Стихи

немыслимо длинный.

На плотном песке у горящей воды
расплавился оттиск имперских подошв,
и стелется низко рассеянный дым

кузнечного треска.

Лежать на песке, ощущая рукой
биенье наручных песочных часов,
пернатого света стеклянный покой

и угол склоненья,

и плыть на матрасе в прохладном огне,
и видеть в бутылочном темном раю,
как курочка-рыба плывет в глубине

и тихо кудахчет,

как божья коробка ползет по руке:
квадратные пятна на желтых крылах,
и слово Господне гремит в коробке,

как серная спичка.

"В квадрате

"В квадрате - 33,

"Твой номер 8 -

"И шашка 45

"Вот грохотание могущее, самодвижное,
оборонопотребное!"

"Вахен зи хухен!"

"Хухен зи вахен!"

"Лети, мое леталище,
Стальное рукокрылище,
Огнепальное моторище
Сердечно-сосудистовое!"

царствие небесное.

не пора еще.

нихт вас нах послать унд вас нах пойтить.

у нас, а нас есть у них!

1.

Пролетали комарабли,
как стальные дирижабли,
во все стороны, как сабли,
ноги вострые торчабли.
Их суставы скрежетабли,
их моторы бормотабли,
и крыла их слюдяные
от полета не ослабли.
Комарабли пролетали
в третьем-пятом океане,
в атлантическом просторе,
в ледовитом уркагане,
бороздили параллели
под созвездьем козерака,
очи светлые горели
из тропического мрака.
Их торчали шевелились,
их махали развевались,
их вонзилов турбобуры
угрожающе вращались.
Но от внутренних печали
пели, как виолончели,
а наружными печали
освещали всю окрестность.
Пролетали комарабли,
тяжкий ветер подымали,
насекомыми телами
все пространство занимали,
птицы гнева и печали
волны черные вздымали.
Пролетали комарабли,
комарабли проплывали!

2.

Грозный черный паукабель
шевелится на столбе,
черным лоском отливая,
красным глазом поводя.
Он плетет электросети,
чтобы всякий к ним прилип
и чтоб выпить из любого
электричество его.
Пролетала батарейка,
вяло крыльями махала
и за провод зацепилась,
и запуталась в сети.
Тихо пискнула бедняжка,
искру выронив из глаза,
и внезапный паукабель
произнес ей улялюм.
После лампочка летела,
вся прозрачная такая,
чтоб найти себе патрона
что-нибудь на сорок вольт.
Только ахнула красотка
под высоким напряженьем,
и кошмарный паукабель
произнес ей улялюм.
Шел простой аккумулятор
на обычную работу,
он с утра зарядку сделал,
ему было хорошо,
но, задумавшись о чем-то,
не заметил черной сети,
и злодейский паукабель
улялюм ему сказал.
Так проходят дни за днями
бесконечной чередой,
батарейки и розетки
пропадают навсегда.
Только черный паукабель
шевелится на столбе,
черной молнии подобен,
красным глазом поводя.

3.

Любабочки-любезницы,
летутаньки и тамоньки,
веселенькие, голенькие,
беленькие, пестренькие,
душечки-подушечки,
два крылышка, два усика,
два клинышка, два пятнушка,
две пачечки, две точечки.
Ах, бабочка, ах, деточка,
летала вдалеке,
и шелковая ленточка
была у ней в руке.
Она махала ленточкой,
манила в далеко
ах, глупеньких, ах, маленьких
крыластых мужиков.
"Летите, мотылькобели, -
любабочка поет, -
покушали и попили,
и время настает.
Усатые, пузатые,
в красивых сапогах,
летите к нам, ребятые!" -
любабочка поет.
"Мы будем улетатели
в далекие кусты,
мы будем приседатели
на толстые цветы.
Летите к нам, порхахали,
любить нас и ласкать,
ах, славные, ах, милые!" -
любабочка поет.
Летуточка-летамочка,
пустая голова,
не плакушка, не хныкушка,
все песенки поет.
Не дудочка, не умница:
какая благодать,
что можно бы додуматься,
а можно - угадать.
Ах, деточка-угадчица,
и только и всего,
и ни о чем не думая,
не зная ничего...

4.

Когда над землею летят комарабли
и воздух сверкает от членистых тел,
печальную песню поют комарабли,

гортанную песню поют.

Когда на столбе паукабель ужасный
готовится лезть по электросети,
он мощными лапами перебирает

и мощную песню поет.

Когда же любабочка в небе летает,
лететeнька с ленточкой в белой руке,
она распевает бесстыдную песню,

любовную песню поет.

Но если, с последнего неба слетая
в сиянии радужных, в сеточку, глаз,
горящую песню, небесную песню

охрангел поет Мухаил,

тогда умолкают печальные песни
и мощные песни, и песни любви,
и он возвещает растерянным тварям

предвечную волю Творца.

И скромно поджаты мохнатые лапки,
и кольчатый хобот завязан узлом,
но черное ядрышко в пламени солнца

огромные видят глаза.

"Поэт Вова Балалайкин
чтение стихов закончил!"
Вова Федосеев сказал

"Russian bololaiken
trinken every night"
Еще кто-то сказал

Село солнце, Балалайкин,
в небесах встает звезда.
Все погибнем, Балалайкин,
все мы сгинем без следа.
Нас погубят, Балалайкин,
Хронос, Логос и Эрот,
иль Фемида, Балалайкин,
заберет нас в оборот.
Нужды нету, друг мой дальный,
что ты глуп, а я умен:
ждет нас хаос безначальный
до скончания времен.
И не тщися, Балалайкин,
исчисляя интеграл:
все пожрется, Балалайкин,
как Державин угадал.
Все умчится безвозвратно,
лишь махнет крылом Эол -
и музыка, Балалайкин,
и божественный глагол,
и стенания любовны,
и блаженныя года...
Солнце село, Балалайкин,
уж не встанет никогда!
Солнце село, Балалайкин,
в небесах горит звезда!

Муж лежал на солнцепеке,
кушал жареные штуки,
испеченные женой
в позапрошлый выходной.
Штуки синие дымились,
пахли запахом, бурчали
и приятно щекотали
мужу у него внутри.
А жена его в кастрюле
мужу делала пикули,
ненадолго вылезая
полимонить-посолить.
Эта добрая жена,
как родная старшина,
мужу штуков и люляков
испекала до хрена.
Муж лежал на солнцепеке
весь бесчувственный, жестокий,
не поглаживал жены
ниже чувственной спины.
То ли просто измывался,
то ли спал на солнцепеке,
отгоняя толстых мухов
вялой спящею рукой.
А жена ему в кастрюле!
А жена ему люляки!
Вот они какие гады
все на свете мужики!