- Дмитрий Быков
*
ВАРИАЦИИ
1. До
Ясно помню большой кинозал,
Где собрали нас, бледных и вялых, -
О, как часто я после бывал
По работе в таких кинозалах!
И ведущий с лицом, как пятно,
Говорил - как в застойные годы
Представлял бы в музее кино
"Амаркорд" или "Призрак свободы".
Вот, сказал он, смотрите. (В дыму
Шли солдаты по белому полю,
После били куранты...) "Кому
Не понравится - я не неволю".
Что там было еще? Не совру,
Не припомню. Какие-то залпы,
Пары, споры на скудном пиру...
Я не знаю, что сам показал бы,
Пробегаясь по нынешним дням
С чувством нежности и отвращенья,
Представляя безликим теням
Предстоящее им воплощенье.
Что я им показал бы? Бои?
Толпы беженцев? Толпы повстанцев?
Или лучшие миги свои -
Тайных встреч и опять-таки танцев,
Или нищих в московском метро,
Иль вояку с куском арматуры,
Или школьников, пьющих ситро
Летним вечером в парке культуры?
Помню смутную душу свою,
Что, вселяясь в орущего кроху,
В метерлинковском детском раю
По себе выбирала эпоху,
И уверенность в бурной судьбе,
И еще пятерых или боле,
Этот век приглядевших себе
По охоте, что пуще неволи.
И поэтому, раз уж тогда
Мы, помявшись, сменили квартиру
И сказали дрожащее "Да"
Невозможному этому миру, -
Я считаю, что надо и впредь,
Бесполезные слезы размазав,
Выбирать и упрямо терпеть
Без побегов, обид и отказов.
Быть-не быть? Разумеется, быть,
Проклиная окрестную пустошь.
Полюбить-отпустить? Полюбить,
Даже зная, что после отпустишь.
Покупать-не купить? Покупать,
Все, что есть, из мошны вытрясая.
Что нам толку себя упрекать,
Между "да" или "нет" зависая?
Потому что мы молвили "да"
Всем грядущим обидам и ранам,
Покидая уже навсегда
Темный зал с мельтешащим экраном,
Где фигуры без лиц и имен -
Полутени, получеловеки -
Ждут каких-нибудь лучших времен
И, боюсь, не дождутся вовеки.
2. После
Так и вижу подобье класса,
Форму несколько не по мне,
Холодок рассветного часа,
Облетающий клен в окне,
Потому что сентябрь на старте
(Что поделаешь, я готов).
Сплошь букеты на каждой парте -
Где набрали столько цветов?
Примечаю, справиться силясь
С тайной ревностью дохляка:
Изменились, поизносились,
Хоть и вытянулись слегка.
Вид примерных сынков и дочек -
Кто с косичкой, кто на пробор.
На доске - учительский почерк:
Сочиненье "Как я провел
Лето".
Что мне сказать про лето?
Оглянусь - и передо мной
Океан зеленого цвета,
Хрусткий, лиственный, травяной,
Дух крапивы, чертополоха,
Город, душный от тополей...
Что ж, провел я его неплохо.
Но они, видать, веселей.
Вон Петров какой загорелый -
На Канары летал, пострел.
Вон Чернов какой обгорелый -
Не иначе, в танке горел.
А чего я видал такого
И о чем теперь расскажу -
Кроме Крыма, да Чепелева,
Да соседки по этажу?
И спросить бы, в порядке бреда,
Так ли я его проводил,
Не учителя, так соседа -
Да сижу, как всегда, один.
Все, что было, забыл у входа,
Ничего не припас в горсти...
Это странное время года
Трудно правильно провести.
Впрочем, стану еще жалеть я!
У меня еще есть слова.
Были усики и соцветья,
Корни, стебли, вода, трава,
Горечь хмеля и медуницы,
Костяника, лесной орех,
Свадьбы, похороны, больницы -
Все как водится, как у всех.
Дважды спасся от пистолета.
Занимал чужие дома.
Значит, все это было лето.
Даже, значит, когда зима.
Значит, дальше - сплошная глина,
Вместо целого - град дробей,
Безысходная дисциплина -
Все безличнее, все грубей.
А заснешь - и тебе приснится,
Осязаема и близка,
Менделеевская таблица
Камня, грунта, воды, песка.
_^_
* * *
Смерть не любит смертолюбов,
Призывателей конца.
Любит зодчих, лесорубов,
Горца, ратника, бойца.
Глядь, иной из некрофилов,
С виду сущее гнилье,
Тянет век мафусаилов -
Не докличется ее.
Жизнь не любит жизнелюбов,
Ей претит умильный вой,
Пухлость щек и блеск раструбов
Их команды духовой.
Несмотря на всю науку,
Пресмыкаясь на полу,
Все губами ловят руку,
Шлейф, каблук, подол, полу.
Вот и я виюсь во прахе,
О подачке хлопоча:
О кивке, ресничном взмахе,
О платке с ее плеча.
Дай хоть цветик запоздалый
Мне по милости своей -
Не от щедрости, пожалуй,
От брезгливости скорей.
Ах, цветочек мой, цветочек!
Отказаться разве? Но
В самой длинной из цепочек
Ты последнее звено.
Под тобою - только почва,
Гниль и камень, черный цвет,
За каким - я знаю точно -
Ни тепла, ни света нет.
Ах, цветочек мой прекрасный!
Чуя смертную межу,
В день тревожный, день ненастный
Ты дрожишь - и я дрожу,
Как наследник нелюбимый
В неприветливом дому
У хозяйки нелюдимой,
Чуждой сердцу моему.
_^_
НОВАЯ ГРАФОЛОГИЯ
Ключом не мысля овладеть,
Ни сквозь окошко подглядеть,
Ни зренье робкое продеть
В глазок замочный, -
Устав в неведенье страдать,
Берусь по почерку гадать,
Хоть это опыт, так сказать,
Опять заочный.
О этот почерк! О позер!
Виньетка, вымарка, узор,
Мелькают контуры озер,
Бутонов, почек,
Рельефы пустошей, столиц,
Черты сливающихся лиц,
Мокриц, блудниц, бойниц, больниц...
Красивый почерк.
В нем полноправно прижилась
Колючей проволоки вязь,
В нем дышит ярость, накалясь
До перестрелок;
Из четких "т" торчит топор,
И "о" нацелились в упор;
Он неразборчив до сих пор,
Но он не мелок.
Любя поврозь талант и вкус,
Я мало верю в их союз
(Как верят, может быть, француз
Иль немец хмурый):
Ты пишешь левою ногой,
Пургой, нагайкой, кочергой,
Ты занимаешься другой
Литературой.
Ты ценишь сильные слова
И с бою взятые права.
Перед тобою все - трава,
Что слабосильно.
К бойцам, страшащимся конца,
Ты также не склонишь лица.
Ты мучим званием отца,
Но любишь сына.
Во избежание вранья
Я всех сужу по букве "Я",
Что смотрит, вызов затая,
Чуть исподлобья:
В ней откровенье всех творцов
И проговорка всех писцов,
И лишь она, в конце концов,
Твое подобье.
Вот ковыляет, чуть жива,
На тонких ножках голова,
Хрома на обе и крива,
Как пес травимый,
Но что за гордость, Боже мой,
В ее неловкости самой,
В ее отдельности прямой,
Непоправимой!
По ней-то судя, по кривой,
Что, как забытый часовой,
Торчит над топью и травой
Окрестной речи,
Мы, если стену пробурить
И чай покрепче заварить,
Найдем о чем поговорить
При личной встрече.
_^_
* * *
Ведь прощаем мы этот Содом
Словоблудья, раденья, разврата -
Ибо знаем, какая потом
На него наступила расплата.
Им Отчизна без нас воздает.
Заигравшихся, нам ли карать их -
Гимназистов, глотающих йод
И читающих "Пол и характер",
Гимназисток, курсисток, мегер,
Фам-фаталь - воплощенье порока,
Неразборчивый русский модерн
Пополам с рококо и барокко.
Ведь прощаем же мы моветон
В их пророчествах глада и труса, -
Ибо то, что случилось потом,
Оказалось за рамками вкуса.
Ведь прощаем же мы Кузмину
И его недалекому другу
Ту невинную, в общем, вину,
Что сегодня бы стала в заслугу.
Бурно краток, избыточно щедр,
Бедный век, ученик чародея
Вызвал ад из удушливых недр
И глядит на него, холодея.
И гляжу неизвестно куда,
Размышляя в готическом стиле -
Какова ж это будет беда,
За которую нас бы простили.
_^_
* * *
Во время истребления народа,
Которому прощенья не дано,
Всегда стояла ясная погода -
По крайней мере, судя по кино.
Под нищим беглецом-переселенцем
Горит асфальт, вздувая пузыри.
Как выговорить "солнечный Освенцим
И Бухенвальд"? Да так и говори.
Как много солнца было в сорок третьем!
На каждый плац смотрело, в каждый ров.
Затем, чтоб напоследок поглядеть им
На этот мир, на лучший из миров?
Или затем, чтоб четче вышел снимок,
Чтоб силуэт не смазался ничей
И не осталось тусклых невидимок
Ни между жертв, ни между палачей?
Смотри, смотри! Чтоб резче были тени,
Я ставлю свет железною рукой,
И грань размыть меж этими и теми
Не сможет миротворец никакой.
Или затем, чтоб будущий теолог,
Берясь за обожженные края
И встраивая глянцевый осколок
В единую картину бытия,
О выборе твердя и о свободе,
Которой все мы будем спасены, -
Вперед не смел навязывать природе
Ни правоты, ни воли, ни вины?
_^_
* * *
Когда она с другим связалась,
А я отпал как таковой -
Какой она себе казалась
Таинственной и роковой!
Как недвусмысленно кипела
Зубоскрежещущая страсть
В том, как она не в такт хрипела
Про "окончательнее пасть" -
И в колебании недолгом
В плену постылого жилья
Меж чувством, стало быть, и долгом -
Хоть долг, конечно, был не я.
Он был - исполнить волю рока:
Уйти с печалью неземной,
Чтоб милосердно и жестоко
Прикончить то, что было мной.
Насколько ей была по вкусу
Роль разбивающей сердца
Гордячки, собственнику-трусу
Предпочитающей борца!
Я все бы снес. Но горем сущим
Мне было главное вранье:
Каким бесстыдным счастьем сучьим
Вовсю разило от нее!
Ей-Богу, зло переносимо,
Как ураган или прибой,
Пока не хочет быть красиво -
Не упивается собой,
Взирая, как пылает Троя
Или Отечество; пока
Палач не зрит в себе героя,
А честно видит мясника.
Но пафос, выспренность, невинность,
Позор декора, срам тирад...
Любезный друг, я все бы вынес,
Когда б не этот драмтеатр!
Увы, перетерпевши корчу,
Слегка похлопав палачу,
Я бенефис тебе подпорчу
И умирать не захочу.
Ноябрь злодействует, разбойник.
На крышах блещет перламутр.
Играет радио. Покойник
Пихает внутренности внутрь,
Привычно стонет, слепо шарит
Рукой, ощупывая грудь,
Сперва котлет себе пожарит,
Потом напишет что-нибудь...
_^_
* * *
Он обязательно придет,
Какой-нибудь другой,
Самовлюбленный идиот,
Восторженный изгой,
Из всех богоугодных дел
Пригодный лишь к письму, -
И будет дальше, за предел,
Тянуть мою тесьму.
Ему напутствий не даю,
Беды не отведу -
С чего б ему торчать в раю,
Коль я торчал в аду?
Какой ни дай ему совет
О смысле бытия -
Он все равно ответит "нет",
Но сделает, как я.
Не может быть, чтоб ремесло
Осталось без осла,
Который, всем чертям назло,
Рожден для ремесла.
И он придет, и этот крест
Потащит на спине,
Пока ему не надоест,
Как надоело мне.
_^_
ПЕСЕНКА ИНВАЛИДА
Как будто я пришел с войны, но в памяти провал:
Отчизны верные сыны, а с кем я воевал?
Или вернее - за кого? В родимой стороне
Сегодня нет ни одного, кто нравился бы мне.
А между тем я был на войне! Сестрица, посмотри:
Ты видишь, что за шинель на мне? Вот то же и внутри:
На месте печени подпалина, на легком - дыра в пятак...
Добро бы это еще за Сталина, а то ведь за просто так.
Сестрица, бля, девица, бля, водицы, бля, налей
Отставленному рыцарю царицы, бля, полей,
Который бился браво,
Но испустил бы дух
Единственно за право
Не выбирать из двух.
_^_
ПЭОН ЧЕТВЕРТЫЙ
О Боже мой, какой простор! Лиловый, синий, грозовой, - но чувство странного уюта: все свои. А воздух, воздух ледяной! Я пробиваю головой его разреженные, колкие слои. И - вниз, стремительней лавины, камнепада, высоту теряя, - в степь, в ее пахучую траву! Но, долетев до половины, развернувшись на лету, рванусь в подоблачье и снова поплыву.
Не может быть: какой простор! Какой-то скифский, а верней - дочеловеческий. Восторженная дрожь: черносеребряная степь и море темное за ней, седыми гребнями мерцающее сплошь. Над ними - тучи, тучи, тучи, с чернотой, с голубизной в разрывах, солнцем обведенные края - и гроздья гроз, и в них - текучий, обтекаемый, сквозной, неузнаваемый, но несомненный я.
Так вот я, стало быть, какой! Два перепончатых крыла, с отливом бронзовым, - смотри: они мои! Драконий хвост, четыре лапы, гибкость змея, глаз орла, непробиваемая гладкость чешуи! Я здесь один - и так под стать всей этой бурности, всему кипенью воздуха и туч лиловизне, и степи в черном серебре, и пене, высветлившей тьму, и пустоте, где в первый раз не тесно мне.
Смотри, смотри! Какой зловещий, зыбкий, манкий, серый свет возник над гребнями! Летучая гряда, смотри, разверзлась и раздвинулась. Приказ или привет - еще не ведаю; мне, стало быть, туда. Я так и знал: все только начато. Я чувствовал, что взят не ради отдыха. Ведь нас наперечет. Туда, туда! Клубится тьма, дымится свет, и дивный хлад, кристальный душ по чешуе моей течет.
Туда, на зов, на дымный луч! Лети, не спрашивай причин, без сожаления о первом из миров, - туда, в пространство зыбких форм, непостижимых величин, чудесных чудищ, грозных игрищ и пиров! Туда, где облачных жаровен тлеют угли, где в чаду сраженья горнего грохочет вечный гром, туда, где в битве, час неровен, я, глядишь, опять паду и вновь очнусь, уже на ярусе втором.
Лечу, крича: "Я говорил, я говорил, я говорил! Не может быть, чтоб все и впрямь кончалось тут!". Как звать меня? Плезиозавр? Егудиил? Нафанаил? Левиафан? Гиперборей? Каталабют? Где я теперь? Изволь, скажу, таранить облако учась одним движением, как камень из пращи: пэон четвертый, третий ярус, пятый день, десятый час. Вот там ищи меня, но лучше не ищи.
_^_
© Дмитрий Быков, 2001-2003.
© Сетевая Словесность, 2001-2003.
 |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 08.08.2003 Сегодня в РЖ Живой Журнал словами писателей That's All Right, Хоттабыч Все о поэзии 146 Подпоручик Киже - автор нового стандарта по литературе Менеджмент и его последствия Рынок как Провидение "Биржа террора": pro & contra Единственная правильная реальность Риск дегуманизации Маленькие впечатления от большого юбилея Корейский полуостров: в ожидании "горячей" осени Нерушимость английских традиций Единое поле экспериментов Толстые журналы к 2003 году К психологии терроризма Половинка от энциклопедии Петля Буша Роберт Шекли: "Ваши кошмары - это мои мечты" Конец одной "Правды" Там, где сердце
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
|
|
|
