* * *
Когда ты о чем-нибудь рассуждаешь, ты словно танцуешь танго
с розой в белых зубах, в разряженной атмосфере
зала. А я нападаю на тему с нахрапистостью мустанга,
стучу тяжелым копытом по балкам в глухом вольере.
В баре "Веселый мельник", наполненном врагами,
болеющими за "Зенит" (я слышу их горький плач),
приятель изрек мне: "Мы мыслим накачанными ногами,
пиная мысль по площадке, как круглый футбольный мяч.
Что толку, что мы сильны? Войны ведь поблизости нет.
Не стоит бросаться в атаку, как глупый юнец Патрокл.
Остерегись, дружище, коварен любой предмет,
зовущий, чтоб ты его исследовал и потрогал".
Мужская мысль тяжела. Куда веселей мечтать!
Красться на цыпочках чувств, как Франсуаза Саган и
Сапфо. Скользить по предметам взглядом и улетать
в небо, как это делают летучие рыбки сарганы.
Мне ли спорить с тобой? Туманен мой окоем.
Мысль погружается в хаос, глубокий, как облегченье.
Но до поры, до срока спокоен твой водоем -
оттого, что подводных лишен течений,
мелей, коварных рифов, страшных подводных глыб,
спрятанных нам на погибель аж с ледниковой эры.
Но сколько же в нем загадочных донных рыб:
рексии, фотостомы, батилесты, химеры...
_^_
ПЕТР
"Как будто стучатся?..." (Рабы головни разложили
и дули на них, чтоб неверный огонь не угас.)
Служанки впустили Петра и спросили: "Не ты ли
был с тем человеком, которого судят сейчас?"
"Не я", - он ответил и вздрогнул, услышав, как звуки,
покинув гортань, отразились от каменных стен...
Он спрятал глаза и подул на озябшие руки.
Сноп искр озарил перекрытья и балки. И тень
Петра изогнулась и так же к ладоням склонилась,
как будто пыталась задуть полыхающий жар
от слова Христова, который, как высшую милость,
апостол в сухих, растопыренных пальцах держал.
_^_
ЗНАМЕНИТОМУ ПОЭТУ
Вы стоите в середине пантеона,
а вокруг кружатся черные икринки
ваших строк. Вот так иголка патефона
бродит, шаркая, по венам грампластинки.
(Не пластинка - срез эбенового древа.
И не линии на ней, а кольца судеб.
Хорошо б ей ошалеть от перегрева
и расплавиться. Но этого не будет.)
Впрочем, нет. Ваш голос - он иголка шприца.
Раструб губ торчит, как порванная вена.
В скольких юношеских душах отразиться
пестрым снимком поляроидным ваш тенор?
Все пройдет, и жизнь с изношенного века
одинокою слезой стечет незримо.
(Как пожухлая трава, торчат из снега
ваши волосы, переживая зиму.)
Будет новое гореть средневековье,
обреченное на подвиги и муки.
Ваше круглое лицо снеговековье
обовьют потомков маленькие руки...
Сколько жутких подмахнул ваш быстрый росчерк
договоров? Для кого вы драли глотку?
Кто из двух - Харон иль ангел-перевозчик
вас посадит после смерти в свою лодку?
(Доберетесь до причала - позвоните.)
Все же верю, опуская все изъяны:
ваши строки - не единственные нити,
по которым вы подниметесь из ямы.
Нету выше и пронзительнее тона,
чем у вас. Ваш голос стукнется о плиты.
Семь котлов есть в бане мрачного Катона.
Там вы будете до косточек отмыты.
Ну, а нет, так не беда. Не огорчайтесь.
Не берите в ум, как молодое племя.
Вы на чаше посильнее раскачайтесь.
Может, вынесет "авось"? Еще есть время.
Что же я... Желаю вам доплыть до Рая.
(На странице строчка, как копченый угорь -
на тарелке). Даже дерево, сгорая,
превращается не в пыль - в древесный уголь.
Нынче впору вам, укрывшись за бравадой,
над костром потухшим, съежившись, без спешки,
авторучкой, словно палкой сучковатой,
ворошить, кряхтя, сухие головешки.
Все пустое. Для расстройства нет причины.
Время - море? Пусть. Зато слова - не тонут.
Лишь по телу разбегаются морщины,
как круги от камня, брошенного в омут.
_^_
* * *
Невесомой рукой отодвину белую штору я.
Буду молча курить, любоваться далеким бором.
И задумчивым взглядом смотреть на луну, которая
на клеенке небес дрожит дорогим фарфором.
Начинается ливень. Мне ночь обостряет зрение.
Вот и чай. Посмотри на чай - он парит прекрасно.
Для тебя я способен лишь так удержать мгновение,
завернув его в мокрый от ливня кусок пространства.
_^_
ВЗРОСЛЕНИЕ
Не проглотить слова обидные.
Тоска на сердце - как плита.
О, как ужасно стало стыдно ей
от криков этого скота!
Она не смела разрыдаться и
почти не рассчитав маршрут,
в дождь выскочила из редакции,
зонт распахнув, как парашют.
Спустилась шагом неуверенным,
протопала через мосток,
подхваченная ветром северным,
как с ветки сорванный листок.
И в воротник уткнулась скулами -
в вечернем мареве огней,
где привиденьями сутулыми
прохожие казались ей.
А на бульваре идол каменный,
и беготня машинных фар.
И маленькими изваяньями
от луж отходит белый пар.
Чтоб притупить тоску тревожную,
в кофейне "Крым" полупустой
она взяла себе пирожное
и кофе в чашке золотой.
И победило чувство юмора,
когда, не перестав жевать,
"Не стоит так, - она подумала, -
из-за козла переживать".
Отныне побегут составами
минуты, дни и месяца.
И жизнь с хрустящими суставами
сожмется, опадет с лица.
Затянет небо сном, закружится
в окне расплывчатая ледь.
И свет в ее глазах потушится.
И ей придется повзрослеть.
Отныне ни капель весенняя,
ни дождик, выпавший зимой,
в ней не разбудят потрясения
ей не понятные самой.
Замрет, за прочный статус ратуя,
среди фигур из забытья,
как будто гипсовая статуя
в холодном парке бытия.
И будут временем обточены
черты однообразных лиц.
И будут, словно червоточины,
глаза зиять на дне глазниц.
В них времени вода проточная
застыла. Плесень на плите.
А вместо дат лишь многоточия,
рассыпанные в пустоте...
_^_
ФОТОГРАФ НА ПОХОРОНАХ
"При чем же тут цинизм? Мой снимок - лишь парик,
а "лысая" парит у нас головами,
пока в гробу лежит еще один старик,
сжимающий обол засохшими губами.
Природа так мудра, что глупо причитать.
От берега отплыв, куда-нибудь причалим.
Он заслужил покой. Всем прочим нужно встать,
почтить последний путь торжественным молчаньем.
Да, с ним уже стряслась ужасная беда.
Но час пробьет - и нам тащить свою повозку
туда, куда в ночи уводят провода
и метки на столбах, раскрашенных в полоску.
Вот так и поплывем... Во мраке ждет Харон,
и знаешь, пой - не пой: он равнодушен к стансам.
Нас, в общем, всех мутит от вида похорон
чужих, как от своих, нам выданных авансом".
_^_
ИУДА
Тоще лицо Иисуса. Беден его наряд.
Но за спиной - осанна, возгласы одобренья.
Все его славословят. Все о нем говорят.
Где ж она, добродетель скромности и смиренья?
С виду он - человек. Сухожилия и хрящи.
Ну, а внутри - как крепость, вылепленная из снега.
Не обитает в чистых залах его души
тот паразит, что гложет каждого человека.
Господи, что за запах от омытых Марией ног!
Наши ж просто воняю. (Где уж нам до елея).
Говорит, что один. Но разве он - одинок?
Тем многолюдней Христос, чем супостаты злее!
Что он знает о боли? За пылкостью его фраз
что стоит? Пустота! Разве кошмар под веком
этаким да уместится? Чтоб говорить за нас,
должен он стать не Богом, братья, а человеком.
Безголовый, бессмертный, светлый ребенок дня,
что он знает о ночи? Для последнего слова -
губы смертного, братья. Отче, услышь меня,
выжженного, как пустошь, сумрачного и злого!
Тайные мои раны больше, чем от копья,
ноют от червоточин страсти, греха и... Разве
он - человек? Распятья больше достоин я.
Вкладывайтесь перстами в жаркие мои язвы!
Не замру, не замедлю перед входом во мрак.
Все оставляю: веру, любовь, надежду.
Не за что мне цепляться. Пальцы не держат. Так
у водоема дети сбрасывают одежду,
чтобы в воду войти. Ужаса моего
не понять никому. Лишь луна у порога
тихо скулит. А больше - нету здесь никого.
Ни Петра, ни Марии. Полностью одиноко.
Все стерплю, все сумею. От всего отражен,
бликом на дне столетий буду лежать суровым.
Станет язык мой острым, твердым, как сталь, ножом,
режущим в глине губы, чтобы промолвить слово
глина смогла. А после - буду лежать ничком
на полу синагоги (как фарисеи грубы!) -
шрамом, клеймом, ожогом, судорожным толчком,
приотворившим миру глухонемые губы.
_^_
ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ
1
...Иисус заплакал.
"Смотри, смотри, как он любил его!"
"А ежели любил, то почему
изгнавший бесов и отверзший очи
слепцу, ему позволил умереть?"
"Не знаю. Верно, в этом есть значенье".
Старик вздохнул, и оба замолчали.
Скорбя душой, Иисус прошел к гробнице
и тихо молвил: "Уберите камень".
Испуганная Марфа прошептала:
"Господь, он мертв уже четыре дня
и засмердел уже..." "Доверься мне, -
ее прервал Иисус. - Берите камень!"
Когда убрали камень от пещеры,
в которой труп лежал, Иисус отвел
глаза от входа, словно вид пещеры
ему обжег зрачки или напомнил
о чем-то. Но, до боли сжав в кулак
пять пальцев, снова взгляд свой устремил
в провал пещеры и, нахмурив брови,
воскликнул громко: "Лазарь, выйди вон!"
Внутри пещеры что-то зашуршало.
По суходолу пробежала дрожь.
Из склепа смрадным воздухом пахнуло.
И вслед за тем тяжелые шаги
из тьмы раздались. Ближе, ближе, ближе...
2
В Вифании за праздничным столом
народ еврейский праздновал вечерю.
Там был Иисус, с ним Лазарь возлежал,
которого он воскресил из мертвых.
И думал Лазарь: "Если умер я,
да, если вправду умер я, то кто я
теперь - живой мертвец иль человек?
И если тьма, объявшая меня,
была и вправду смертью, то она
была не страшной. Нет, совсем не страшной.
Страшна была болезнь моя..."
он вспомнил тот, последний, приступ боли.
И вслед за тем - мгновенье облегченья.
А рядом встала жизнь: ее болезни,
ее тревоги, страх и нищета.
Тут взгляд его упал на пальцы рук,
сжимающие хлеб. Худые пальцы.
"Да, я был мертв. И эта вот рука
гнила уже... Гнила?" Он с изумленьем
взглянул на руку. И отставил хлеб.
"Сестра... Ее я верой был спасен,
а не своей. А мне б хватило веры,
чтобы ее из мертвых воскресить?
Пожалуй, нет. - (Он усмехнулся.) - Вряд ли".
Взглянув в окно, он вспомнил ужас свой
в тот миг, когда, глаза открыв в пещере,
перед собой увидел только тьму,
втянул ноздрями вонь, и хриплый кашель
ему взорвал гортань. Потом платок
он от лица, как липкую медузу,
отбросил. И вот тут от отвращенья
он вскрикнул было, но увидев свет
в конце пещеры, понял: это - выход.
Он двинулся на свет. И там, у входа,
его ждал Бог, а рядом с ним - сестра.
Но то был не последний день Вселенной.
Вокруг все та же жизнь, все те же лица,
все те же зной и пыль. И он подумал:
"Зачем я здесь?... И кто я...?" И потом
заплакал - не от счастья, но от боли.
И вдруг среди всеобщего веселья,
подняв лицо, он на себе поймал
внимательный, спокойный взгляд Христа.
И взгляд Иисуса как бы говорил,
верней, молчал о том, что многим смерть -
лишь тьма и ужас, но кому-то жизнь
крестом на плечи потные ложится.
Бывает жизнь пустою, как кувшин
надтреснутый, никчемный. Но бывает
наполненною смыслом, как мехи -
вином. И вот теперь они раздулись...
И среди гула пьяных голосов
лишь эти двое поняли друг друга.
_^_
ТРИДЦАТЬ СЕРЕБРЕННИКОВ
Торговцы ушли. Фарисеи закрыли скрижали.
Погонщики мулам измученным дали овса.
В окошке дремала луна, и монеты лежали
на грязном полу синагоги созвездием Пса.
Не зная иного, во мрак погружались трущобы.
Над городом сонно качались скопленья планет.
И только горшечник не спал, всё мечтал: "Хорошо бы
кому-нибудь поле продать. Хоть за пару монет".
А в храме мужи совещались: мол, кровью и болью
помечены тридцать монет, их нельзя применить
на дело благое. Но есть у горшечника поле.
Мы купим его, чтобы странников там хоронить.
И - сделано. Годы промчались, и боль стала глуше,
весь мир проклинает Иуду. Его не клянут
лишь мертвый горшечник и те - беспризорные - души,
нашедшие в поле за домом последний приют.
_^_
* * *
Пустой, безлюдный зал нам всем не по нутру.
Но сцену занесет подобием пороши.
Мы отыграем роль, и на сквозном ветру
захлопают венков холодные ладоши.
При мысли о венках испытываешь дрожь.
Но, избежав искус никчемных сантиментов,
ты знаешь про себя: не так уж ты хорош,
чтоб верить в долгий путь и ждать аплодисментов.
_^_
* * *
Свет утренний был нестерпимо прозрачен и резок.
И думал апостол, снимая котомку с плеча,
что путь от пещеры к пещере - всего лишь отрезок
взлетевшего наискось к небу большого луча.
Учитель погиб, чтобы стало рокочущей былью
все то, что пророчеством было, колышущим слух.
И знойный, удушливый воздух, пропитанный пылью,
расширился, чтобы принять и вместить Его Дух.
Зияла дыра под ребром. Как пробоины в днище,
чернели следы от гвоздями проделанных ран.
Но несколько слез, с изможденной щеки испарившись,
пополнили свежей водой мировой океан.
И стало прохладней. И жизнь неспеша продолжалась.
Как прежде, бурлил океан человеческих лиц.
Но все, что отныне в пространстве держалось - держалось
на вздохе последнем Его и на взмахе ресниц.
_^_
|
ЕЖЕ-ПРАВДА // Ежедневная газета
