Рассказы:

Олег Колимбет

КНИГА  С  ПУСТЫМИ  СТРАНИЦАМИ

Он был похож на Чкалова ¹  и Гауди ²  одновременно: у первого он позаимствовал нос, у второго - бороду. Странно, что он не носил очков, от этого его образ - хозяина мелкой книжной лавки - казался незавершенным. Лавка (фасад будто вымазан желтком вперемежку с куриным пометом, над обычной деревянной дверью - вывеска "Старая книга") смотрела на Мойку в два окна, при этом одно из них было занавешено, так что казалось, будто окна подмигивают. Изнутри к двери был привязан колокольчик, один из тех сумасшедших колокольчиков, что заставляет вас хвататься за сердце, не успеете вы перенести ногу через порог, - вы толкаете дверь, а он вам: "Д-р-р-р-р-р!" - мол, смотри: еще один дурак пришел. В то утро одним из первых под обстрел колокольчика попал я. Что ж, по крайней мере, это избавляет меня от необходимости объяснять, на кого я был похож.

Хозяин оторвал взгляд от лежавшего перед ним альбома с репродукциями, посмотрел на меня поверх своих несуществующих очков, но ничего не сказал. Я же направился прямиком к полкам. Полки походили на хомячьи щечки - сваленные на них кипами книги выпирали во все стороны и только чудом не падали на пол. Я протянул было руку к одной их них, но тут же отдернул, остановленный подавшим, наконец, голос хозяином:

- Могу чем-нибудь помочь?

Я задумался. Может ли он мне чем-нибудь помочь? Как порой легкомысленно относимся мы к этому вопросу! А зря, ой, зря. Кто знает, а вдруг за этим формальным предложением помощи кроется нечто большее, чем стремление поскорее от тебя отвязаться? Вдруг перед тобой не продавец (официант, стюард, санитар скорой помощи), а золотая рыбка, что готова избавить тебя от всех твоих чертей в голове, решить все твои неразрешимые проблемы? Мы же, вместо того чтобы пасть на колени и загадать желание, отделываемся такими же формальными ответами. Вот и мне на ум не пришло ничего более оригинального, чем: "А нет ли у Вас "Размышлений Чкалова о Гауди" издания 1937 года?" Но золотая рыбка не стала дожидаться моего ответа, а заявила:

- Вообще-то, обычно за прилавком моя супруга стоит. Она тут лучше во всем ориентируется, вы же видите, сколько у нас книг - полки ломятся. Но сегодня у нее менструация - живот болит. Вот, мне пришлось.

Полки ломятся, живот болит. Нет ли тут какой-нибудь скрытой связи? Интересно, когда женщина беременна двойняшками или тройняшками, о ней можно сказать - у нее живот ломится от младенцев? Но вместо того, чтобы пригласить хозяина к дискуссии, я произнес сакраментальное:

- А-а, понятно.

Все мы обычно так и отвечаем, когда нам ничего не понятно. Отстали бы от нас поскорей, вот все что нам нужно.

Я опять повернулся к полкам и стал разглядывать корешки. Разглядывать корешки книг - одно из любимых моих занятий. Это все равно, что рассматривать женские ножки: вот тонкие, - будто не ноги, а вязальные спицы, - у этих поползла строчка на колготках, а вон у тех ветер задрал подол юбки - и показались трусики. Поиск хорошей книги среди десятков других - это как поиск тех самых женских трусиков в толпе некрасиво одетых прохожих.

Между тем, хозяин извлек из недр своего прилавка транзисторный приемник (я узнал его - чистокровный латвийский VEF, мечта моего детства, которая, в силу бедности и неприкаянности моих несчастных родителей, так и не воплотилась в реальность) и щелкнул тумблером.

- Не могу без новостей, - пояснил он мне.

Когда вы слышите такое от человека, которому глубоко за семьдесят, его еще можно понять: из друзей осталось лишь одиночество, а радио - оно как подушка: всегда под боком. Но хозяину не было и пятидесяти, и мне его стало жалко. Захотелось подойти, погладить его по курчавой бородке (волосы на голове - та же борода, только вверх тормашками) и сказать: "Не грусти, скоро твоя жена очухается, и ты сможешь слушать свои новости двадцать четыре часа в сутки".

Но радио меня опередило, выплюнув первую порцию сообщений:

Сегодня в Обводный канал упал автомобиль. ВАЗ 2104 пробил ограждение и упал в воду. Видимо, водитель не справился с управлением.

Видимо, управление не справилось с водителем. А что с самим водителем? Видимо, он тоже пробил ограждение и упал в воду? Об этом радио почему-то промолчало.

"Д-р-р-р-р-ра!", - выстрелил колокольчик. Еще не обернувшись, я уже знал, что в магазин вошла женщина.

И о погоде на завтра...

Хозяин так увлекся новостями, что совсем перестал обращать на меня внимание, а вошедшую женщину не удостоил даже тени своего взгляда. А между тем, там было на что посмотреть: в ее облике встретились и не спешили разминуться Софи Лорен ³  и Кэтрин Грэм ⁴ ; индивидуальность же фигурировала в виде вздернутого, как у барабанщика на марше, носа, волос цвета клубничного варенья и низкого подросткового голоса.

- Ca va? ⁵  - пробасила она, подойдя к прилавку и положив на него тоненькую, почти рассыпающуюся книжицу.

Новости закончились, хозяин с сожалением уменьшил звук и повернулся лицом к клиенту. Лицом, но не глазами, - глаза смотрели куда-то вбок.

- Мне предлагали за нее полторы тысячи. - Клубничная женщина коснулась книжицы указательным пальцем правой руки. Лак на ногте облупился, отчего палец выглядел казанским сиротой.

- Ну и отдавали бы за полторы тысячи, - обронил хозяин, переведя взгляд на обложку.

- Меня не устраивают условия комиссии, - сказала женщина. - Деньги нужны мне сразу. Сколько Вы готовы заплатить?

- Заплатить? - Букинист взял книжицу в руки. - Мы, знаете ли, не платим. Мы тоже берем на комиссию. - Он перелистнул пару страниц. - И потом, я не вижу здесь полутора тысяч. Максимум, пятьсот рублей.

- Рублей? - Женщина вмиг покраснела, словно букинист назвал цену ей, а не книге. - Вы шутите! Я имела в виду полторы тысячи долларов! - Она перешла исключительно на восклицательные знаки, и это тут же ее состарило: войдя сюда в возрасте лет этак тридцати-тридцати двух, она рисковала выйти в полные сорок. - Это же редкое издание! Ручная работа! Настоящий артбук!

- Да-да-да, - закивал хозяин. - Пятьсот рублей и на комиссию. - Он вернул книгу на место, и его глаза опять прыгнули в сторону. То ли он, подобно мне, терялся в присутствии эффектных женщин (облезлый ноготь не в счет), то ли его внезапно поразило косоглазие.

- Издеваетесь? За дурочку меня принимаете? - Подобно фокуснику, женщина трансформировала восклицательные знаки в вопросительные. - Пятьсот рублей? Да засуньте вы их себе... - знаете куда?...

Похоже, там, куда она их хотела засунуть, все места были давно заняты, - на гаудиообразном лице ее оппонента не дрогнул ни один мускул. За него ответил колокольчик, проводив выскочившую из салона женщину еще одним "Д-р-р-р-р-ра!".

- Вот так всегда, - вздохнул хозяин, обращаясь ко мне. От былого косоглазия не осталось и следа. - Приходят, уговаривают: "Это же фамильная ценность, я ее на черный день берег!". А некоторые, как эта расфуфырка (надо же, рассмотрел), и вовсе считают возможным оскорбить. А я-то здесь причем? Да если хотите знать, это только у нас люди такие щепетильные. На Западе совсем другое отношение к старым книгам - там их несут на свалку. На свалке им и место!

Ничего себе букинист! Кажется, у меня совсем пропал интерес к его убогой лавке. И потом, что это он со мной так разоткровенничался? Сначала жена, теперь свалка, - ну его к черту! Я бросил прощальный взгляд на полки (по правде говоря, мой визит сюда был совершенно праздным: денег у меня хронически не хватало не только на старые книги, но и на самые что ни на есть новые) и медленно, очень медленно, отворил входную дверь. Да! Все, на что оказался способен зазнавшийся латунный уродец - это банальное "дзинь".

Довольный собой, я вернул себя улице. Улица корчилась в зимних сугробах и дрожала в осенних лужах. Хотя формально была весна. Везде, но не в этом городе. В этом городе зима и осень не водят хороводы с остальными временами года, нет, - они, словно сиамские близнецы, сросшиеся своими несчастными жопами, ходят-бродят по питерским улицам с сентября по июнь, поочередно выставляя на показ свой срам; а иногда, как сегодня, делают это вместе. А весна стоит в сторонке, комкая в руках окровавленную простынь, и глотает сопли.

Я нашарил в кармане своего бесформенного пальто пачку сигарет, выудил из нее последнюю, а потому единственную, сигарету и огляделся в поисках урны, - несмотря на разлитую кругом грязь, мне не хотелось прослыть человеком, разбрасывающим вокруг себя смятые сигаретные пачки. Урна стояла в двух шагах от двери. Я сделал эти два шага - и не успевшая намокнуть в моих губах сигарета едва не выпала у меня изо рта: на меня, как автобус с Фридой Кало на троллейбус за секунду до столкновения, глядела та самая драгоценная книжица. Ох уж эти женщины. Это же надо было так психануть, чтобы взять и выбросить деньги! Деньги, конечно, мусор, я не спорю, но, с другой стороны, и люди - свиньи. Я нагнулся за книжкой - и вот она у меня в руках, машет себе крылышками. Картонная обложка, серая дешевая бумага. Видно, что книжка старая, правда, ни названия, ни имени автора на обложке указано не было. Но нужно было торопиться: мной овладел один из редких благородных порывов, а именно желание исправить чужую ошибку. Только кто мне сказал, что это была ошибка?

Я увидел ее на перекрестке. Она стояла у светофора, снабженного кнопочкой, но, видимо, забыла на нее нажать - зеленый никак не загорался. Я побежал в ее сторону. И вдруг она шагнула на проезжую часть, но при этом, как настоящая леди, повернула голову направо. Что она ожидала там увидеть? Свою судьбу? Последняя приближалась к ней слева в виде груженого щебенкой КАМАЗа. Не добежав каких-нибудь десяти метров до перекрестка, я остановился. Мощный визг тормозов ударил по ушам, вид увлекаемого под колеса тела - по глазам. Я развернулся, и пошел в обратную сторону. Мне не хотелось помнить ее, эту женщину с клубничными волосами, такой, какой она сейчас станет - мясной и безликой. Но что мы знаем о своей памяти? Я был уверен, что именно такой погибшая и будет являться ко мне в течение многих следующих ночей. Меня будет выворачивать наизнанку, я буду просыпаться и больше не сомкну глаз.

Но этот, так скверно начавшийся день, все продолжался. Я топал по тонким лужам, я топал по грязному снегу, я пересек Невский и дворами вышел на Большую Конюшенную. Когда-то я мечтал завести себе собаку, - маленькую такую собачку, - посадить ее на тонкий кожаный ремешок, и бродить с ней по улицам - куда она, туда и я. Как это было бы замечательно! Сколько нового могли бы мы с ней открыть, она - на земле, а я - в небе. Я летал бы над моей собакой, привязанный к ней ремешком, как воздушный змей, и теплый ветер подбрасывал бы меня на своих ладонях. Но моя первая жена была против собаки. Мы расстались, и вместо того, чтобы, наконец, завести себе пса, я завел себе вторую жену. Но и она не захотела делить меня с собакой. А вот поделить меня с другим мужчиной проблем для нее не составило, - что может быть проще? Только что мне с этого другого? Конечно, я бы с большим удовольствием посадил его на поводок и протащил брюхом по всем подворотням и закоулкам нашего славного города. Да только вряд ли бы он стал лаять, а что это за собака, что не лает? Одним словом, поостыл я к женам, а вместе с ними, как ни странно, и к собакам.

На Большой Конюшенной я зашел в первую попавшуюся кофейню и заказал себе чаю. Не из желания выпендриться, а просто захотелось чаю. Хотя, как знать, не заказал бы я себе кофе, называйся это заведение "чайная". Чай подали красиво: в прозрачном кувшинчике, в перфорированном сердечнике которого кружили и опадали черные хлопья снега. Я пил горячий снег и старался ни о чем не думать. Только как тут не думать? Это как ночью, когда ты стараешься заснуть, и чем больше стараешься, тем меньше выходит. Перед глазами стоял перекресток, стоял и пускал в меня пулеметные очереди из всех своих светофоров: красные, желтые, зеленые. Красных было больше.

Прокручивая ленту назад, я опять заглянул в уличную урну. Рука сама потянулась в карман и вытащила на свет унаследованную мной книгу. Так уж получилось, сказал я витавшей где-то неподалеку душе погибшей незнакомки, прости. Но почему незнакомки? Ведь теперь я знаю о ней больше, чем кто бы-то ни было, - я стал свидетелем самых интимных мгновений ее жизни: ее смерти. Почему бы не назвать эту женщину, ну, скажем, Жанной? И я назвал ее Жанной.

Как описать то, что произошло дальше? Как передать мое изумление, мою оторопь от увиденного? А увидел я вот что: в книге стали исчезать буквы. Я открывал страницу за страницей, и на каждой из них буквы на моих глазах соскакивали со строчек и змейкой, одна за другой, уносились прочь.

- Вы видели?! - обратился я к пожилому мужчине, который за соседним столиком сосредоточенно целился чайной ложкой в чизкейк. Как раз в этот момент одна из змеек пролетала у него над ухом. Мужчина вопросительно уставился на меня.

- Буквы, - сказал я.

- Буквы? - Но те уже упорхнули как птицы.

- Простите, это я так. - И я отвернулся.

На каждой странице происходило одно и то же: буквы улепетывали в разные стороны, пока не сбежала последняя. Остались только номера страниц. Страниц было семь. Я еще раз перелистал книжку - пусто, как на тарелке у соседа (он уже прикончил чизкейк и теперь шумно досасывал свой капуччино), отсутствовал даже год издания.

Мне пора было идти: в двенадцать я заступал на дежурство. Моя работа - из тех, где не бьют лежачего: в одном из бывших НИИ, скороспело переименованном в бизнес-центр, я исполнял обязанности охранника. Всё, что от меня требовалось, - носить идиотскую черную униформу и проверять пропуска на входе. Вот уже второй год я перебивался здесь с хлеба на воду, неспешно подыскивая себе что-нибудь более денежное. Это "что-нибудь" принимало все более и более расплывчатые формы, и я все менее и менее понимал, чего я действительно хочу. Но к каким только ухищрениям мы не прибегаем, чтобы не задумываться о будущем! Мне в этом помогали глянцевые журналы: их кипами приносили на проходную, я же, перед тем как передать их в соответствующий офис, добросовестно с ними знакомился, - и свободу входящим! Что ж, зато теперь я могу похвастать тем, что знаю имена и биографии всех звезд настоящего и прошлого, а еще тем, что мне стало окончательно наплевать на мое будущее.

Когда я подходил к своему бизнес-НИИ, поднялся ветер. Он стелился по земле как трава, так что правильнее было бы сказать, что ветер не поднялся, а опустился. Прежде, чем войти, я бросил взгляд на то место, где должна была находиться табличка нашего заведения, - и ничего не увидел. Нет, сама табличка была на месте, - отсутствовал текст. И тут до меня дошло: по пути из кафе на работу мне не встретилось ни одного словечка, ни литературного, ни матерного - нигде. Поглощенный мыслями об исчезнувших буквах, я и не заметил, что буквы сбежали не только из книжки, но отовсюду, словно я был нерадивым тюремщиком, а они - ловкими заключенными.

- Вам подать? - темноволосая женщина в каракулевой шубке заглядывала мне в лицо, как в витрину универмага. Моя протянутая к двери рука застыла в воздухе, забыв, зачем ее протянули.

Я не стал заходить в здание. Меня нет, я заболел, потом умер, похороны состоятся в цирке: моя съемная квартирка не вместит всех желающих поглазеть на то, что осталось от офтальмологического урода. Кажется, затем я спустился в метро и без устали пересаживался с ветки на ветку, словно сбрендившая с ума белка. Кажется, в поездах я заглядывал через плечо то одному, то другому читающему пассажиру, не переставая удивляться тому, что это они так внимательно разглядывают на пустых страницах. Кажется, - потому что я ничего этого не помню, а если и помню, то лучше бы мне все это только казалось.

Ночь я провел с Варварой, у нее дома. Она жила на Малой Митрофаньевской и хвасталась тем, что когда-то здесь находилось "холерное кладбище":

Как на кладбище Митрофаньевском
Отец дочку зарезал свою.

У Варвары, кроме молодости, был одно несомненное достоинство: она не задавала лишних вопросов. Не знаю, что эта девчушка нашла во мне, бывшем "женатике" и неконвертируемом стороже, но нам было хорошо вместе. Частенько, когда мне не нужно было идти на работу, я встречал ее на Васильевском, у дверей университета, где она училась на втором курсе: Варвара камнем прыгала мне на шею, и мы шли топиться - либо ко мне, либо к ней. Я погружался в ее недра, как блоха в собачью шерсть, она же вгрызалась в меня зубами, потому что губами освободиться от меня было невозможно. Она так и называла меня: "Блоха".

- Тебя выгонят с работы, - первое, что сказала Варвара, выслушав мою историю. Поверила ли она мне? - А цифры ты видишь?

Мы сидели на подоконнике ее крошечной кухни и курили в открытую форточку. На Варваре была майка с номером "1" на груди. Если ее груди будут продолжать расти такими же темпами как сейчас, то недалек тот час, когда эта хлипкая майка разорвется и скромная единичка станет полноценным ефрейтором.

- Вижу, - ответил я. - Что мне делать, Варя?

- Идти в математики, - Она хохотнула и закашлялась, поперхнувшись дымом. Но мне было не до смеха. Я похлопал по ее спине.

- Хорош стучать, легкие выбьешь. - Варвара соскочила с подоконника и встала между моих ног лицом ко мне. Она долго рассматривала меня, так, будто я был мумией уйгурского мальчика, случайно залетевшей в окно.

А потом я почувствовал на своей щеке ее щеку, и заплакал - молча и без слез. Так плачут дельфины, выброшенные на берег.

Утром я сидел на том же подоконнике и смотрел, как Варвара готовит нам завтрак: тосты и кофе. Глаза ее при этом были закрыты.

- Не выспалась? - спросил я.

- Я все думаю, - сказала Варвара, по-прежнему не открывая глаз. - Ведь все началось с этой книги?

- Да.

Я посмотрел в окно. Во дворе тощий старик выносил ведро с мусором. С таким же успехом он мог высыпать мусор с балкона: весь путь от подъезда к контейнеру был усеян отбросами. Похоже, контейнер не опорожняли со времен последней эпидемии холеры.

- А где она? - спросила Варвара.

Я встал и принес книгу.

- Странно, - сказала Варвара, пролистав ее. - Но здесь действительно нет ни словечка.

- Как? - Мне сделалось не по себе. - И ты не видишь?

- Нет. - Варвара пожала плечами.

Я взял ее за руку и потащил в угол, куда, словно непослушные дети, были отправлены все ее книги, в основном, учебники. Вытащил одну из них и ткнул пальцем в первую раскрывшуюся страницу:

- А здесь?

- Здесь вижу. Прочесть?

И она прочла: "...классом делали монашков, каждый сделал по три штуки, так что всего получилось около ста. Учитель Уэда сложил их в картонную коробку и отнес в храм Якуо, но пока что ничего не помогло..."

- Нет, нет, достаточно.

Я опустился на кровать, которая была единственным предметом мебели в этой комнате - даже телевизор стоял на полу.

- Что еще за монашки? - спросил я.

- Это такие бумажные японские куклы, их вешают под карнизом, чтобы призвать хорошую погоду, - ответила Варвара.

- У тебя не голова, а бабушкин комод.

Я откинулся на спину и уставился в потолок. Захотелось увидеть небо, но не городское, - в городе небо плоское, как этот потолок надо мной, - а полевое, или еще лучше - горное. Оно такое глубокое, горное небо. И, как всякая глубина, оно и пугает, и манит. Но мои размышления были прерваны самым грубым образом: в меня запустили плюшевой обезьянкой.

- Ну вот что, Блоха, - Варвара нависла надо мной, как жерлица над щукой, - хватить разводить кислятину. Давай действовать!

Иногда она могла быть очень деятельной, моя Варвара. Для начала она всучила мне чистый лист бумаги и ручку.

- Пиши! - приказала она.

- Что писать? - спросил я.

- Что Попка - дурак! - рассердилась Варвара.

"Попка - дурак" - попробовал написать я. Но все впустую - на листе не осталось ни черточки, ни даже вмятинки от стержня.

- Не видишь? - спросила меня Варвара.

- Ни зги.

- И я не вижу. Странно.

Мне становилось все хуже. Я чувствовал себя как православный ортодокс, которого после принудительного обрезания заперли в мечети. Но Варвара не собиралась сдаваться.

- А здесь - можешь прочесть? - Она распахнула перед моим носом какую-то книгу.

- Что это?

- Англо-русский словарь.

Я прищурился.

- Нет, не могу.

За английским словарем последовали французский и португальский, но результат был тот же.

- А как насчет азбуки Брайля? - вяло предложил я.

- Да пошел ты! - вспыхнула вдруг Варвара, но тут же смягчилась: - Прости, я тоже нервничаю.

- У нас осталось пиво? - Я попытался сменить тему.

- Ты же знаешь, я не пью пиво.

- Студентка, не пьющая пиво, - это нонсенс.

- Нонсенс - это ты, дорогой, - сказала Варвара и стянула с себя майку, оставшись в том, в чем ее нашли в капусте.

- Мы раздеваемся? - спросил я, оживляясь.

- Мы одеваемся, - ответила Варвара, подходя к стопке белья, сложенной на телевизоре.

- И куда же мы идем?

- К твоему букинисту, куда же еще?

Но букиниста и след простыл: был - и простыл. Вместо мужчины в книжной лавке хозяйничала женщина, вылитая Памела Андерсон ⁶ , только в лифчике, и лет на десять постарше. За лифчик, правда, не ручаюсь, но свитер на ней был точно - такой толстый грубой вязки свитер, за которым очень удобно прятать честь, а заодно и достоинство.

- Доброе утро, - поздоровалась с нами Памела, как только мы оказались в ее владениях.

"Жена", - решил я, и начал издалека:

- Доброе утро.

- Доброе утро, - подхватила сметливая Варвара.

- Доброе утро, - машинально повторила хозяйка.

- Добр... - заикнулась было опять Варвара, но вовремя остановилась.

- Вот, - сказал я, выкладывая на прилавок свою треклятую ношу.

Памела взяла книгу в руки, повертела и так и эдак, пролистала, закрыла.

- Вы всерьез полагаете, что на это найдется покупатель? - ехидно спросила она.

- Мы ничего никуда не полагаем! - вскипела Варвара.

Я поспешил вмешаться:

- Понимаете, мы хотим разобраться. Вчера где-то в это же время ваш магазин посетила одна женщина. Она пыталась продать вам эту книгу за полторы тысячи долларов, но Ваш муж предложил пятьсот рублей, и сделка не состоялась. Так вот, мы хотели бы выяснить...

- Мой муж?! - не дала мне договорить Памела. - Неужели?

- Что неужели? - не понял я.

- Неужели я замужем? Может, у меня и дети есть? - (Мы с Варварой переглянулись: а почему бы, собственно, и нет?) - Случайно, не эта ли прелестная девушка? Не хочу сказать, что мы с ней совсем непохожи, - на этом месте она кокетливо повела плечами, заставив свой свитер всколыхнуться, - но...

- Вы хотите сказать, что человек, стоявший вчера за прилавком, это не Ваш муж? - Варвара, как обычно, соображала быстрее меня.

- Я хочу сказать, что вчера магазин был закрыт - с самого утра и до самого вечера, - отчеканила Памела. - Вы не видели, что написано на входной двери? Если нет, выйдите и посмотрите. И перестаньте меня разыгрывать! Тоже мне, Василиски Гнедовы. Бумага, пусть и переплетенная, - это еще не книга. Отнесите ее в типографию, может, там у вас ее и купят.

Мы вышли. На двери висела табличка с расписанием работы магазина. Напротив "ПН. " был нарисован красный прямоугольник, что должно было обозначать "выходной". Сегодня был вторник.

- Ты ничего не напутал? - спросила меня Варвара.

- Да нет, - сказал я. - Та же дверь, тот же колокольчик, тот же дом, в конце концов.

- Понятно, - сказала Варвара.

- Что тебе понятно?

- Что ничего не понятно.

- Это и мне понятно.

Мы топтались у книжной лавки, как два потерявшихся медвежонка, и растерянно озирались по сторонам. Вернее, это я растерянно озирался, а что касается Варвары, то она по-прежнему выглядела бодро и присутствия духа не теряла. Она сказала:

- Ну вот что, мой дорогой. Я сейчас побегу в универ, первую пару я уже пропустила, вторую, прости, не могу. А ты знаешь, чем займись? Ты давай двигай в милицейский участок. Какой это район?

- Кажется, Центральный.

- Так вот, давай дуй в ментовку Центрального района и попробуй разузнать что-нибудь об этой женщине.

- Женщине из книжной лавки?

- Ты что, совсем рехнулся? - Варвара покрутила пальцем у виска. - О той, которую задавили. Узнай ее имя и адрес, может, хоть так мы на что-нибудь выйдем.

- А если меня пошлют? - Мы, мужчины, всегда пытаемся найти оправдание своим будущим поражениям.

- А если пошлют, садись на телефон и обзванивай морги. Начни с ближайших.

Она чмокнула меня в щеку.

- Ну пока, я побежала. - И уже на бегу добавила: - Не горюй!

С участком Варвара промахнулась: он назывался не на американский лад, а на советский - отделом. В Центральном районе, как объяснил мне прохожий-старожил, их было целых три. Я сунулся в тот, что на Марата и, как и ожидалось, был тут же послан, но не туда, куда ожидалось, а всего лишь в районное ГАИ. ГАИшных отделов в Центральном районе оказалось тоже три - на Гончарной, на Маяковского и на канале Грибоедова. Я обошел каждый из них, но безуспешно: никаких аварий, тем более с человеческими жертвами, на интересующем меня перекрестке вчера зафиксировано не было. "Какого черта?" - подумал я и, купив на последние деньги таксофонную карточку и телефонный справочник, стал обзванивать морги (мне пришлось попросить продавщицу обвести интересующие меня телефонные номера кружочком; она посмотрела на меня как на сбежавшего из дурки шизика, но просьбу выполнила). Моргов в Петербурге было тридцать. В половине из них трубку не брали, всё более убеждая меня в том, что мертвецы - большие лентяи. Там же, где брали, на мой вопрос, не привозили ли к ним вчера погибшую под колесами автомобиля женщину лет тридцати, отвечали невпопад, типа "Да, да - нет", или "Перезвоните попозже". Последнюю фразу нужно было понимать как "Ее сейчас нет, но она скоро будет". Оставалась последняя соломинка: позвонить на радио - благодаря навязчивой рекламе я помнил номера некоторых станций наизусть. А радио знает все. Но и здесь меня ждал облом: ни одной души вчера в Петербурге задавлено не было, что, как ни стыдно признаться, совсем меня не обрадовало.

С видом приговоренного к смертной казни - посмотри я на себя со стороны, я бы принял себя за Достоевского ⁷  в молодости - я вышел из телефонной будки. Сыщика из меня не вышло, зато выходил замечательный потерпевший. Чем не жертва абсурда? Я шел по переулку, названия которого не мог прочесть, и размышлял. Мои мысли крутились вокруг ничего и были ничем, что наводило меня на мысль, что я - никто. Нет, нужно успокоиться и взять себя в руки. Когда я пришел к этому заключению, то обнаружил себя стоящим у Летнего сада - на Нижне-Лебяжьем мостике. Я подошел к перилам и нырнул взглядом в Фонтанку. Телу сразу стало холодно, но зато в голове начало кое-что проясняться. В конце концов, а что я теряю? - думал я. Что такое слова? Не более чем муравьи, переползающие со страницы на страницу. Не более чем косточки, застревающие у нас в зубах, когда мы их произносим. Что можно выразить словами? Когда я говорю Варваре, что люблю ее, откуда она знает, говорю ли я о ней самой, о другой ей, о некоей ей или о "ней" вообще, а может, о себе, о вас, о них или о нас? Так что я потерял? Или - что нашел?

Я смотрел вдаль - там Фонтанка впадала в Неву, там чайки прятали крылья от докучливого ветра, там деревья срастались корнями с домами, а дома - с людьми, там было всё, кроме меня.

И тогда я понял. Я понял, что нет ни Жанны, ни букиниста, ни земли, ни неба, ни Варвары, ни меня, иначе - что я и есть слово, и я сам себя не вижу. И я сделал то, что давно должен был сделать: достал книгу - и стал тем, что я есть. Это просто произошло - так дождь просачивается в глину, так яблоко наполняется соком и становится яблоком. Книжка выпала из невидимых рук, и ветер погнал ее как консервную банку, сначала по мостику, а затем - вдоль по Фонтанке. Если вы постараетесь, то еще можете нагнать ее. Вот она, вот же - скользит по земле, лавируя между темных луж и застрявших в пробке автомобилей. Нагнитесь и подымите ее, а затем, подышав на озябшие пальцы, откройте. Не бойтесь - с ней уже все в порядке, вы ничем не рискуете. Ну и как я выгляжу? Теперь вы можете щупать меня глазами и перекатывать во рту, пробуя на вкус. И мой вам совет: особо не разжевывайте, но и не спешите глотать. А если решите выплюнуть, то и здесь вы правы, ибо

Der Ort ist dass Wort ⁸ 

и

Der Ort ist selbst in dir.
Nicht du bist in dem Ort, der Ort des ist in dir:
Wirfstu ihn auss, so steht die Ewigkeit shon hier.  ⁹ 

Санкт-Петербург 2003

ПРИМЕЧАНИЯ

 ¹  Валерий Чкалов - авиатор, писал письма карандашом.

 ²  Антонио Гауди - архитектор, страдал артритом.

 ³  Софи Лорен - актриса, в детстве дразнили stechetto - "зубочисткой".

 ⁴  Кэтрин Грэм - газетный издатель, увековеченная тирадой "Katie Craham's gonna get her tit caught in a big fat wringer".

 ⁵  Как дела? (фр.)

 ⁶  Памела Андерсон - блондинка, обладательница охотничьей собаки и бюста в 104 см.

 ⁷  Федор Достоевский - писатель, обращался к детям на "вы".

 ⁸  Место есть слово (нем.)

 ⁹  Место само находится в тебе.
Это не ты находишься в месте, но место в тебе:
Отбрось его - и вот уже вечность. (нем.)

© Олег Колимбет, 2003.
© Сетевая Словесность, 2003.

Книга отзывов

23.10.2003 Сегодня в РЖ Разная музыка. Концерты 26 октября - 2 ноября   Печатная демократия по-корейски   Парящий интеллигент и рефлектирующий гражданин   Аналитика переходного периода   "Коротко, красиво и отлично смотрится..."   За учителя и без учителя   Будет чисто и светло   Что обещает "второй раунд" приватизации   Лабиринты Минотавра   Постиндустриальный передел России   Аналитическая журналистика в России: взгляд изнутри   О брачных играх гиппопотамов и не только   Лечебные грязи   "Украинский Путин": новогодний подарок "старшего брата"   Все о поэзии 155   Журнальное чтиво. Выпуск 149   Российское телевидение как лекарство от ностальгии   Одна фотография-2   Призывание Кармапы   Корпоративная модернизация

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы

Найди на Бегуне: Книги, музыка и видео Образование и карьера Досуг и отдых Продаем целевых посетителей!