Словесность: Теория сетературы: Егор Холмогоров

Сопряжение далековатых идей...

Письмо в интернете ставит со всей несомненностью проблему жанра. Проблему жанрового самоопределения пишущего. Говорить "просто прозой" не удастся - слишком часто переходишь на стих, на междометие, на матюки (матюки и междометие - не проза, как гриб и вирус - не растения). Ориентация в прозаическом жанре должна быть. И быть сознательной, что вряд ли возможно при уровне неинтереса к традиционной филологии в любом интеллигентном сообществе, кроме сообщества классического русского диссиданса, видевшего в ней технологию преодоления цензурных рогаток.

Все, что возможно сделать - это составить своеобразный заговор среди тех, кто пишет, осознавая и даже обладая способностью очертить хотя бы основные принципы своей поэтики. За ними подтянутся и остальные. Не все, конечно (переучить классического фидошника с его лирически-канцелярского стиля невозможно и вряд ли нужно), но хотя бы те, кто вошел в Сеть недавно и ищет парадигму для построения своих текстов. Ни для кого не секрет, что такой парадигмой являются сочинения предшественников, которыми он либо заинтересовался, либо был заинтересован. Сегодня любой пишущий в интернете является таким предшественником, как в логическом (ибо в будущем в интернете побывает больше людей, чем побывало их в прошлом), так и в прямом смысле, ибо, несмотря на преодоленный перевал на пути к десятилетию, мы находимся еще в предварительной стадии своего существования, которая будет завершена не раньше, чем завершится трансляция в интернет основного массива письменных текстов, не имеющих узкотехнического назначения. Соответственно, к заговору предшественников может присоединиться практически любой человек дорой воли, оказав, тем самым, влияние и на будущие поколения - будучи сперва ими восславлен и превознесен, а затем осмеян и развенчан, с тем, чтобы, в конце концов, занять место в золотом наборе классических файлов, которые каждый у себя держит, но никто не читает.

Для того, чтобы наше жанровое самоопределение не было актом чистого культурного волюнтаризма (у такового тоже найдутся сторонники, но мы не будем записывать себя в их число, дабы не пополнять ряды умственных праздношатаев в наш и без того досужий век), необходимо обрисовать некоторые фундаментальные требования к новым жанрам, вытекающие из логики литературного процесса, продолжением и трансформацией которого является, несомненно, и начинающаяся сетевая революция.

Первым несомненным требованием является определенная маргинальность жанра, незасвеченность его в традиционном наборе электронных СМИ и массовых печатных изданий. Эксплуатация соответствующих узусов возможна еще какое-то время, однако она будет приносить все меньше и меньше культурных дивидендов, становясь не более чем еще одной формой экспортируемого из внешнего мира, а стало быть более терпимого, нежели актуального чтения. Первые признаки маргинализации этого стиля уже налицо. Наиболее внушительные издания предыдущего поколения (предыдущего, даже если основаны совсем недавно) - выдержанные в классической стилистике СМИ, все более и более отрезаются от обратной связи, сами отказываются от любой формы обсуждения, контакта с читателем, реальной интерактивности, заменяя ее интерактивностью мнимой, присущей традиционной монологичной пропаганде. Итогом может стать только одно - исключение, выход этих коллекций текстов из литературного пространства, даже при сохранении их возможной читаемости и посещаемости. Явления такого плана все более и более будут материализоваться в виде больших массивных проектов, напоминающих толстые журналы или толстые газеты, в которой личность оттеснена "именем", мысль "дискурсом", а слово "удобовразумительностью". Тексты этого стиля возможны в качестве события, но события не собственно культурного (если мы предполагаем перемещение центра тяжести культуры в интернет), а скорее пограничного, легко тиражируемого (в силу крайней простоты и топорности технологии). Возможно, что эта маргинализация жанра обернется его возвращением, но не через год и не через десятилетие, а в большие дали, в силу предельной апокалиптической неопределенности настоящего, мы попросту не заглядываем.

Вне этого центра существуют, с одной стороны, аристократичные, архаические пласты культуры - ушедшие из литературной актуальности в травестирующую их памфлетную эпоху, с другой массовые, народные жанры, уже нашедшие свое воплощение в наиболее посещаемых сетевых проектах. Очевидно, что новая жанровая система должна родиться где-то на стыке, однако столь же очевидно, что низовые жанры могут дать только элементы орнамента, сюжета, коллекцию конструктивных находок, короче, выступить материей жанра. Форму может придать только жанр высокий.

Современный роман не возник бы только из авантюрной повести, мениппеи, анекдота, которым придавалось одно время столь большое значение. Он не возник бы без исторической повести античности, диатрибы, жития, рыцарского романа. Противостояние высокого и низкого осуществляется прежде всего на линии литературного приема, а никак не "несущих конструкций", и нетрудно показать, как именно несущие конструкции ниспровергаемых высоких жанров становятся основой для нового жанрового синтеза.

Другое дело - среди высоких жанров выбирается наиболее позабытый, наиболее оттесненный и неактуальный для современности. Составление реестра таких жанров и дало бы нам список примерных кандидатов. Оставим сложную проблему романа. Ее решение зависит от признания или непризнания тезиса о "смерти романа". Если он мертв - то есть еще кое-какие шансы, если роман жив, то его место на ближайшие десятилетия видимо в музее. Мнимая полифоничность романа - всегда охватываемая волей и замыслом автора, логикой Сети убивается, ибо в ней полифоничность, пресловутый "диалог" становятся слишком легко достижимыми, слишком доступными для того, чтобы не вызывать скепсиса, чувства полнейшей надуманности и неубедительности в отношении романа. Место ему скорее останется среди литературных игр, нежели в числе действительно значимых форм письма.

Круг действительно прочно забытых и оставленных жанров составляют прежде всего жанры классицистического круга - ода, нешекспировская трагедия, комедия мольеровской и аристофановой традиций (о возможностях и перспективах театральных жанров в Сети, при всей кажущейся абсурдности постановки этой проблемы, можно было бы поговорить отдельно), эпистолярия (как понимает читатель - жанр наиболее актуальный и обретающий в Сети свою, неизвестно какую уже по счету, жизнь), схоластический трактат с его разделением на бесконечные вопросы, подвопросы, пункты и подпункты, что удивительно удачно ложится в структуру файловой системы интернета (автор как-то предпринял опыт по размещению большого куска Логико-Философского трактата в одном из форумов, причем каждый из афоризмов посылался отдельно, и из них создавалась форумная ветка - результат был вполне достойным) и, наконец, наиболее перспективный с точки зрения создания Большого Стиля целый пласт жанров - жанры риторической прозы. Собственно, уже эпистолярия принадлежит, во многие эпохи своего развития, именно к этим жанрам. Однако серьезное общение в Сети, если допустить наиболее оптимистический вариант ее развития, при котором защитный механизм культуры не допустит ее деградации, не сможет долго оставаться в границе эпистолы, если понимать ее достаточно узко - как форму высказывания ad hoc, необязательного и шероховатого. Не обо всех вещах имеет смысл говорить так. Они требуют обстоятельности повествования, развернутости аргументации, композиционной структурированности. Это могут дать только большие жанры риторики - публичная речь, история или жизнеописание, несхоластический, целостный трактат.

Прежде всего, следует обратить самое пристальное внимание на речь, во всем многообразии ее конкретных типов - инвектива, диатриба, апология, энкомий, панегирик, экфрасис. Именно речь приходится держать перед немалочисленной аудиторией каждому из активно участвующих в обсуждениях на площадях Сети. Между тем именно в таких обсуждениях смысл интернета выявляется с предельной остротой - только они являются реальным приобретением, принципиально недоступным в средствах коммуникации предыдущего поколения. До какого-то уровня можно обходиться и минимумом познаний в искусстве ритора, как обходились на своих пниксах и форумах греки и римляне глубокой древности, эпохи дофемистокловой и докатоновой. Однако как культурный груз сорока столетий, так и естественное желание выступить максимально эффектно, будут, так или иначе, толкать наших современников и наших потомков к максимальному упорядочению своей речи. Интуитивно будут открываться законы и формулироваться принципы публичного слова в Сети. А наиболее находчивые обложатся учебниками ораторского искусства и будут пытаться подражать эсхинам, катонам и либаниям...

Сразу необходимо оговориться - простая эвокация античного или средневекового наследия невозможна. Прежде всего, в силу того, что наша речь в интернете никоим образом не предназначена будет для произнесения. Те возможности, которые позволяли античному оратору усиливать воздействие своих слов позой, телесным жестом, интонацией, мимикой, и которые подразумевались античным читателем даже за письменным текстом, уже недоступны. Даже навык внутреннего диктанта (позволяющий слышать текст при его чтении глазами) отсутствует у большинства наших современников. Соответственно, часть утраченных возможностей должна, просто обязан быть компенсирована за счет большей гибкости самого текста. Его начертательная и смысловая фактура должна больше соответствовать эмоциональной, нежели это предлагается в риториках устной речи.

Каковы средства этой компенсации? Прежде всего интернет, несомненно, приведет к значительным смещениям в русской пунктуации - более активным станет использование запятой, на совершенно немыслимое в обычной жизни место взберется тире, речь начнут рвать нагромождения скобок - короче автор, стремящийся к максимально полному выражению своей мысли, не замедлит прибегнуть ко всем небедным возможностям русской грамматики, для того, чтобы "отбивать" смысловые и интонационные фрагменты текста. Мало того, интернет использует и будет использовать средства, которые ораторской речью не предполагаются вообще, а речью новой литературы оставлены в пренебрежении - это игра текстовыми стилями. То, насколько активно каждый из нас пользуется бесконечными italik-ами и bold-ами, нагляднее всего демонстрируют переход от интонационного и жестового выделения устной речи к графическому выделению речи письменной. Отдельная большая тема - возможные смещения в орфографии. Но их мы касаться тут не будем, обратим только внимание благосклонного читателя на уже развившееся вовсю сознательное предпочтение "устных" форм написания слова (для автора этих строк, например, составляет некоторое затруднение удерживаться от написаний типа "щас"...). Единственное, что хотелось бы отметить, повышение смысловых возможностей того или иного графического начертания первой буквы слова. Совсем не одно и то же человек умерший от голода и человек умерший от Голода. Такое варьирование, переход на обозначение с большой буквы тех или иных важных концептов, стремительно идет в русской речи, и потребности выражения в интернете выступят скорее катализатором процесса, а не положат ему начало.

Возможности, открывающиеся тут можно продемонстрировать на примере, далеком от риторических жанров:

Мой Дядя - самых чесных пр-а-а-авил-
(Когда не в шутку занемог),
Он - уважать себя заставил -
И лучшевыдумать не мог.
Его пример - другим Наука.
Но. Боже мой! Какая скука!
Сидетьc больным и-день-и-ночь -
Не отходя ни~шагу прочь.
Какое низкое Коварство -
Полуживого забавлять,
Вздыхать - и думать (про себя):
"Когдаже черт-возьмет-тебя"...

Понятно, что графической стороной дела сетевая мутация ораторской прозы не ограничится. Наиболее крупный сдвиг можно предположить во внесении в оживляемую ораторскую прозу той конкретности, отсутствием которой столь блистала проза античная. Тексты, подобные либаниеву экфрасису битвы, с его знаменитым: "У этого рука отторгается, у того же око исторгается; сей простерт, пораженный в пах, оному же некто разверз чрево... Некто, умертвив того-то, снимал с павшего доспехи, и некто, приметив его за этим делом, сразив, поверг на труп; а самого этого еще новый. Один умер, убив многих, другой немногих" представляются вряд ли возможными, а главное ненужными как целое. Хотя сам прием предельно общего и отстраненного описания, в силу своей новизны для нынешнего поколения пишущих, может снискать немалую славу и заслуженное внимание. Но в целом сетевой риторике, в великом античном споре между Аттикой и Асией явно предстоит выбор в сторону азианизма - с его пышным, цветистым и, в то же время, аллюзионным стилем.

Аллюзии, несомненно, будет принадлежать одно из первых мест в списке риторических фигур новой ораторской прозы. Прежде всего - аллюзия и гиперссылка логически совпадают, хотя выразительно аллюзия совершенней, ибо позволяет произвести смысловое смещение, которое в гиперссылке напрямую (не через встраивание ее в определенный контекст) невозможно. Игра словами, именами, цитатами, короче все то, что составляет предмет наивной радости нынешнего постмодерного поколения пойдет, не может не пойти в качестве стройматериала к серьезным, совсем не постмодерным по содержанию и по стилистической заявке, жанровым формам и риторическим правилам. Когда и сколь сильно обогатят мировую культуру тексты нового поколения, совмещающие в себе логически безупречное, выстроенное в согласии со всеобщим законом (очевидно, что риторика как форма письма может существовать только при определенном подходе к действительности - признании обобщающей, универсальной силы, Закона, Нормы) композиционное решение, с пиром мелкотравчатой игры мысли - полунамеками, изящными сравнениями, умолчаниями, совмещении немыслимых и несовместимых противоположностей и стилевых пластов. Успешный текст возможно будет создать только на непрестанном столкновении штилей, возникновении смысловых разломов, небольших дорожных происшествий на пути рассуждения, самых причудливых сочетаний. Короче, метафора сетевого слова может и должна быть столь же дерзкой, как и метафора классической ломоносовской оды, с ее "сопряжением далековатых идей". Чем более удаленными в логическом пространстве будут объекты, тем больше у них будет шансов встретиться в аллюзиях сетевого ритора, обыгрывающего и искажающего тот или иной узус, скрещивая его с другим узусом и получая на выходе нечто взрывающее внимание читателя.

Тем, кого не мучили филологией ни в школе, ни в вузе, будет небезынтересно задуматься над тем, как такое получается. Вот автоцитата(ибо плох тот писатель, который считает, что пишет не хорошо): "прилагать старание к тому, чтобы хотя бы горстка моих сограждан не попала на удочку неловких и нерасчетливых, но скрывающих свое ничтожество так же, как рак скрывает отсутствие рыбы, политиканов"... Достаточно было бы сказать просто: добиться того, чтобы люди не верили продажным политикам. Слов было бы меньше, аж на 21, а символов аж на 149 и все бы все сразу поняли, и внимание читателя проехало бы мимо фразы, ни на секунду на ней не задержавшись. Многие так и поступают, причем некоторым, к тому же, кажется, что построение фигур, типа вышеприведенной - ненужная роскошь. И в итоге этих сторонников экономии слова, а не мысли, не читают, не помнят, не убеждаются их аргументами... В чем тут дело? В автоматизме восприятия таких безликих и построенных по стандартной схеме текстов. Над ними не задумываются ни на секунду. Все и так знают, что политики у нас продажны, и что верить им нельзя. Однако от тысячекратного повторения этой максимы политики не перестают продаваться, а граждане им верить.

Фраза о раках воспринимается совсем по другому. Она этот автоматизм разрушает. Читателя, заснувшего посреди изложения, вдруг подбрасывает как на ухабе, как в симфонии-сюрпризе Гайдна, посреди тихой мелодии вдруг грохочет барабан и читатель волей-неволей, призван вчитываться в текст, тратить известное усилия на распутывание словесной загадки, которую загадал ему автор. И вместе с распутыванием узелков метафоры переливается в сознание читателя и толика вложенного смысла. Уже начало настораживает. Некоторое странное "прилагать старание". Так сейчас мало кто говорит и скользящий по строчкам взгляд читателя, волей-неволей замедляет свой бег, побуждая забеспокоиться мозг и разбудив ото сна нашу аналитическую способность. А загадки продолжаются. Кто такие "сограждане"? Так к нам не обращаются. Мы либо "россияне", либо "соотечественники", либо вообще "товарищи". "Сограждан" у нас нет. И вновь приходится этот вопрос для себя выяснять. И начинают лезть в голову идеи высокие и все больше далековатые: Катоны, Бруты, тоги, откуда-то вылезает какая-то "Катилина", которой что-то там дозволили делать только "дотоле", а она и потом не прекратила... Поразмыслив над "сограждане", набравшись чувства собственной значительности, осознав величие своей миссии в обществе, читатель вдруг, совсем как у Хармса, спотыкается "опять об Гоголя", - "не попала на удочку". Представьте, "согражданин" и вдруг на "удочке". Возмущение, скандал, кощунство!"Не сметь на удочку!" - возмущается читатель и начинает искать злодея, покусившегося на его гражданство. И узнает страшную правду - это политики, причем какие политики? Состоящие из одного чистого отрицания, лишенные всяких достоинств - "неловкие" и "нерасчетливые", то есть, казалось бы те, кто не смог бы никого обмануть - и обман с их стороны воспринимается наиболее болезненно. Как же им это удается - ответ был бы банален, если бы в нем не содержалось третьего по счету отрицания - "скрывающие свое ничтожество". Мало того что "не" и "не", они еще и "ни" и это скрывают! Но как таким убогим удается скрыть? И тут, в нашем риторическом колчане ответ готов, причем построенный вновь на резком столкновении стилей и контекстных рядов - "так же, как рак скрывает отсутствие рыбы". Потрудившись некоторое время, потратив определенные усилия на понимание того, что вослед аристократическому приему тройного отрицания приходит самая что ни на есть простонародная аллюзия, пословица: "на безрыбье и рак рыба", читатель обнаруживает что и с пониманием аллюзии не все еще расшифровано. Не просто на безрыбьи рак - рыба. Он еще и скрывает ее отсутствие, действует не как пассивный объект, а как едва ли не главный виновник. Не это ли черепнокожное и пожрало всю рыбу в реке и не оттого ли оно маскирует ее отсутствие? Не иначе... И в завершение оказывается, что этот рак и политиканы - одно и то же. Загадка разрешается. Читатель понимает всю правоту такого сравнения, припомнивши красные, как рак, лица вождей краснокожих и бело-голубых. Действительно, раки скрывающие отсутствие рыбы. Распутав наш кеннинг, усвоив, попутно, его содержание, усвоив не как внешненазидательную банальность, а как свое, кровное, распутанное не без усилий, являющееся законным плодом собственного размышления, читатель может идти дальше весело, легкой походкой... По крайней мере, до следующего "ухаба", который автор заблаговременно ему подготовил всего несколькими строчками ниже.

В этом чередовании ухабов, горок, мостиков и посыпанных разноцветным песком дорожек и состоит хорошо сделанный текст. Не утопая в нагромождении невнятностей, читатель должен вознаграждаться за труд прочтения текста по серьезной проблеме не легкостью самого текста (эта легкость как раз оказывается в большинстве случаев порождением "автоматического" письма, письма на шаблонах и благоглупостях, которую пытаются разбавить, разве что, немотитвированной грубостью в виде матюков и неумелого панибратства), а возможностью отдохнуть и развлечься на отгадывании таких загадок, в которых приятность игры сочетается с полезностью смыслового анализа текста.

Метафорой, загадкой, скальдическим кеннингом, может быть не только сложное предложение и сложный образ, но и одинокая фраза и даже слово. Дабы вновь не выходить из своего огорода возьмем пресловутый неологизм "козлодей", "козлодейство". Оставим в стороне его эмоциональную, ценностную и идеологическую нагрузку. Остановимся только на самом слове. Оно оказывается таит в себе неисчерпаемые глубины.

Это и злодейство, несовместное с Гением.

И ко-злодейство, то есть злодейство совместное.

И действие козлов, существ не слишком приятных, к тому же нагруженных дополнительным блатным смыслом.

И Действо Козлов, то есть - Трагедия (тут мы, правда, имеем дело скорее со сложным указанием на противоположность - Комедию).

Звучит в этом слове и песенка про старика Козлодоева, столь памятная многим еще с детства.

Залетает туда и птичка козодой...

Возможно даже приплести искандеровского Козлотура.

После этого ближайшее значение слова - самоокозление, воспринимается в таком контексте, что включается в сложную игру ассоциаций и аллюзий, своеобразных для каждого. Оно больше не есть тривиальное ругательство, но часть увлекательного словесного состязания, в котором побеждает тот, кто вовлекает оппонента в свою словесную игру.

Очевидно, что грядущая эпоха, эпоха сетевой неориторики должна стать временем взрывного лексического творчества, резкого пополнения словарного запаса за счет арго, неологизмов, архаизмов, иногда даже преобразования технических терминов (как, например, знаменитое "имхо"). Постепенно, этот новообразованный лексический массив будет систематизирован, сформируется целая система речевых этикетов в обсуждении разных вопросов (собственно, такие этикеты существуют и сейчас, но это скорее плотина перед ливнем, нежели дамба гидроэлектростанции) но до того момента нас ждет еще эпоха лексического взрыва, развития многообразия индивидуальных стилей и стилистических школ.

О способах и возможностях вторичного упорядочения этого многообразия мы еще изыщем случай поговорить впоследствии. Теперь же подведем итог.

Эпоха смещения центра тяжести письменной культуры, ее глобальной трансляции в совершенно новую, дотоле неведомую ей, форму существования ставит с неизбежностью и проблему формирования новых жанров и стилей, присущих именно этому типу литературы. Наиболее естественным является предположение, что образование таких жанров произойдет на стыке популярных народных жанров - анекдота, "прикола", каламбура, пародии, предоставляющих материал для построения жанра и стиля, и забытых высоких архаических жанров, прежде всего - жанров риторических, подразумевающих искусство публичного убеждения и диспута. Архаические жанры выступают, прежде всего, как "концептуальный аппарат" для формирования новых жанров. Особенности чтения в современную эпоху предопределяют и особенности письма. Для достижения остранения - разрушения автоматизма восприятия, новая сетевая риторика обречена быть эвфуистичной, сочетать в себе высокое и низкое, игру антитезами, построением сложных риторических загадок для читателя, от которого требуются немалый духовные и интеллектуальные, направленные на понимание смысла. Скоре всего именно этот путь, путь расширения языковых возможностей и даже злоупотрбления ими и является оптимальным для развития в Сети литературы ХХI века.

© Егор Холмогоров, 1999-2003. © Сетевая Словесность, 1999-2003. Дискуссия

13.10.2003 Сегодня в РЖ Фантаст жесткого действия   Недомагистры и перебакалавры   Живой журнал словами писателей   А не рано ли ставить точку?   В Тулу со своим самоваром, или "Волшебное слово" Виталия Левенталя   Все о поэзии 154   Как Фрейд стал кормилицей   Летящий пульс маэстро   "Вечный плот" в России   Нестрашный суд, или Скандальные ошибки филологов. Точка в дискуссии   Проблема реальности   Шведская лавка 127   Удар русских богов   Пир победителей   Похитители тел   Строгие юноши   20 лет GNU   Устроителям книжной ярмарки во Франкфурте   Вчера открылась Франкфуртская книжная ярмарка   Игра по правилам Турнье

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы