|
|
|
|
- Константин Рупасов
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
* КОНЕЦ НОЯБРЯ * ОКНО В АЗИЮ * ПИСЬМА МЕРТВЫХ ПОЭТОВ
* МЕЖДУ ОГНЕМ И ЛЬДОМ * Буквы растут в ушах, как в горшках цветочки... * Белая комната, дверь балконная...
КОНЕЦ НОЯБРЯ
1
Бурое брюхо ползет по твоим головам, почти что сдирая скальпы,
сочится белёсым и серым, роняет капли,
смотрит недобрым глазом, давит на плечи,
как только выходишь из дома, одевшись как можно легче.
В сандалиях на босу ногу, в расстёгнутой телогрейке
по бесполезным листьям, которые догорели
еще в октябре, по своим и чужим морщинам,
по крышам домов, по улицам, по машинам.
Это твой город в тумане, в тяжелых складках.
Это твоя свобода серая как подкладка
генеральской шинели. Это твои печали.
Это ноябрь тебя на руках качает
Баюшки-бай, больше незачем плакать.
Это уже не суд и уже не плаха.
Это висит над землёй с червоточинами сабвеев
Мелкая водяная пыль забытья, забвенья.
2
Очень тебя прошу, отвернись, не гляди в окошко.
Вытяни с верхней полки манускрипт о роскошных
красавицах с томным взором и гибким станом,
с их поездками осенью в Ниццу, которым станут
завидовать вчуже не только прямые потомки,
но и простые смертные, коротающие потёмки
за столом у окна, торгующего залежалым
товаром с видом "Бери! Ничего не жалко!"
Главное ничего не успеть - не то что сказать - подумать
О том, что будет, если ветра подуют.
Все догорело. Кончено. Слава Богу.
Ни наших, ни ваших нет. Только трое с боку.
Только пустая улица и за окном пустыня.
Только незваный гость, которого не впустили,
но он все равно вошёл, задумавшись и озябнув,
и бродит по дому, не находя хозяев.
3
Ни во что невозможно верить в такую погоду.
Ни в прошедшее время, тем более ни в погоню
за ним настоящего в упряжке из тройки резвых
мыслей с целой оравой слов (исключая "трезвость").
Оставьте меня в покое с вашими голосами,
С вашими серыми космами, что до земли свисают.
Лучше смолчать, лучше утратить жало,
онеметь как рука, которую отлежали.
Как младенец, заспанный мамкой в избе с угаром,
лучше быть мёртвым, чем вечно ходить кругами.
Лучше не видеть пропитанного водою
неба, накрывшего город своей тяжёлой ладонью.
Ничего невозможно добавить к тому, что и так понятно.
Вот и молчи. Набей себе пасть камнями
и учись тишине, учись ничего не значить.
Учись молчать про ноябрь. Он первый начал.
4
Сыграем с тобой, ноябрь, в игру, зовущуюся молчанкой
бесцветными днями, бесчисленными ночами.
Я - на кухне и в комнате, ты - повсюду.
И чей-то голос за стенкой, поющий о том, как всю-то
он объехал вселенную в поисках ненаглядной,
но нашел только грязь и слякоть и цифры с семью нолями.
И с тех пор никуда не едет и ничего не ищет.
Лишь над околицей северный ветер свищет.
Так и мы с тобою все охаем да вздыхаем.
Ты безмолвствуешь прозой, я же молчу стихами.
По совести говоря, все это вполне банально,
потому что твоя се ля ви отпросилась, лежит больная.
Потому что будет внизу бело, а вверху бездонно,
потому, что придет зима к расстегнутым и бездомным,
чтобы шептать признания ледяными устами,
но тебя не застанет. И меня не застанет.
_^_
ОКНО В АЗИЮ
1
В городах, живущих мечтой о насущном снеге,
негде спрятаться от дождя, дорогая. Негде
покрасоваться в немыслимой чернобурке.
И лихой таксист, поглядев в глаза,
не ломает драного картуза.
Дождь идет, как посланный на три буквы.
Уходит, но возвращается. Да не один - с дружком, -
с мокрым снегом, идущим на головы тем, кто идет пешком.
Но проезжая мимо, не следует их жалеть.
Это спортсмены, скорее всего - моржи.
У них под усами улыбки, острые как ножи,
и винный дух изо рта - едва ли от Божоле.
В ожиданьи зимы столицы становятся эпицентром разрухи.
Эфир переполнен песнями о разлуке,
о несчастной любви, о корчах бездомных чувств.
И так печально смотреть, не правда ли, дорогая,
как в тумане рекламы над крышами догорают,
и бронзовый истукан над рекою кричит "Лечу!"
Разбрызгивая печаль, вспоминая свои Монмартры,
заехать на почту, лизнуть и наклеить марку
с никогда невиданной тропическою жар-птицей
на конверт с молчащим внутри "Прости",
выйти под дождь и в последний момент спасти
сердце в груди от желанья навек проститься.
2
В этой стране, как известно, ничто не слишком.
Можно сидеть у окна, предаваясь грустным мыслишкам,
можно сказать "Хреново", услышавши "Как дела?".
Здесь не встретишь прохожих, никуда не спешащих,
здесь или пьешь с утра или весь день ишачишь,
и ни царевич, ни горбунок не слыхали об удилах.
Здесь в чести уклончивость или странность.
Реки текут на полюс, люди впадают в крайность,
понятие "здравый смысл" отсутствует в языке.
Из двух зол выбирают оба, вопросы стоят ребром,
и то и другое норовит обернуться добром.
Но, обернувшись, рысью скрывается вдалеке.
На каждом углу пророки, обивающие пороги,
звезды на башнях, погрязшие в сумерках, как в пороке.
У всех на уме вино и закусь на три рубля.
Совсем недавно здесь и того не имелось,
и до сих пор в голове какая-то онемелость,
а на языке неопределённый артикль "бля".
Пьянствуя "а-труа" с бородачами в пустом подъезде,
не следует вспоминать о рот фронте и о партсъезде,
и восторженно охать, когда из горла сосут.
Марсельеза тоже наврядли придется кстати.
Что же касается возгласов "Ах, оставьте
меня в покое!" - они никого не спасут.
3
Когда же нагрянут обещанные морозы,
непреклонные как Эйзенштейновские матросы,
ты выедешь в чисто поле, попирая его колесом,
и увидишь пустыню, лежащую в изнеможеньи
и блаженстве, застывшую без движенья
и без сна с запрокинутым к солнцу белым лицом.
Нет, не земная твердь, как казалось тебе сначала,
а водяная гладь пред тобою. Когда с причала
в Шереметьево-2 ты отчалила утлый челн,
глядя назад на огни, ты сразу же догадалась,
что память в этих краях измеряется не годами
и не страницами, а неизвестно чем.
Вот почему нельзя ни идти по следу,
ни оставить его во вторник, надеясь в среду
его отыскать. Вот почему нельзя
войти в эту землю дважды. Вот почему, как только
ее покидаешь - заводишь себе котёнка.
Вот почему подошвы по ней скользят.
Послушай - две малые птицы, проданные за ассарий,
чирикают невесть откуда хриплыми голосами.
Эта песня печальна, зато коротка.
А по старой дороге, сливаясь со снежной дымкой,
отступает войско, разбитое невидимкой.
И на плечо ложится каменная рука.
_^_
ПИСЬМА МЕРТВЫХ ПОЭТОВ
1
сестре
Было бы лучше жить не так, а иначе -
Меньше смотреть в окно и цедить из чашки,
больше молчать, больше в итоге значить
для теней, отпечатавшихся на сетчатке.
Тем и живут, что моими глазами видят -
кухонный стол, в окошке - небо с овчинку,
брошенное в сердцах - все равно ничего не выйдет -
утро, так и не отданное в починку.
Вряд ли жильцы. Сны, сторожа, соседи.
Кто со своим вином, кто с чужим уставом.
Всяк норовит отметиться, влезть в беседу,
Выпить на брудершафт, будучи не представлен.
Странноприимный дом, двор постоялый.
Хлопают двери, дым коромыслом, стулья
валятся с ног. Разговоры о расстояньях.
И не суть - про минуту ли, про версту ли -
все одно далеко, не у нас, все одно - не ближний
свет в темноте отыскивает хрусталик,
не указать дорогу - придать обличье,
зная наверняка - все равно растает.
Это еще не тот свет узнаванья,
Но твое присутствие все яснее.
То, что стихает, молчит твоими словами.
Господи, что же будет со мной и с нею?
2
Было бы лучше, было бы лучше, было,
но прошло и сгинуло. Только одно и помню -
как брала за рукав и повторять любила, -
каково, представь, в такой темноте слепому?
Было бы лучше жить, было бы лучше
перелистнуть страницу, как отворить калитку -
не уйти навсегда, а стоять и слушать,
слушать слова, звучащие как молитвы.
Слушать слова, звучащие, как звучали
тысячу лет назад птичьи из чащи
крики, полные удали и печали,
как ледяной водой чреватые чаши.
Слушать во тьме шаги над твоей могилой,
голоса сторожей, ветер в прутьях ограды.
Так черепаха, сбежавшая от Ахилла,
продолжает свой путь и не ждет никакой награды.
3
Ветер ходит по крыше, гремит железом,
облака за окном катятся по наклонной
плоскости, громоздясь вдали бестелесной
грудой обломков.
Я - это то, чего нет и не будет.
Просто буквы, глядящие со страницы,
просто привычка бить головою в бубен.
Проще - граница
на замке, за которой, как сказано, коемуждо -
по делом. На часах кареглазые не из местных.
Не потому что строги, а потому что
по-нашему - ни бельмеса.
Я - это разница между жизнью и смертью,
с каждым днем становящаяся все меньше,
сдача с рубля - пять копеек блестящей медью,
наинемейший
из твоих собеседников. Впрочем, если по эту
сторону, то порадует и мычанье.
Будешь смеяться, но - как поэт поэту -
мы измельчали.
Мы возросли числом и неуменьем
чувствовать паузу, жить по ее веленью
в уединении вечного онеменья
и удивленья.
4
Под тобой, как под аркой, проходят мои года,
под тобой течет слов ледяная вода,
как под мостом. Под тобою странные рыбы
плывут, не зная откуда, зная куда -
против течения. Помня блесну губой,
зная цену молчанью, считая его судьбой,
не умея его хранить, проговариваясь, попадаясь.
Ходим - под Ним, падаем - под тобой.
5
Так нищий в метро протягивает пятак.
Так - вдали от Итаки - воет сирена
по Одиссею. Так утекает, так
тикает время.
И словам, сидящим вокруг моего костра,
недостаточно знать о разнице между светом
и темнотой, потому что звезда востра,
как соринка, попавшая в глаз, потому что следом
за звездой придут не волхвы и благая весть,
не осел и мул, не иные люди и звери,
а такая печаль, которой за мой за весь
век не измерить.
Да и сколько его осталось - на раз вдохнуть,
утвердить многоточие в качестве части речи,
и, увидев, как ты молча подходишь к окну
с той стороны, выйти тебе навстречу...
_^_
МЕЖДУ ОГНЕМ И ЛЬДОМ
Но пришла зима и зачем-то переобула
Всех нас в черное, оставляющее следы.
А хотелось уйти незаметно, и у бабулек
возле метро не купив ни курева, ни еды,
затеряться в толпе, в переулках, в чем-нибудь затеряться.
В чем-нибудь бесполезном, пляшущем кое-как -
в полусне, в сомнениях, в поезде на Тирасполь,
в тесноте цыганского тамбура на матрасах и сундуках.
В алкогольных напитках, в отчаянных обреченных
голосах, поющих о том, что кровь горяча,
о том, как белы сугробы и очи чёрны,
и о том, каково их видеть в недобрый час.
Так бы ехать и ехать, и слушать, и петь, не зная
ни куда и зачем, ни который сегодня день,
ни откуда такая луна - то ли местная, то ль привозная -
так блестит в темноте - хоть на лацкан ее надень.
И проснувшись чуть свет, увидеть стоящего с горном
вместо зеркала, окаменевшего на часах
пионера с гипсовым взором, и чад горгоньих,
разгуливающих под ним, бесстыжие очеса.
И мгновенно вскочив, желая чаю и булок,
ничего не сказать, не описать пером
и опять не купить у тех же самых бабулек,
потому что вагончик тронулся, остался перрон.
И через много дней на конечной станции - на коленях -
добиваться руки незнакомки, услышать "Нет!"
и прожить с ней долго и счастливо - в разных концах вселенной -
и умереть, ни разу не вспомнив о ней.
Ничего не добиться, не написать ни строчки,
не вырастить сына и не построить дом.
Ни о чем не жалеть. Умереть и оставить прочерк
Между датой рожденья и смерти - между огнем и льдом.
_^_
* * *
Буквы растут в ушах, как в горшках цветочки.
Ночью, реже под утро, дождливым днем
по дороге домой, лучше под стук колёс.
Их стебельки, соцветия, завиточки,
белёсые корешки над влажным глазным дном,
их стремленье дойти до конца - до точки
и добыть немного солёной воды - слёз.
Люди живут в подъездах и поездах. Вечер
заглядывает им в душу, отыскивая печаль,
память, сомнение - что-нибудь, окромя
жалоб на влажность, на то, что огонь не вечен.
Их зеркала, просящие кирпича,
их младенцы в колясках, орущие по-человечьи
и шевелящихся пальцев бледная бахрома.
Небо смотрит на землю - земля безвидна
и пуста, как и прежде. Но даже закрыв глаза,
всякая тварь земная в ее черёд
смотрит на небо. И ровно до половины
пройденный путь не даёт повернуть назад,
невзирая на злые предчувствия, крик совиный
и над сумрачным лесом тот еще вечерок...
_^_
* * *
Белая комната, дверь балконная,
тяжкое как базальт,
незнакомое, заоконное
солнце гудит в глазах.
Ни о чем у меня не спрашивай,
попросту обмозгуй -
лето каменное и страшное
катится на Москву.
Опоздал, голова бедовая,
прятаться, - удирай!
Лето катится по Садовому
выписывать ордера.
У него рубаха на пуговках
застёгнута - на беду.
Всех задумчивых и напуганных
за овраг отведут.
Не простят проводам печальные
новости в пять утра,
бланки с подписями, печатями,
телефон, телеграф.
Не поверят в платочки черные,
в буковки из газет.
Из-за речки колеса чертовы
будут вослед глазеть.
Запоет переулок трубами,
медью не по летам.
Дело дымное, но не трудное -
над крышами пролетать.
Над совиными, голубиными -
голова к голове -
безымянными, нелюбимыми,
не глядящими вверх.
_^_
© Константин Рупасов, 2002-2006.
© Сетевая Словесность, 2002-2006.
ЕЖЕ-ПРАВДА // Ежедневная газета
