Рассказы:

Геннадий Фадеев

Я  ЖИВУ

Вот он сидит передо мной, и лицо его - в морщинах глубоких и настолько неправильных, как если бы его вылепили из хлебного мякиша, который зачерствел и растрескался. Еще оно похоже на измятый и разглаженный лист бумаги с небрежно нарисованной на нем рожицей.

Где-то после сорока с лица человека уходят неуловимо-тонкие переливы, и остается главное, основное выражение, как с мелководья после весеннего разлива уходит вода и обнажается дно. Увы, здесь это главное - не ум, не воля и даже не тупость, а какая-то застывшая, безнадежная неопределенность.

Мы живем с ним вдвоем в четырехместном номере санатория, уже вторую неделю, и за это время я узнал его настолько, что смогу без запинки рассказать любую его историю, круг которых так же нетороплив, безыскусен и однообразно-сер, как обочина пыльной дороги.

Прошлая жизнь для него давно уже не река событий, а островки на реке, каждый из которых исхожен, измерен и выплывает из-за поворота непременно вслед за предыдущим. Рассказы его вытерты от частого употребления, как локти старого пиджака.

Вот он приходит с обеда и, садясь на койку, говорит:

- Сегодня был хороший борщ. И сметана такая густая, неразбавленная, полную ложку положили.

Сейчас он сыт, а значит, доволен. Здесь хорошо кормят, и для него этот санаторий - вершина жизненного пути.

- В семьдесят втором году, - говорит он, - я был у сестры. Вот там я сметаны наелся! У них своя корова, - он смотрит на меня.

- Конечно, - говорю я, - свое - не магазинное.

- Утром - ведро молока, - оговорит он, - и вечером - полтора ведра. На два пальца сливок сверху.

Я киваю.

За нашими окнами - вершины желтых берез.

- За грибами сходить, что ли? - вслух размышляю я. - Да какие тут грибы! Поганки одни.

Он кивает и говорит:

- Я в пятьдесят девятом был с женой в Рыбинске. У нее там родня. Целый бочонок у них соленых грибов. Рыжик, груздь, волнушка - все!

Это его "Рыжик, груздь, волнушка - все!" я слышу уже раз в десятый, и неизменно слова сопровождаются отталкивающим - от груди - жестом правой руки.

- Мы с женой отдельно живем, - говорит он немного погодя, потому что слово "жена" вызвало из тумана его памяти очередной островок, - стираю сам, еду покупаю сам.

Иногда мы берем с ним на двоих в сельском магазинчике неподалеку от станции, куда пешком по дороге два километра и километр - по лесу, бутылку водки или две - портвейна, и он старается не отдавать деньги. Я не настаиваю - денег у меня больше. Однажды я встретил у магазина знакомого по санаторию и мы проболтали минут сорок. Не дождавшись меня, дед пошел разыскивать: он решил, что я собрался выпить бутылку в одиночестве.

После отбоя мы садимся за стол, раскладываем купленные в магазине консервы, хлеб, а иногда буфетчица Людмила дает нам помидоры и ветчину. Мы с ней в хороших отношениях, потому что я - единственный молодой мужчина в санатории, а ей - тридцать четыре, хотя она утверждает, что двадцать девять.

Не торопясь, мы выпиваем нашу водку - или вино, - и где-то после третьего чоканья я, наконец, решаюсь осудить моего собутыльника. И я начинаю судить его по всей строгости общественной и личной совести. Материал для судебного разбирательства всегда при мне: сосед перебирает свои истории, как горсть ракушек на берегу моря.

Например, он говорит о какой-то старухе-пенсионерке, его заклятом враге:

- У нас в деревне таких баб звали - "Черт". Я ей говорю: "Черт ты!" И все.

"Черт" - это самое страшное ругательство у них в деревне.

Пятнадцатилетним, перед самой войной, он попал в Рыбинск, а оттуда, на барже - в глубокий тыл, на военный завод.

Он рассказывает это так:

- В Рыбинске дали буханку хлеба. С баржи не отпускали, даже на пристань. Не мылись. Я раз искупался - у меня пиджак украли. Коменданту пожаловался - нашли. Лег спать - весь чешусь, до крови расчесал - вши. Две недели плыли. Под бомбежку попали. Рядом со мной двух баб - насмерть. Кормили плохо: хлеб да селедка. Приехали - всех в баню, и баб, и мужиков - вместе. Меня молодая баба мыла - сам не мог - лет двадцать ей. Долго мыла, потом повернулась задом и говорит: "Потри спинку!" А я ослабел - кормили плохо - ничего не могу, - он беспомощно улыбается.

Его оставили санитаром при госпитале, а баржу с людьми отправили дальше.

- Кормили плохо, - говорит он. - Вот такой, - он показывает двумя пальцами, - кусок хлеба утром, на обед - что останется от раненых, вечером - пустой чай. Зато столовские жрали!.. И медсестры. Во! - он выставляет руки на полметра перед грудью, показывая, какие упитанные были медсестры.

- Всех разогнали, - говорит он, - главного врача расстреляли.

После того, как госпиталь расформировали, он стал работать на военном заводе.

- Жили в бараке, - рассказывает он, - по семнадцать часов работали. Я раз у станка сознание потерял. Очнулся - и опять работать... Кормили плохо, - объясняет он причину своего обморока.

От этого невыносимого железного уклада тылового завода, где люди, как я понял из его слов, сводились к одной-единственной функции - производителей оружия, от этой безнадежно голодной жизни он сбежал - не куда-нибудь, а на фронт, потому что война - это лучше. Это легче. Потому что смерть от пули не так тяжела, как смерть от голода, семнадцатичасового рабочего дня, холода в бараке и непрерывного усилия - жить.

Конечно, он не говорит этого, да и, даже если б и хотел, не смог бы сказать. Я сам отыскиваю мотивировки его поступкам. Он же говорит:

- Лейтенант нас спрашивает: "Куда бежите?" А я ему: "На фронт!" Он ничего и поделать не может - отпустил... Вот так.

Мы чокаемся. Я вижу, как по его плохо выбритой (так и хочется сказать - выщипанной) шее вверх-вниз ходит кадык. Он берет кусок колбасы, запихивает его в рот и долго жует беззубым ртом. Потом он достает смятый, желтый от старости, в табачном мусоре, платок и вытирает пальцы.

- А ты женат?

- Женат.

- Дети есть?

- Нет, - говорю я и отворачиваюсь.

Он кивает.

У меня нет детей. И, наверное, не будет, потому что жены, кажется, теперь тоже нет...

- Я тоже бездетный, - говорит он, - у жены дочка от первого мужа. Начальником цеха работает. - Ворует, - помолчав, добавляет он, - спирт. Два мужика у ней было - обоих споила! И сама скоро сядет, - он победно смотрит на меня.

Я киваю, не слушая. Мне становится вдруг тошно и тоскливо оттого, что я сижу здесь, в этом тускло освещенном номере захудалого санатория, с наполовину выжившим из ума стариком, пью водку и боюсь оглянуться, потому что за моей спиной - черное окно, и сам я загнал себя сюда, и не на кого, а главное - некому жаловаться... Потому что все, что мне осталось от - еще недавно такой лучезарной! - жизни, - это жалеть его, ведь, может быть, он - это и есть я, только немного погодя...

Я кладу голову на руки и вижу, как дед, украдкой налив, торопливо глотает водку, проливая на рубаху.

...Неделю назад, возвращаясь со станции, я наткнулся у края маленькой опушки на выводок волнушек. Отстегнув капюшон и держа его за шнурок, я зачем-то собрал их, старательно нагибаясь за каждой. Потом я сел на упавший, голый, без коры, еловый ствол и закурил. Капюшон лежал у моих ног, и одна волнушка торчала из-за его края, как розовое детское ухо, зябко и беззащитно.

Было тихо. Быстро темнело, низкие тучи должны были вот-вот пролиться дождем. Я ждал, стараясь не упустить момент, когда он застучит по опавшим листьям, но первая капля, упавшая на руку, заставила меня вздрогнуть. Вторая стукнула по волосам, третья попала за шиворот - и только тогда я услышал еле уловимое, почти беззвучное теньканье, будто рвались, одна за другой, тонкие ниточки, связывающие этот чахлый, полумертвый пристанционный лес - с небом...

И тогда я заплакал. Я и сейчас, кажется, плачу... Старик ведет меня к койке, стаскивает ботинки с моих ног, укрывает меня одеялом.

- Дед! - шепчу я, - Ведь не может же быть, что мы просто сдохнем, а?

- Конечно, не может! - отвечает он голосом ясным и сильным. - Мы же хоть чего-то стоим в этой жизни! Нам же зачтется!..

- Ведь и мы тоже играли в тот песочек на берегу реки - ты помнишь, какой желтый был песок! Он был самый желтый в мире, правда?

- Правда... А в воде, у самого берега, в тени кустов, стояли большие серые рыбы и шевелили хвостами... Я помню... - шепчет он. - Я все помню... Спи.

И я засыпаю.

Наутро я встаю опухший, невыспавшийся, опоздавший на завтрак и смутно вспоминаю, что ночью просыпался, курил и пил воду из графина на столе.

Сосед мой говорит, входя в комнату:

- Людмила спрашивала про тебя, - и, помолчав, добавляет: Баба - во! - он показывает большой палец.

Людмиле тридцать четыре года. Она толстая, и с похмелья эта мысль вызывает у меня отвращение.

- Мы с женой в Рыбинске познакомились, - говорит дед, - после войны. Меня туда от завода послали. Общежитие у них там грязное. Кормят плохо. А она там была комендантом. У нее свой дом. Я к ней в гости пошел. Взял бутылку. Выпили, а она говорит: "Чего ты пойдешь в общежитие! Ложись со мной!" Она разведенная. Так весь месяц и прожил у нее. А потом поженились.

Через некоторое время он добавляет:

- Мы с женой отдельно живем. Стираю сам, еду покупаю сам.

- Завтрак хороший был, - говорит он, глядя, как я одеваюсь, - салат из помидоров со сметаной, каши пшенной полная миска, с маслом. И компот. Хлеба даже осталось.

Я надеваю сапоги, и он спрашивает:

- Куда пойдешь?

- На станцию, - отвечаю я, - может, пиво привезли.

- У нас в деревне, - говорит он, когда я уже стою в дверях, - пиво сами варили. Крепкое было пиво!..

1986 

© Геннадий Фадеев, 1986-2003.
© Сетевая Словесность, 2002-2003.

Книга отзывов

13.09.2003 Сегодня в РЖ Живой Журнал словами писателей   Отчет к Канкуну: разоблачение мифа о "свободной торговле"   Поиски легитимности: геополитический тупик США   Все о поэзии 151   Шведская лавка 125   Социальная обманка   Гримасы капитализма в кратком изложении   Бесконечность и дальше   Легенды и мифы левой оппозиции.   Виктор Пелевин, или Пятнадцать лет спустя   Уроборос: плен ума Виктора Пелевина   Голоса Америки   "Триумф воли" и триумф воли   ЖиЖа   Какой России прок от ВТО?   Вузы: битва за профессуру   Одинокий фюрер   Устои наук и небо: двуликий Янус современной физики   Рецензия на рецензию ЛД на книгу ВП "ДПП (НН)"   Простодушное чтение (4)

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы