Денис Матерновский: 19 августа 1991 года моей первой мыслью было: теперь я не поеду во Францию. Как мне тогда казалось, ГКЧП свел мои шансы благополучно пересечь государственную границу СССР к нулю. Сейчас я об этом вспоминаю с улыбкой, но девять лет назад, когда любые поездки за рубеж еще были в новинку (стоит ли говорить, что из моих родственников никто не был даже в Болгарии, не говоря уже о капстранах!), предполагаемый срыв поездки во Францию не мог не огорчить. Но все закончилось благополучно, и в октябре 1991 года поезд "Москва-Париж" покинул Белорусский вокзал.
Наша группа, возглавляемая Тамарой Натановной и Евгением Семеновичем, расположилась в трехместных купе с умывальниками. Моими попутчиками были два одноклассника - Марк Кротов и Коля Дыбовский. В Бресте наш вагон вместе с нами приподняли и колеса отечественного размера поменяли на европейские. Само пересечение границы меня несколько разочаровало: "заграница" представлялась мне волшебным царством, где никогда не заходит солнце, а все жители красивы и счастливы. Тем не менее, польские пейзажи не отличались особой красотой, а поляки не светились счастьем. Польские таможенники в многоугольных фуражках напоминали персонажей комедий Юлиуша Махульского, а вид с Варшавского вокзала - Капотню. Если мне не изменяет память, Марку во время стоянки в Варшаве удалось на один рубль выменять жвачку и несколько конфет.
Николай Дыбовский: Марк был угрюм. Денис - бодр. У меня вообще создалось впечатление, что он едет к себе домой, на историческую родину. Меня же не покидало чувство, что я оказался в этом поезде по ошибке, а потому я вел себя, как счастливое дитя, которое в спешке прихватили на взрослый праздник. Все это умещалось в одном купе на чрезвычайно ограниченной площади.
Д.М. Немецкую границу мы пересекали глубокой ночью и, как ни странно, немецкие пограничники нас подвергли значительно менее пристрастному досмотру, чем поляки.
Н.Д. В Кельне Марк в порыве преклонения перед западной культурой кинулся подбирать бумажки на перроне. На что Тамара Натановна печально заметила: "Марк. Занялся бы ты этим в Москве, цены бы тебе не было..."
Д.М. На бельгийской границе стояла пустая полосатая будка, возможно, сохранившаяся со времен Первой мировой, а на французской границе - и вовсе ничего. Из событий путешествия особо запомнилось, что Тамара Натановна всю дорогу читала "Трех мушкетеров" по-французски.
Н.Д. Мне же запомнилось чувство легкой паники, которое я испытывал, заглядывая в русско-французский разговорник. Именно тогда, еще до проникновения на родину Барта, я ощутил власть Языка над человеком. Единственные фразы, которые я уверенно выдавал в любое время суток, были: "J'ai quatorze ans", "Mais c'est pas grave!" и "Il est ivre". Кажется, ни одной из них я так и не воспользовался вплоть до возвращения домой.
Д.М. Наконец, наше 40-часовое путешествие подошло к концу, и мы высыпали на перрон вокзала Paris-Nord. Там нас встречали французские школьники, в семьях которых нам предстояло жить. Нас распределяли по списку. Меня, помнится, забрали самым последним. Мне очень повезло: я попал в семью, которая самим своим видом опровергала широко распространенный тезис о скупости французов: таких радушия, гостеприимства и щедрости я мало от кого в жизни втречал. Пьер-Ив был на полтора года моложе меня и изучал русский язык в одной из школ Версаля. Я французский знал не очень хорошо и, поэтому, мы с ним изъяснялись на русском и английским, с его отцом - на английском, а с матерью - на языке жестов, перемежаемым отдельными французскими словами и выражениями.
Н.Д. Ба! Да тебе просто повезло за всех троих вместе взятых. Нам, кажется, всем досталось по классическому галльскому темпераменту. Марк угодил к суровым аристократам Кастель-Бажакам, случайно уцелевшему осколку недобитой Фронды. Его хозяин напоминал маркиза-чернокнижника де Гине. Юный Кастель-Бажак с пяти лет знал свою будущую жену и с шести лет пламенно ее ненавидел. В мрачных подвалах хозяйской усадьбы Марка привязывали к стулу и угощали многочасовыми фильмами о членах фамилии, вином из семейных коллекций и комиксами про Астерикса. Мне же досталась полная противоположность. Мою семью явно вытащили из пятого тома собраний сочинений Мопассана, и это были буржуа по имени Буржины. Папа - состоявшийся банкир, мама - почти состоявшийся банкир, сынок - несостоявшийся. Зато он знал столько видов спорта, сколько мне и в страшном сне присниться не могло. Самое ужасное то, что он во все это играл и от всей души презирал меня за то, что я предпочитал тамплиеров чемпионам по настольному теннису. Комиксы про Астерикса Буржины не жаловали, ибо там встречались страницы, где букв было больше, чем картинок.
Д.М. Когда мы вернулись в Париж и я встретился с моими товарищами, то оказалось, что другие семьи приимущественно ограничились посещением парижских достопримечательностей, а Коле Дыбовскому так вообще "повезло" - его на все время увезли на ферму в Нормандии, где использовали как бесплатную рабочую силу.
Н.Д. Да меня там просто чуть не убили! Мне дали велосипед без тормозов, на котором я угодил под комбайн. Видно, они решили, что грех на свете жить мальчонке, который в свои quatorze весит сорок килограмм, а игре в гольф предпочитает замок двенадцатого века, о котором Буржин-младший выразился кратко и емко: "Pierre!", - постучав себя при этом кулаком по лбу. Единственной отрадой была тетя Мишель, которая водила меня на мессы, и дядя Филипп, который отвез-таки меня на близлежащие руины. Впрочем, ночная кормежка быков с трактора была незабываемой. В двух метрах от прицепа мчатся разъяренные быки, а дети швыряют им на рога связки сена. Хемингуэй отдыхает.
Д.М. Марк Кротов попал в аристократическую семью де Кастель-Бажаков, где детям запрещали смотреть телевизор, а отец семейства в подвале хранил многолетнюю подшивку комиксов про Астерикса (по словам Марка, тот так комментировал свое увлечение: "This is not only for children"). Де Кастель-Бажак-младший имел красное лицо, оттопыренные уши и приплюснутый нос, словно ему в лицо заехали кирпичом. За физическую красоту мы его прозвали Бержераком. Колиного француза - Николя Буржина - мы за чрезмерную скупость окрестили буржуином. Уже во время ответного визиту в Москву, Николя с Пьер-Ивом отправились в Макдональдс, где организовали соревнование по поеданию бигмаков. Победил Николя - он их съел штук семь. В качестве приза он получил еще один бигмак.
Н.Д. Проснувшись на третий день, я обнаружил на столике у изголовья 26 франков: две тяжеленькие монетки по 10, одну в пять и одну однофранковую. За завтраком мадам деликатно объяснила, что это мне на карманные расходы, а если бы я привез не две банки кавиара, а, скажем, четыре, вот это было бы очень кстати. Так я обзавелся карманными деньгами на первую неделю.
Д.М. Николя был довольно колоритной фигурой - маленького роста, с огненно-рыжей шевелюрой и весь в веснушках. В отличии от Пьер-Ива, он почти не изъяснялся по-русски. Как-то Тамара Натановна спросила у Николя говорит ли он по-русски. Николя долго тужился, пытаясь подобрать нужные слова, а потом ответил: "Э Литль." Те несколько фраз, которые он знал, мне запомнились четко: "Я это не предпочитаю (вариант: я не предпочитаю музей)" , "Я это не люблю" (ударение на первый слог), "Баськетболь (футболь) - корошо".
Н.Д. Да, да... Но зато он знал о Викторе Цое и временами насвистывал песню "Стук". Возможно, это спасло ему жизнь. Я ведь тоже был не каменный.
Д.М. После группового посещения музея D'Orsay Коля, Николя, Пьер-Ив и я отправились в Макдональдс, где Николя и Пьер-Ив затеяли спор о том, кто из художников лучше. Причем спорили они по-английски, чтобы мы с Колей понимали. Пьер-Ив кричал: "Ван Гог из беттер". Николя вполне резонно отвечал: "Ноу. Мане из беттер." Так продолжалось довольно долго.
Н.Д. Ну, нет, всего-то минут десять. Это был такой специальный ликбез для русских по истории импрессионизма. 
Д.М. Всю последующую неделю мне показывали Францию - Шартр, замки Луары, Ла-Рошель, Руан - всего и не перечислишь. Только сейчас я понимаю, каких денег принимающей меня семье все это стоило, но, к стыду моему тогда я это воспринимал почти как должное.
Н.Д. Я свои кровные 26 тоже воспринял как должное. Я ведь все-таки спас хозяйский велосипед, бросившись под комбайн, и не дал нормандским бизонам умереть голодной смертью. Кажется, я купил на эти франки уникальную авторучку с гербом Арманьяков на темляке.
А Францию показывали всем. Тамара Натановна, да хранит ее за это Всемогущий Господь, вырвала нас из цепких лап Бержераков и Буржуинов и, наконец, повела по пунктам культурной программы. Впечатление накладывалось на впечатление, поэтому описать все по порядку непросто. Деталь. По Лувру мы бродили до позднего вечера. Музей был пуст, в темнеющих залах гулко отдавались шаги служителей, которые пытались найти нас в этих лабиринтах. Мы ускользали от их преследований, словно гугеноты от свирепых католиков в Варфоломеевскую ночь, и за это время героическая Тамара Натановна успела показать нам многое. Практически все...
Д.М. Еще мы все вместе ездили в замок Кло, где провел последние годы жизни Леонардо да Винчи. Тут произошел случай, из-за которого Леонид Исаакович Звавич на протяжении моих последующих лет обучения в школе испытывал ко мне особую неприязнь и считал отъявленным негодяем. Случилось так, что я, не подозревая, что за мной по лестнице в некотором отдалении спускается Звавич и еще несколько ребят, машинально прикрыл дверь, ведущую из донжона в сад. По причине чего Таня Лазакович споткнулась, а Звавич пришел в неописуемое бешенство и начал крыть меня последними словами (вообще-то мы были с Колей вместе, но досталось мне, как главному виновнику), незамедлительно доложил обо всем Тамаре Натановне, а по приезде в Москву - Эдуарду Львовичу. К счастию, Леонид Исаакович у нас никогда математику не вел, а иначе мне было бы несдобровать - более двух лет он провожал меня свирепым взглядом (кто, подобно мне, оказывался в его "черном списке", поймут, что я имею ввиду), а однажды пообещал, что если я с ним еще раз не поздороваюсь, то "вылечу из школы". Помню еще, что Марку тоже досталось во время поездки от Звавича.
Н.Д. Досталось за банан из общественной столовой, который Марк положил себе в карман на посошок, подтверждая тем самым характер республики, которая нас делегировала. (А, вспомнил! Звавич ему еще говорил басом: "Это какой банан - второй или третий?" Мы с Колей потом говорили эту фразу к месту и не к месту чуть ли не год - Д.М.) А трепетная Таня Лазакович выжила и до сих пор считает эпизод в замке Кло одним из самых романтических переживаний в своей жизни... Она сама призналась мне в этом, когда мы гуляли в зоопарке восемь лет спустя.
Д.М. С Таней Лазакович был связан еще один случай, который мы, встретившись около года назад, вспомнили с улыбкой. Мы уезжали из Франции двумя группами с разницей в один день. Я уезжал в первой группе. Поезд тронулся, нас пересчитали, и оказалось, что не хватает одного человека - Тани. Как потом оказалось, она попала в автомобильную пробку и подъехала к вокзалу, когда наш поезд уже скрылся за горизонтом. Могу себе представить, что в этот момент испытывали танины хозяева. Сама же Таня, поневоле "выбравшая свободу", по ее словам, расстроилась не очень, тем более, на следующий день ее отправили со второй группой. Причем без билета. Когда Евгения Семеновича спросили сколько с ним едет школьников, тот, по словам очевидцев, воспользовался довольно эффектным психологическим приемом. Он сунул проводнику стопку билетов и стал считать лихорадочно бегающих детей: "Раз, два, три... Раз, два, три... Эх, считайте сами." У проводника все сошлось.
Н.Д. В нашей поездке по Луаре мне больше всего запомнился город Тур, а именно его мостовые: цвет, звук, ритм и рельефы. Скажем так (пора мне умерить язвы и перейти к восторгам), все две недели, проведенные в этой стране, я пережил в состоянии экстатического шока.
Я с трудом воспринимал то, что мне говорили на любом языке. Когда меня увезли в Нормандию, я не понимал, кто принял это решение, зачем меня увезли, и увижусь ли я еще когда-нибудь со своими друзьями и родными. Ни опьянение, ни наркотическая греза не действовали на мое сознание сильнее, чем французский воздух, который мне посчастливилось вдохнуть в четырнадцать лет. Это был дух мятежной Сорбонны вперемешку с духом пятого крестового похода.
Даже ферма, на которой я жил, поразила меня тяжестью добротных потолочных балок и лавок из мореного дуба, каменной оградой, чугунными щипцами в камине, хриплыми криками старика-хозяина, который каждый вечер надевал черный берет, нацеживал горького вина в глиняную кружку и славил генерала де Голля. Все эти впечатления я впитывал столь жадно, что мне до сих пор кажется, что я прожил во Франции лет десять, не меньше. Когда я читаю об этой стране, у меня возникает ощущение, что я получаю письма из деревни, в которой я вырос.
Не знаю, как проводили досуги Марк с Денисом, но я постоянно гулял сам по себе, как киплинговский кот, поскольку отношения с хозяевами у меня не сложились. Чего стоят одни прогулки по пустому вечернему Версалю, которые часто были всего лишь попытками отыскать автобусную станцию или собственный дом, растянутыми на несколько часов, а мне казалось - на целые времена.
Не буду описывать экскурсии по Парижу с Тамарой Натановной - пришлось бы писать не один десяток страниц. Она знала о Франции гораздо больше, чем все французы, с которыми когда-либо сталкивала меня судьба. Скажу только, что благодаря ей я впервые понял, как отвергать сходства и принимать непостижимые различия между разными культурами и разными людьми. Тогда я научился воспринимать иное.
Д.М. Перед отъездом принимающая семья решила сделать мне подарок. Они меня привели в огромный магазин и, будучи наслышаны о дефиците (а может просто вид у меня был по французским меркам не очень) долго пытались купить мне всякой одежды. Я долго отбивался и мы сошлись на том, что мне в подарок купят книгу. Меня отвели в книжный магазин, где я выбрал толстенную Chronique de l'humanite . Она и сейчас стоит у меня на полке и я даже иногда ей пользуюсь. Хороший подарок.
В следующем году нам нанесли ответный визит. Программа была довольно стандартной, помимо одного - "японского балета". Под сим названием скрывалась проходившая в Кремлевском Дворце Съездов (ни много ни мало!) презентация секты Аум Синрике в России. Той самой, которая через несколько лет будет травить людей зарином в токийском метро. Зарином нас не травили, но зрелище было не менее удушливое. При входе всем раздавали синие книжицы с непроизносимым названием (что-то вроде Мутрашатрибхуттаведа или нечто в этом роде), где описывались путешествия Учителя Секо Асахары по вселенским измерениям. "Балет" был собственно основан на этом опыте. Сам Асахара сидел на сцене и периодически начинал урчать: "Оммм! Ки еси! Адидадас!" За его спиной бегали люди в разноцветных трико и изображали собой разные измерения. Минут через пять после начала этого действа, люди потянулись на свежий воздух. В конце концов в зале остался один Евгений Семенович. Ждали мы его более часа. После окончания балета он вышел и недоуменно сказал: "А мне понравилось." Мне балет не понравился, хотя слово "адидадас" на несколько месяцев вошло в мой лексикон.
Н.Д. А еще их водили в Новодевичий монастырь. Мы сопровождали заморских гостей. Тогда был снегопад, и монахи сгребали снег в огромные кучи. Пятнадцать французов слепили снежки и двинулись на штурм снежного бастиона, где укрепились мы с Денисом и еще двое русских. Французы полегли все до одного. Хранцуз, как известно, он не тяжеле аржаного снопа. И Николя Буржина не спасли многолетние занятия спортом. Только двое бусурман сумели приблизиться более чем на четыре шага к нашему окопу. И тогда они сильно зауважали русских, а один попытался примазаться к нашей славе. И мы объяснили им, что мы - третий Рим, а они - закат Европы, и что русскому в пользу, то немцу - смерть. А они сказали нам по секрету, что в современном французском языке такая ситуация называется сленговым словечком Berezina.
