win      koi      mac      dos      translit

Разделы О проекте Редколлегия Авторы и публикации Хронология публикаций Рейтинги и статистика Авторские книги отзывов Общий форум Рассказы Повести и романы Пьесы Поэзия Переводы Очерки и эссе Критика Кибература Теория сетературы Литеросфера Наши авторы в переводах Колонка Читателя Конкурсы Мемориал-2000 Сад расходящихся хокку Тарту 1980-х Цитотрон Платформа Чужие слова Две строки / шесть слогов Кривая империя Следующая станция ВО   Отметьте самые запомнившиеся Вам публикации минувшего года!

Повести и романы:

Вадим Скирда

ИНТУИТИВ

INTRO

Немеркнущее светило разума в зияющей пропасти тщеславия и предрассудков, изнемогающее от бессилия и слепой ярости, исторгло последний вопль отчаяния и погрузилось в студëные воды реки забвения. Ночь, в исступлении преследующая день, сурова и бесцеремонна в своих притязаниях на покинутое пространство, методично и неумолимо поглощала слабые тени и отблески метущихся мыслеформ. Тяжеловесные метафоры, опасно балансирующие между абсурдом и помешательством на рëбрах многогранника реальности, остались единственными продуктами бытия. Необъятная в своей непостижимости бесконечность пространственных слоëв, манящая и эфемерная, опровергала законы подобия и постоянства вечноменяющихся и кипящих текучих геометрических тел, вдруг внезапно, по чьему-то немыслимому произволу обретших волю и устремление. Незыблем, подобно античному изваянию периода конца творения, сохранил покой лишь вектор морали, в наивном усердии грозящий легкомысленному ротору любви указующим перстом градиента нравственности. В хаотических вибрациях и сокращениях мыслящих волокон, в извивающихся и агонизирующих струях потока первобытного сознания воцарилось хрустально хрупкое равновесие. Порождение сакрального принципа "вопреки", выкристаллизовалось "Я" - единая и неделимая монада, квант ментальной субстанции, многоликий и всеобъемлющий, вселенная внутри ячменного зерна. Вместилище духа времени и рассудка пространства в неизъявимой симметрии причинности явило миру фрактал смысла фантасмагорической голограммой вечности. Призрачная ткань парадоксальных сентенций нечëткой логики блуждающих сфер высших измерений нематериального бытия ступила на шаткий путь эволюции и самопостижения...

Глава 1. Уравнение жизни

Прохладным пасхальным утром апреля, странного вида молодой человек лениво открыл глаза и, освобождаясь ото сна, невидящим взглядом светлых, настороженной глубины очей, меланхолически воззрился в окружающее пространство. "See the light and feel my warm desire"¹ - в мозг его ворвался вкрадчивый баритон, казалось, вот-вот голос дрогнет и незримый певец разрыдается. "Silently I surrender"² - вторило ему обволакивающее сопрано сладкоголосой дивы. Это были те счастливые часы, когда обычное беспокойство ещë не успело завладеть сутью его натуры, и беспричинная тревога ещë не поселилась в закоулках сознания. Тусклый свет вяло пробивался сквозь проëм зашторенных окон, мягко разливаясь по маленькой комнате со скромным убранством. Угнетающая тишина выдвигала на первые планы бытия звуковые ощущения, и он не мог бы поклясться, какие из них были реальны, а какие являлись порождением его собственного желания.

"Пора вставать..." - кинжал мысли прорезал блаженную задумчивость. Следующая идея не являлась логическим следствием предыдущей. Не оттого, что он не уважал логику - это была другая мысль. "Неужели смерть - есть смысл жизни и венец существования?" Презрительная мина отразилась на его лице, как будто он увидел нечто непристойное и заведомо бессмысленное. Но уже через мгновение лик принял привычные очертания холодной бесстрастности, лишь едва омрачаемой невесëлой перспективой будущего дня. "Что есть Я? Откуда во мне взялся этот назойливый внутренний голос, что ни на секунду не прекращает свой разрушительный монолог? Благодаря чьей немыслимой причуде Я существую? Неужели благодаря воле тех странных существ, именуемых родителями? Навряд ли... Что есть жизнь вообще? Что есть прекрасное, отвратительное, доброе, злое и кто это решил? Почему это для всех различно, лишь боль и страдание едины? Что есть любовь, и есть ли она вовсе?.." В сонме вопросов не было ни одного нового и неожиданного. Эмоции, всколыхнувшись, более не нарушали спокойного течения ментального процесса, форсирования которого уже не требовалось. Привыкший анализировать, мозг уверенно вычленял суть и утилизировал шелуху.

За окном проглянуло солнце, робко покидая сумеречную зону облачности. Странный молодой человек, носящий имя Виталий (как ему казалось, мудро данное ему родителями при рождении - едва ли не самый мудрый их выбор за всю жизнь, которое он считал произошедшим от слова vitality и полагал пронизывающим жизненной силой всë его существо, как он любил говорить, витальностью), любил одушевлять дневное светило, впрочем, как и всë вокруг. Сейчас оно уже не казалось ему сморщенным, запуганным карликом, теряющимся в плотной мыльной завесе; скорее оно было величественным и важным наместником некоего хозяина, щедро и по-барски вальяжно, дарящим ничтожную толику несметного богатства, именуемого энергией. И не только энергией... Что ещë заключалось в этом свете он сформулировать не мог, но твëрдо знал, что это нечто живое, чувственное, вечное и непреходящее; и это нечто, возможно, и было той самой ускользающей субстанцией духа, которой подчинено существование разума, которую Виталий искал, стремясь выделить еë "в чистом виде". Но она упорно никак не желала выделяться, теряясь в ползущих как папоротники, вьющихся как вьюны сомнениях, скептицизме и прочих сорняках засоряющих наше мышление.

Пасхальный благовест огласил мир безудержным ликованием стали колоколов, окончательно пробуждая нашего "страдальца духа". Вопреки ожиданиям, Виталий не встретил на улице возбуждëнной толпы, говеющих и уже изрядно "подразговевшихся" сограждан некогда славного государства, вырвавшихся, как им обычно казалось, из цепких лап быта, и единожды в год празднующих "воскрешение божества". "Возможно ли себе вообразить нечто более абсурдное, чем воскресший Бог! Разве что только обряд пожирания его плоти и крови!",- пронеслось в голове Виталия. Однако толпе всегда было безразлично происходящее у него внутри, как безразличен и сам Бог... Увязшая в щупальцах гигантского спрута техногенной цивилизации и сама ставшая им, толпа была готова пожрать что угодно и кого угодно, хоть его самого, хоть своего любимого Бога. Человеческая натура жаждала удовлетворения - голода, страсти, мести, власти, веры. И последнее ей, как ни странно, удавалось. Для этого существовали "храмы Бога", где и сгрудилось в это утро некое аморфное образование, именуемое толпой.

- Смотрите - боженька радуется! - восклицала богомольного вида старушка, стоящая на паперти у храма, указывая товаркам на выглянувшее вельможное светило, расплескавшее свои блики в сусальном золоте куполов.

- Христос воскресе! - многократно оглашалось звание Бога.

- Воистину воскресе! - старательно осеняя себя крестным знамением, массы протискивались во храм оглашенного божества. Разомлевшие на солнце домохозяйки тащили за руку упирающихся малышей в тëмный провал входа в церковь, откуда веяло прохладой и копотью тысяч свечей. Деловые и уверенные в себе мужчины смело входили, небрежно одаривая милостыней многочисленных попрошаек. Остервенело орали воробьи, почуявшие всеобщее возбуждение. Секунду помявшись в нерешительности, Виталий шагнул в зияющее лоно Бога.

Служба уже закончилась и в тусклом свете лампад нелепая и вызывающая роскошь опустевшего алтаря, призванная быть напоминанием о величии и могуществе божества, скорее свидетельствовала о необходимости материального подтверждения его бытия и любви к нему для не страдающей от легковерия толпы, и лишь немногие могли похвастаться пониманием истинной сути. Иконостас ослеплял, исполняя души благоговейным трепетом и восторженной умиротворенностью. Со всех сторон на Виталия глядели лики святых, бесчисленных богоматерей с богодетьми в массивных подрамниках, для наибольшей убедительности увенчанные нимбами. Искажëнная обратная перспектива создавала угнетающее впечатление назойливого внимания со стороны изображëнных на иконах, создавалось впечатление, что взоры каждого обращены к нему и пересекаются в одной точке - там, где находился Виталий. "Ну вот тебе и ответ, - думал он, - возлюби и тебя возлюбят, не осуди и тебя не осудят". Но в отрешëнно-безразличных ликах не было ничего, кроме знакомого ему тревожного и одновременно угрожающего молчания, запечатлевшего в себе отголоски первородного греха, страха пред поджидающей их бездной, немого предостережения. Любящий и всеблагий боже предпочитал безмолвствовать. Любить, но странною любовью, которую рассудок явно отказывался понимать. "Но любовь - она на то и любовь - иррациональна по природе, происхождение еë неисповедимо как и сам Бог",- терзала душу мятежная горлица мысли. "Нет никакой любви - есть лишь необходимость, закон, формула - уравнение жизни!" - возражала ей послушная пичуга. Оглушëнный грохотом нахлынувших подобно цунами последнего всемирного потопа мыслей, Виталий поспешил ретироваться из недружелюбного заведения.

Непредсказуемая в своëм величии жизнь простиралась за пределами собора, резко контрастируя с могильной затхлостью духа, царившей внутри. Непривыкшая к экстремальным ощущениям душа рвалась наружу, оставляя далеко позади страхи и прочие неуютности, покинутого только что мирка. Жадно вдыхая весенний, перенасыщенный сладковатыми испарениями воздух, Виталий бодро шагал по заплëванной мостовой, испытавшей на себе тяжесть тысяч ног. Но мутная пелена окружающей действительности проходила сквозь него, практически не оседая на прозрачных стенках души. Гипервентиляция лëгких рисовала в сознании фантасмагорические картины иноматериального бытия, в глазах вспыхивали и гасли кометы адреналина с хвостами, теряющимися где-то за гранью восприятия и распадающимися в вечности. Кричащие атрибуты творящейся вакханалии, всë ещë именуемой жизнью, но по-прежнему обречëнной на распад и забвение, дружно разбивались о барьер отчуждения, сопровождавшим его уход в себя, дробились в мельчайшую пылевую взвесь, микроскопические смерчи которой, методично рушились под стопами Виталия. Ядовитая зелень пробивающейся растительности, сладострастно ласкающая синеву нависшего купола неба, довершала пейзаж, представший в то утро перед его мысленным взором, самозабвенно оттеняющим попытки сфокусировать зрение на чëм-либо конкретном.

Многовековой уклад православной соборности остался смутным воспоминанием, тем не менее, тщательно хранимым в закоулках памяти. Не подлежащие архитектурным изыскам, помпезные многоглавые храмовые сооружения; увенчанные шлемами былинных богатырей, пронзающие волокна ваты облаков купола; укрывшиеся в тени звонниц многочисленные семейства колоколов, рвущие тишину то печально-тоскливым, то восторженно-агрессивным перезвоном; и кресты, некогда распявшие убиенного Бога, кресты, повсюду кресты... Сотни брадатых старцев с одутловатыми лицами, изъеденными оспинами и огрубевшими на ветру, тревожными неподвижными глазами, в жутких рубищах и стоптанных лаптях, все эти юродивые, странники, мученики; сиятельные ризами духовники, крестители и богословы; подпоясанные бечевой рыцари "узкого пути" - иноки и, похожие на высушенные груши инокини - молились, плакали, стенали, бились челом оземь, истязали плоть умерщвлением и дух послушанием. В суровом механизме аскезы они жадно стремились обрести некое таинственное свойство, именуемое святостью, в надежде на спасение и лучезарное посмертие. Прославляя своë божество, лицемерно отрицая веление тела, изничтожая его, ратовали они о душе, которая, однако, трансформировалась вслед за плотью:

"Прекрасный помыслом и духом Не живëт средь уродливых лиц"3.

"Возможно ли, чтобы Бог нуждался в своëм прославлении? И что значит - правильно славить? Как можно славить то, что непреложно и вечно? Это всë равно, что молиться закону всемирного тяготения или теореме Пифагора",- ритмично пульсировали и дыбились подобно ледяным торосам, наползающим друг на друга и с хрустом раскалывающимся в чëрной бездне, крамольные вопросы, отягощая и без того не лëгкую мысленность Виталия.

I "Любовь - она не механизм, Не подлежащий прославленью, Не Богом данный атавизм, И не бездумное влеченье - Она - алмаз, что огранит Лишь терпеливое уменье, Лишь в сердце том, что монолит, А не глумливые каменья; Где пребывается Причинность, Случайность дерзко отменив, Где покаянье - не повинность, А духа лишь Интуитив."

Родившиеся строки подсказывали Виталию то, о чëм смутно догадывался ум - любовь - есть качество Бога, посредством которого возможно творение жизни. Невыясненным оставалось главное - каким образом это качество проявляется в материи? Где те невидимые нити эфира, то "промежуточное звено" между духовной тканью и плотным веществом? Каковы принципы их сосуществования? Как устроен этот загадочный живой механизм, связующий призраки морали с не менее загадочными законами природы? Творящийся внутренний диалог с самим собой нисколько не поражал и не смущал его. Путанные и сбивчивые посылки разума с трудом уживались с извечным врагом - чувством, переменчивым и непостоянным, живущим иными страстями, непрестанно требующими своего...

...Неожиданно сгустившиеся сумерки застали Виталия в своëм жалком жилище - тесной клетушке в одном из многих безликих и грязных строений, ставших неотъемлемым атрибутом эпохи. День угасал и солнце, пошатываясь на скользком шëлке небесного полотнища, завершало свой ежедневный рейд. Живой человек - дитя природы, напитанный его теплом и вскормленный плодами его света, теперь стал безразличен надменному светилу. Огненные наконечники звëздных стрел ледяными искрами рассыпались по вечернему небу. Лишь недремлющее око Луны холодным взором неотступно следило за его жизнью. Ночь. Долгожданная тьма - осязаемый символ бездонной глубины и обречëнности времени, в тщетных попытках пытающегося пронзить холодное равнодушие окружающих сфер; тьма - материальная субстанция, физический вакуум, первооснова жизни и движения, вместилище безграничных возможностей, сил и полей - наконец-то предоставляла выстраданную возможность забыться:

II "...Но сон - привилегия тела - Огарок озябшей души, В него погружаясь несмело Хоронит Судьба миражи, В нëм пролита тайна наитий, Что Явью поставлен барьер, Предвидений тайных соитий И тайных Творца полумер; В нëм мыслима формула формул - Любви лучезарный критерий, Укор для бессмыслицы вздорной И траурный вздох суеверий; В нëм разум, справляющий тризну, Под чувственный гнëт искушений Открыл Уравнение жизни, Но нет уравненью решений!"

Сон нетерпеливо просачивался сквозь сомкнутые веки Виталия. Немыслимые образы, причудливо преломляемые сознанием, гнездились где-то вне пределов мозговых полушарий. В отличие от дневных - осторожных и скованных, отчаянно карабкающихся по лианам логических цепочек и лишь изредка позволяющих себе вылазки в туманную область парадоксов, ночь открывала тайные врата бессознательного и интуиции. Кроме того, сны Виталия были звучащими! Именно в звуках, музыке, творимой нечто, более чем рассудочным, и значащим более чем слово, обреталось то самое абстрактное, высшее предназначение бытия. Скользящие на полозьях чувств мелодии вкрапливались в амальгаму души, сливаясь с ней и становясь единым целым, организмом, живущим своей собственной невиданной жизнью, подчинявшейся одному закону - гармонии, которая, в свою очередь, являлась воплощением, или даже воодуховлением, красоты. Именно в ней - музыке, рождаемой сном, коренилось не покидающее Виталия ни на миг ощущение чуждости собственного тела, столь явно обостряющееся при пробуждении. Порой он ненавидел его! Порой даже ненависть - разрушающее чувство, было лишь слабым отблеском того отчаяния, что владело им при мысли об этом бремени, предназначение которого оказывалось выше, или скорее ниже его понимания. Но теперь тела не существовало! Оно умерло вместе с последней привязкой к действительности угасающего разума. Рацио - целесообразность в цельнометаллической оболочке плоти, обратилось во прах и оказалось иллюзорным плодом скудоумия мозга, нелепой попыткой его противостояния безотчëтному ужасу перед реальностью. Ему просто не было места там, как Богу нет места здесь.

Мир, открывшийся Виталию в ту ночь, был не нов. Идеально-утопические: небесный Эльдорадо мысли, сказочная Шамбала духа, таинственное Беловодье воли. Фронтальный срез пространства в перспективе времени. Орбиталь любви в метагалактике совести. Отсутствие зла исключает добро, как музыка направляет слово, как женственность покоряет мужественность.

- Отвори меня, - шептала ОНА.

- Кто ты? - недоумевал ОН.

- Твоя возлюбленная, - слышалось ему, - Судьба.

- Судьба? Присужденная кому-то вышним судом?

- Тебе. - многоголосным эхом отвечала ему Истина, - Постигни меня.

- Истина? Абсолютное истолкование кого-то?

- Тебя. - изрекала Совесть.

- Со-весть? Весть, разделëнная с кем-то?

- С тобой. Люби меня!

В звуковых вибрациях неистово звучали доселе неслыханные ноты, причëм вибрировал не воздух, отсутствие которого никак не сказывалось на дыхании - музыка слов возникала прямо в сознании. Отрезвляющее прозрение экстатической волной окатило ткань его души. Подобно глотку озона после кислородного голодания, нахлынувшее чувство проникало в каждую его клеточку, атом, мельчайшую фибру души. Внезапно, на какую-то ничтожнейшую долю мгновения, он потерял себя - внутренний голос прекратил извергать свой неистовый водопад мысли. Виталий ощутил себя полым сосудом с откачанным воздухом, с вакуумом внутри, и вдруг - сосуд дал течь! Мгновенно, мириады частиц, волн и полей заполнили его. Вселенная перестала существовать вовне - Виталий перестал быть Виталием, утратил свою индивидуальность, вместил в себя всë и стал всем. Мелькающие образы рисовали ему, как сознание расширяется, поглощая планеты, звëзды, галактики... Небесный шëпот мироздания стал его внутренним светилом, бесконечно разумным, бесконечной Любовью! Ибо именно она, Любовь стала мерилом всего и вся. Боговдохновенный мир не знал зла и добра, уродства и красоты, счастья и несчастья, корысти и бескорыстия. Предельно устойчивая и бесконечно развивающаяся природа источала спокойную непоколебимую уверенность и благополучие. Люцифер - излучающий свет, роковая абстракция - квантовая неопределëнность плотного мира, оказался вплетëнным в уравнение жизни строго на своëм предначертанном месте, подобно иным дышащим функциям, творящим своë предназначение над покорными своей лучезарной участи, благодарными операндами бытия...

Глава 2. Природы первозданный цикл

День следовал за днëм, прорезая время и насыщая пространство. Природа, облечëнная властью жизни над самой жизнью, нелепейшим фактом своего существования подтверждала ещë более нелепый факт - неизбежность смерти, иначе рождение бессмысленно. И не только рождение... Жизнь проистекала своим чередом - именно проистекала, подобно жидкости, аморфной и бесформенной, трансформирующейся в сосуде сиюминутных волений окружающей действительности. На одном из изгибов этой зыбкой материи, в электронной памяти машины Виталия появилась следующая запись:

III "Черëд мне был последний дан - Я в жизнь бессмертную проник, Колëс кружил обсидиан Природы первозданный цикл - Однажды в вечности надменной На ветхом троне бытия Событий веер неизменный Стал замкнут сам и на себя, И лишь в безмолвии хрустальном Был явлен смысла ренессанс - В судеб развитии спиральном Любви повинен резонанс."

Мозг - природное хранилище информации, сообщался с мозгом машины внося свои коррективы в расположения электронных облаков и орбиталей. Тонкая материя влияла на тонкую материю! Не будучи запечатлëнным на бумаге, текст как бы и оставался в сознании, гипотетически пребывая в состоянии иной реальности, непосредственно ответственной за его появление. Происхождение же слова было недоступно для обеих субстанций - воля Виталия вызывала изменения как в нейронах и аксонах, так и на магнитном носителе. И кто знает, где ещë... Поток мысли преобразовывался в тщательно выстроенные предложения, смысловые единицы которых состояли в тесном родстве с зыбкими, растворяющимися в плазменном тумане сознания мыслеформами, однако ими всë же не являлись. Виталий представлял себя осуществляющим трансмиграцию идей, подобно средневековому алхимику, оперирующему веществом посредством собственной воли, не ограничиваясь исключительно одними рассудочными посылками, активно вовлекая в процесс интуицию. Парадоксы и аномалии логики имели для него характер критериев истинности безотносительно к способу и источнику получения информации. Эти записи не были дневником или чем-либо подобным, они находились вне времени. Виталий про себя называл их кладбищем идей, считая их чем-то вроде утилизатора - неважно собственной мудрости ли, или глупости - того, что по его мнению составляло основной продукт его существования, своеобразными отходами бытия, шлаками, оставшимися от прожигания жизни... И от этого, тем не менее, не утративших своей ценности. И хотя такое прожигание считалось чуть ли не смехотворным в глазах его современников-соплеменников, убеждëнных в необходимости накопления более материальных, язык не поворачивался сказать ценностей, он не мнил себя существом "не от мира". Виталий чувствовал в себе принадлежность к миру, и не иному, а миру, в полном понимании этого слова. Миру, в котором ценность есть качество целесообразности существования, а целесообразность, в свою очередь, мыслится как непреложное условие устойчивости бытия. При этом целесообразность писания ему представлялась более чем эфемерной и уж просто бессмысленной для остальных. Он ни в коем случае не стремился противопоставлять себя сообществу - оно само избрало для себя иные цели. В кроваво пульсирующем спектре чувств по отношению к миру пики экстремумов приходились на две противоположные области, плескаясь от всепожирающей гордыни и высокомерия, столь яростно осуждаемых заповедью "номер эн", до полнейшего "искупительного" смирения, самоуничижения и самоотречения, не менее страстно приветствуемых ею. И даже в те не частые минуты, когда Виталий просматривал свои творения, его не покидала двойственность ощущений от гордости за написанное до стыда, иногда текст казался восхитительным полëтом остроумия, иногда же он ненавидел его, себя и всë вокруг.

"Материальность мысли естественна. Осязаемость слова явственней боли. Сказано - всë суета сует и томление духа. В чëм смысл? Природа ужасающе циклична - череда рождений и смертей не знает предела. Природа зла, коварна и равнодушна - любое из еë творений проходит испытание болью. И даже чтобы воспроизвести себя придуман наиболее жизнеутверждающий процесс - нет ничего более желанней - и при том поражающий своей цикличностью. Вот уж поистине основной двигатель эволюции! Ритм вселенной! Что это - преступная халатность природы или гениальное прозрение творца? Жизнь сопряжена с величайшими страданиями, не говоря уже о рождении и смерти, при этом еë зачатие есть величайшее наслаждение. Почему получая удовольствие сами, мы обрекаем на страдание других, только для того чтобы они повторили этот путь, замкнутый и бесконечный... Да и мы ли обрекаем? Ведь кто-то, в свою очередь, обрëк нас... Не это ли ловушка, затейливо и изощрëнно предуготованная для нас, телесных организмов, и не это ли свидетельство обманчивости наслаждения? Возможно, это неизбежно и наиболее целесообразно, но лишь применительно к телу. Так не обманчиво ли, не иллюзорно ли само тело?"

"I am your visionaire - follow me if you darе!"⁴, - не запечатленное в текст, покоящееся на тонких нитях ассоциативных связей нечто, вызвало из памяти звучание слов в обрамлении терпкой мелодики, охватившее лихорадочной сыпью кожу и застряло на кончиках волос Виталия. Иронический, жестокий голос как бы насмехался над слушателем, звал и манил в неизведанное, внушающее суеверный ужас, определëнно тëмное и злое, населëнное фантасмагорическими химерами, но вместе с тем бесконечно притягательное и волнующее.

"Save yourself!"⁵, - резкая, как удар хлыста, всепожирающе агрессивная звуковая вибрация подобно удару молота расколола предыдущую, обратив во прах начавший было раскручиваться водоворот немотивированного страха и бессилия. Колеблющиеся гармоники приняли форму ощетинившегося ежа, надëжно обороняющегося от недружелюбного вторжения. Вопль здравого смысла поглотил и нейтрализовал притяжение иррационального, словно перемешанные осколки мозаичного полотна разом встали на своë место, каждой своей гранью ощущая родственное присутствие друг друга. Ментальный строй Виталия претерпел очередную метаморфозу, инициированную натиском чувственной атаки.

Владение словом оставалось единственным, что помогало ему хоть как-то справляться с неуëмным желанием вести самостоятельный поиск взаимосвязей и в конечном итоге - первопричин, если таковые имелись.

"Возможно ли предположить, чтобы Время - двигалось относительно меня, а не наоборот? Не такая ли это химера, как и предположение о вращении Солнца вокруг Земли - с какой стати горе спешить на свидание с Магометом? Не логичнее ли было бы предположить, что Время - божественная и раз и на всегда определëнная субстанция неизменна так же, как и наше тело и всë вещественное, что доступно познанию в ощущениях? Иллюзию движения создаëт наше сознание, с ограниченным трафиком пропуская через себя явления мира, выстраивая их в некую последовательность, которая потом подвергается осмыслению, сохраняя поддающиеся и уничтожая неподдающиеся оному феномены. Неизменность прошлого и альтернативность будущего обусловлены сознательным выбором того кванта события, в котором окажется в следующий момент мысль. Известная свобода воли позволяет сознанию плавно перетекать из одного мира в другой, отличный от предыдущего на этот самый квант. Сами не осознавая того, все мы есть путешественники по вселенным!"

"Through those meadows of heaven we will run..."⁶, - предчувствие скорого умиротворения сквозило в каждой новоявленной ноте. Слова удивительным образом согласовались с идеями Виталия, колебания души входили в резонанс с чувственной мелодией, до предела насыщенной разумом и смыслом, открывая неизведанные пространства в собственном "Я", назвать которое "эго" в данный момент решился бы далеко не каждый наблюдатель. Последующие слова рождались на пике резонанса с молниеносной быстротой, как бы срываясь с гребня волны, окутывая кружевной пеной и орошая жемчужными брызгами начертание самих себя на пурпурном холсте мироздания.

"Цикличность состояний требует преодоления. Вечное возвращение "на круги своя" - удел "нормальных", довольствующихся отсутствием нисхождения по спирали времëн. Восхождение - вот смысл бытия, доступное лишь посредством резонанса души с иной душой в любви или в творчестве, но в любом случае - в красоте истины".

"Реальность миров в сознании "Я" - есть такая же истина как и то, что наш мир реален и существует в сознании Бога. Видимое пространство, звëздное небо представляют собой проекцию мыслительных процессов Бога на наш разум, при этом каждая отдельная звезда, так же как и мельчайшая молекула не есть некое ограниченное тело, но лишь срез, мгновенный снимок состояния многомерного волокна Его мысли".

IV "Солнце над небом - мерило Любви, Совесть преступна без Бога в груди, Лун притяженье ты не разорви - Жизнь оправдай, но и не возгордись; Где-то в безвременьи скрытый объект В немеханическом суть сочлененьи Мыслится истины строгий аспект - Вера - она не приемлет сомнений, Разум - он не эгоцентриситет Мнимых лукавствующих геометрий, Плоть для души есть университет Страсти земной и небесных поветрий. Мысли корпускула с праведным спином, Не затеряйся в эфирных ветрах, Станешь над волею ты властелином - Счастье познаешь в открытых мирах!.."

...Закрыв файл и с облегчением откинувшись на спинке стула, Виталий не переставал грезить наяву. Испытавшая только что период взлëта и мгновения невесомости, душа ощутила привычную тяжесть от соприкосновения с проснувшимися чувствами тела и ледяной воронкой засасывающего притяжением пространства. Он встал, и приятная усталость уже подсказывала иные направления мысли: "Конечно, всë это эгоизм. Главное не обманывать самого себя. Очевидно, природа, или Бог - есть самый большой эгоист, внушивший своим созданиям, что служение Ему и даже любовь - это самая ценная добродетель. Природа - пожиратель всего, основной еë закон - притяжение, перемалывающее каждого, кто не в состоянии подчиняться. Подобно чëрной дыре, божество присутствует в каждом, невидимыми щупальцами намертво фиксируя естественные, им же сотворëнные, позывы в виде нравственных лабиринтов и моральных тупиков. Инстинкт, словно элементарная частица, сталкивается с потенциальным барьером "нельзя", проникнуть на строго охраняемую территорию которого возможно только путëм нарушения закона - преступления или парадокса".

Внезапно оживший телефон как нельзя кстати прервал ржавую и уже изрядно потрëпанную цепь рассуждений.

- Я.

- А это Я, - ответила трубка ласковым женским голосом, принадлежность которого не вызвала у Виталия и тени сомнения.

- Есения?! - скорее для того, чтобы стряхнуть с себя дремоту, чем для подтверждения истинности своего предположения, произнëс он имя, уже само звучание которого вызывало мелкую зыбь его души.

- Нам надо увидеться, Таль. - выдохнула Есения. Когда-то ему нравилось когда она его так называла...

- Я ждал тебя, - и это было не на таком уж большом отдалении от истины.

- Мне было плохо. Очень. Грустно. Одиноко. Ты забыл меня.

- Ты оставалась в моих грëзах...

- Я оставалась одна.

- Я приглашаю тебя. Жду.

- Очень мило с твоей стороны, - оживилась леди-инициатива, - До свидания!

- Увидимся! - сказал Виталий, но слушателями его были уже гудки.

Есения... Возлюбленная, Судьба-Истина-Совесть снов, женская особь рода людей, нетленная душа - богоизбранная свидетельница его печали... С самого начала, их отношения отличались от многих, обычных "средне-человеческих" романов, флиртов и просто соитий, столь распространëнных в мире людей. Их соединила Сеть, преобразовавшая их волю в энергию и разум в информацию, каким-то невероятным образом не затерявшиеся в паутине телефонных проводов, коллизий и преамбул. Она ворвалась подобно урагану, снося на своëм пути трухлявые барьеры потенциальной нерешительности и кинетической застенчивости Виталия, ему даже одно время казалось, что вот оно - частное, нет, скорее личное решение уравнения жизни относительно квази-резонанса любви, то самое помешательство, способное преодолеть застарелый "жизни первозданный цикл" и придать восходящее направление его посмертию, нет! Вернее сказать послежизнию - тогда ему казалось, что смерти не существует, еë не может быть, еë нет, как и нет времени, нет усталости, нет страха и даже Люцифера! Несчастный! Знал бы он тогда... "...Ещë страшнее жизни мгла. (Ещë чернее и огромней тень Люциферова крыла.)"7 .

Есения... Казалось, это было о ней:

"О, беспощадная Эрато - Гармоний царственная дочь! И сам небесный император Твой дух не в силах превозмочь; Твоим устам покорно чудо, Достоин восхищенья лик, Речей восторженная удаль Столетья обращает в миг..."8

А это было посвящено ей им самим:

V "Заветный юности трофей, Дитя коллизий и преамбул, Мне изваял тебя Морфей Из сонма сумрачных сомнамбул, В зерне, рождëнном без плевел На склоне нуль-меридиана - Идей моих водораздел, Истлевших истин Медиана..."

В порыве страсти Виталий называл еë "моя Медиана, моя неистовая Медиана" - спасительная абстракция, уравновешивающая линия, золотое сечение, водораздел мысли... Медиана волшебного треугольника со сторонами Судьба-Истина-Совесть, делящая Истину пополам... Со свойственной ему склонностью идеализировать предмет своего обожания, он превозносил еë, восхищался и преклонялся пред нею - полумеры и компромиссы в любви были ему не ведомы. Да что там идеализировал! Он абсолютизировал еë! Прошлое поглотило всë... И ничего! Ничего не исчезло - его прошлое было всегда с ним, он владел им как владеют собственностью, носильными вещами или недвижимостью. Она так же принадлежала его душе, как некогда телу, и плоть, какой бы легковесной она не была, трепетно хранила воспоминания о Есении.

Есения... И вот она стоит перед ним! В реальности, этой лживой потаскухе - бесстыжей реальности, со всеми атрибутами морального уродства и духовной нищеты; в его убогом жилище - комнате в многоэтажной коробке людского муравейника; перед ним - рядом с матово поблескивающим экраном монитора, его аппаратурой, ворохом проводов и соединительных кабелей - кровеносной системой и нервными окончаниями орудия производства Виталия, почти выживания, подарившего ему ЕË - его Deus Ex Machina⁹!

- Ты витаешь в облаках, Та-аль! - нараспев произнесла Есения. Он и в действительности находился где-то не здесь. Воспоминания сосредоточили на себе внимание Виталия, но теперь оно неожиданно переключилось на стоящую рядом с ним женщину. Еë небезупречная объëмистая фигура, до боли знакомое родное неклассических пропорций лицо с широко поставленными, отливающими синевой глазами, еë льняные волосы, пахнущие розовым маслом... Некоторые находили еë некрасивой, не в состоянии оценить суровую нордическую привлекательность валькирии-воительницы, многих смущал еë "готический" имидж, вот и сейчас она предстала перед Виталием в туго облегающем тяжелую грудь длинном чëрном платье с вырезом, приоткрывающем неестественную белизну кожи, и сетчатых, по локоть, перчатках; шею еë украшал кулон - эзотерический "третий глаз". На еë бледном лице выделялись резко очерченные чëрным карандашом губы и глаза, выражение которых заставляло одновременно холодеть нутро и ускорять движение крови. А впрочем, Виталий никогда не жаловался на недостаточность физиологических реакций. Она стояла склонившись пред монитором, глазами неторопливо пробегая светящиеся строчки. В профиль Есения была ещë прекрасней - Виталий отчëтливо помнил, как его поразило это обстоятельство ещë в первый день их встречи.

- Любуюсь тобой, - уголки его губ тронула улыбка - едва заметная гримаса нежности, уже давно не посещавшая его лик.

- Нет, ты где-то не здесь, - с игривой капризностью настаивала Есения.

- Я с тобой в своих грëзах, моя милая Медиана!

- Но я здесь и сейчас, из плоти и крови. Я не могу проникнуть в твои мечтания, вот если бы ты посвятил меня...

- Ты только что видела их. Ну, конечно, не все... Все я не знаю и сам.

- Почему бы тебе не распечатать свои записи?

- Я бы не хотел облекать их в плотную материю.

- Бог мой! Ну подумай сам, что ты говоришь! "Плотная материя", "субстанция духа"! Разве в этом содержится хоть капля здравого смысла? Я бесконечно уважаю твои произведения, мысли, но нельзя же всë время жить в них. Ты превращаешься в заложника собственной "интуитизации"!

- Как ты сказала? Интуитизации? Это великолепно! Меня всегда поражала твоя способность к творчеству новых терминов, в данном случае ты превзошла самое себя. Не сочти за неуместную иронию, но мне кажется это на самом деле то, что я искал...

- Философский камень?

- Можно сказать и так. В любом случае, у этого понятия есть антоним - рационализация, и хочешь ты этого или нет, она характеризует тебя.

- Таль! О чëм ты? Ведь жизнь едина, в ней нет места для изоляции одного от другого.

- В ней место есть всему.

Сверкнув глазами, Есения нервно прошлась по комнате. Еë темперамент был готов выплеснуться наружу бесконечным потоком отборнейшей академической логики, но...

Она привыкла. Как и всякая женщина, Есения тонко чувствовала ту грань, за которую не стоило бы переходить. Их с Виталием споры по началу воспринимались ею как часть любовной игры, ей льстило его отношение к ней как к внимательной и серьëзной собеседнице, даже непривычное "Медиана" из его уст звучало в ней еë собственной музыкой, о которой Виталий не мог и догадываться. Иногда он казался ей то большим капризным хныкающим ребëнком, то славным ангелочком-вундеркиндом, пробуждающим в ней материнские чувства, которым он был не в силах противиться. Затянувшиеся игры в Эдипов комплекс обнажили истинные противоречия, следствием же которых являлось еë снисходительное отношение к его мудрствованиям, как к младенческим проказам, с чем Виталий уже смириться никак не мог. Их отношения претерпевали фазу неизбежного охлаждения, когда пресыщенность друг другом ещë была не столь велика, чтобы полностью отказаться от близости, но и не позволяла полную реализацию вожделенного единения тела-духа. Круговорот, бесконечная цикличность захлëстывала их, заставляя думать о будущем, как о неизбежном факте, устремляя помыслы и надежды в бытовое русло. Виталий неоднократно улавливал себя на мысли о бытоописании, представляя себя на месте то убелëнного сединами отцом семейства, то ловкого пройдохи с бегающими глазами и непробиваемой самоуверенностью самца-покорителя, то ещë кем-либо равновероятно невероятным ввиду множества факторов противных его натуре, сама суть которой так и оставалась в тени.

Обладание телом любимой женщины приносило лишь кратковременное забвение, оборачивающееся всë более усиливающейся похотью, возникающей снова и снова, круша иллюзии и отягощая душу. Тогда звериное начало брало верх над идеалистическими притязаниями духа, выглядевшего теперь чужеродной материей, капризной и уродливой, заслуживающей в лучшем случае забвения, в худшем и наиболее естественном - изгнания.

- Таль... Я не могу более так... - теперь уже Есения сама была похожа капризную девчонку с гипертрофированно развитой чувственностью.

- Мне кажется, я знаю чего ты хочешь. Иди ко мне, я намерен доставить тебя на небеса!

Затянувшаяся прелюдия творила чудеса - раскрасневшаяся Есения утратила способность к адекватному восприятию происходящего полностью предавшись чувственной атаке Виталия. Еë пышные телеса превратились в океан наслаждения, погружаясь в который Таль растворялся в нëм, как сахар растворяется в воде. Он не видел ни губ, сладострастно раскрытых в ожидании поцелуя, ни закатившихся глаз, ни мягкой, податливой груди с напряжëнно выступающим коричневым соском, зажатым между пальцев еë собственной руки, ни поражающих своею белизной призывно раскинутых бëдер - даже источающее благоухающие соки, подобно мифическому роднику с живой водой, лоно Есении - всë это великолепие имело для него смысл больший, чем просто тело. Он ощущал исходящее от него тепло - эту первобытную энергию, не отягощëнную разумом и этическими нормами; чистое излучение страсти, полностью лишëнное сковывающего его божественного присутствия; красоту - это абстрактное и непостижимое нечто, полностью воплотившееся в теле Есении. Виталий не видел различия между телом и душой любимой, теперь ему припомнились еë слова - прикасаясь к еë трепещущей коже, исследуя руками и языком все выступы и изгибы, он непосредственно касался еë души, тонкий сосуд которой бережно хранил тело Есении. Вся она была для него тем, что олицетворяет целесообразность в своëм крайнем проявлении, казалось сам Люцифер ухмыляется над беспомощностью плоти превозмочь эту невероятную мощь. А впрочем, плоть и не стремилась превозмочь что-либо, для этого необходимо по крайней мере хоть капля холодной трезвости и рассудительности, коим не оставалось места в воспалëнных сознаниях совокупляющихся организмов. Медленно и осторожно проникая в свою Медиану, со всей имеющейся в нëм нежностью и старанием раздвигая розовые лепестки еë йони, лингам Таля в исступлении повторял многотрудный путь творца, сеятеля, зачинателя новой жизни. Единожды заданный ритм вселенной, великий и всеобъемлющий, ни на мгновение не прекращал пульсировать в каждом мельчайшем живом субъекте бытия.

Глава 3. Прикосновение

- Таль, - опершись на локоть Есения коснулась грудью плеча Виталия, - ты знаешь, я ведь пришла не просто так. Я нашла ЕГО.

Порочные искорки на мгновение потускнев, вспыхнули с новой силой в глубине еë кошачьих зрачков. "Он даже не слышит меня!" Женская сущность Есении получила ощутимый укол. Сейчас она была полностью обнажена, подобно телу, уютно разместившемуся в объятиях Виталия. Еë бесконечно чувствующая, а не только чувственная натура умудрялась обнажаться сама того не желая, иногда в не самое подходящее время и место. Сбросив удушливый покров наносного, цивилизующего хлама условностей быта, она оставалась наедине с собой, с ужасом осознавая чужеродность и противоестественность такого положения. Тем не менее, этот своеобразный эксгибиционизм превратился в одну из насущных потребностей - любила ли она, страдала ли, восхищалась ли прекрасным или негодовала - глубина эмоционального сотрясения с изрядной достоверностью оставляла оттиск в конфигурации еë духовных тканей. В отличие от Виталия - теоретика и сумрачного романтика, пестующего свой "души дождливый декаданс"¹⁰, Есения была практиком, что, впрочем, не мешало ей прибегать к поистине женской нечëткой логике, логике полутонов и полуслов, взглядов и междометий. И вполне вероятно, что еë собственный поиск был гораздо более интуитивным, чем Виталия - он лишь грезил о нëм, мечтал и предсказывал, в то время как его Медиана жила им, воспринимая его как данность - единственную и безусловную. То, о чëм Виталий лишь смутно догадывался, она имела в себе, не в состоянии выразить это вербально, не нарушив внутренних взаимосвязей. Еë внутренний монолог весь был расцвечен красками и эмоциями, устремляющими течение мысли в непредсказуемых направлениях.

"Таль, милый! Боже, он спит, как ребëнок. Не могу поверить - мы снова вместе! Интересно, что творится в его снах? А знал бы он, что в моих!"

Содержимое еë снов ни коим образом не вязалось с общепринятым представлением о сне, как о мыслительном процессе переработки дневных ощущений. Происходящее в нëм если и было заимствовано из бодрствования, то лишь косвенно. Неожиданно для себя самой, в эту ночь Есения провалилась в небытие, но это было тем более необычней, что оно казалось осознанным, имеющим свою длительность и наполнение, в отличие от обморочного или коматозного состояния, когда промежуток между падением и возвращением в себя отсутствовал вовсе. Возможно, это и не было небытием в обычном понимании этого слова - то что она ощущала зиждилось на субъективном восприятии себя, как нечто распылëнного в пространстве-времени, свëрнутом и исходящим из одной точки. Еë сознание лавинообразно концентрировалось из пустоты или вакуума, как бы проистекая из воронкообразного сосуда - одновременно фаллического символа и женственного углубления, созидательного и разрушающего начала, творческого хаоса и хаотической эстетики. И вот она уже воплощена, крупицы материи обрели свою протяжëнность, раз за разом всë теснее сходясь в строгую, но вместе с тем прекрасную в своëм совершенстве форму.

Мгновение - и Есения ощутила на себе чей-то застывший взгляд. Да это же она сама, вернее еë двойник - пыльное мраморное изваяние с паутиной трещин и сколов, которое не пощадило ни время, ни люди - глядело на неë, в своë отражение в зеркалах пустынного музейного зала. Еë сущность оказалась пойманной и запертой в статуе, лишëнной воли, рассудка, способности чувствовать и анализировать. Единственное доступное состояние - это созерцание, бесконечное статическое созерцание, чем-то близкое к вожделенной нирване, чем-то к обречëнно томительному ожиданию чего-то настолько отдалëнного и несбыточного, что лишало всякого смысла пребывание в нëм. Воспоминания о сне были настолько свежи и детальны, что она отчëтливо помнила своë отражение - белую мраморную женскую фигуру на постаменте в центре зала в окружении себе подобных призрачных застывших тел. Многочисленные экскурсии, сотни и тысячи восторженных, недоумевающих, похотливых, ехидствующих взглядов; глаза, излучения сетчаток которых то нежно ласкали еë великолепные формы, то норовили проникнуть вглубь, надеясь обнаружить нечто скрытое и потаëнное, ощутить прикосновение мастера, изваявшего сей обожаемый образ. Но все они соскальзывали и отскакивали от каменной плоти Есении, как от брони, не причиняя ей ни малейшего неудобства. Она поглощала царивший вокруг неë эмоциональный фон, питалась им, и эмоции зрительские приходили в соприкосновение с заложенными творцом, одаривая и обогащая еë существование.

Но странные метаморфозы творились с еë холодной и безжизненной мраморной кожей! Трещины и выбоины постепенно затягивались, приобретая первозданный вид, словно и без того слабое и, казалось бы, невластное над ней немощное время потекло вспять. Внезапно, бодрствующая Есения поняла - время и текло вспять! А, собственно, почему вспять? Кому известно его истинное направление? Быть может это и есть истинное направление, ведь прошлое - оно предопределено или постопределено, уже свершилось, раз и навсегда, существует, как и существовало некогда, как и будет существовать, чтобы ни случилось в будущем. Тело еë перемещалось, покидая одни залы, встречая новые, пылилось в тëмных кладовых запасников, пересекало границы, климатические и часовые пояса, часть вечности изображало божество в античном пантеоне, другую часть служило божеством для толпы современной Есении цивилизации. Наконец, оно очутилось в мастерской древнего скульптора, и его резец коснулся еë тканей... Вопреки разуму и здравому смыслу, он одевал еë, наращивая толщу мрамора поверх совершенных линий статуи. Индивидуальность сознания дала трещину, угасая и растворяясь с гиперболической скоростью - резко исчезая на ранних, и практически не изменяясь на поздних стадиях творения-уничтожения. Уже практически глыбой мертвого камня она ещë могла ощущать какое-то тревожное странное копошение, видимое сквозь мутную пелену, снаружи, за пределами еë одновременно угасшей и не родившейся сущности. Что-то двигалось, страдало, дышало во влажной удушливой атмосфере каменоломни.

Время собирать камни... Оно противоречило самому себе, предшествуя времени разбрасывать. Последним всплеском голографически флюоресцирующей памяти Есении явилось ощущение, некогда уже испытанное Виталием, того как еë тело сливается со скальной породой мрамора, горой, планетой, галактикой, вселенной. Остановившееся сознание остановило течение времени, возвышаясь над ним подобно колоссу на глиняных ногах человеческого, сверхчеловеческого, недочеловеческого... С высоты собственного чувствования виделось всë протяжение времени, и каждое мельчайшее изменение его состояния оставалось навечно запечатлëнным в летопись мироздания. Есения могла наблюдать своë тело как нечто размазанное в пространстве, поскольку каждое его положение или видоизменение присутствовали одновременно, взаимопроникая и переплетаясь друг с другом. И это была всего лишь глыба камня, хоть и с собственной душой, обязанной своим творением мастеру, терпеливо вдохнувшему в неë свою.

"Боже! Но ведь я-то живая!"

И Есения представила себе всю свою жизнь в едином клубке противоречий, сомнений и метаний, своë тело - живое трепетное нежное тело вытянутым и переплетëнным во времени по направлению к убыванию жизни. И, удивительное дело, энтропия уменьшалась - омолаживаясь, структура приобретала качество большей упорядоченности нежели в развитом и более сложном виде. Судьба играла еë жизнью подобно игривому котëнку, забавляющемуся с клубком шерстяной нити, распутывая который Есения обнаруживала всë новые свойства, либо незамеченные ранее, либо тщательно забытые. Невидимые соприкосновения линий еë жизни друг с другом в разные периоды обнажали и наполняли смыслом загадочное влияние, казалось бы непричастных и не связанных тесными узлами причинно-следственных связей душевных переживаний и событий жизни. Протекая назад сквозь извилистые волокна времëн, еë сознание проделывало путь творца, заранее задающего требуемые качества своего творения и планирующего их достижение в процессе его развития. Она стала создателем самой себя, отсекающим вслед за небесным скульптором всë лишнее, скрадывающее и уродующее еë достоинства на пути к безусловному совершенству. Поменявшись местами, причины и следствия обрели своë истинное звучание в оркестре судеб.

С необычайной ясностью Есения увидела, что еë нынешнее состояние обусловило знакомство с Виталием в прошлом, что в свою очередь явилось причиной еë выхода в Сеть. А впрочем, невозможно было достоверно утверждать что для чего явилось причиной, а что следствием - одно не мыслимо без другого, также как молния без грома и слеза без печали - неразделëнные временем причины мирно уживались со следствиями, игнорируя мифический здравый смысл и его логические эквиваленты. Представляя себе развитие тела в обратном направлении, она последовательно переживала зрелость, становление организма, его рост и развитие из единственной материнской клетки. События недолгой жизни тесными кольцами обвивали еë тело, с каждым витком всë ослабляя гнëт преступной бессмысленности существования - накопления пороков и подсчëта грехов. Слой за слоем спадало напряжение, будто ткани растворялись, покидая радужную оболочку души, и, распадаясь на обогащëнные опытом жизни, но полностью обезличенные элементы, возвращались в пространство, чтобы стать заново кем-то впитываемыми, вдыхаемыми, выделяемыми... Время уподоблялось то вязкой густой жидкости, просачивающейся сквозь ограду стремящихся вперëд в будущее, ежесекундно рискующих превратиться в роковой тромб умозрительной кровеносной системы божества сгусткам вещества, то упругому, сгущающемуся в тесных объëмах плоти и разряжëнному в открытых просторах, газу. Время, активная составляющая которого восходит в мир непрерывным потоком из будущего в настоящее, подобно клину вторгалось во владения природы, рассекая и противостоя естественным явлениям разрушения и смерти, нисходящим из прошлого в настоящее, привносило упорядочивающее и живительное начало. В примитивном понимании происходящего - природа распадалась, но распад сей сопровождался бурным высвобождением энергии связей и эмоций, энергии единения, а не разрушения, энергии - противоположной боли и страданию прямого, якобы истинного, направления жизни, питательной и животворящей, созидающей новое обречëнное существо. Возможно, это и было творением, при котором тление служило медленно растущей и робкой жизни, как и наоборот - жизнь, вдохновляемая творцом, оборачивалась старением и неизбежной лавинообразной дезинтеграцией - смертью. Достижение чего-то устойчивого, хорошего и ценного, достаточно сложного, для того чтобы выжить и воплотиться снова, оставить наследие в виде потомков эфемерных - детей или относительно вечных духовных творений, всегда требовало усилий, времени, жертв и страданий, в то время как потеря всего и уничтожение оказывались делом секунд - случая ли или воли - всë неизбежно приводило к концу. И этот закон, одинаково суровый ко всем, какой бы лучезарной и лëгкой ни выглядела чья-то судьба, Есения усвоила в совершенстве, о чëм, вопия и ухмыляясь, красноречиво свидетельствовали картины мерцающей перед ней еë же жизни...

VI "...Ресниц смущëнных полувзмах, Строптивой мысли полувздох - Нет истины, сравнимой с тленьем плоти, Сон, обратившийся во прах - Подобострастный скоморох Архангельской потворствует дремоте. Причине - падчерице следствий, Внимает отрок суеты, Нить постигая соответствий, Вкушая сложность простоты. Снискав в кармическом изломе Терпенья тяжкий аксельбант, В любви когтистом полиноме Увяз наследный иерофант - Влюблëнный в мысль прелюбодей, Смиренья скит избрал расстрига, Покой - возлюбленный идей, Средь суетных и бренных игр. Вдали от солнечных калорий Времëн прекрасен колорит, Где духа дух лабораторий Тщедушен в облике Лилит, Чем дух раскаянья целебен, Тем странен мысли целибат, Что ей отслуживал молебен, В самозабвеньи бил в набат. Избегнув разума претензий, Он ей нашëптывал, как в старь: "...Дрожали лепестки гортензий, Неспешно плавился янтарь...""

...Он ей нашëптывал, он грезил... На сомкнутых веках Виталия отражалось брожение мысли, пепельная атмосфера которого немыслима без звукового наполнения. Это его Медиана, развоплощëнная в мелодию и слово, звучала трогательно и нежно:

" Hush'd with a grasp of life's breath, Together red tears we wept - in vain, And pass'd the procession of dances dead As in darkness were we lock'd in wed: I kiss'd the Seven Angels of Death. "11

...Полувзмах ресниц, полувздох мысли - и Есения, направляемая неудержимым потоком, устремляющим еë в прошлое, соскользнула в тот день - день первый встречи с Виталием. Промозглый октябрьский вечер, тонкий аромат гниющей листвы... Обратный ход событий играл интересную шутку с мыслью, заставляя еë пускаться в гибельные авантюры и спекуляции, проделывать головокружительные трюки, оставаясь при этом ни с чем. Но главное всë же в том, что мысль вынуждена признать иррациональность своего положения в лоне окружающей, якобы рациональной, физической реальности мышления. Встреча превращалась в расставание, небо впитывало небесную влагу, тление природы оборачивалось еë расцветом. Осень их встречи стала весной. Вид удаляющейся фигуры Виталия снимал волнения и тревоги, предшествующие их первому свиданию. Дурманящая осенняя свежесть перекраивала душевный строй Есении, отсекая длительную тягучую истому, тоску по несбыточному, но страстно желаемому, затягивала раны, оставшиеся от осознания собственных греховных смут, ибо не сам грех, а его осмысление и убеждëнное приятие деформирует оболочку души, оставляя навечно, неизлечимые даже покаянием, стигматы. Однако происходившее не требовало тяжких усилий по преодолению и нейтрализации чего-либо - время, как истинный лекарь, не то что затягивало рубцы - оно устраняло причину их появления, искусно врачуя измождëнный дух вслед за телом. При этом возврат оставался осознанным - Есения несла в себе всë менее стойкие, но не менее значимые отблески воспоминаний, восторгов и влияний Виталия на свою мысленность. И именно глубина увлечëнности им, как бы это парадоксально ни звучало, сила взаимопроникновения и переплетения с ним, служила тем движителем, позволяющим ей, вгрызаясь в толщу наслоений времени, сознательно отрекаться от него, подобно Петру, походя трижды отрекшемуся от Христа. А впрочем, вряд ли это можно было назвать отречением, скорее прозрением, естественным и само собой разумеющимся, очевидным в виду отсутствия альтернатив. Не существовало так же и мифической толщи времени - оно само истончалось, теряло свою плотность и аннигилировало с волей Есении.

Углубляясь всë далее, еë черты, восстанавливаясь, всë более приобретали выражение детской невинности. Еë большие задумчивые глаза, нетронутые похотью и искушением, проецировали хрупкий, подобный девственной плеве моральный барьер, тщательно, но тщетно оберегающий целомудрие духа, ещë мгновение назад низложенный и побеждëнный - теперь же укрепляющийся и становящийся непреодолимой преградой для сомнительных вторжений извне. Трансмиграция духа завершала телесные метаморфозы, распыляя плоть, даруя ей совершенство молодости и здоровья. Наделëнная от природы способностью запечатлевать образы окружающего мира на холсте и всю сознательную жизнь развивающая эту способность, постигая всë новые приëмы, беря уроки и занимаясь в школе, теперь Есения утрачивала приобретëнные навыки, возвращаясь к природной одарëнности видения и воспроизведения гармонии. Она обнаружила себя странной, поздно начавшей развиваться замкнутой девочкой, маленькой художницей с кистью в руке, весь мир которой заключался в созданном ею же, бережно хранимом альбоме акварелей. Прикосновение кисти к бумаге очищало еë, рисованный пейзаж покидал своë искусственное место, возвращаясь через неопытную детскую руку, мозг и сердце к природе, приобретая новые свойства чистоты и невинности, материализовавшиеся в момент пребывания в неискушëнной душе Есении. Кажущаяся фрактальность и хаотичность неживой природы, будь то затейливый узор мороза на стекле или причудливо изрезанная береговая линия океана, притягивающие и зовущие ввысь очертания гор и облаков - состояла из бесчисленного числа разнонаправленных волений, неконтролируемых творцом, единственно подчиняющихся собственной выгоде наименьшего сопротивления к внешним воздействиям, приводящей к упадку и разрушению, покорялась Есении, и еë воля принимала непосредственное творческое участие в созидании мира. Симметрия же объектов живой природы - осевая и зеркальная, присущая растительному и животному миру - явление иного порядка, олицетворяющее в материи некий план или божественный промысел, наделяющий свои произведения зачатками собственного сознания и даже воли, но также делающий их ответственными и за первородный грех; стиралась кистью Есении, подобной ластику, удаляющему неверный штрих, несуразный и противный гармонии. Пластика покорялась ритмике, как некогда хаос порядку. Целесообразность и красота в восхищении насыщались друг другом, и время не смело перечить их противоестественной связи.

Стремительное, засасывающее в материнское лоно развитие назад, привело Есению к этой последней черте. Мир померк, и воздух престал существовать. Флюиды иного, но бесконечно родного организма, впитываемые Есенией некогда через пуповину, покидали еë свëрнутое, защищëнное единственно плацентой, тело. Циркуляция жидкости ослабевала. Теперь она видела себя сокрытым от посторонних взглядов эмбрионом человеческого организма - исходным материалом для экспериментов вдоволь ли натешившегося над созданием плоти божества или природы, мудро осуществляющий свой целенаправленный кем-то или чем-то поиск. Так или иначе, но еë тело последовательно превращалось в тела низших по уровню сложности и упорядоченности существ - млекопитающих, птиц, пресмыкающихся, рыб. Теперь даже время было не в силах противостоять энтропии, и пресловутый эмбриогенез довершал преджизненное существование тела Есении. Открывшийся в очередной раз путь творца - путь катастроф и наводнений, падений и взлëтов, демонстрировал странную логику, если таковая вообще имелась - постепенное вочеловечивание природы преследовало цели отнюдь не приспосабливаемости и выживания - дождевой червь или моллюск не менее жизнеспособные организмы, чем, скажем, кошка. Слабо поддающееся пониманию, или не поддающееся оному вовсе, стремление к усложнению, созданию более совершенных, но вместе с тем и более хрупких аппаратов, назначение которых покорять себе природу - убивать ли, питаться ли ею, занимать и расширять ареалы обитания, вытесняя иные организмы, не вписывающиеся в господствующий порядок - всë это с невероятной жестокостью служило лишь своеобразной гонке воодушевления - созданию всë более тонких и чувствующих органов, вплоть до человеческих сообществ - сверхорганизмов, в конечном (опять-таки, если это конец) итоге подмявших под себя все остальные животные ресурсы. "Возможно ли предположить, что Бог - абсолютное знание, владение и умение, мог прибегнуть к созданию червя на пути к человеку? - независимо от снотворчества Есении, мозг Виталия и ранее штурмовал те высоты, к которым она интуитивно прикасалась, - Что могло помешать Ему сразу сотворить своë преподобие? Не логичнее ли предположить (О, крамольнейшая из крамол - сейчас на меня обрушатся небеса!), что Он несовершенен, и Дьявол есть несовершенство Бога? Наиболее вероятным представляется мне, что природа - субстанция божественной седины - подвержена развитию, и творения еë отражают текущее состояние еë (Его) развития, степень благости, заключающуюся в сложности и воодушевлëнности возникающей в процессе еë (Его) дыхания жизни. Возможно, Бог - это время, что движет процессами созидания, сохранения и совершенствования, противостоя упадку и деградации. В связи с этим, Бог есть абсолютное развитие, и способность к любви есть такая же естественная потребность жизни, как рост и воспроизводство. И возможно, что во чреве матери, в яйце, икринке происходят процессы, аналогичные становлению Его благолепия - природа бесконечное число раз как бы закрепляет единожды пройденный урок, с завидным постоянством наступая на одни и те же грабли. А впрочем, всë это не более чем жалкая интерпретация - логика божества не грабли и не железная кочерга, метко ударяющая каждый строптивый лоб; это не механизм веществ, а, скорее, единый монолит духа-разума, допускающий всë, что в Его воле". ...Но небеса молчали. Возросший интуитив Есении резонансным всплеском затухающе агонизирующего сознания высвобождал из небытия всë новые гипер- и метафорические конструкции мысли. Заворожено взирающая на это, истекающая гормонами духа, яйцеклетка падала в разверзшуюся пропасть, отделяющую жизнь от не жизни, смерть от бессмертия. Вместе с нею иссекал и титанический пласт филогенетического наследия - где-то в глубине, внутри неë гнездилось воспоминание о нравственном опыте человечества, едином для всех и неделимом, подобном голограмме, разбитой на части и сохраняющей в каждой изображение целого - так и разум, множась количественно, качественно сохранялся в каждой отдельной единице. Смутные, интуитивные представления о единобожии, душе и запретах плоти, незримо присутствовали, усложнялись, развивались, передаваясь от поколения к поколению, всякий раз возрождаясь, лишь только вспыхнет жизнь, когда витые спирали белков сформируются настолько, чтобы быть хранителями наследственной информации. Обратный же филогенез вëл Есению "сквозь тернии аномалий"12, от "не убий" к "око за око", равно бессмысленных и безосновательных, но требующих святого соблюдения заповедей; от мессии к пророку, от Христа с Иеговой к Перуну и Одину, от Тора и Ярило к безымянным идолам и тотемам, эволюционирующих ли или деградирующих под неусыпным контролем людского произвола, в строгом соответствии с человеческой похотью и невоздержанностью. Вскормленные страхом, они служили ему пищей, способом самоизоляции и возвеличения одних над другими. Угасая, врождëнный нравственный закон следовал тропами безумия, приближая Есению к сообществу перворожденных человеческих особей. Она ощущала свирепый холод и безразличие, исходящие от преследовавшего ли добычу или своего соплеменника троглодита, забивающего ли на ферме своë стадо мирянина или отдающего приказ на уничтожение масс, индивида в эполетах; нищенское уничижение с раболепствующим смирением, граничащие с плотским возбуждением и экстазом, от приносящего ли в жертву идолу ягнëнка или врага жреца, или увенчанного багряницей священника, скармливающего своей пастве тело Божие. Растерянный и неспособный к сопротивлению дух Есении покорялся господствующей парадигме.

"Возникновение мира, первоэнергии, жизни, сознания, религиозных и нравственных идеом - подобно квантовым скачкам, не имеющим промежуточных состояний и сопутствующих эволюции отбракованных отходов, - интуитив Виталия констатировал, облекая в слово, интуитивные видения Есении, - Очевидно, некоторые качественные изменения природы не эволюционны. И вполне возможно, что все они суть последствия, видимые нами, некоего единого божественного предустановления. В связи с этим, нет разницы между вспышкой сверхновой и зарождением разума у первобытного пещерного человека, ибо гибель звезды, может статься, есть следствие качественного изменения, происходящего в одном из звеньев вселенной, не только не менее значимого, чем возникновение абстрактного мышления у белкового организма или придание телу души, но и связанного с ним вполне определëнными физическими законами. Подобно тому, что закон всемирного тяготения есть ни что иное, как физический смысл "любви, что движет солнце и светила"13 или его частный случай. Также, пропасть между живой и не живой материей сродни разнице между человеком и животным, инстинктом и свободной волей, любовью и похотью - всë это явления одного порядка. И скорее всего, решение основной проблемы человеческого бытия о взаимосвязи нравственных законов и целесообразности, упорядоченности и устойчивости жизни нужно искать в разрешении вопросов иных, казалось бы не связанных с ними. Другое дело, что это решение, опять-таки, будет мало походить на уравнение с двумя неизвестными, скорее всего оно глубоко интуитивно, т.е. лежит в области иррационального, где мысль имеет силу творчества и созидания, не осознаваемую с позиций тела. Таким образом, восстановление гармонии, осознанное и целенаправленное - дело религий, если такой термин всë ещë будет правомочен, недалëкого будущего, основной задачей которых будет разгерметизация интуиции, переход от чëткой двумерной логики к логике нечëткой, не рационализация непостижимого, но интуитизация мысли".

VII "Скупая плоти доминанта - Потомок разума рецессий Наследственно инвариантна В потоке траурных процессий - В пылу свержения догмата, Что ясновиденья гормон, Души врачующий стигматы Адам испытывал Кадмон. Во имя первочеловека Уж страха полон аметист, Пейот уж подстерëг тольтека, Гермес разбужен Трисмегист. В заклятьи словом триединства - Суть многобожия посев, Низложен вечности Вестминстер, Особ сиятельных призрев. Безукоризненный махатма, Венец что духа эволюций, Прикосновеньем деликатным Свидетель таинства поллюций, Что Бога ротор дивергенций Рассеял семя иерархий Супружник Треблинки Освенцим Постылый пастырь зла епархий Стерëг старательный апостол, Что Бога тела патриот, Священных дум Его апостроф, Христа собрат Искариот. Слепцы! Земли колеблют струны, Что Бога лëгких альвеол, Роняя слëз небесных Луны И смерти руша произвол."

...Наконец, произошло нечто - тщательно планируемое и томительно ожидаемое событие - Есения ощутила как некий шустрый жгутикообразный, настойчивый до неприличия организм поспешно ретировался из тëплого и гостеприимного сферического объекта. А впрочем, вопреки ожиданиям, катастрофы не произошло, прикосновение интуитива длилось мгновение, вместившее в себя таинство разъединения двух предназначенных друг другу полов.

"Вот подлец! Как и все мужчины!",- не без кокетства подумала она. Желание, зародившееся снизу, укоризненно кольнуло Есению, заставляя обратиться к лежащему рядом Виталию.

- Слышишь, Таль! Я ведь нашла его.

- Это...

- Ладомир.

Глава 4. Ладомирова Правь

Первая весть о Ладомире явилась Виталию через Сеть, ставшую единственным надëжным прибежищем его души. Достижение цивилизации последних лет, порождение еë насильственного техногенезиса, насквозь бездушное механическое сочленение миллионов "мыслящих" машин радикальным образом изменило способ мышления всë нарастающего количества посвящëнных. Футуристические прозорливцы, создатели многочисленных социальных антиутопий, рисовавшие в своем болезненном воображении картины тотального контроля и закрепощения сознания индивидов, а также и те, кто предсказывал наступление "золотого века", благоденствия на ниве технологического бума - оказались равно не правы. Бог умер! Информация - вот новое божество нового тысячелетия, идол и тотем индустриального сообщества с табу на всякое еë уничтожение вне зависимости от качества и содержания. Информационная разнузданность в купе со вседоступностью способствовала снятию естественных моральных ограничений в той мере, насколько реальность сетевая подменяла собой биологическую, и последняя, рассыпавшись в реверансах и смущëнно потупив очи, спешила ей услужить, неукоснительно выполняя любые желания. Казалось вот он - планетарный логос, ноосфера, последний вздох преклоняющейся пред информацией материи. Однако человеческая природа не унималась - покорив природную среду, она создала для себя новую - искусственную сетевую, как воплощение абсолютной свободы - одной из древнейшей (но не самой умной) человеческих грëз; Сеть, как недоБог обладала несравненным свойством мнимого всеведения, базирующегося на беспрестанном заполнении всех возможных ячеек голографически неуничтожимой информационной матрицы всеми возможными измышлениями человеческого рассудка, обильно сдобренными предоставляющимися техническими возможностями. Как и всë в этом славнейшем из миров, информация - знание, сведения - превращалась в объект торга, вожделения, борьбы за обладание и простого празднословия.

Вместе с тем, в некоторых случаях Сеть действительно проявляла себя как новая Природа, живая среда обитания неких сообществ, не имеющих аналогов в жизни, с присущими ей процессами развития, возрождения и даже болезни, подверженности травмам и вирусным инфекциям. Единственно, смерть наблюдать ещë ни кому не доводилось, однако - всë ещë только начиналось... Так же впрочем, как и вряд ли кто-нибудь мог похвастаться тем, что имел счастье насладиться зрелищем смерти Бога или природы - даже смерть звезды, то бишь вспышка сверхновой, или аннигиляция микрочастицы означает вовсе не прекращение еë существования, а переход в качественно иное энергоинформационное состояние, и кто знает, что представляет из себя Сеть в не столь отдалëнном, но трудно достижимом радикально-революционными методами, будущем. Что и говорить, если уже для некоторых Сеть представляется как своеобразный догмат веры, а пребывание в ней сродни отправлению религиозного культа?

"Странно, мистически странно, - тут Виталий вспомнил, что именно Сеть даровала ему Есению, - Ну как тут не уверовать? Да и что есть Вера, как ни постулат о некоем метафизическом соответствии, а именно - зависимости качества духа (информации) от знака вектора суперпозиции состояний души (энергии), складывающегося из страстей (негатива) и благодати (позитива)? Но если это соответствие, то я предпочитаю знать, а не верить, видеть, а не чувствовать. Неужели я недостоин веры? Возможно, во мне отсутствует этот рудиментарный орган, аппендикс духа, ответственный за вскрытие души и наполнение еë благодатью, вырабатывающий соответствующие ферменты, расщепляющие желчь эмоций, без которых наступает интоксикация и асфиксия душевных пор. Прямая аналогия между верой и пищеварением!".

С присущими ему иронией и скептицизмом он не мог не понимать, что Сеть - это не вера, требующая обращения в неë. Гораздо ближе понимаю еë сути находится инициация, которая не требует уверования, наглядно демонстрируя свершения в своëм внутреннем пространстве, в месте с тем оставаясь недовысказанной и недопроявленной. Так и Сеть, функционирование которой для многих оставалось загадкой, а направление течения информационных потоков - объективно непредсказуемо. Будучи в полной мере посвящëнным в принцип еë существования, возможно, именно неудовлетворëнность и неприятие ортодокса жаждущей душой Виталия заставляло его обращать взоры на метафизические построения и эзотерические мифологемы, обширные, накопленные за многовековую историю того, что всë ещë по обыкновению именуется человечеством, пласты которых в изобилии были представлены в Сети. Да и сами порождения его сознания носили чëтко очерченный инициатический мистериальный характер:

VIII "Я - Еретик, я - Лжепророк, Мираж обманчивый пустыни, Я - света блик... Любви глоток Во мне не властвует отныне. На покаянном витраже Я - трещина, что с Богом в мире, Я - герметичность звука "лже" И безмятежность снов в эфире. Неопалимой огнь купины Объемлет страсти бледной атом, Мой дух спасая от уныний, Что Бога тайный соглядатай. Я - канонический избранник, Мой разум - плоти архетип, Я - суть рунических сказаний, Души растерзанной Эдип. ...Я наблюдал за собственным успеньем - Сознанья длился миг полураспад, Мытарств сорокадневных звенья Казнили мысленность монад, Преображая слово в ноты - Полëт стремительный валькирий Под сенью дум солнцеворота В сакраментально адов Ирий, Где обусловлена Предтеча Инополярных праэстетик, В горящих льдах на званном вече Я - оглашенный зол Синтетик - Горнил вселенских истопник, Я - Скорбь поруганной святыни - Морей печали материк Моей завидует гордыне, Что простирается вовнутрь, Замкнувшись в самоë себя, Лишь звëзды - птиц небесных утварь Во мне скитаются любя..."

"Скит Ладомира". Затейливая фонема! Что только не слышалось Виталию в ней, однажды наткнувшемуся в Сети на информационный портал со столь экзотическим имянаречением. Нечто из области коллективного бессознательного настойчиво пробуждалось в нëм, возрождаясь огненнокрылым Фениксом знания из праха неведения. На ум приходили жития святых, сокрытые от посторонних глаз пустыни, отшельники, творящие свой богоборческий подвиг; раскол, свержение догм и споры о перстосложении; радение сектантствующей толпы, в агонии поклоняющейся мëртвому телу распятому на кресте, и массовые проповеди - оргии духа, мало чем отличающиеся от оргий плоти. Но всë это было лишь слабой искрой, дерзновенно отринувшей от пламени Традиции в тень православия и прочих конфессиональных издержек религии. Из тëмных глубин проступали забытые лики златовласой богини Ладо в жемчугах и венком из роз, матери, бережно держащей за руку младенца Леля; Лада - бога мирового порядка и гармонии, космоса, наполненного таинством звукоряда и мелодикой песнопений. Само синтетическое имя - Ладомир (ля-до-ми, нотный стан) некоего таинственного сетевого отшельника казалось Виталию (и было таковым на самом деле) формулой, провозглашающей тот принцип мироустройства, в котором гордость противостояла смирению, а величие святости.

"Азъ есмъ. Я существую",- гласила надпись у входа в портал в обрамлении спиралевидного орнамента. Далее следовал текст:

"Я. Человек. Я: человек. Надеюсь, никто не будет оспаривать это? Природа, однажды, сотворила меня - спасибо ей. О нет, я не просил еë, нисколько. Такова Традиция - люди иногда рождаются, таков Закон - живое соединяется с живым, плоть к плоти, дух к духу. Когда-нибудь я умру и прах возвратится к праху. Когда-нибудь моя душа обретëт успокоение - огонь возвратится к огню, и тогда обнажится дух и приложится к Земле, и возгорится новый огонь, и Новый Вечный вдохнëт его в Нового Живого. Я - человек. Изошедший из лона Матери и искры Отца, ступил на твердь земную, вдохнул хлад ветра, взглянул в око Солнца, ожëгся его Жаром; уснул под серпом Луны, пронзенный еë Гранью. И было дано мне Слово, и Новый Вечный вложил мне его в уста и произнëс: "Теперь ты в силе, Новый Живой, бди! Прими от меня свой дух в долг, Новый Живой, береги! Я надеюсь на тебя, Новый Живой, помни!". И направил свои стопы я в Осень, и узрел я Других Новых, и ощутил я Страх, и Страх породил Скорбь. Но я бдел и призвал Силу, берëг Дух и помнил Надежду. Я бы конечно забыл, но я хотел видеть и оставаться зрячим. Я вижу и тебя, читающий эти строки, я - человек, также как и ты, я надеюсь на тебя, но будешь ли ты помнить?

Моë имя. Ладомир. Это моë имя. Оно у меня есть, я владею им. Я же его и дал себе. Такова моя воля. Когда-то я носил иное имя, помню его и теперь, помните его и вы, мои усталые родители. Где оно теперь, моë прежнее именование, уводящее меня к корням Иггдрасиля¹⁴, моим суровым косноязычным предкам? Знайте же - я презираю его! Оно подобно классификации зверья (класс/род/вид/отряд/семейство), оно бессмысленно и неблагозвучно. Новый Вечный, ты наградил меня им, но ты дал мне и волю, и я счастлив воспользоваться ею. Будешь ли ты презирать меня за это? Ладомир. Вот моë имя.

Мой Бог. Кто такой Бог? Не имел чести быть представленным... Новый Вечный, не правда ли досадное упущение?

Мои боги. О, я люблю вас, мои возлюбленные! Особенно я люблю вас творить после ужина в предзакатном мареве, когда желудок подобен душе и сладкая истома разлита в воздухе, о, мои карманные божества! Желание, Воля и Удача - имена наиболее удачливых из вас. Явь - Правь - Навь - ваша возлюбленная троица, символ-принцип вашего лучистого инобытия. Явь, рождëнная от Сна, ты явила День; Правь, ты исцелила Хаос и оправила Гармонию; Навь, ты посвятила меня в Закон, навеяла Мысль из глубины безвремения и растворилась в нëм. И ещë кто-то излишне строптивый затерялся в подоле моей холщовой рубахи, не унимается, сучит ножками, царапается и пытается выбраться наружу. Денница, не ты ли это? Уймись, пречистый, ты наказан за непослушание.

Мои заповеди. Не стыдно ли вам, творящие заповеди? Следует ли кто-нибудь из вас хоть малой толике сих многомудрых указаний? "Будьте как дети" - моë любимое. Что с тобой ныне, Христос? Не благодарное это дело - заповедовать. И всë же, сподоблюсь:

1. Разбожествляйтесь. Неужели вы думаете, что суть человека - в стремлении к божеству? О, наивные сверхчеловеки! Новый Вечный, разве я не прав? Но не переусердствуйте, обуздывая свою немощь - гордыня может вам ещë пригодиться. Знайте же - Бог это благо, но не всякое благо - добро. Кто Он такой, ещë раз возвышаю я свой голос, этот заносчивый поработитель духа? Я порабощаю тебя сам, застенчивый творец моих чресел. Отныне ты - мой слуга, мое дневное блюдо и ночной горшок, твоя праздность в молитве во оправдание своего существования. Разбожествляйтесь! Вы же не желаете быть такими, как Он? А впрочем, я - хороший хозяин и на свою заслуженную пайку вы можете всегда рассчитывать.

2. Не делайте Зла, ибо Зла не существует. Приветствую вас, мои разлюбезные сотрапезники, с насаждением вкушающие плоды сего достойнейшего растения - Древа Познания! Надеюсь, мне не достанется, я жертвую в вашу алчность. Вы всë же предлагаете поделиться? Благословение вашим щедротам! Плоды вкусны и сочны, и даже полезны? О нет, премного благодарен, предпочту воздержаться. Хотелось бы верить, но, видите ли, моя вера подобна пищеварению, а оно оставляет желать лучшего. Вы утверждаете, что вас постигло прозрение? Спасибо, хвала тебе, Новый Вечный, моë зрение остро как никогда. Вы узрели Зло? Вам противно, страшно, стыдно? Похвально. Сторонитесь своих видений. Но пуще всего сторонитесь того, кто вам их навязал, ибо знайте - теперь вы слепы. Теперь ваш ничтожнейший мирок разделен на две ещë более ничтожные половинки, в одной вы видите свет, в другой - тень, но обе они - одна большая иллюзия. Не делайте Зла. Не плодите обман.

3. Не причиняйте Добра, ибо Добра не существует. ...И взошëл я на Холм, и моя возлюбленная Равнина пала навзничь к моим стопам, раскинула своë великолепие, и еë благоухающее лоно предстало моему взору. И две рати спешились в еë пределах - Рать Чëрная и Рать Белая, и направили копья друг против друга. И сомкнулись клинки, вскипел Воздух, пролилась Кровь, и мутная зловонная жижа оплодотворила мою возлюбленную. И упал я во тьму к подножию света, и белëсый призрак выпорхнул из подземелья, и имя ему было Добро. Возрадовалась тьма-Тиамат, исторгла из своего жерла тëмную прелестницу Зло, и Добро возлюбило Зло, и стало всë вокруг из его семени. И возникли краски и цвета, и Гармония сменила Последовательность, и Добро поглотило Зло, и растворилось в ней, и Оба растворились в Едином. Вознамерился я исцелить Равнину, выступил из тени, вознëс посох, как возник Новый Вечный и молвил: "Бди! Правь - Справедливость выше Милосердия. Отступись". И я говорю вам - кто дал вам право свет лишать тьмы? Не причиняйте Добра, берегите Гармонию.

4. Не грешите, ибо Грех - химера. Мне не ведомо, что есть грех. Однажды, беснующаяся толпа, именовавшая себя людьми, распяла некто, именовавшего себя Богом. Жаль, я смог присутствовать только на панихиде. А не то я бы с превеликим удовольствием метнул бы в него камень, а если б довелось - то и вогнал бы парочку отборнейших калëных гвоздков! Увы! Рождëн я слишком поздно. Для этого светлого начинания. Это - грех? Это - Правь. Свершилось то, что должно было случиться. Не так ли, Новый Вечный? Мои умильные человецы! Надо ли толковать о том, что вы рождены в согласии с Правью, а ваш образ - еë преподобие? О, кто-то возражает? Блаженное неведение? Внимай! Упорствуешь в Криви? Ты недостоин даже моего презрения, смерд. Горе Новому Живому твоего праха и Новому Вечному твоего духа, ибо грех против Прави - самая тягчайшая химера твоих снов. Мне не ведомо, что есть грех. Я не желаю слышать о нëм. Я исправляю тебя. Нет, я не настаиваю - всë в твоей воле (о, кто тот нечестивец, что наделил тебя ею!).

5. Бойтесь, ибо Страх спасителен. Я мечтаю о Страхе. Он дробится, просачивается сквозь пальцы, исчезая где-то за пазухой. Я не в состоянии его удержать, он боится меня. Неужели я так страшен? Я спасаю его от исчезновения, но кто спасëт меня? Знайте же, Страх - верный признак Криви. Разумейте: Кривь - она искусней Прави, еë сила - Порядок, я ненавижу Его. Правь - это Страх Криви, ужас в еë ополоумевших недрах глаз, дрожь в еë бесконечно бледной кристаллической душонке, когда воля каждого составляющего еë отдельного Несознательного (атома) сливается с остальными, и Несознательный обращается в Сознательного, и на бесконечно бледной плоскости возникает ландшафт Страсти, Красоты и Жизни. Да, это там, где пролегает геометрия духа, Страх граничит с Блаженством, это Он толкает тебя за Грань, придавая поступательный импульс твоей инертной дряблости, лишь закрой глаза и прими его. И отшатнись в нужную сторону.

6. Любите, ибо Любовь - доблесть. Любите! Землю, что обагрена Кровью, Небо, что исцелено Духом, и всякую живущую тварь и всякого сущего - и тварь бывает достойнее души. Врага? Любите свою Ненависть к нему, пестуйте и возделывайте еë, как трудолюбивый крестьянин свою пашню, и ваша возлюбленная нива отдаст вам свои остроконечные всходы. В том ваша доблесть. Любите до изнеможения и всякое своë творение, возлюбленных богов и Еë - владетельницу печали. О, я помню еë дерзкую кротость очей и потаëнное неистовство плоти! Помнишь ли ты меня? Я люблю свою память, и свои полуночные воспоминания, и своë насильственное существование, и свою скорбь, и свои страхи. Да! Вопреки тебе я существую. Любишь ли меня ты, Новый Вечный? Страдайте, томитесь в ожидании, мучайтесь застилающими разум сомнениями, превращающими изнеженную душу в похотливую душонку - в том ваша доблесть, ибо всякое имеющее хоть каплю Любви создание обращается в Вечность. И Вечность внимает Ему.

7. Живите, ибо Жизнь вечна. ...И даны мне были две чаши - хрустальная и глиняная, и слоистая жидкость - переливающийся перламутром меркурий клубился в первом сосуде, и вода прозрачнее слëз во втором. И отведал я хрустального напитка, и соскользнул вниз к подножию времëн, где Хаос сплетается с Ничто в тревожно прекрасной Нави. И глотнул я из глиняной чаши, и времëн вознëсся к пику, где Порядок окутывает Всë, венчая светозарную Явь. И две точки сошлись в одну, и Начало совместилось с Концом, и описал я виток по Колесу Жизни, и не видел ничего, кроме Жизни. И как всякий Нерожденный заповедовал Правь всякому Рожденному, я говорю вам - живите, сейчас и здесь! Да постигнет Возмездие всякого употребляющего свою Волю на попытки прерывания Жизни, своей или чужой, умерщвление плоти или духа, ибо Жизнь вечна, и нет никакой другой Жизни. И нет ничего кроме Жизни.

8. Ликуйте, ибо Восторг не праздность. Я Трикстер - лукавый пересмешник, соплеменник богов, я - человек. Я потешаюсь над Ними и Вами. Я - шут, кто из вас будет более благосклонен ко мне? Великие, узрите же своë ничтожество, вы отвратительны, ваши уродливые лики - суть моей тошноты, объект моих испражнений. Гневайтесь в своих извращëнных рассудках! Ничтожные, ликуйте! Покиньте свои затхлые колбасные оболочки плоти, вы не нуждаетесь в них! Я дарую вам новую плоть - завидуйте, боги! О, Новый Вечный, всë ли в порядке с твоим гардеробом? Я разражаюсь неудержимой лавиной хохота, я смеюсь над вами! Я ликую, в моих глазах слëзы, я задыхаюсь от восторга! Я развлекаюсь, но в праздности ли мой дух? Я тружусь над вами, недостойные моего пота. Ликуйте! Будьте как дети, ваша серьëзность сродни глупости, глупость - порок триждывеличайший. Я дарую вам восторг, ликуйте, насладитесь своими экстатическими видениями, ибо они не праздность, а работа духа.

9. Созерцайте, ибо в Созерцании высшая добродетель. Матовый холодный свет монитора мерцает в моих слезящихся глазах. Оглядываясь на тëмное окно, я вздрагиваю от умиления при виде этих строк. Они повсюду. Это не галлюцинация - это моë единственное истинное достижение. Я - созерцатель. Я вижу твои затуманенные косностью очи, они не желают принять меня. Я вижу вас всех, глядящихся в эти символы. Вам ли понять? Созерцайте! Это то немногое, что доступно всем. Воспользуйтесь! Пусть ваши глаза не проникнут далее букв - не ищите смысл. И вы увидите мое нутро - оно перед вами. Я исхожу вместе с излучением твоего экрана, достигаю изумлëнной сетчатки, свиваю лианы из твоих эмоций, спускаюсь вниз, бережно обволакиваю твоë испуганное сердце тончайшими волокнами страсти. Теперь твоë сердце - куколка. Теперь ты не жалкий, карабкающийся в джунглях собственного невежества слизняк. Ожидай, я дам тебе сигнал, и тогда, может быть, я ослаблю повязку и ты достигнешь меня. А сейчас я удаляюсь, созерцай самого себя, загляни в своë нутро. Тебе страшно? Помни, что я говорил о Страхе! Созерцай, в том твоя добродетель.

10. Созидайте, да созидаемы будете. Творите, ибо Творение бесконечно. Оно не окончено - не все боги ещë рождены. Вам кто-то сказал, что вы - Его венец? Не ты ли, Новый Вечный? Ах, ну как же, и ты Трикстер, мы же едины. И тебя сплела небесная пряха из прозрачной материи Нави и заповедовала созидать Явь. Что ж мне ещë остаëтся делать? И я говорю вам - творите, в том ваша Сила, затем вашу Судьбу выплели норны, наделяя еë Долей, убавляя НеДолей. Да прольëтся на вас Дух, да истечëт Сила, да прибудет с вами Дарна!

Моя Вера. Я верую, увы! Но это вера не во что-то и, тем более, не в кого-то. Это - Вера. Я верю в безупречность Прави. Правь - это нечто совершенное. Это - Истина. Это то, что никто никогда не будет отрицать. Это то, что есть в каждом от рождения - желает ли он в этом признаваться или нет, но Кривь всегда даëт о себе знать. Совесть - еë младший эквивалент. Это то, чему не нужно учить. Это моя Правь. Мои заповеди - это не более, чем мои заповеди. Для вас они не более значимы, чем пыль под ногами, по крайней мере, она оседает на ваших подошвах, зудит в носу и уносится ветром. Пусть и мои заповеди также унесутся вихрем, пусть моя жизнь ляжет прахом к вашим ногам - я не желаю жить вечно. Но я верю. И вижу. О нет, я не какой-нибудь воздыхающий трагический меланхолик, справляющий тризну по своему безрадостному существованию. Мои боги хранят улыбку на своих ликах. Видели ли вы когда-нибудь улыбающегося Бога? Полноте, это не ухмылка Сатаны и даже не прищур Лукавого. Мои божества - застенчивые скромняги. Им подавай утончëнные удовольствия. Я дружу с ними. Они мои другари и другини. Коллеги, если угодно. Мои уважаемые со-трудники и со-ратники. Я верю в них, как верят в У-дачу, как они верят в меня - они ведают. Они милосерднее Христа и твëрже Иеговы. Мой сон - их дневная обитель. Их путь устлан моими кровью и потом. В том моя вера.

Мой скит. Я восседаю, по-турецки скрестив ноги, на пыльной изнанке времëн, подпоясанный цветастой линялой вечностью. Бревенчатый сруб вселенной хранит скупое тепло пекельных горнил камина. Звëзды частые рассыпаны над притолокой поднебесья. Перепуганный свет зачинающейся фазы луны бледной немощью сношает распутницу-тьму. Рассеянные ходики недоуменно отсчитывают длительность очередного пространственного оргазма - очередной спазм Хаоса в иссиня-чëрной метрике Жизни. Отрешëнные поленья в упоении разглагольствуют о милых пустяках, догорая в кармическом самосожжении. Благоденствие суеты. Равноденствие Яви и Нави. Запах древесной смолы в приторно солëной прохладе. Хвоя и водоросль. Мой скит. Овеянный солнцем и продуваемый ветрами, он одиноко возвышается над песчаной отмелью студëного неспокойного моря Силы. Снедаемый еë Мощью, я неторопливо беседую с уютной тенью, вальяжно развалившейся на дощатых половицах.

Моя судьба. - ...Время жизни подобно пружине - будучи единожды навитой, лишь смертью высвобождается она, стремительно раскручиваясь в обратном направлении,

IX "Туда, где бережная пряха Вправляет нить в веретено, Судеб иных мне мнится плаха, Даруя смерти волокно - Верëвок висельное бремя В степенном чтеньи приговора, Где каплет жертвенное семя, И прорастает мандрагора; Туда, где удаль безвозвратна, Влечëт познания инстинкт - В туман обители Надвратной Сквозь Соловейский лабиринт, Где я - образчица морали - Тень прорицательницы вëльвы, Паду в путину вакханалий, Что в мире абстинентно дольнем; Лишь там, где бьëт Первоисточник, Познаешь ты Его мотивы - Путь разветвляющийся точек Во множащейся перспективе, И символ ижицы ижейной Среди обыденностей ловких Возникнет в ткачестве идейном Под град камений философских."

- вещает полыхающая чернотою Тень.

- Тебе ли ведать о жизни? - не смотря на очевидное ничтожество собеседника, со снисходительною небрежностью обращаю свой взор на еë мало понятные коллаборации я - великий Лицемер.

- Зато мне ведомо Время, - едва различимая судорога проносится в чëрном пламени, затеявшем свои ритуальные пляски на неподдающихся искушению вспыхнуть досках.

- Ваше Ничтожество, - обращаюсь я в максимально уважительном тоне, - что же есть Время?

- Время есть Путь. Путь - это твоя Жизнь. Теперь ты знаешь - она свита из многих других. Оправдай еë. На то твоя Воля. В том твоя Судьба.

Моë искусство. Медленно разгорающийся огонь камина постепенно навëрстывает своë. Чернь отступает, вместе с нею и моя собеседница Тень. Наверное поспешает к своей кормушке в надежде пополнить оскудевший запас истин - изречëнная истина сродни лжи. Где-то там, за Гранью, еë старательная подружия - рукодельница пряха напоëт ей новые песни, подслушанные у беспечных сказителей - ткачей пëстрого полотна Жизни. Да, это они предоставляют мне узорчатую материю Яви. Я - еë закройщик. Портной, что воссоединяет разрозненные лоскуты с мистериальным орнаментом в законченные сюжеты рубах, балахонов и сарафанов. В том моë искусство. А в чëм твоë, Новый Вечный? Не ты ли Модельер?

Моë покаяние. Строжайший бореалис до сердцевины пронизывает древесную плоть моего убежища, тщательно, пядь за пядью, исследуя еë на предмет того, за что бы уцепиться своими скрюченными когтями, не преминув заглянуть в дымоход и с свирепым посвистом обрушиться на беззащитное ложе огня. Клочья морской пены перемешанные с тиной, вырванные из своего привычного солëного обихода и растерянно распластанные на песке, теряются под его натиском. Неуступчивый сиверко что-то горланит на своëм птичьем языке прямо мне в расщелину уха. Я кутаюсь и остервенело ору ему во след. Но Он сильнее. Его глас наконец-таки достигает моего дневного предсознания. Архитектоника ветра диктует мне свои ветреные изыски :

X "...И покаялся Он в том, что Богу не равен, Искупительных что собиратель имëн, Что насильственно страхом был оправославлен, И в Софию-Премудрость однажды влюблëн, Славных издревле клич воссиянных Нефилим, Что постиг сокрушитель столпов имярек, Лишь взметнулся над тьмой предарктический Филин С сокровенной мечтой - переждать Рагнарëк, Лишь крылами взмахнул падшей вечности Лебедь, Стылых Солнц возглавляя крестовый поход, И возрос Древа Жизни надломленный стебель, И небесную твердь пошатнул птичий род... ...И покаялся Он в том, что Богу не равен, Что возник в одночасье и сгинул во тьму, И услышал Он глас в иступлëнной нирване, И покаялся Бог, что не равен Ему..."

Продолжение
Оглавление

Примечания

¹ MY DYING BRIDE 1993 "Crown Of Sympathy".
² THE THIRD AND THE MORTAL 1993 "I Surrender".
³ В. Скирда "Наивное Божество".
⁴ TIAMAT 1994 "Visionaire".
⁵ MY DYING BRIDE 1993 "Your River".
⁶ MY DYING BRIDE 1996 "For My Fallen Angel".
⁷ А. Блок.
⁸ В. Скирда "Наивное Божество".
⁹ Бог из машины (лат.).
¹⁰ В. Скирда.
¹¹ THEATRE OF TRAGEDY 1996 "On whom the Moon does Shine".
¹² В. Скирда "Наивное Божество".
¹³ А. Данте "Божественная комедия".
¹⁴ Иггдрасиль - Мировое Древо древних скандинавов.

© Вадим Скирда, 2000-2004.
© Сетевая Словесность, 2001-2004.

Книга отзывов

08.01.2004 Сегодня в РЖ Невод и т.д. Выпуск 165   Вулканический Интернет   Отказаться от религии энвайронментализма   Все о поэзии 165   Между двойкой и тройкой   Время честной политики   Путин и пустота   "С Новым Гадом, мамочка!"   Космополит супротив инородца   Сто тысяч "почему?"   Репрезентативная демократия   Социальная революция сильных: год 2004   Как меня отблагодарили   Журнальное чтиво. Выпуск 159   Аполлон нетто   Разная музыка. Новогодний анонс   Путинская слобода   От Думы к Собору   Невод и т.д. Выпуск 164   Экономическое чудо года

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы