Рассказы:

Ростислав Клубков

ФРЭНСИС  БЭКОН:  РОЖДЕНИЕ  И  ДЕТСТВО

I

Сэр Николас, впрочем, сэром тогда еще он был только для йоменов, родился, когда славный король Генрих VIII Тюдор, последний аглицкий Генрих, царствовал второй год. Это был очень злой король. Король с лунообразным лицом и маленькими стрельчатыми усами, глядящими вниз. В то время как Ричард III Глостер, король-убийца в воображении народной легенды, носил темную шапочку, наподобие духовной, с брошью из драгоценных камней, то Генрих VIII Тюдор, король-убийца в действительности, предпочитал блинообразный берет, скрюченно восходящий над головой, напоминая о святом нимбе. Таким, с мускулистыми ногами в белых чулках, расставленными шире плеч, он изображен на портрете Гольбейна-младшего. Лицо его, протяженное и однообразное, как всякий мир тиранической души, наполнено лунной, слегка удивленной бесчувственностью, темный гнев неторопливо плывет по которому, словно морской конек.

Пережив на одиннадцать лет казненную им Анну Болейн (монарх любил женщин, и любил казнить женщин), Генрих VIII умер. Умер и юный Эдуард VI. Умерла и богобоязненная Анна Тюдор, так и не успевшая извести все достигнутое ее развратным родителем.

А Николас Бэкон жил. Он возвышался. Он был уже лордом-хранителем большой печати славной королевы Елизаветы, девы порочной и незамужней, заступившей на место Анны Тюдор.

Он был вторично женат, и скоро его жена, молодая лэди, знающая итальянский и два мертвых языка, латинский и греческий, разрешилась младенцем мужского пола, расслабленным и увечным.

Это была маленькая семейная катастрофа. Чувствительный отец едва не помер, точнее сказать, едва не слег в постель от нервной горячки. Впрочем, даже и в расстройстве он мыслил, он существовал, жил, и мысль его можно реконструировать.

"Что ж, если Антони вышел так неудачен, попробуем родить Фрэнсиса. Да, назовем новое изделие Фрэнсисом."

В Елизаветинские времена люди даже мысленно не забывали расставлять необходимые знаки препинания.

II

В начале июня 1560 года, в поместье Горхэмбери, после весенней посадки деревьев, лэди Анна уведомила сэра Николаса о повторной беременности. Он выслушал, переспросил, еще выслушал и после произнес некую сентенцию, разумную и неуместную, хотя и замечательную по тривиальности. Им обоим было страшно и радостно. А что, если снова у них родится уродик? Что тогда?

Скорее всего интимный разговор лэди Анны и сэра Николаса развивался иначе. Я воспроизводил типические отцовские и материнские чувствования, а Бэконы были людьми выдающимися, незаурядными. Возможно, они никаких чувств не испытывали. Просто он возделывал свой сад до начала осени, а она занимала дни греческими и римскими чтениями, время от времени заменяя тесное платье более свободным и просторным.

В начале осени они вернулись в Лондон, в Йорк-Хауз. И вот, 22 января 1561 года, в обширном доме Елизаветинского царедворца, после непродолжительных родов, тащимый доктором, выкарабкался этот трепетноожидаемый младенец, названный Фрэнсисом еще за несколько лет до рождения.

Доктор в пестром полукафтане удовлетворенно снял залитый алой кровью фартук и предстал перед сэром Николасом. Он заверил лорда-хранителя, что свежерожденный младенец является как бы герольдом самого здоровья и красоты, однако, выслушивая его невыразительные славословия, Николас Бэкон вынужден был понять, что младенец, хотя и не имеет прямых калечностей или природных деформаций, но очень хил и болезнен.

Тогда, с меланхолической нежностью взяв пестрого доктора под руку, он удалился с ним для конфиденциального диалога, которого я не буду передавать, но который внес полную, хотя и несколько печальную ясность в это маленькое семейное дело.

Но не будем выслеживать его мыслей, мы их все равно не выследим. Лучше вернемся в те отдаленные комнаты, где лежит лэди Анна, присмотримся к багровой сморщенной мордочке, глядящей из голубого шелка с вензелями. Родился один из самых замечательных английских людей. Он приносил, и он еще долго будет приносить несметные благодеяния своей родине. Он был только герольдом, был мужем, о котором сказал Гомер: "Здравствуйте, мужи-глашати, вестники бога и смертных!" И нянькой его была правда, и советчиком его было благочестие, и друзья прославляли его, и враги падали, как колосья под градом, и каждый вкушал плоды, посаженные им в своем вертограде.

III

В те времена монархи без затей посещали дома своих подданных. Королева Елизавета не видела оснований для обратного, а потому, через некоторое число дней после рождения ребенка, королевская карета остановилась перед лондонским домом сэра Николаса. Из кареты вышла молодая и красивая рыжеволосая женщина, худобу которой, скрытую тяжелым колоколообразным платьем, выдавали костлявые и тонкие руки.

Эта женщина пожелала скорейшего выздоровления лэди Анне, которая обменялась с нею мягкой улыбкой. Затем она, продолжая улыбаться, наклонилась над мерно посапывающим ребенком, и холодная игла вошла в сердце министра. Даже папа или архиепископ Кентерберийский, не говоря уже о самодержцах и прочих, мог принести в дом простуду, придя с холода.

Выпрямившись, Елизавета повернулась к нему, и холодная игла вышла из сердца.

Она попросила ей напомнить имя этого очаровательного младенчика, драгоценного отцу и приятного ей.

- Его назвали Фрэнсисом, ваше Величество.

- Фрэнсисом... Что ж... Очень хорошо... Фрэнсис Бэкон...

После чего рыжеволосая молодая женщина любезно простилась с лэди Анной, которая вследствие слабости не имела сил ее проводить и удалилась, сопровождаемая старым лордом. (Напомню, что сэру Николасу шел тогда пятьдесят первый год. Это уже было старостью, молодой, крепкой старостью для того времени.) Затем она немного поговорила с ним о политике, о народе, о состоянии финансов и через двадцать или тридцать минут покинула министерский дом.

Почтительно проводив рыжеволосую женщину до кареты, лорд-хранитель торопливо вернулся в спальню супруги.

- Commedianta, - сказала лэди Анна, приподнявшись на локте.

- Commedianta, - подтвердил ее муж.

- Лицемерная кровь Тюдоров, - добавила лэди, перейдя на английский с итальянского. Однако лорд-хранитель неудовлетворенно заметил, что такие вещи лучше было бы говорить про себя.

IV

Так прошла и окончилась первая встреча Бэкона с королевой. А затем, через несколько недель, видимо, в конце февраля, но скорее в начале марта, сэр Николас перевез мать и ребенка в Горхэмбери, где их давно уже дожидался слабосильный Антони, ребенок, не удостоенный ни королевских улыбок, ни королевских ласковых слов. Более целых долгих десять лет о жизни Фрэнсиса Бэкона неизвестно ничего, кроме облика, слишком мало, чтобы производить серьезные биографические выводы. Потому здесь я буду ограничиваться чисто предположительным воспроизведением некоторых эпизодов и рассуждений о путях развития чрезмерно одаренных детей.

Будущий лорд-канцлер сидит напротив своего отца, теперешнего лорда-хранителя. Он уже взрослый ребенок: ему идет пятый год.

Он свободно говорит по латыни и может читать по гречески как Еврипида, так и Гомера. Он развит и умен. Потому отец вкладывает в него сейчас начальные знания о особой, политической стороне жизни людей.

Отец медленно прохаживается, заложив руки за спину.

- Насколько ты знаешь, в прошлом столетии, точнее в 1431 году, в Париже, была казнена пресловутая Иоанна Д'арк, как колдунья и ведьма. Однако, через двадцать пять лет, в 1456 году, т.е. в то время, когда наши армии под водительством Генриха VI Ланкастерского были благополучно выдворены с французских земель...

- Папа, того самого Генриха, которого сверг Эдуард, а после убил?

- Совершенно верно, сынок. Так вот, к тому времени, когда безумное междоусобие, выплеснувшееся из Англии, было водворено обратно в родные земли, где и бушевало еще несколько лет, был проведен повторный, посмертный процесс об Иоанне Д'арк, на котором французские судьи оправдали ее по всем пунктам обвинения...

Что тут сказать? С одной стороны пример для демонстрации политических законов был выбран странно. С другой стороны, сын третьего человека в государстве не должен был иметь в крови ни на драхму иллюзий.

Легко усвоив, что политика может служить народу и государям, но не служит ни государям, которых продают, ни народу, которого еще дешевле продают и морочат, пятилетний сэр Фрэнсис уходит бродить по тенистым аллеям Горхэмбери.

Странно, очень странно, что хранитель печати забыл объяснить сыну, что политика не служит и самим господам политикам, изобретательным и двуличным, которые обычно переоценивают себя и падают, стремительно падают один за другим с полного меридиана своей славы.

V

Вообще человеческая душа воспитывается одиночеством, деятельным одиночеством, внешней праздностью, полной мелкой работы.

Уже после первых исторических лекций отца он освободился от невыносимого и бесполезного груза любви к отечеству, раздавившего многих. Вопрос в том, на что пустить освобожденные силы.

Словесность и история, переплавленные и наполнившие кровь, вызывали какие-то видения, игры фантазии, смутные и неясные.

"Что, Агамемнон ты сетуешь, чем ты еще недоволен?" Нет. Все это еще слишком неясно и робко. Хотя презрительный и увечный Терсит неотвязно будоражит его воображение, воспаленное и свободное. Дух Терсита, преодолевший от начала увлекаемых к гибели идеями патриотизма и чести скудоумных ахейских героев, жил в залитых солнцем молодых кленовых аллеях Горхэмбери. Терсит, презрительный Терсит, хромоногий и затоптанный Сократ Илиады. Вот он выходит, ухмыляясь, из-за угла поместья, колеблющийся под крупной сеткой теней. Но по рассмотрении Терсит оказывается Антони, который без тени улыбки на больном лице хромает к младшему брату.

Гай Светоний Транквилл, субъективный латинский историк, его забавляет и вместе с тем настораживает. Странно видеть слезы Вергилия, выходя из кровавой бани двенадцати Цезарей.

Умирая, он просил друзей дать ему ларец с "Энеидой", дабы уничтожить рукопись. Когда друзья ему в этом отказали, он горько заплакал. Эти слезы находят какие-то родственные отзвуки в сердце.

Однако вопрос: стоит ли быть свободным для того, чтобы история запомнила твои слезы?

Посредством твоего лучшего ты делаешься достоянием презренного. Жутковато. Мечты... Мечты... Ах, если бы у человека было несколько тел! Если бы дела и люди не соприкасались...

Он размышляет.

К шести годам у него уже слишком взрослое лицо для своих лет. Я сужу по маленькой поясной статуэтке, сохранившейся с того времени.

VI

Когда сэр Николас завершил новый дом, возведенный со вкусом и любовью, королева изволила приехать в Горхэмбери, благо это было ненамного дальше от Лондона, чем Царское от Петербурга, после чего она неоднократно навещала там своего второго министра.

Согласно первой биографии Фрэнсиса Бэкона, составленной м-ром Роли, душеприказчиком и секретарем опального канцлера, именно во время этих визитов, полных обоюдного лицемерия, она изволила беседовать с мальчиком и обронила, восхищенная его недетским, непомерным умом:

- Мой маленький лорд - хранитель печати...

Саму беседу, увенчанную столь значительной и лестной сентенцией, Роли не воспроизводит.

Так что, реконструируя тот летний аглицкий день, я с легким сердцем обойдусь без него.

Уже отзвенели полдюжины изысканных обеденных перемен. Фрэнсис, слегка одуревший от обильной еды, вяло наблюдает с дальнего конца стола первую даму самодовольной и варварской Англии; Англии, в которой никогда не загрохочет гомеровская медь и никогда, никогда, никогда не прозвучат те серебряные трубы Катулла.

Ad claras Asiae volemus urbas...

Черт... Государство уголовщины и скверной погоды... Однако... Однако для нее слишком много пудры и штукатурки... Но все-таки целых сорок лет...

Жар греческого полдня. Ослик воспаленной мордой расплескивает хрустальную воду в холодном скальном ключе... И змея, обмотавшись вокруг черного кратера, выпивает проливающийся на землю прозрачный нектар бессмертья...

Между тем на дальнем конце стола бурно развивается колючая политическая тема. Королева злится, и от злобы у нее часто дрожит веко и край губы. Над ней неподвижно громоздится серобородый Платон в складчатой тоге, восторженно закативший глаза.

Шотландия... Шотландский узел - это наша вечная боль... Интриги интриганки Марии (тяжелая тавтология, рожденная злобой) истощают терпение лордов.

Сэр Николас почтительно встает и вскоре возвращается с маленьким горшочком в потных ладонях. Где-то на мутном, темном дне души он чувствует вину в том, что для двух коронованных женщин с усеченной моралью нет места на одном маленьком острове. Он жаждет прекратить отвратительный и страшный диспут.

- Извольте взглянуть, ваше величество: мельчайшая (боже, он оговорился, он сказал "a god small") березка из русской тундры. Я надеюсь, ей будет хорошо жить у меня.

- Что ж, ваше березовое божество (a god) из тундры напоминает собой вашего старшего сына, милорд Николас.

Так наказывается трусливая и косноязычная бестактность королевских министров.

И рыжеволосая женщина обратилась со своей шотландской болью к его младшему, маленькому и едва заметному на дальнем конце стола.

VII

Вечером, после того как от груди совершенно уничтоженного за долгий день лорда был наконец отнят холодный мешок с уже полурастопившимся льдом, между ним и его ученой супругой произошел (естественное и неизбежное слово для писателей) весьма поучительный диалог, который стоит сохранить для потомства.

СЭР НИКОЛАС : Я не понимаю, откуда, как. Я отказываюсь...

ЛЭДИ АННА (печально) : Надо было меньше обучать ребенка политике.

СЭР НИКОЛАС : Может быть. Все может быть. Ты права. Но такая неестественная, такая больная идея прийти в детскую голову...

ЛЭДИ АННА (сухо) : Я тебе говорю, что надо было меньше обучать ребенка политике.

СЭР НИКОЛАС : Может быть. Все может быть... Но мой сын! Мой собственный сын!...

А действительно, как же было не разволноваться отцу, когда его сын, едва достигнувший десятилетнего возраста, неподвижно глядя на королеву тяжелыми глазами, холодно предлагал ей умертвить Марию, предварительно предав суду пэров.

- Горхэмбери ему не достанется. Так что надо сколотить (любовь к плотницким терминам, проявившаяся после постройки дома) ему капиталец, чтобы у него не было необходимости заниматься политикой, - наконец сказал под утро сэр Николас после четырех с лишним часов невнятных и горестных восклицаний.

- Хорошая мысль, - согласилась его жена, зная, что эта хорошая мысль посетила мужа слишком поздно.

Между тем тот самый их младший сын, заставивший супружескую чету провести бессонную и тревожную ночь, давно спал, прочтя на ночь две страницы Вергилия и завернувшись во сне в крепкий крендель.

© Ростислав Клубков, 2001-2003.
© Сетевая Словесность, 2001-2003.

Книга отзывов

13.09.2003 Сегодня в РЖ Живой Журнал словами писателей   Отчет к Канкуну: разоблачение мифа о "свободной торговле"   Поиски легитимности: геополитический тупик США   Все о поэзии 151   Шведская лавка 125   Социальная обманка   Гримасы капитализма в кратком изложении   Бесконечность и дальше   Легенды и мифы левой оппозиции.   Виктор Пелевин, или Пятнадцать лет спустя   Уроборос: плен ума Виктора Пелевина   Голоса Америки   "Триумф воли" и триумф воли   ЖиЖа   Какой России прок от ВТО?   Вузы: битва за профессуру   Одинокий фюрер   Устои наук и небо: двуликий Янус современной физики   Рецензия на рецензию ЛД на книгу ВП "ДПП (НН)"   Простодушное чтение (4)

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы