* * *
У меня огромное сердце. В нем четырнадцать миллионов душ.
В нем воняет бензином и дымом, почти не растет трава.
В нем кто жестче блефует - тот первым срывает куш.
В нем любая собака, чем злее - тем больше права.
Мое сердце сжимается утром в тугой кошмар
(В переходах - сплошным потоком угрюмых лиц)...
В восемнадцать ноль-ноль оно совершает длинный удар,
Достигая своих границ.
В моем сердце случаются тромбы с легкой руки ГАИ,
В моем сердце случаются взрывы - и шрамы еще горят.
На излете ночи - все древние храмы,
Говорят со мной, говорят...
В моем сердце весной солнце плавит свинцовый снег,
И в глазах его граждан почти отходит броня.
В моем сердце, конечно, хватит места для всех, -
Если оно при этом не раздавит меня....
Я кляну его, как клянут то, без чего нельзя обойтись.
Без него - на любых часах минуты текут как мед.
Я вбираю его без остатка - на целую жизнь, -
Или наоборот.
_^_
* * *
Он работал в маленьком баре на набережной Москвы.
Неплохая работа. Каждый вечер по два часа.
Управляющий и шеф-повар обращались к нему на "вы",
Официантки краснели и закатывали глаза.
В его пыльной халупе валялись призы из папье-маше,
Дорогая аппаратура использовалась на треть...
Иногда там бывали девушки в неглиже
И просили что-нибудь спеть.
Он отговаривался ангиной, сотней прочих причин.
Отворачивался угрюмо, пряча пустые зрачки.
Про него говорили - не любит женщин. А он не любил и мужчин.
Точней, как они едят. Как отгибают мизинчики,
Как расслабленно, сыто хлопают по плечу,
Как украдкой щупают плоских, податливых дам.
Как заворачивают их в песца и каракульчу,
И как гнусно фальшивят, напившись в хлам.
Его вдохновение умерло где-то там,
Меж сортиром и барной стойкой тихо почив.
Но в один летний вечер оно прикоснулось к его губам
И он вдруг запел на какой-то избитый мотив:
Его слова стекали, словно жир со свиной отбивной,
Его пассажи заставляли выделять желудочный сок,
Его гитара изгибалась, соблазняя каждой струной,
Не уходить, не съев в меню последний кусок.
В тот день шеф-повар сбился с ног и заработал инфаркт.
Сто двадцать пять посетителей, не в силах встать, упали под стол.
Он вытер слезы и вышел. Но с тех пор, как говорят,
Его везде бесплатно кормят - куда бы он ни зашел.
_^_
* * *
Я люблю, - ты знаешь, - разглядывать старые карты,
Наносить на них мысленно новые очертания:
Будто можно шагнуть в них - на некую линию старта,
На себя примеряя время и расстояние.
Иногда сквозь них проступают странные линии:
Будто что-то там ворочается в глубине,
Искривляя улицы, - по плану прямые и длинные,
Нарушая симметрию скверов и площадей.
На сегодняшних картах совсем другая картина:
Будто это Что-то смирилось, ушло глубже,
Погребенное под густеющей паутиной
Проводов, фонарей, домов, торчащих наружу.
Может быть, мне кажется, что Его еще отчасти видно
В самых старых тоннелях метро, о которых и ходят враки...
Когда поезд стоит, и дыхание монолитно
Так и чудится - это дышит кто-то один во мраке,
Тяжело и устало неся гигантскую ношу,
Распластавшись во тьме, терпеливо снося помехи,
Иногда лишь с трудом поднимая пыльные веки
(Будто треснет стена поперек в расходящейся дрожи).
Говорят, им пришлось при строительстве остановиться,
Натолкнувшись на лоскут оторванной серой кожи
Из которой бились на волю бесплотные лица
Всех, кто жил в этом городе. Их, наши - тоже.
_^_
* * *
Красота - это страшная сила
Моя подруга с прекрасным, нежным именем Элеонора
Похожа на атомный ледокол "Михаил Егоров":
Златоглавая, как столица, волоокая, как Даная,
Она - это страж, стоящий в воротах ада и рая.
В ее пальцах - яблоки Гесперид. С осознанием бремени,
Она - дева, побеждающая Дракона Времени.
Она знает точно, жестоко и неумолимо
Как сделать себя (и меня) бесконечно счастливой.
Ее живот - это плоскость. Ее ланиты - поверхность,
Полигон столкновения меж-атлантических интересов.
Ее воля тверда, как сталь, закаленная в теплой крови
И направлена на меня в неуемной своей любови.
Дважды в месяц по два часа ее псы терзают мне печень,
Как орлы - Прометею Прикованному, и унять их нечем.
Я послушно щипаю брови, ем только орехи,
Вспоминаю, как Будда в гневе вырвал заснувшие веки
И, свернувшись во тьме клубочком пухлым, еще уютным,
Я боюсь до ужаса, что однажды, наутро
Я проснусь абсолютно счастливой, прекрасной, упорной,
И начну отзываться на имя Элеонора.
_^_
* * *
В начале было Слово. Слово было вначале.
В начале в Слове хватало и радости и печали.
В начале слов не хватало, и им не знали границы.
В начале были слова - как парящие в небе птицы.
Как солнце идет к зениту, как реки текут к равнине,
Слова вступили в расцвет, слова пришли к середине;
Слова сложили к словам, составили предложенья;
Слова окружили звучным размером стихосложенья.
Как солнце садится в море в пленительный миг заката, -
В слова пришла утонченность, акценты аристократов.
В слова научились играть. Словами сумели ранить.
Слова научились ронять и даже хранить на память.
Как в сумерки этот мир бывает беспечен и светел, -
Слова научились так же беспечно бросать на ветер,
Слова попытались счесть, построить по алфавиту,
Изобретали из них причудливые гибриды
А нам осталось шуршать тенями слов, истертых и ломких...
Еще находятся те, кто любит головоломки,
Кто любит искать по темным комнатам черных кошек,
Кто ищет огня под грудой обугленных головешек,
Кто верит, что все мы здесь за чем-то предельно важным,
Что вдруг умрут все слова, сказанные хоть дважды
И мир, внезапно охрипнув, очистится тишиной...
Но это будет уже, наверно, не мой мир. Не-мой.
_^_
* * *
Сегодня закат написан в розово-желтом тоне.
В воздухе сентября яблоком пахнет вечность...
Девочка с рюкзачком, на залитом солнцем бетоне
Чертит цветным мелком зубастое нечто.
Выгоревшие брови ... (Турция или Египет?)
В перистых облаках, небо над нею, небо...
Папа придет, как только пива с друзьями выпьет
(Девочка провожает глазами каждый троллейбус)...
Рядом с канализационным отверстием кошка
Молча глядит в упор безвозрастными глазами;
И никакой "кис-кис", и никакие крошки
Ее не сподвигнут к ласке. Она шевелит ушами
В многоголосом гуле писк мышей различая,
В волнах духов и дыма - запах крошечной плоти...
Ей больше совсем не нужен тот, кто души в ней не чает,
Чьи пальцы можно ловить, предварительно спрятав когти,
Кому навстречу бежать, заждавшись домой с работы,
Кому ложиться на грудь, когда прихватит простуда...
Быть может, такие кошки еще остались в природе,
Но проще купить на рынке мохнатое/лысое чудо.
Когда же папа приедет, - высокий, с большим портфелем,
Сожмет в ладони ее испачканную ладошку,
Она не расскажет ему (все равно ни за что не поверит)
О том, что почти и жаль, что не насовсем превратилась в кошку.
_^_
* * *
В этом сонном приморском городе всегда идет снег.
В фиолетовых пятнах света площадь пуста...
Время здесь не то чтобы замедляет бег, -
Оно становится насмерть, как кляча на середине моста.
В привокзальной гостинице мертвый сезон. Ждут весны.
Натирают мастикой паркет, сердито гремят ведром...
Бородатый портье коллекционирует сны,
В каждом из них - золотая бабочка машет крылом...
Номера убирает дочь портье пятнадцати лет
(На полставки - с девяти до одиннадцати утра),
И другого такого счастья у нее нет:
Перебирать в руках ключи от иного мира...
Она заходит внутрь осторожно, почти совсем не дыша,
Отвлекаясь от тысячи нужных и глупых дел...
Она проводит по смятой ткани. И ткань, шурша,
Приоткрывает ей очертания спящих тел.
И паркет приглушает дробь неустойчивых каблуков,
Зеркала отражают неумело накрашенный рот...
Она грезит, окунувшись в запах чужих духов,
О далеких странах, где солнечно круглый год...
Отчего-то по возвращении хозяев охватывает испуг,
Они бесцельно бродят по комнатам, о чем-то смутно скорбя...
Они проводят бессонную ночь и на рассвете, вдруг,
Уезжают в далекие страны - неожиданно для себя.
_^_
* * *
Я - ошибка в проекте поворота к югу сибирских рек.
Я - деталь, по которой превышен допустимый стандарт.
Я - тот самый безгласный, беспомощный человек,
Не имеющий даже возможности совершить фальшстарт
И начать все сначала, сначала... С простого глотка,
С белой-белой, как снег сияющей пустоты;
Мое время течет мимо губ моих, как река, -
Разнося любые мосты...
И я уже включена или даже захвачена в круг,
В (пищевую?) цепочку случайных событий и встреч...
Мое время измерено, упаковано, как продукт:
Кто-то главный решает, когда и как ему течь.
Но мое время дает течь, переходит в бег;
Оно лязгает шестеренками, реальность дробя.
Я - ошибка в проекте поворота к югу сибирских рек,
Из- за которой все эти реки текут в тебя.
2003 г.
_^_
|
ЕЖЕ-ПРАВДА // Ежедневная газета
