специалисту по расследованиям" мне это очень знакомо.
Так вот, он рассказывал тихим, ровным голосом, не глядя на меня и вроде бы не интересуясь, как и что воспринимаю. Кажется, ему самому надо было выговориться, может быть, разобраться или проверить, а вслух это было проще, чем про себя.
Оказывается, на самом деле, когда решался вопрос, кто будет играть в "Жертве", он намекнул Алле или даже прямо сказал, что ответ зависит от нее, от ее уступчивости. И она уступила. Но у него не вышло. Это Тышкевича уязвило, и постепенно превратилось в некую идею-фикс. На самом деле, как выяснилось, его неудача была первым звонком болезни или возраста. Дальше - хуже, мужская сила стала стремительно иссякать, никакое лечение не помогало. В сентябре 98-го Алла появилась в этом доме, сидела в том же кресле. (Как она узнала про тщательно скрываемый им недуг, - особая история). Предложила Тышкевичу сделку: она его вылечит, а он оплатит ее заграничный проект. Проект был безумный, основан только на ее уверенности, что обязательно пробьется, и на это потребуется год. И деньги - на агента, на консультации, на прессу… Авантюра чистой воды. Но Тышкевич согласился без раздумий.
Алла вылечила его в тот же вечер.
- Она ничего не делала, понимаете, ничего особенного, - он первый раз обратился ко мне. - Ни гипноза, ни каких-нибудь пассов, ни внушений. У меня просто все получилось, понимаете? - Да, понимала. Вот только не совсем представляла Аллу с Тышкевичем. Потом вспомнила. Как-то в откровенном разговоре спросила ее про странные связи, мол, понятно как-то, когда мужик привлекательный, но ведь иногда она с такими… "Ты что же, с любым можешь лечь?" Она, не задумываясь: "Ты что! Только по любви. А-а, я поняла, что ты спрашиваешь. Но тут ведь все просто. Я же актриса, и при том бесталанная. В том смысле, что изобразить не умею. Я должна вжиться, себя в эту ситуацию вставить, ясно? Ну, а партнера по роли не выбирают, так что мне приходится его любить по-настоящему. Так и в жизни - только по любви". Да, понимала, знала.
6 сентября вечером она приехала подписывать договор. Это она потребовала, чтобы был контракт. Он писал его сам. Я - третий человек, который этот договор видел. Там было написано, что Тышкевич (его фирма) в течение года оплачивает все счета А.Ю.Дюркгейм и дополнительно выделяет ей ежемесячное пособие в сумме 1993 доллара (сумму точно не помню, но она была почему-то не круглая, а вроде этой и около 2000). А.Ю.Дюркгейм должна, со своей стороны, ежемесячно проводить "психотерапевтические консультации" (что-то вроде этой белиберды), место и время которых будут согласовываться "в рабочем порядке". Внизу стояла подпись Тышкевича, скрепленная печатью. Подписи Аллы не было.
19.02.2000
Конечно, про Тышкевича все уже забыли: новостям хватает и сенсационных убийств, и чеченских будней. Правда, похороны показали, и в них мелькнул Николаев, но так быстро и невнятно, что даже я сомневаюсь, он ли.
Интересно, кто украдет миллионы Тышкевича? Он детдомовский, родственников нет…
Найдут ли тот загадочный контракт… Во всяком случае, смерть освобождает меня от молчания.
Алла контракт не подписала. Ее не устраивали какие-то пункты, которые касались секретности: чтобы никто не узнал о существовании договора. Тышкевич стал предлагать варианты, Алла вдруг засмеялась и сказала, что передумала, и не надо никакого контракта. Если Тышкевич не будет платить, она его не вылечит, а если она лечить не станет, то и платы никакой не будет.
- Мы не бумагой связаны, судьбой, - так она якобы сказала.
- Судьба… - с горьким смехом закончил Тышкевич. - Мораль? - как бы переспросил он, хотя я покорно молчала. - Как же без морали… Мораль я вывел для себя странную. Не верю ни в бога, ни в черта, ни в судьбу. Не верил. А вот она меня заставила поверить, во-первых, в судьбу, во-вторых… Алла Дюркгейм, скажу я вам, была ведьма. Красивая, неотразимая, хитрая, ловкая, умная, изобретательная, изменчивая, непостижимая, она могла все… Все! Не знаю, зачем я ей понадобился, она и без моих денег всего бы достигла. Простите за интимные подробности (мне, угасающему старцу, это позволено): когда мы в тот единственный раз были вместе, мне вдруг стало жутко на какой-то момент… Как объяснить? Я вашей сестры немало перепробовал, но с такой нездешней страстью не встречался. И то правда, что в последнее время были у меня женщины, которых я интересовал до и после, а не во время, но я про всю свою некороткую и извилистую жизнь говорю. Какое там лечение! Не она мне силы давала, а как бы сама во мне нуждалась. Имитировать это невозможно. Не Алла тогда со мной была, - ведьма. Так я тогда определил, и другого слова не нахожу, да мне и не надо. Обхитрила меня: показалась разок, поманила надеждой и исчезла. Вы думаете, это уже старческий бред? А как хотите, так и думайте! Только ведь ведьмы не погибают в автокатастрофах. Она где-нибудь в своем Париже или Нью-Йорке блистает, а то, поди ж ты, и в Москве или Питере. Нам ее не узнать, а она нас, как облупленных, со всеми потрохами знает. Или, может, она в вас, Лера, переселилась. Нет такого ощущения?
Он так заразительно рассмеялся, что и я не удержалась. И сразу, моментально угас, потяжелел, утонул в кресле. Даже испугалась, оглянулась, где та вихлястая охранница-официантка или где видеокамера, по которой за нами следят, не зазевались ли… Но Тышкевич встал, показывая, что аудиенция окончена, и вид у него был, хотя и усталый, но не хуже, чем в начале свидания. Сознавая свое нахальство, спросила, а как насчет вопросов, можно ли их в другой раз задать.
Он посмотрел на меня удивленно:
- Другой раз?.. Вряд ли нам успеть… Так и быть, растрогали вы меня, давайте сейчас.
20.02.2000
Звонила Полина из Милана. Бесит ее сладенький тон. С тех пор, как отдала ей деньги Бориса, делает вид, что она - моя лучшая подруга, чуть ли не мать. Отшить ее не решаюсь, да и нет причин ссориться, поддерживать иллюзию дружбы или даже родства противно. В общем каждый звонок ее портит настроение и поднимает мутную воду воспоминаний (фу, какая банальность! это после Полины).
Надо найти мою запись после разговора с ней в прошлом году (да, уже, наверное, год прошел; точно, год: премьера "Жара" в Доме кино была где-то в январе, а я к ней ездила как раз после этого). Детали забылись, но чувство мутного, холодного болота и, главное, засасывающего, осталось до сих пор. Я тогда долго под горячим душем стояла, согревалась и отмывалась. Записывать разговор несколько дней не могла себя заставить.
Нашла две записи, довольно подробные, а третьей нет. Или не было? Может быть, я и бросила записывать, противно было, через силу писала.
А нет как раз самого нужного: письма Аллы. Тогда бы по свежей памяти его записать поточнее… Нет, наверняка не записала. Полина дала мне его прочесть, но чтобы взять его, скопировать, даже и не подумала: ясно, не дала бы.
Письмо это Алла написала на другой день после смерти Никиты. В подлинности его сомнений нет: ее характерный почерк с наклоном влево и строчками, загибающимися вниз, словно рука не может остановиться и перенести запись на другой край листа.
Сумбурное письмо. Помню, Алла была тогда в трансе, а теперь этот транс объяснялся. Это исповедь, так Алла и писала, что должна исповедаться перед матерью, хотя близких отношений давно нет, а может быть, и не было никогда.
Она брала на себя вину за гибель Никиты - называла его смерть гибелью. Признавалась, что они были любовниками. Давно. Но в этом видела не вину, а счастье, считала, что они были созданы друг для друга. "Ни с кем в постели мне не было так хорошо. И вообще по-настоящему я любила только двух человек - Никиту и Валерию". Вот эти две фразы, поставленные подряд, - одна про постель, другая про любовь, - наверное, и натолкнули Полину на мысль, что мы с Аллой были любовницы. Интересно, Лизу среди любимых она не называла. Хотя, конечно, речь ведь идет о другой любви… Вообще меня это место в письме потрясло, не думала, что Алла даже вспомнит обо мне в такую минуту, а оказывается - вот даже как…
Потом она рассказывала о времени, когда мы познакомились, - начало 96-го. Все складывалось очень хорошо: она должна была выйти замуж за богатого иностранца и уехать в Париж, она собиралась взять с собой Никиту, а потом забрать Лизу, и все должно было случиться вот-вот, и разрушилось в один день. Жених застал их с Никитой в постели. Все рухнуло. Тогда она первый раз "отлучила" (так она писала) Никиту. Он бунтовал, устраивал скандалы, а потом вскрыл себе вены. Алла сдалась, и они счастливо зажили снова.
Но в начале 98 года в Москве снова появился бывший жених Аллы, и снова появилась надежда. Тогда произошло второе, решительное "отлучение". И Никита взбесился: он пропадал в ночных клубах, пил, кололся, требовал у Аллы денег на наркотики, девочек и мальчиков. Он просто губил себя. Его хватило на полгода.
С женихом так ничего и не вышло, а Никита за эту несостоявшуюся сделку погиб. Алла считала себя виноватой, и, видимо, вполне искренне. "Это расплата за все мои грехи" - писала она. - "И твои тоже", - добавляла. - "Молю бога, чтобы он наказал меня сполна, и я тоже заразилась". За месяц до смерти Никиты она снова пожалела его…
Полина из всего этого сделала вывод, что Алла покончила с собой. Меня поразило тогда, что она говорила об этом с некоторым презрением, что ли, или, во всяком случае, с явным осуждением. Из всей этой странной трагедии ее интересовали только пропавшие деньги.
- Вы ответили Алле?
- На такие письма, Валя, не отвечают: она же не тебе писала, а матери, ты подумай… Да и не успела я. Тут долги, безденежье, лизины проказы, чужой город, чужая страна… А через месяц, считай, она и сама… В одночасье осталась я одна с ребенком на руках. Хорошо, Борис помогает, а так бы совсем мы с Лизой пропали…
И пошла, и пошла опять про долги, трудности, деньги.
Не помню, сказала ли вслух, но про себя поклялась найти эти проклятые пропавшие деньги.
21.02.2000
Только вчера звонила Полина, а сейчас - снова. Выходит замуж за итальянского генерала и назло Нине становится генеральшей. Приглашает на свадьбу. Счастлива, как девочка. Даже голос переменился.
Поехать в Милан? Запросто! Да нет, это несерьезно. Кто я на этой свадьбе? Кто я вообще?
Почему сужу и осуждаю Полину? Или осуждала… Если вникнуть в ее жизнь… Военные закрытые городки, переполненные тайнами, настоящими и мнимыми, и интригами, мелкими и жуткими… Постоянная боязнь за мужей и отчаянные попытки продвинуть их по службе, вечное соперничество…
(Далее текст на дискете не читается)
29.02.2000
Борис говорит, что на студии вовсю идет подготовка к фестивалю цифрового кино, который будет в Голливуде в августе. Кто-то из дирекции фестиваля смотрел "Жар", пришел в восторг, сказал, что это чуть ли не открытие века, что главный приз гарантирован, что нужно готовить хорошую запись и аппаратуру для демонстрации. Через неделю Борису позвонили с какой-то американской компьютерной фирмы, назначили встречу и предложили ехать в Америку в сопровождении золотых гор всяческих льгот и привилегий. Говорит, еще не решил, но понятно, что согласится. Просил не говорить никому - то есть Николаеву. Конечно, для того это будет удар. Но как я ему скажу, когда мы не виделись месяца три, а я никак не решусь все-таки поехать на студию и круто поговорить. Между прочим, хороший предлог для разговора, если бы я хотела и могла подставить Бориса. Не хочу, не могу. Впрочем, может быть, достаточно выложить вот эту запись в Интернете… Хорошо бы, между прочим какой-нибудь тест Николаеву подбросить, чтобы понять, читает он меня или нет.
Так значит, Николаев своего добился: если действительно на голливудском фестивале будет хоть какой-то успех… Что ж, он заслужил.
С тех самых пор, как Борис отдал деньги, он как-то привязался ко мне: звонит, иногда заезжает. Звонит как будто по конкретному вопросу, который, чувствую, заранее формулирует. Когда приезжает, молча сопит над чаем и иногда производит междометия. Можно подумать, что он в меня влюблен. С Ниной он снова разошелся, живет на квартире, как я понимаю, женщин у него нет. Ну, на все сто - влюблен. Глупости, конечно. А впрочем… Во всяком случае, я никаких поводов не давала. Ну, сочувствую ему, сколько могу (странная штука с этим самым сочувствием: искренне его жаль, а начинаю в этом духе говорить и вдруг ловлю себя на том, что привираю, что на самом деле не так уж и жалею его). Но часто нерешительность его раздражает.
Все никак не решится, удочерять ли ему Лизу. Полина против. Да и Лиза уже взрослая, официальное оформление ничего в их отношениях не изменит. Вроде бы и нет смысла. Но кроме смысла есть еще что-то, что заставляет БорисПьера, как его называю, мусолить это снова и снова.
Нет, ясно, он уедет. Неправду говорят: от себя не уедешь. Уедет, займется новым делом, встретит хорошую американку, оторвется от этой богом проклятой земли… Уедет.
2.05.2000
Ну, что теперь говорить: ты этого ожидала, ты это заслужила… Ну, да, заслужила, ожидала. Не легче от этого.
Наш роман начинался весьма романтически и невозможно красиво, как в ненашем кино: Анатоль приглашал в рестораны, в Большой, в Ленком, на выставки и приемы, дарил цветы и платья, в которых ему было не стыдно показываться со мной, привозил домой к обшарпанному нашему подъезду и не делал никаких попыток остаться у меня или зазвать в свой номер. Так продолжалось с большими перерывами на его отъезды с весны до осени, и ясно было, что это уже предел: его затраты на меня превышают цену романтической дружбы и надо платить чем-то более существенным, чем умные или шутливые разговоры.
Когда он приехал в конце августа, даже отказалась с ним встречаться: оставались считанные дни до сдачи книги, хотелось всеми силами уйти от пролонгации сроков (это творение измотало меня, и надо было поскорее от него избавиться), и уйти не удалось. Выпросила у издательства еще месяц и решила хотя бы недельку отдохнуть, развеяться. Позвонила Анатолю, и вот где-то в начале сентября это и произошло. Он взял меня с собой в Одессу, мы жили в гостинице, купальный сезон еще не кончился… Перед возвращением в Москву он сделал мне предложение. Все в общем к тому шло, но неожиданно меня обуял жуткий страх.
Меня хватало на эпизодические столичные свидания с умными разговорами и легким неумелым кокетством. Третий одесский день жутко утомил: поняла, что говорить мне не о чем, что во мне обнаруживается заурядная бабенка с весьма ограниченным интеллектом и невышколенным вкусом, что он вот-вот меня разоблачит, что мечтаю о ночи, когда говорить и прилично вести себя не нужно, и о возвращении в Москву. И каждый день был все труднее. У ночей были свои трудности, но главное - дни…
Ожидаемое предложение поэтому было неожиданным. Анатоль не требовал немедленного ответа, хотя, конечно, ждал именно немедленного. Честно сказала ему, что не готова к новой жизни. Не сглупила выложить ему все, но, кажется, он понял: у меня, действительно, есть трудности, в которые ему лезть не надо.
В Москве само собой все отложилось: до средины октября мы заранее договорились не встречаться. Не выдержала я: позвонила, он был ужасно рад… Ответа на словах не требовал, но понял, что дело в общем решено. Мы встречались уже и у меня, и у него, и потихоньку он стал выстраивать конкретные планы, а я уже их выслушивать. Это походило на дипломатические переговоры, в которых прямо не говорится о капитуляции, но прочно держится в уме (так я себе это представляю). Словом, поняла, что попалась. И стала усиленно нагружать себя, чтобы отодвинуть решение, не ответ ему, а собственную решимость.
Быстро закончила книгу и почувствовала пустоту. Здесь подвернулась возможность публикации в Интернете, и я сломя голову бросилась в это море, чтобы не думать ни о чем другом. Обрабатывала старые записи, искала разгадки истории Аллы и все отдаляла саму потребность решиться.
Будто оправдываюсь. А так оно и есть. Мне надо понять… Или, нет, нужно убедить себя, что тогда, в начале была права. Все, что он обещал, было выполнено. Мне нужно было только соответствовать той роли, которую сама себе придумала и играла с ним: умная, остроумная, слегка бесшабашная, но все же весьма трезвая и сдержанная леди, с изощренным вкусом и беспорядочным, зато гибким мировоззрением… Ну, и всякая такая мура. Не то чтобы я эту роль сочинила, но так складывались отношения, так подсказывала интуиция. Получила поездку на Багамы, чтобы натаскать себя на эту роль, показалось, что смогу. Да и сейчас, собственно, продолжаю думать, что могу. Нужно просто отрезать все, что здесь: Николаева, историю с Аллой, Самотеку. Уехать в Канаду, нарожать детей, сколько смогу и успею, спокойно жить рядом, изредка выдавая остроумные сентенции по поводу картин, фильмов, спектаклей, знакомых и видов природы, - чем дальше, тем, наверное, реже, - забыть сумасшедшую Москву и свое безалаберное барахтанье в ней, быть сдержанной и покорной, казаться нежной и сильной, скрывать растерянность и пустоту, неразличимые стремления и необъяснимые претензии…
(Далее текст на дискете частично не читается).
… благополучие. Почти с ужасом вспоминаю, как шла брать интервью у Аллы в потертом замшевом пиджачке, туфлях с приклеенным своими руками каблуком, с головой, вымытой туалетным мылом фабрики "Свобода", и с урчащим от голода желудком. Денег не было совсем…
(Далее текст вновь не читается)
… бросить все и выйти на Самотеку.
28.05.2000
Вспоминаю, что рассказывал Борис об Алле. Я уже догадалась, что тайну ее смерти, обстоятельства и причины мне не раскрыть, но дело совсем не в этом. Дело в той детской (подростковой, юношеской) истории: ее распутать и понять можно, и тогда можно разгадать, кто была Алла Дюркгейм: ангел или вампир, воплощение добра или коварства, великий талант или мелкая авантюристка. И тогда, может быть, откроется, при чем тут я, зачем оказалась в этой истории и чем это для меня закончится.
Ему кажется, он любил Аллу всегда, с ее рождения. Очень скоро, лет с семи-восьми в их отношениях старшей стала она. Конечно, она пользовалась его влюбленностью, иногда деспотически, заставляла выполнять свои прихоти и капризы. Сначала это были безобидные, хотя и по-детски жестокие шалости, потом, когда она стала уже подростком, Алла, как он теперь думает, сознательно упражняла не нем варианты общения с другим полом. И это было уже нелегко: Бориса стало тянуть к ней физически, он испугался, услыхав где-то о губительности родственных связей, с другой стороны, поскольку отцы у них были разные, он надеялся, что все-таки это не так страшно, а между тем Алла словно поддразнивала, провоцировала его, в шутку, играя, то и дело затевала флирт.
Она рассказывала ему о всех своих влюбленностях, но ту, роковую он вычислил сам. Он хорошо знал этого парня и всю его компанию, а там была скверная кампания. Борис первым узнал, что Алла разыгрывается на пари и предупредил ее. Она не поверила сначала, а потом, оказывается, пошла на свидание, уже зная, что ее ожидает. И как отомстит. Она сразу определила, где стоит видеокамера и срежиссировала запись. Алла ловко перекрыла спиной объектив в тот момент, когда применила свое оружие - баллончик с заморозкой, которую употребляют на соревнованиях при травмах. Когда объектив открылся, парень, совершенно обалделый, стоял со спущенными штанами и прямо на камеру демонстрировал свои безжизненно обвисшие мужские достоинства. На другой день кассету с записью Алла пустила по нужным рукам. Конечно, она рисковала: дойди это до тренеров, из команды ее явно выперли бы, могли быть неприятности в школе, ну, и вообще дурной славы было не избежать. Но Алла уже не хотела остановиться: то ли не могла, то ли предвидела, что это только начало событий, и оно забудется, когда совершится главное действие. Во всяком случае, по словам Бориса, она действовала вовсе не сгоряча, а с хладнокровным тупым упрямством.
Парень этот (как его звали, не запомнила, но кличка у него была почему-то "Кино") в своей компании лидером не был. Компания состояла из сынков всяких начальников, а у Кино отец, хотя и был из каких-то прокуроров, но не из самых больших. И чтобы не потерять авторитет в глазах приятелей, он должен был отплатить. А они взялись ему помочь. Когда Борис вышел из дому, чтобы встретить Аллу, в подъезде его ждали. С каждым из них он при своей комплекции и силе справился бы без усилий, но их было человек восемь или десять, а у одного был нож, так что шрам на ладони у Бориса остался до сих пор. Его увезли на машине и продержали в ней, связанного, пока кто-то не прибежал сообщить, что Кино мертв. Тут же, в машине двое парней, в отличие от других, не перепуганных таким оборотом дела, договорились с Борисом, что в общих интересах - его, Аллы, их - ничего никому не говорить ни о событиях недавних, ни о сегодняшних.
Потом был суд, статья в "Комсомольской правде" под заголовком "Сексуальная революция до нас докатилась", быстрое и скоротечное замужество Аллы…
Муж, ко всем своим странным качествам, оказался еще и напрочь не способным выполнять супружеские обязанности, а Алла после больницы…
Но это - отдельно.
9.06.2000
Только сейчас поняла, зачем и почему Тышкевич встретился со мной. Он даже намекал: говорил, что Алла, может быть, в меня вселилась. Он взаправду в это верил и надеялся, что курс его лечения продолжится. Тогда не поняла, и хорошо: пришлось бы делать вид, что не понимаю.
Почему вспомнила про Тышкевича, не знаю. Какой-то отдаленный круг ассоциаций: Анатоль, Николаев, книга… Ну, да, я спрашивала Тышкевича о книге. Сначала спросила о том, что больше всего меня интересовало: Алла и Николаев.
- Николаев… - Тышкевич словно припоминал, кто это, или делал вид. Потом решил не лукавить: - Да, много крови он мне попортил. Впрочем, и я ему немало. Но вас интересует, не было ли у него романа с Аллой… Как ни странно, нет. Странно, потому что хорошая ведь пара: оба видные, он тоже по-своему привлекателен и пользуется у женщин успехом, они связаны постоянно одним делом, иногда очень тесно, а вот, поди ж ты, романа не было. То есть, Николаев, может быть, и хотел этого, и даже наверняка добивался, особенно в начале их знакомства, но она не захотела. Такие странности с ней случались. Нет, романа не было, я бы знал. Даже если бы хоть намек был. Я, видите ли, совершал ошибку: слишком много платил людям. Когда вы разбогатеете (а вы разбогатеете), - со значением посмотрел он на меня, - платите минимум: когда оплата большая, они чересчур стараются, суетятся, а если результата нет, они его выдумают, чтобы услужить вам. Так что вы можете на этот счет успокоиться: романа не было.
Поняла, что и про меня он знает больше, чем нужно. Просто жгло выведать, что именно знает, но он уж ясно дал понять, что свидание окончено. И правда, выглядел утомленным.
Все же спросила, когда Алла от него уехала.
- Скоро, минут через сорок. Я, конечно, намекнул, чтобы сеанс повторить (вас ведь это интересует?) Она отрезала: "Нет. Не раньше, чем через месяц. И только со мной. Пока". Денег не взяла, ни в первый раз, ни в этот. Знал, что деньги ей были нужны, но не настаивал. Не из жадности. Понял: не хотела продавать себя. Сказала так: "То, что было, - мой подарок. А дальше - по контракту".
И про книгу спросила. Собственно, нового ничего не услышала. Николаеву, по сведениям Тышкевича, книга не понравилась. Интересно, а чего он хотел? Гимн, оду? Впрочем, сама недовольна. Задумала неплохо: собрать самые разные мнения и их столкнуть, чтобы был объемный объективный портрет, и автор при этом ни слова бы не говорил, только вопросы задавал. Потом сделала табличку по темам (режиссура, актерские работы, продюсерство и характер, темперамент, коммуникабельность, еще что-то, сейчас уже сама забыла, а в книжку лезть неохота) с указанием страниц, - как я понимаю, ничего не зная про Интернет, попыталась применить гипертекстовое строение. Но интервью не все получились, не со всеми удалось встретиться… Ладно, дело прошлое, уже не так больно. Если бы не такая спешка… В общем, когда закончила, не могла еще трезво оценить: показалось, что вполне нормально, главное, необычно… Тогда главное было - сдать.
Новое все же узнала: оказывается, издателем был… Тышкевич. Вернее, одна из его фирм. Но решение не печатать полный тираж принимал не Тышкевич, а Николаев. Он за свои деньги напечатал сто или двести экземпляров и раздарил их, кому хотел или надо было. И еще: компьютерная верстка есть, и если я захочу вернуться к книге… Нет, не захочу. Вспоминаю тот кошмар…
(Далее текст на дискете не читается).
1.08.2000
Ну, вот и кончилась наша с Романом интернетовская игра. Только что. Он ушел теперь надолго. Может быть, навсегда.
Впервые явился без зова и "по делу": проститься.
Оказывается, он - хакер. Простой русский (еврейский, российский) хакер из тех, кто своими программистскими способностями зарабатывает на жизнь взломами чужих программ. Простой - в том смысле, что был всего лишь пешкой в большой и сложной игре. Его дело - компьютерное: войти в чужую систему и выкачать (или, как они говорят, "скачать") документы. Дальше их изучают специалисты, находят нужные. Потом в дело вступает специальная команда для переговоров с пострадавшим (который еще и не знает, что он таковым является): если есть компромат, его просто шантажируют передачей в соответствующие органы, если нет, - опять-таки шантажируют, но уже на меньшую сумму, угрожая всяческими неприятностями типа неизвестного, только что изобретенного и неуловимого вируса. При дележе денег хакеру достается не так много, но жить можно вполне сносно, особенно, если учесть, что настоящий хакер, как говорит Роман, работает не за деньги (хотя ими и не пренебрегает), а за вдохновенные минуты преодоления чужого программистского интеллекта.
В словах "простой хакер" был какой-то болезненный подтекст: наверное, Роман пытался меня и себя (в первую очередь, себя) уверить, что на самом деле он - не простой. Поначалу он работал в одиночку и "просто" переводил деньги с банковских счетов на свой собственный, специально на одну такую операцию открываемый. Тогда он грабил тех, кто добыл свои деньги неправедным путем. Этакий Дубровский нашего времени. Или Робин Гуд. Но времена эти прошли, и хакеры-одиночки практически исчезли. Хакерское дело поставлено на поток и стало жестко организованным рэкетом, в котором программные войны чаще всего заканчиваются "простым" кровопролитием. Он и теперь пытается не за всякую работу браться, а только когда убежден, что жертва этого "стоит". Но как-то не очень убедительно он это говорил. Или просто нервничал, торопился, боялся.
Их поймали, он должен бежать. В кармане у него билет на Кипр на чужое имя (а своего он так и не назвал), и самолет через полтора часа. Если удастся в него сесть, добавил он с кривой усмешкой.
Оказывается, он уже сидел, правда, несколько месяцев. Но успел в тюрьме потерять глаз. Его вытащила мафия с условием, что он будет на нее работать. Вытащила, вылечила, вставила искусственный глаз, откормила, снабдила отличной техникой и работой… В общем все было не так уж плохо, уговаривал он себя, держась за мою руку. Теперь надо отсидеться, чтобы не сесть (он нервно рассмеялся невольному каламбуру).
Он вытащил пачку долларов. Не успела возмутиться, как он объяснил: я должна их сохранить для него. Но если понадобиться (он выразительно посмотрел на мой живот), я спокойно могу воспользоваться, он будет только рад. Сохранить - от этого отказаться не могла. Если честно, была тронута, что он в такую минуту подумал обо мне, о ребенке.
У него остались мои не открывающиеся дискеты (домой он идти не может) и ключ (он его не вернул, "чтобы вернуться").
Когда он быстро поцеловал меня, прощаясь, губы его дрожали, и он как-то неловко сунул их в мою ладонь.
По привычке подошла к окну-фонарику, но так и не увидела его: конечно, он же не домой, не под эстакаду шел, а наверное, сразу свернул направо и на перекрестке подсел в какую-нибудь машину, или, может быть, машина ждала его… Зеленая лампа моя не горела, и выключать ее не пришлось.
9.08.2000
Конечно, соврал, когда писал: "Россия во мне умерла". Во-первых, эта штука живучая, так просто, даже при большом желании, ее не вытравишь. Во-вторых, и желания-то не было. Переговоры с Николаевым не прерывались - Анатоль только попросил отсрочку для поездки "по семейным делам". Каково? Уехал по семейным делам, а жену здесь оставил… Ладно. Дело-то повернулось совсем другим боком. Фестиваль цифрового кино в Лос-Анджелесе. "Жар" - сенсация. "Русский кинофеникс", "Кино 3-го тысячелетия", "Русские открыли настоящее кино", - кричал по телефону из Америки Николаев про газетные заголовки. Рассказывал, какой банкет устроили американцы, какой наши дали ответный ужин. Вспоминал провал "Жара" в Доме кино (оказывается, он тоже считал это провалом, только не признавался). Вспоминал, "как все начиналось", как они с Галуновым рассылали письма по адресам из справочника Союза кинематографистов, как никто не откликнулся… Он говорил без умолку, хотя не был пьян, во всяком случае, не больше, чем обычно после банкета. У него просто крыша поехала. "Теперь мы твою книгу издадим в Нью-Йорке!" - кричал он. Вот этого бы он лучше не вспоминал: до сих пор болит во мне эта книга, которая то ли есть, то ли нет. Впрочем, если честно, скорее вспомнила боль, чем ее почувствовала. Как-то притупилось, и я вдруг подумала, что, если действительно теперь печатать ее, то все бы переделать надо, дотянуть хоть немного до задуманного… В общем, Николаев меня заразил, и у меня тоже завелся бред в голове.
Но самое-то интересное, что Анатоль тут же оказался в Лос-Анджелесе. Николаев об этом сказал как о само собой разумеющемся: права на продажу "Жара" - у Анатоля. Не знаю, как бы поступил настоящий ницшеанец, в котором кончилась Россия, но как-то не так. Эх, ты, my darling…
Боже мой! А ведь ни Николаев, ни я в этом телефонном "разговоре" (говорил практически он один) даже не вспомнили Аллу. Только сейчас, когда написала "my darling", резануло что-то. Какие же дряни мы. Я.