Поэзия:

Ренат Гильфанов

МЕРЦАНИЕ

поэма, написанная стихами и рифмами

Георгию Жердеву запятая поэту запятая который
умеет многозначительное многоточие слушать

I

Спать у окошка неудобняк.
С утра меня разбудил сквозняк.
А я расклеился, лег под утро.
Лицо мое покрывала пудра,
под каждым глазом темнел синяк.

Мозги колючий стянул дымок,
но вновь уснуть я уже не мог.
Пришлось вставать и брести к голгофе
стола, глотать растворимый кофе,
из глаз выдавливать сонный смог

Как глянешь: в мире - сплошная грязь.
Но в нем дрожит паутинкой связь.
На той неделе сгорела касса,
а с ней зарплата. В итоге мяса
на полкило я с костей растряс.

У их бухгалтера нервный шок.
Он кассу эту в сердцах поджег.
Проклятый клерк, ошалев от чисел,
сдурел, а я от него зависел,
как от желудка - ночной горшок.

Бог с ним, с бухгалтером. Посмотреть,
так в мире только и есть, что смерть.
Она, в зрачках задрожав нервозно,
на все заставит смотреть серьезно,
на все набросит тугую сеть.

Она, спаяв многословный рот,
твой взгляд от черепа оторвет.
Затянет дыры колючей мглою.
И боль мерцающею иглою,
как вилка в спаржу, войдет в живот.

Затихнет тело, едва дыша.
Но тихо вздрогнет его душа.
И, словно шина
внутри кувшина,
набухнет, стенки и дно круша.

Земля разверзнется, как гудрон,
как лава, как на чулке капрон.
И смрадно дышащий, потнолицый,
в своей расшатанной колеснице
пустое тело умчит Харон.

Смерть - скульптор с жилистою рукой.
Но живописец она плохой...
.....................................
Ведь цвет - движенье, объем - покой.



II

Включаю телек, там - третий сет.
В фанерку двери стучит сосед.
Поклонник тенниса, водки, женщин,
расколупатель душевных трещин.
Любитель пьяных дурных бесед.

"Ну что, брат Батюшков, смажем ось?"
"Да мне с утра на работу... " "Брось.
Не стой, едрить твою, истуканом.
Разлей горючее по стаканам".
Поллитра водки - и началось.

"Планета - скопище обезьян,
и в каждой можно найти изъян.
Мир схож с огромной навозной кучей.
Но, создавая наш мир текучий,
прости, я думаю, Бог был пьян.

Он сильно выпил, вошел в кураж,
Слепил природу, потом пейзаж
заполнил живностью. А проснулся -
деянью рук своих ужаснулся.
Но поздно - живность пошла в тираж.

Исправить бы, да сноровки нет.
Бог не ремесленник, он - поэт
(как ты). Теперь, обливаясь потом,
типичным выглядит обормотом,
вмещая в ум этот винегрет.

Одно бесспорно, что все умрут.
Про все другое пророки врут".
"Так что же, мир не дает уроков?"
"А нет ни мира и ни пророков".
"А что же есть?" "Гм... душевный труд.

Душа не сеет, не жнет, не ест.
Душа не ведает общих мест.
Душе не нужен прощальный ужин.
Ее заботит лишь сам отъезд.

Хоть бей в литавры, хоть дуй в трубу -
у ней не выступит пот на лбу.
Душа - не шкурка, она основа
любого акта, включая слово.
А слово может убить толпу!

Толпа ж... " "Михалыч, довольно пить".
"Какого хрена?" "Теряешь нить.
Приплел толпу... Да, толпа несносна... "
"Я выражаюся переносно... "
"... зато народ надлежит любить".

"Народ - урод. Если прав народ,
тогда заткни красногубый рот
косматой ватой. Иль с розоватой
свиною шейкою бутерброд
жуя, о телеэкран слепи
зрачки, в две дырки свои сопи.
Но человек не добыча тленья,
он - единица сопротивленья.
И я приветствую сбой в цепи!"

"Смотрю, желаешь ходить в богах?"
"В чертях! И мир на моих рогах
Лохмато дыбится, словно шапка".
"Твоя конструкция очень шатка,
а я стою на своих ногах".

"Дурак. Щенок. Наша жизнь лишь крюк,
мембрана шара, ширинка брюк.
Рискуя лопнуть, сгореть, разбиться,
душа желает освободиться.
И исполняет смертельный трюк.

Как дева, легши с юнцом в кровать
душа обязана рисковать.
Но, слава богу, душа не Гамлет,
она не мечется и не мямлит
и против шва не боится рвать.

Тебе... допустим, башку снесло.
И ты предстал. Что тебя спасло?
Бог добр! Ему не пристало злиться.
В его глазах человек двоится,
и он легко отметает зло.

Он тоже тащит своё ярмо.
А мы с тобой для него - трюмо.
И нам с тобой никуда не деться,
Раз Богу нравится в нас смотреться".
"Мы разгребаем его дерьмо?"

"Зачем же так... Но, вообще, ты прав.
Тут мы с тобой не имеем прав.
Мир окружающий - лишь вуаль". "Но
мир не реален, а боль - реальна.
А у реальности жесткий нрав".

"Друг, твой апломб я продам за пол-
цены. Апломб твой - цементный пол.
Ведь если девушка шепчет "котик",
она уже для тебя наркотик.
А я приветствую женский пол!

Я все приветствую! Жизнь! Ах, друг,
ты прав, и дряни полно вокруг.
Но в ломких рюмках искрится водка,
шипит зажаркою сковородка,
и нежно-розовая селедка
оделась в белый, тончайший лук.

Чего ж еще? В жизни важен миг.
Скорей лови его за плавник".
"Сойдет под пальцами позолота,
и вдруг окажется, жизнь - болото".
"Ну, если так, значит я - кулик!

Все мы - сопля у судьбы в носу.
А я б хотел отрастить косу
и, воздержаньем прочистив поры,
писать по шелку седые горы,
качая кисточкой на весу..."



III

Окно открыто, как влажный рот.
За ним - пернатый, хромой урод.
Он - голубь. Выглядит скверно, лысо.
На жесть карниза я сыплю риса.
И он, пугливо косясь, клюет.

Угрюм, напуган и одноног,
от жизни он получил пинок.
Увядший, бледный, больной цветочек,
как автор этих несчастных строчек,
косноязычен и одинок.

В тот зимний вечер я был не пьян,
душой и телом вполне "требьян".
И очень просто, без аллегорий,
калеку я обозвал Григорий.
Соседям насмех и воробьям.

Пускай он будет среди калек
хотя бы именем - человек.
Чтоб эти перья, хрящи, пушинки
прикрыли мысли моей лощинки,
как влагу глаз - опахала век.

Чтоб, упражняя свой птичий слог,
я с ним поддерживал диалог.
Лицом в окно, как башкою в прорубь...
Поэт не жаворонок, он - голубь,
творец воркующих, грустных строк.

Люблю я вещи, их мрак и блеск.
Их дикий хохот, сумбурный плеск.
Ведь я не клирик и не философ,
мой голос, сотканный из отбросов,
порою может быть зол и резк.

То не сознанье - гортань поет,
как в снах индейца поет пейот.
Мой мир цветаст, но совсем небросок.
Для глаз чужих он почти набросок,
но для своих он почти полет.



IV

Ад - не горящий в печи скелет,
как Рай - не теплый шотландский плед,
Ад - это лучик, в котором точка
скользит, как полная одиночка,
вниз по прямой бесконечных лет.

Я одинок. Я почти в Аду.
Я с жизнью плохо себя веду.
Как гроб наемника, оцинкован,
как зуб полярника, оцингован,
лишь ужас чувствую и беду.

И двадцать пять с половиной лет
хрустит под кожей моей скелет.
Оливки, крошево, облака ли
устали плавать в моем бокале.
Проклятый броуновский балет!

Глотаю, морщась, паленый ром.
По белой жести скребу пером.
Уныла жизнь, и грязна посуда.
В деревню, что ли, махнуть отсюда
Иль в город, выстроенный Петром!

Москва не сходит с опухших век.
Но в Петербурге погуще снег.
Там есть гранит у реки знакомой,
ночь, пораженная глаукомой,
и плохо выбритый человек.

И если Бог - это график, вот
одна из лучших его работ.
Угрюмы лица, потерты куртки,
из губ небритых торчат окурки,
мокры носки, и болит живот.

В деревне же по-другому все.
Порою там, как в стихах Басе,
то зябкий ветер шугнет лягушку,
то ива плюнет тебе в макушку.
(Басе сказал бы: "Все ха-ра-се".)

Я был бы писарем иль дьячком.
В душистом сене лежал ничком.
Но мир густеет, как лица в Торе.
И в этом вязком, густом растворе
я - смуглый окунь с тугим зрачком.

Так что откладывается покос,
стада свиней и лохматых коз.
Напившись виски, походкой шаткой
судьба моя семенит лошадкой
с вплетенной в гриву гирляндой роз.



V

У каждой твари есть свой Дедал.
А мой Дедал мне билетик дал
на скорый поезд, летящий в детство.
Но перепутал болезнь и средство.
Мой поезд скрылся. Я опоздал.

Теперь вот стыну, и мнет мой мозг
воспоминаний горячий воск.
Мастит из воска того фигурки
и в злобе гасит об них окурки,
как маг в отсутствии гибких розг.

Мой разум выпит, и взор погас.
Но в сизом облаке ржет Пегас.
Вокруг меня только ил и сор, но
все так волнующе иллюзорно,
что увлажняется карий глаз.

А что он зрит? Желтизну степей,
округлость маминых губ ("Не пей!").
Плюс город розовый, черный, дальний
и зеркало, коего нет реальней,
в котором прячется Челубей.



Р. S.
Я наливаю вино в бокал.
Мой череп - лампа. Ее накал
дрожит, кривляется, колобродит,
зовет туда, где отец мой бродит.
Совсем один... в глубине зеркал...

1998



© Ренат Гильфанов, 1998-2006.
© Сетевая Словесность, 1999-2006.

Книга отзывов

ЕЖЕ-ПРАВДА // Ежедневная газета

Кастоправда / Поэзия Анастасия Романова. ПОЧТИ КЛАССИЧЕСКОЕ. / а что народ, народ шикует / разъев страдательный падеж / стократ ликующе дьякует / когда картежница надежд / проносит черный свой кортеж

Price.ua - все цены фирм Украины

Мобильные телефоны MP3-плееры Телевизоры Ноутбуки Цифровые фотоаппараты Автомагнитолы Плазменные панели КПК Цифровые видеокамеры DVD проигрыватели LCD телевизоры Компьютеры