Словесность: Рассказы: Сергей Б. Дунаев

ЛЕВИАФАН

Я стоял в ободранном халате на кухне, пил самогон из горлышка бутылки и закусывал соленой капустой, которую доставал столовой ложкой с донышка трехлитровой банки. В Литературной газете доказывалась прямая связь между словами Европа и еврей, в Независимой до небес превозносилось сочинение Пеперштейна, попавшего в short list Антибукера, по радио учили экономике и доказывали нам грешным, что продавать электроэнергию на Запад гораздо выгоднее, чем потреблять ее самим. Кругом проступала нежить. За неполный год я похоронил уже пятерых и мне было страшно - казалось и мой черед близко, хотя, если раздуматься, а на черта нужна была такая жизнь.

Когда я стоял перед гробом Людмилы, нечто подобное промелькнуло в моей голове, потому что в гробу она выглядела вполне счастливой. И муж и сын ее были совершенно спокойны и тоже, вероятно, счастливы по-своему, хотя и не показывали виду, не такие уж они дураки. Я быстро ушел с похорон, вдоволь налюбовавшись покойницей, и потом практически мгновенно напился. В промежутках между включением и отключением электроэнегии в мозгу моем мелькали сцены дачной жизни и живая Люда неспешно поливала огурцы из лейки, улыбаясь и жмурясь на солнышко, поправляла выбившуюся из-под косынки прядь волос. А ведь это было вьяве совсем недавно. Зачем, почему она умерла? А вот взяла и умерла. Внезапно умерла молодой.

Вскоре после этого, я вынужден был помогать жене организовать похороны мамы одной ее ученицы. Отец практически сразу выпал в осадок и совершенно некому было обо всем позаботиться. Матери девочки не было еще и сорока и она тоже умерла в одночасье. Прилегла на диван, сказала только: "Ой, Костя, голова… вызови Скорую". А потом едва успела поцеловать бросившуюся перед ней на колени дочку. Девочка не стала жить с отцом, ушла из дому и слонялась где-то по чердакам. Жена очень переживала за ее судьбу, потому что та перестала ходить в школу, ее разыскивала милиция и нам часто стали звонить по телефону: то пьяненький отец, то его сожительница, то какая-то дама из детприемника.

В течение пары месяцев я стал свидетелем еще нескольких смертей. В красных, обитых дешевой материей гробах, среди пугающих кладбищенских венков поочередно лежали мои друзья: вот Шурик Вессельман выставил в голубое небо свою черную еврейскую бороду. Ах, Шурик, Шурик, как же мы будем без тебя, без твоей вечной хохмы, жизнелюбивого напора и веселого громогласия. С огромным пузом, которое совсем не мешало тебе, ты мчался по жизни, как электрический шар, зажигая сердца энергией и разогревая оледеневшие сердца. Брат твой давно уехал в Америку, разбогател там, и звал тебя к себе, а ты все никак не хотел покинуть родину. "Зачем? - говорил ты мне, крича на весь автобус, - они там в лесу, чтобы посидеть у костра, дрова покупают! Нет, говорю я ему, уж лучше ты ко мне приезжай, в двух шагах от нашего дома - вот он, лес! Наломаем сушняку, дерево сухое спилим, на всю ночь хватит. Это ему там одиноко, он мне каждый вечер по телефону звонит и я его по два с половиной часа, как могу, утешаю"... Шурик умер в Ленинграде, в своей квартире, которую после отъезда брата он держал исключительно ради друзей. Вызвал врачей по телефону, открыл им, упал у порога и умер. Кто-то сказал у гроба, что он был умнейший человек. Согласен, Шурик, как и все евреи, соображал быстро. Но разве ум - это только быстрота соображения? У Шурика и душа была. Под конец жизни он крестился и стал другом православного священника, такого же румяного и жизнерадостного, как он.

А вот лежит Коля, скрестив на широкой груди богатырские руки. Всю жизнь он строил: то в деревне у стариков, то у себя на даче - строил сараи, баньки, приделки, ульи, навесы. Жалобно воет жена его, поглаживая Колю по волосам. Тяжело ей придется без него, и гвоздя сама забить не умеет. Когда его опустили в могилу, Сережка бросил туда первым горсть земли и сказал: "Ну вот тебе, Коля, и терраска и веранда и новая крыша". А я вспомнил, что последняя мечта неугомонного Коли была - построить среди вишен на своем участке круглую беседку и напоить нас сухим вином из белой смородины.

Наконец, уже зимой произошло то, что окончательно позволило узреть мне Левиафана. В мифологическом словаре Левиафан определяется как морское чудовище о семи головах, свидетельствующее о непостижимости божественного творения, изначально враждебного ему, над которым бог (над своим творением!) одержал победу в начале времен. В русской традиции Левиафана, по-видимому, принято отождествлять с Чудом-Юдом - образом, лишенным всякого мистического ореола и многократно высмеянным русскими книжниками, которые, подобно придуркам и умалишенным, хохотали над мистическим отображением в таинственном зеркале, потому что принимали его за кривое. Томас Гоббс - англичанин, и, как все европейцы, предельно рассудочный и рациональный человек, за Левиафана принимал государство и, если поверить Бертрану Расселу, его соплеменнику и нобелевскому лауреату, под жизнью Гоббс понимал всего лишь движение членов тела этого самого Левиафана, а душой его и, следовательно, всей жизни человеческой считал верховную государственную власть. Из всего последующего, что я смог прочитать из Гоббса, я сделал вывод, что Левиафан ему представлялся вовсе не ужасным, а скорее уж гармоничным созданием,

Впрочем, до того момента, как мне стали приходить в голову эти мысли произошло еще одно событие.

Однажды ночью, после череды похорон, нас с женой разбудил резкий нервный звонок в дверь. Когда я открыл, там стоял Сашка - сосед по лестничной площадке с нашего 9-го этажа. Против обыкновения, он был совершенно трезв и до чрезвычайности бледен.

- Наташка выпрыгнула с балкона… Слышь, Наташка выпрыгнула…

Наташка была его жена.

- Успокойся, - тряхнул я его за плечо. - Объясни толком, что случилось?

Он смотрел на меня маленькими, совершенно слепыми глазками.

- Там она, внизу… Выпрыгнула с балкона… С криком ура - бросилась с балкона. Пьяная, блядь, была… Эй, слышь, сосед, ты, это, вызови милицию и скорую, чего там еще? Ты, это, вызови, а я - вниз!.. О-о-о! Блядь! - вдруг громко с надрывом возопил он и ломанулся вниз, волоча по ступенькам свои больные ноги и животом налегая на перила, ухватясь за них обеими руками.

Я быстро оделся и вышел на площадку. Дверь в их квартиру была широко распахнута, горел свет. Я вошел туда. Такого бардака, который царил там, я еще не видел. Обои висели лохмотьями с сырых, почерневших стен, кругом валялись разбросанные, как попало, вещи. Около двери, ведущей на лоджию, лежал на полу дырявый полосатый матрас. Я вышел на балкон. Лоджия была не застеклена. Я перегнулся через перила и посмотрел вниз. Там в непроглядной темноте ничего не было видно и слышно.

Сашку и Наташку я знал с детства. Он был по профессии сапожником, классным сапожником, весь дом носил ему на ремонт обувь, пока он не стал слепнуть. Но и ослепнув, он брал у нас все подряд и на ощупь чинил и зашивал мастерски. Судьба не баловала Сашку с Наташкой, в трехлетнем возрасте у них умерла дочка. Умерла она случайно от гриппа, и Наташка потом всю жизнь простить себе не могла, что не уберегла ее. Жили они бедно и постоянно занимали у нас то трешку, то пятерку, перебиваясь с хлеба на воду. Жили в основном на Сашкину пенсию; с возрастом он схватил такой букет болезней, что ему дали сразу 2-ю группу инвалидности. Изредка, когда Наташку, смертельно уставшую от его неисчислимых болезней, тянуло поблядовать, он страшно переживал и колотил ее, впрочем, не сильно, и быстро прощал. Они жить не могли друг без друга.

Я спустился вниз. Во дворике по глубокому снегу уже ходил Колька - рябой здоровенный мужик, как поговаривали, ебарь Наташки. Он светил фонариком, а Сашка беспомощно сидел на снегу и озирался.

- Нету здесь ее, - изрек Колька.

- Не может быть, - залепетал Сашка,- тут она. Не проходила она мимо меня с балкона. Выбросилась она.

- А вон она! - вскричал Колька и метнулся к белому кулю, бугрившемуся среди низкорослых кустов.

Она лежала на спине и на лице ее застыла улыбка. Никаких видимых признаков смерти не было. Глаза ее были закрыты. Сашка подковылял к ней и начал растирать ей щеки снегом.

Я поднял голову вверх и попытался представить как она летела с высоты в свистящем ветре с захлебывающимся криком ура.

Приехала и милиция, и скорая помощь. Сашку увели в его комнату и принялись составлять протокол и допрашивать. Наташку увезли. Молодой доктор посмотрел в нашу сторону и в ответ на наши вопрошающие взоры, небрежно бросил: "жива, как ни странно".

Остаток ночи я провел без сна и все пытался представить, как слепой Сашка ползает по бетонному полу лоджии и ощупывает там каждый сантиметр, не смея поверить, что Наташка при нем решилась на такое. Бедняга, как он все это пережил?

На следующий день уже под вечер он сам пришел к нам.

- Жива! Жива моя стерва. Вот падла, даже врачи удивляются, как такое могло случиться. Ведь 9-й этаж! Совсем незначительные повреждения, раздроблены кости в тазобедренной части, там еще что-то, но это все ерунда.

- Когда Наташка вернется, - сказал я ему, - ты ее не травмируй. Видишь, как вас бог любит.

- За что только он любит нас? Ведь я ее столько раз из петли вытаскивал. И в этот раз, она брякнула, когда очнулась: "Зачем вы меня спасли, я умереть хочу".

Через две недели мы все-таки похоронили ее. Пойдя на поправку, и получив возможность самостоятельно передвигаться, Наташка ночью удавилась на электрическом шнуре в больничном клозете. На этот раз спасти ее не удалось. Зачем она это сделала? Я не знаю. Может быть, боялась насмешек, боялась вернуться в дом. Я не знаю. Сашка был безутешен. Совершенно ясно было, что без Наташки он не жилец. К концу зимы мы похоронили и его. Я устроил небольшие поминки в студенческой столовой и заказал целое ведро самогона у тети Вали из первого подъезда. Как ни странно, самогон даже не выпили, все сидели грустные, молчаливые и быстро разошлись. У меня была мысль похоронить их в одной могиле рядышком и поставить большой березовый крест с надписью: Сашка+Наташка, но, разумеется, этой идее не суждено было сбыться - Сашку зарыли на другом конце кладбища, в неудачном месте у самого края площадки, рядом со рвом.

Наступила весна. Однажды, в тот самый день, о котором я рассказываю, я, вспоминая друзей, глотнул самогона и вышел на балкон покурить. Было уже тепло, пахло оттаявшей землей, корой деревьев и еще чем-то неуловимым, что всегда в это время носится в воздухе, в упругих весенних ветрах. Прямо передо мной внизу простиралось бескрайнее поле с разбросанными по нему коробками 5-этажных домов, сварганенных из бетонных панелей, с асфальтовыми, плоскими крышами, - все на один манер, как памятники на городском кладбище. Справа вдалеке жужжала автострада и по ней с ревом проносились грузовики, уходившие по спирали вверх в гору, за линию горизонта. Я вспомнил вдруг наивную сказку, рассказанную мне в детстве старым буденовским кавалеристом Сергеем Алексеевичем Даниловым, что де у Сталина, где-то под Шуей, есть бункер и в нем подземный ход. И вот, якобы, если идти по этому ходу, то поднимешься в хрустальную башню, невидимую взорам, и там в башне есть секретная линза, сквозь которую можно посмотреть на Москву, на Америку и на весь мир, как сквозь божье око. Вот так и мой горизонт зрения внезапно расширился, и я увидел, как на всей плоскости нашей земли, на всем ее протяжении от Балтики до Камчатки лежит гигантская туша чудовища. Левиафан. Это не мы живем, это в его организме движутся микротельца: бегут эшелонами по железным дорогам, толпами по улицам городов, крохотными инфузориями по тревожному российскому захолустью. Будто миллиарды чирьев на его коже, торчат отовсюду говорящие головы, руки-присоски, причмокивающие рты, поглощающие российскую биомассу, как планктон. Мне представилась огромная, неисчислимая масса этих шевелящихся прожорливых членов. Тупое, налитое гноем чиновничество, глумливые депутаты, директора-ворюги, преступники-милиционеры, бесстыдные журналисты, лизоблюдская интеллигенция, похожая на принарядившегося бомжа, без устали работающая языком, которым разучилась говорить и научилась лизать - то лысину премьер-министра, а то и просто жопу какого-нибудь градоправителя. Все мы в Гулаге, мы и не выходили из него и, по-прежнему, везде - сексоты, вертухаи, надзиратели, а среди них - артисты, страдающие поэты, певцы, писатели. Писатели с большой жирной, похожей на изогнувшегося червяка, буквы, окопавшиеся в своих родовых поместьях - клейменых Советской властью изданиях, пишущих для власти за народ, - все эти зубья Культуры, торчащие из смрадной пасти чудовища.

Я вернулся на кухню и вновь выпил самогона. Едва я присел на краешек стула, как снова отключили электричество. С высоты своей 9-этажки, в сгущающихся сумерках, я угрюмо обозревал убогие, погрузившиеся в темноту пепельно-серые дома, похожие на ободранные бараки. Кое-где в окошках слабо замерцали свечи. Опять я различал везде контуры этой невообразимо громадной и безобразной туши, которая на 3/4 заслоняла собою небо. Даже редкие, тускло-светящиеся окна энтузиастов, в одиночку боровшихся с мраком, я воспринимал всего-лишь за поблескивающие чешуйки чудовища, которое страшным огромным зевом наползало на очередные жертвы. Скольких из нас оно слопает уже сегодня? А сколько еще безропотных толп, выстраивающихся в покорные очереди нужно, чтобы прокормить гада? Мысль о бессмысленности жизни в форме растительного существования, в обступившей меня темноте, блеснула особенно ярко.

Кажется у Чехова, или Толстого - не помню, какой-то недописанный рассказ об уделе человеческом, заканчивается почти библейской фразой: они жили, а потом умерли… О, милый девятнадцатый век, ты еще не был лишен иллюзий. Теперь эту фразу следовало бы переписать: их съели, прежде чем они умерли. Убийственная пошлость, которая здесь звучит, искупается правдой о том, что редко кому в наши дни удается, как перезрелому плоду, самому упасть с ветки.

Заглушая тоску, я в последний раз лихо приложился к бутылке и, зажмурясь от мгновенного действия резанувшего по горлу первача, вонзился зубами в капустную кочерыжку. Будто чернильная капля, накрыла меня окончательно темнота. Вот так и в мой череп, как в капустный кочан, скоро вонзит свои зубы Левиафан.

Иваново Февраль, 2000

© Сергей Б. Дунаев, 2000-2003. © Сетевая Словесность, 2000-2003. Обсуждение

Книга отзывов

13.09.2003 Сегодня в РЖ Живой Журнал словами писателей   Отчет к Канкуну: разоблачение мифа о "свободной торговле"   Поиски легитимности: геополитический тупик США   Все о поэзии 151   Шведская лавка 125   Социальная обманка   Гримасы капитализма в кратком изложении   Бесконечность и дальше   Легенды и мифы левой оппозиции.   Виктор Пелевин, или Пятнадцать лет спустя   Уроборос: плен ума Виктора Пелевина   Голоса Америки   "Триумф воли" и триумф воли   ЖиЖа   Какой России прок от ВТО?   Вузы: битва за профессуру   Одинокий фюрер   Устои наук и небо: двуликий Янус современной физики   Рецензия на рецензию ЛД на книгу ВП "ДПП (НН)"   Простодушное чтение (4)

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы