Рассказы:

Александр Хургин

Космополитические  рассказы

НЕ СПАС ИЛЛЮЗИЯ ГУМАНОИД

НЕ СПАС

Раньше Игорь Семёнович считал и был уверен, что по его фамилии определить ничего невозможно. Относительно происхождения и национальной принадлежности. Он думал, что фамилия у него никакая, в том смысле, что нетипичная и нехарактерная. Швецкий. Не от слова "швед", конечно, а от слова "швец". Портной, значит. И имена у родителей его были, ничего конкретно не говорящие. Отца вообще, как Будённого, звали - Семёном Михайловичем, а мать тоже имя интернациональное носила: Инна Мироновна. То есть, возможно, при рождении назвали их не совсем такими именами и отчествами, в 1918-м и 1920-м годах. Тогда у многих ещё сохранилась народная традиция и привычка называть детей более откровенно и по-своему. Но те метрики и другие удостоверения личности не сохранились во времени, и в паспорта внесли им имена-отчества вышеупомянутые. И в свидетельствах о смерти те же имена значились. И на памятнике. Игорь Семёнович общий им памятник поставил на двоих. Поскольку всю жизнь они вместе прожили, одной семьёй, в одной квартире. И со смертью, значит, ничего у них не изменилось. Об этом Игорь Семёнович позаботился. И о себе одновременно - тоже он позаботился. Потому что на одну могилу ходить всё-таки удобнее, чем на две в разных местах. Тем более ходил он к родителям своим часто. Особенно если по сравнению с другими. Во-первых, на дни их рождения ходил. Во-вторых, на день смерти. Они в один день умерли. Не вместе и сразу. Нет, умерли они в разные годы. Но оба пятого сентября.

Ну, и обязательно весной, когда земля подсыхала, приходил к родителям Игорь Семёнович. Чтобы убрать грязь, за зиму скопившуюся, цветы посадить, то, сё. Да и так заходил он, без повода и причины. Когда настроение соответствовало. Что тоже случалось чаще, чем хотелось бы. А по аллеям походит, посмотрит на чёрных ворон и собак кладбищенских - свободных и независимых существ, которые, правда, всё равно о смерти напоминают, - и легче вроде жить, какое-то время.

Он даже с удовольствием некоторым по кладбищу гулял, Игорь Семёнович. Как по парку культуры и отдыха. Памятники разглядывал, то, что живые о мёртвых на камне пишут, читал. А кроме того он выяснил, что на кладбище, точно так же можно своих знакомых встретить, как и на улицах города. Только в городе встречаешь тех, кто ещё жив, а на кладбище - тех, кто уже мёртв. Таким образом он директора своей школы встретил, Сотника Ивана Демидовича, и доктора Юрия Рябова, маму в самом конце лечившего, и своего однокашника Лёньку Гусева, который был живее всех живых в группе, здоровее и жизнерадостнее.

И в общей сложности двенадцать лет ходил сюда Игорь Семёнович время от времени, и всё было тихо, спокойно, как подобает, несмотря на нервную политическую обстановку в стране. А потом, значит, началось и пошло с год назад вразнос, как по маслу.

Пришел он новой весной к родителям, смотрит, а памятник на земле лежит. Навзничь. Не разбит, не осквернён ничем, но - на земле. Игорь Семёнович подумал, что, может, упал он. Сам по себе, без человеческого участия и умысла. Ну, земля поползла под воздействием снега и талых вод. Земля же на кладбище жирная, скользкая - вполне могла поползти. И в тот, первый раз, Игорь Семёнович нанял рабочих местных, могильщиков, и они за некоторую - не малую, но приемлемую - сумму восстановили памятник на прежнем месте. Сказав, что теперь будет стоять, не хуже, чем у Ленина - никуда не денется. А через неделю буквально Игоря Семёновича что-то как в бок толкнуло. Он ехал в троллейбусе - по работе ему надо было - и неоправданно ничем вышел на предпоследней остановке. А не на последней, как полагал по ходу дела и по логике вещей. И пошёл по асфальту. Дошёл до кладбища, до могилы добрался - опять памятник лежит. На боку. И через обе фотографии краской зелёной полоса проведена. Жирная полоса. Прямо по лицам. Справа налево и наискось. А внизу, почти у самого основания, написано: "Ха-ха-ха".

Ну, тут, конечно, деваться Игорю Семёновичу стало некуда и всё он понял как есть. Понял, что имеет дело с актом вандализма так называемым - о них в газетах не раз писали. Он это ещё и потому понял, что осмотрел другие памятники и могилы, те, которые вблизи располагались, в радиусе обзора. И все они, если хоть намёк какой-нибудь содержали на происхождение покойника нечистокровное, были как-нибудь испорчены. Или той же краской памятники расписаны нецензурно, или куски от них отбиты, а на одной фотографии усы к лицу кто-то пририсовал - опять же зеленью ядовитой - и окурок к губам приклеил. А лицо и памятник, и могила, само собой разумеется - женщине молодой принадлежали, в родах умершей.

И почувствовал Игорь Семёнович в себе злобу, и понял, что она поднимается, и что он начинает борьбу не на жизнь, а на смерть. Вернее - за смерть. Чтобы право смерти для матери своей и отца отстоять, право на вечный покой. Правда, с кем он собирался вести борьбу, было ему не известно. С невидимым противником, с фантомами. И не с ними самими, а с результатами их деятельности. Выследить-то такого противника невозможно. Разве только поселиться на кладбище, на ПМЖ. Но тут - всему своё время и свой час. И раньше этого часа никто на кладбище переселяться не должен, и стремиться туда - не должен. И Игорь Семёнович не стремился. Он только понял, что с рабочими договариваться об установке памятника - неэффективно. Никаких денег не хватит с ними договариваться. Да и кто даст гарантию, что не они же сами памятники и валят? В целях получения дополнительного левого заработка. От мужчин с такими лицами и с такой профессией можно ожидать чего угодно. Они посреди смерти работают, ежедневно, их проблемы и чувства живых людей давно не интересуют. Их только свои собственные проблемы интересуют: чтоб не стеснять себя в еде и в питье, а также в средствах передвижения и проведения досуга вне территории кладбища.

На всякий случай и для очистки совести, Игорь Семёнович всё-таки зашёл к ним, сказал, что над мёртвыми кто-то глумится и издевается беззастенчиво, мол разве это допустимо? А они сказали ему:

- Мы ничего, - сказали, - не знаем. Мы ж на ночь тут не остаёмся жмуров охранять. И нам, - сказали, - за это не платят.

Можно было бы, наверно, ещё в милицию обратиться, но Игорь Семёнович о таком варианте и ходе даже не подумал. Не пришла ему милиция в голову. А сделал он, значит, вот что. Он себе у соседа, лет пять уже без перерыва пьющего, автомобиль купил. То есть не автомобиль, конечно, а "Запорожец" старого образца. За сто долларов сосед ему этот "Запорожец" с дорогой душой продал. Причем в отличном состоянии. Руки-то у соседа хорошие были, когда не пил он. И у самого Игоря Семёновича тоже руки откуда надо росли. И не боялся он, что машина старая и в эксплуатации ненадёжная - поскольку вполне мог с нею совладать своими силами и своим умом. А к машине он докупил лом с лопатой, растворитель и цемент. Задние сидения вынул, всё это туда сложил и там оно находилось. Всегда. И каждую неделю, в воскресенье, стал Игорь Семёнович по одному и тому же маршруту на своём "Запорожце" горбатом ездить. Приедет с утра, поставит памятник в вертикальное положение, зацементирует. Если краской он испачкан - растворителем краску смоет. Посидит, покурит и уезжает отдыхать после трудовой недели. А в следующее воскресенье опять едет. И опять то же самое делает. Делает и думает:

- Я всё равно упрямее вас, гадов, - и: - Только бы, - думает, - памятник не разбили и не уничтожили или - что ещё хуже, не украли. А если, - думает, - попадётесь мне по какой-нибудь счастливой оплошности, убью я вас ломом или лопатой, в зависимости от того, что под рукой окажется. Убью и даже о добре и зле при этом не задумаюсь.

Короче, долго он так ездил. Всю весну и всё лето, и всю осень дождливую, и всё начало зимы. Как на работу ездил. И понял в конце концов, что на своё терпение зря он надеялся и полагался и что не такое уж оно железное, и вполне может лопнуть. А главное, неясно, что делать, когда терпение всё-таки не выдержит - жить продолжать или чем-то иным заняться.

И тогда стал Игорь Семёнович думать. Тут же, на скамейку присел и думает. И придумать ничего не может. Так бы он, наверно, ничего стоящего и путного и не придумал, если бы не ворона. Которая, как в страшном кино, на кресте сидела. Уселась и сидит, значит. Головой вертит то вправо, то влево. Вот она и натолкнула Игоря Семёновича на эту мысль нестандартную. Вернее, не она, а то, на чём она сидела. Крест имеется в виду кладбищенский, вот что. Обыкновенный деревянный крест.

И позвонил Игорь Семёнович шефу, и попросил на завтра отгул. А завтра поехал он к ребятам на завод, где раньше, ещё при советском строе, работал, и заказал им крестик небольшой изготовить - из нержавейки. Ребята заводские, конечно, удивились - зачем ему это понадобилось, - но крестик сделали, без вопросов. Прямо в присутствии Игоря Семёновича. Сантиметров пятнадцати высотой крестик, не больше. И денег не взяли. По старой памяти и дружбе и в знак солидарности всех трудящихся. Игорь Семёнович сказал им большое спасибо от всего сердца и поехал с крестиком своим на кладбище. А дома он ещё дрель в машину бросил ручную, коловорот по-старому, и сверло, каким кафель сверлил, когда в ванной комнате ремонт делал.

Приехал - памятник стоит. Не успели ещё с ним расправиться со вчера. Ну, Игорь Семёнович достал коловорот, сверло в патроне зажал и сверху в памятнике отверстие просверлил вертикально. Довольно легко оно просверлилось, в так называемой мраморной крошке. А в отверстие он влил цемента разведенного и крестик туда же вставил. И в "Запорожце" посидел, пока цемент схватываться начал. А после он решил ещё посидеть - подождать, чтоб застыл цемент достаточно крепко.

Он так думал себе, Игорь Семёнович, когда все эти действия производил: "Родители меня, - думал, - за этот крест не осудят, поскольку не были верующими при жизни, не успев дожить до свободы и открытости всех вероисповеданий без разбору. А Бог, если он, конечно, есть, тоже меня поймёт. И, возможно, простит при случае. Потому что не может же он не понять, что я это не ради себя делаю, а ради родителей своих. Чтобы дали им, наконец, заслуженный покой. А то при жизни они его в глаза не видели и сейчас не видят. Разве это справедливо и по-божески?"

И всю последующую неделю Игорь Семёнович даже злорадствовал наедине с собой втихомолку. Представлял себе, как подходят эти сволочи к могиле, а на памятнике - крест. Они смотрят на него, смотрят друг на друга и уходят. Не солоно, как говорится, хлебавши. И ехал он в следующее воскресенье на своём "Запорожце", веселясь внутренне и насвистывая. Хотя на кладбище, веселясь, нормальные люди не ездят.

А когда приехал и вышел из машинки своей, морально и физически устаревшей, и к могиле вплотную приблизился, весёлость его истаяла и иссякла. В один фактически миг. Потому что памятник теперь не только лежал на земле, но и разбит был что называется в мелкие дребезги. И крест, в грязь втоптанный, рядом валялся.

Не защитил он, значит, родителей Игоря Семёновича. Не спас. Наверно, потому не спас, что всё против фантомов этих бессильно. Всё и все. Даже Бог бессилен. Еврейский Бог, христианский... Оба бессильны. Что понятно, если вдуматься, и объяснимо. Ведь оба они есть один и тот же, всеобщий, единый и неделимый Бог, Бог, подаривший нам, людям, как образ свой, так и своё подобие.

ИЛЛЮЗИЯ

Новый год встречали, как красивую женщину - стоя чуть ли не по стойке "смирно". И заранее. Потому что не дома его встречали, а на рабочих местах. Собрались вот в складчину, по справедливости и по средствам, всё необходимое заготовили и теперь пили в кругу трудового коллектива за его, нового года, здоровье и своевременный приход. Не шампанское, разумеется, пили, а водку. Потому что русский человек, даже если он и еврей, должен пить водку, а никакое не шампанское. Правда, водку пили хорошую. Высокого качества. Но одновременно она имела и доступную, в разумных пределах, цену. Потому что производилась отечественным товаропроизводителем, труд которого не стоит ни черта, особенно по сравнению с производителем западно- и даже восточноевропейским.

А закусывали они, как это принято на а ля фуршетах, праздничными бутербродами. С колбасой, паштетом, шпротами и ветчиной плюс зелень в широком ассортименте, полезная для мужчин преклонного возраста. Ну, и минеральная газвода "Бон-Буассон" в качестве прохладительного напитка - тоже плюс. Фельцман настаивал на том, чтобы ради светлого праздника в рыбном икры купить какого-либо цвета, хоть красной, хоть чёрной - один хрен, но остальные его активно не поддержали, сказав, что нечего зря деньги на ветер выбрасывать, когда вполне можно селёдки купить взамен, самой лучшей, жирной и несолёной - мол вкус тот же самый, а цена существенно другая. Но селедку тоже покупать в конце концов не стали. Потому что она была уже лишней. Просто исходя из общего количества закуски на душу населения. Того, естественно, населения, которое непосредственно участвовало в банкете.

То есть банкетом это мероприятие назвать, конечно, нельзя. Поскольку неправомерно называть выпивку на службе шикарным словом банкет, предназначенным в языках народов мира для других целей. Тем более участвовало в банкете-выпивке каких-то несчастных три человека. Фельцман, Гопнер и Абрамович.

Хотя, с другой стороны, конечно, повод у данной служебной выпивки был достоин имени банкета. Новый год как-никак да ещё с тремя нулями, чего не случалось в истории человечества последнюю тысячу лет. Не по еврейскому, правда, календарю новый год. Но это не столь важно и существенно. Евреи тоже люди и тоже среди людей живут в некотором смысле. Почему б им и не отметить не их, а чужой, дружественный, Новый год? Особенно если учесть как следует, что евреи они не вполне настоящие. А, как говорит Абрамович, самодельные. Они курс молодого бойца, в смысле, краткий курс истории всемирного еврейства изучили в свободное от работы время при агентстве то ли Сохнут, то ли Джойнт и теперь, значит, числят себя по еврейскому ведомству. А раньше они имели статус как все, под одну общую гребёнку. Будучи, невзирая на специальную графу в паспорте, советскими гражданами. А Абрамович и в паспорте евреем не был. Он был сербом. Не вообще, а по национальности и по документам. Ну, смог когда-то доказать советским инстанциям, что "ич" есть сербское окончание исконно русской фамилии Абрамов, по типу Милошев - Милошевич, Абрамов - Абрамович. И ему выдали паспорт с изменённой на более приемлемую национальностью. Не бесплатно, конечно, не без хлопот и не без родственных связей, но выдали. А когда свобода наций и вероисповеданий реализовалась в обществе, вступив в свои права, Абрамович опять паспорт сменил - обратно. И опять не бесплатно. Хотя доказывать, что человек с фамилией Абрамович быть сербом никак не может, ему, слава Богу, не пришлось. Это и так, без объяснений, почему-то было понятно с полуслова. Да и на лице у Абрамовича всё написано аршинными, как говорится, буквами. Так же, впрочем, как и у остальных. А у Фельцмана не только на лице, у него даже со спины это как-то недвусмысленно обозначается. Возможно, определённой формой ушей или бёдер. Или общим неадекватным поведением. Не зря все говорят - какой ужас этот Фельцман и какой он кошмар. А осуждают его зря.

Его надо не осуждать, а понять. Потому что всякий ужас имеет глубокие причины и корни, беря откуда-нибудь свое начало. Что касается Фельцмана, то его стоит только увидеть в глаза. Чтобы сразу начать сочувствовать. Маленький, старый, колючий еврей. Рыжий, лысый, конопатый, толстый, сумасшедший и злой. Может ли человек, будучи рыжим, лысым, конопатым, толстым, сумасшедшим и старым одновременно, быть добрым? Конечно, он зол на всех. Тут для него ни эллинов, ни иудеев не существует. И он, видимо, в чем-то совершенно прав. Потому что первые его тайно ненавидят, а вторые не ценят его и тайно ему завидуют. Во всяком случае, так ему кажется. Но кажется на сто процентов, то есть однозначно. Чему можно завидовать в его случае, он сам не знает. И вместе с тем он уверен, что не завидовать ему никак невозможно. Ну, должен же человек хоть в чем-то быть уверенным.

Естественно, он постоянно говорит гадости совершенно случайным людям, и те, не зная, с кем имеют дело, время от времени бьют его в голову, которая и без того уже настрадалась. Это всегда становится для Фельцмана полной неожиданностью. Хотя и Гопнер, и Абрамович ему сто раз объясняли:

- Фельцман, - объясняли они ему. - Если вы себе позволяете говорить незнакомым людям подобные вещи, так хоть не удивляйтесь, когда вас бьют. Это - нормально.

А Фельцман, что естественно, не обращал и не обращает на их советы ни малейшего внимания. Потому что советчики сто раз стоят своих советов. И не только их они стоят, но и друг друга.

Тот же вышеупомянутый Гопнер искренне думает, что перед ним, как пред Родиной - все в вечном долгу. И требует с ним расплатиться за его прежние заслуги и за его же личную отвагу, проявленную во времена культа личности, развитого социализма и застоя во имя демократии. Причем ему не нужны никакие подачки. Он хочет получить только свое, но сполна. По гамбургскому счету или ещё лучше - по швейцарскому, в любом их банке. И здесь, вот именно и конкретно здесь, и Абрамович, и Фельцман его понимают, как никто другой.

В чем выражаются заслуги Гопнера и его смелость, они точно не знают. Но мало ли в чем могут выражаться заслуги! Гопнер говорит, что когда по приказу проклятых большевиков и товарища Сталина лично весь советский народ писал на заборах слова МИР и СЛАВА, он тоже писал на заборах слова. Тоже из трех и пяти букв, но другие. Какие - он мужественно не скрывает, теперь их можно произносить не только вслух, но и по телевизору. Так что повторяться смысла не имеет. Хотя Гопнер и повторяется. Привык он с тех давних тоталитарных пор к этим энергичным словам и с ними сроднился. И они стали неотъемлемой частью его повседневного лексикона и его повседневной жизни. И не может он теперь без привычных слов обходиться. Даже за столом в отсутствие прекрасных дам, и даже в преддверии Нового, двухтысячного, года - не может. И не обходится. Но остальные вниманием это никаким не удостаивают. И бугристая речь Гопнера никого уже не шокирует. Потому что все понимают - у него было трудное детство в лагере Собибор и трудная юность в столице УССР, городе Киеве, где его не подпускали ни к одному высшему учебному заведению на пушечный выстрел, и он вынужден был получать высшее образование в столице Бурятии Улан-Удэ. Ну, и притерпелись со временем коллеги к Гопнеру и к его высказываниям нелитературного свойства. Им форма - оболочка - высказываний давно уже не важна. Им важна суть общения в целом. Да и то не слишком. Потому что беседуют они о чём попало, на вольные, как говорится, темы. Лишь бы не молчать за предпраздничным, накрытым свежими газетами, столом. Лишь бы не молчать. А то какая это встреча Нового года - если молчать? И только жрать бутерброды. Пускай даже с хорошей водкой и в хорошей компании. Хорошая же компания - это не обязательно и не всегда многочисленная компания. Численность в компании не главное условие и требование. Главное - это чтобы компания была приятной. Хоть в каком-нибудь смысле. А приятно себе можно по-разному сделать. Например, Абрамович принёс и включил в сеть приёмник FM-диапазонов SONY. Чтобы музыка во время еды и питья звучала не умолкая. И под эту музыку, после третьего приблизительно тоста, он сказал Гопнеру:

- Гопнер, разрешите вас ангажировать на котильон! - пригласил, значит, его танцевать. И Гопнер пошел. И они кружились по кабинету вне и помимо ритма, а Фельцман над ними издевательски смеялся и тыкал в них пальцами из-за блюда с бутербродами.

Абрамович же, он танцевал без понятия, но с душой, думая, что вот бы обнять этого Гопнера и задушить в объятьях на фиг, в полном смысле. Не любит он Гопнера. Терпеть его не может. А Гопнера в женской роли и в танце - он просто ненавидит изо всех душевных сил. И от этой ненависти у него на душе становится хорошо. То бишь тепло и приятно становится у него на душе. От чего приятно становится и Гопнеру. Потому что он очень восприимчив к чужим чувствам и настроениям. Он от них подзаряжается, как аккумулятор щелочной или кислотный. То есть он, видимо, энергетический вампир. По складу своего непримиримого характера. Конечно, его за это не любят в коллективе. Вампиров, хоть энергетических, хоть других, никто не любит. Не за что их любить и опасно для жизни.

Да был бы ещё коллектив как коллектив - по размерам, - а то три человека несчастных, три калеки. Или, точнее, четыре. Если с Васей. Но Вася фактически не в счёт. Не потому, что он Вася, а потому, что работник чисто технического профиля и к тому же семьей обременённый обширной. Из-за неё он и не принимает участия в коллективном праздничном отдыхе, а участвует только в коллективной повседневной работе, делая всё, от него зависящее, чтобы семья была сыта, а газета выходила в свет регулярно вовремя, один раз в месяц, с нормальным полиграфическим качеством и соответствующим дизайном. А плясать под музыку SONY в отсутствие женского пола у него ни времени, ни интереса нету. А тем более слушать, как Фельцман обзывает Гопнера и Абрамовича голубыми евреями, а те ему отвечают вопросом: "А что, быть жёлто-голубым евреем лучше?"

И ясно, что Фельцман, который кроме всего прочего, ещё и государственный служащий, жутко обижается, теряет над собой учёт и контроль, выпивает два раза подряд и лезет на Гопнера и Абрамовича с кулаками в бой. Пытаясь им доказать что-то. А что - он и сам не знает.

Короче говоря, праздник вступает и входит в силу, и ничего нового и интересного в нём нет. Ни для отсутствующего Васи, ни для других. Оно и для самих непосредственных участников интерес во всём этом запланированном веселье относительный. И мерцательный. В том смысле, что то он есть, то его нет. И когда его нет, когда он исчезает, уходя, как вода сквозь пальцы клоуна, вокруг стола воцаряется нехорошая тишина, смешанная с запахами закуски. И слышно сквозь эту тишину только шум жевательных движений и тяжёлое пожилое дыхание не добрых друг к другу людей. Они выпили водки чуть больше, чем требуют их уже постаревшие организмы для увеселения их же стареющих душ. И души теперь дальнейшему увеселению не поддаются и не подлежат. И водка ему больше не способствует, а наоборот, лишь противоречит. Несмотря на своё высокое качество и высокую степень очистки. И это лишний раз подтверждает истину, что душа человека - потёмки, будь он хоть молод, хоть стар, хоть еврей, хоть кто.

Конечно, Фельцмана быстро удаётся утихомирить и обнулить. Абрамович берёт его за руки и, сжимая, держит. Он может так держать Фельцмана до третьих петухов и даже до Рождества Христова, поскольку был когда-то борцом классического стиля и китобойцем знаменитой в прошлом флотилии "Слава". И он ходил на этой флотилии бить китов гарпуном с привязанной на конце гранатой, и матросы по злобе называли его "мордж", в смысле, морда жидовская, а он их за это бил смертным боем поодиночке и группами, пока они его не зауважали.

Фельцман какое-то время дёргается, пытается вырвать руки из клещей Абрамовича, но быстро сдаётся и затихает в захвате бывшего борца и матроса, ныне старика. И тогда Гопнер ему говорит:

- Фельцман, вы же государственный человек. Разве так можно обращаться с народом?

На это Фельцман высокомерно отвечает:

- С народом нельзя, но при чём тут вы?

Таким ответом он хочет оскорбить и унизить своих собутыльников, соплеменников и соратников. И это ему удаётся. Хотя и не в полной мере. В полной мере унизить Абрамовича и Гопнера Фельцман по счастью не способен. Потому не способен, что они знают его, как родного, не один год. И пропускают его оскорбления мимо себя и своих ушей. Раньше хоть Абрамович реагировал, когда Фельцман его обличал, виня в слишком частой перемене национальности на противоположную. А теперь и он мудро не реагирует. Он как-то раз нашел достойный ответ или, вернее, отповедь и успокоился на этом. Сказав Фельцману:

- Я национальность менял не для того, чтобы карьеру по партийной линии себе сделать, а чтобы в море уйти рядовым матросом.

Это был хороший и действительно достойный ответ, ответ, можно сказать, на все времена и не в бровь, а в зеницу ока. Такой ответ крыть нечем. Да ещё Фельцману. Он хоть ничего не менял, живя с тем, что досталось от рождения, но карьеру сделать, вылезая из кожи, пытался. И именно по партийной линии. Что ему, естественно, удалось не самым лучшим образом. Поскольку в ряды коммунистической партии Советского Союза его так и не приняли, хотя он двадцать два года был первым на очереди. Правда, под старость Фельцман демократическим путём всё себе компенсировал. Дойдя семимильными шагами до серьёзной должности в областном исполкоме. И сейчас он, несмотря даже на то, что собирался из страны малодушно эмигрировать, заведует всеми межнациональными отношениями в городе и в области, равной, между прочим, по площади одной Швейцарии и одной Бельгии вместе взятым. Это его основная теперь профессия и специальность. А в издании еврейской газеты на русском языке он участвует по зову сердца на общественных началах, хотя и получая за это определённую несущественную плату. То есть он три цели преследует, работая по совместительству в газете. Во-первых, он стремиться пребывать в эпицентре еврейской жизни города, которая бурлит и бьёт ключом, во-вторых, получение вышеупомянутой дополнительной зарплаты ему небезразлично, и в-третьих - чтобы дома поменьше бывать, откуда он официально ушел, хотя и продолжает там проживать, так как другого дома у него пока нет и не будет. И он в своём доме старается только ночевать и всё. И больше не задерживаться. Потому что дома - зять, муж, в смысле, дочери и собака - наполовину "водолаз". И этот муж мало того, что замаскированный антисемит в третьем поколении и не работает из принципиальных соображений, так он ещё и пьёт, неизвестно на какие шиши и средства, и несмотря на то, что сын его, внук, значит, Фельцмана единственный, постоянно чем-нибудь болеет. И собака тоже болеет часто. Из-за их болезней три года назад вся семья добровольно отказалась от своего будущего счастья, от выезда в цивилизованную страну Германию, на ПМЖ. Так всё неудачно сошлось и совпало во времени. Тут надо уезжать, а тут внук заболел, и собака, глядя на него, заболела, а кроме того, немцы сказали, что с собаками таких безобразных пород и размеров они к себе не пускают никого. Даже евреев, перед которыми в вечном неоплатном долгу, чего не отрицают.

- Немцев - ненавижу, - говорит Фельцман. И говорит: - И тебя, Абрамович, вместе с ними, и собак - наполовину водолазов, и зятя.

Он напрягается, краснеет лысиной, тянет на себя руки, сжатые в кулаки, и кричит, разбрызгивая слюну по груди Абрамовича и по стенам:

- Выпусти меня, - кричит Фельцман. - Громила ты, блядь, морская.

Абрамович разжимает пальцы и освобождает Фельцмана. И Фельцман наливает себе из бутылки и берет с блюда очередной бутерброд. И с очередным бутербродом в руках он произносит тост:

- Зять, сволочь. Думает, если моложе дочери на семь с половиной лет, можно над всеми измываться.

- С Новым годом, - пытается отвлечь Фельцмана от грустных, но злобных мыслей Гопнер.

- С наступающим, - поправляет его Абрамович, потому что он больше всего на свете любит точность - вежливость королей.

А Гопнер, он ничего не любит. Он говорит:

- С наступающим, с отступающим - какая в хрена разница?

Они отпивают по глотку из одноразовых белых стаканчиков, и откусывают от бутербродов. Каждый от своего. Абрамович - от бутерброда со шпротами, Фельцман - с докторской колбасой, а Гопнер - с паштетом из гусиной печёнки. Паштет они купили на оптовом рынке и, наверно, тому что написано на банке, верить было с их стороны недальновидно и опрометчиво.

- Паштет, бля, - говорит Гопнер, - из лошадиных хвостов.

- Лишь бы не из свиных, - говорит Фельцман.

- Из свиных - колбаса, - говорит Абрамович. - Но мы и не такое в своей жизни ели.

- А какое? - это спрашивает Фельцман. Не для того чтобы ему ответили, а для того чтобы спросить. И Абрамович ему не отвечает. Он ест. Он большой и есть ему надо много. Чтобы насытиться. Поэтому большим людям и жить труднее. Надо больше денег на еду тратить и, значит, больше зарабатывать. А когда ты на пенсии - слишком много не заработаешь. И силы не те, и возможности. И Гопнер, конечно, спрашивает:

- Ты что, в гроба мать Абрамович, жрать сюда пришёл или как это понимать?

Абрамович перестаёт жевать, замирает на мгновение с набитым ртом. Потом снова продолжает пережёвывание. "То, что во рту, всё равно так или иначе надо дожевать и проглотить", - думает он во время дожевывания, тем самым оправдывая своё обжорство. Наконец, он глотает пережёванное и стоит. Не зная, что делать дальше и куда себя девать. Гопнер тоже стоит. И Фельцман стоит вместе со всеми. Стоит и молчит. И остальные молчат, от чего обстановка не становится более лёгкой и весёлой, и радостной.

И все трое вместе и одновременно думают, что недаром всё-таки Новый год считается семейным праздником и недаром говорят, что надо встречать его дома в узком семейном кругу, а не на службе или ещё где.

Но в семейном кругу не могут они праздник этот семейный отпраздновать, по объективным причинам. За неимением данного круга. Кроме, конечно, телевизора. У Фельцмана есть круг. Или, вернее, был бы круг. Если бы он безвременно не овдовел и если бы не зять. А так, какой это круг? Один сплошной обман зрения или, другими словами, иллюзия.

ГУМАНОИД

С точки зрения остальных - Шурик был существом необычным и подпадал под емкое определение "ну что с него возьмешь!" Сам он насчет "что возьмешь" с остальными согласиться не мог, а насчет необычности - как раз мог. Только он не до конца понимал - необычен он? Или эти самые остальные.

По здравому размышлению Шурик склонялся к первому: а именно к тому, что необычность лежит в нем, в его, значит, личной области. Он даже иногда по ночам думал о себе: "А может, - думал, - я инопланетянин? Гуманоид, так сказать, и пришелец? Но тогда, - думал, - почему мне жрать хочется до боли? Тем более ночью, когда надо спать". И сам же себе объяснял: "Так, наверно, потому и хочется. Может, - объяснял, - они, в смысле, мы-гуманоиды, ночью должны есть, а днем - спать. Может, у нас природа такая нечеловеческая". Тут, конечно, у Шурика сразу возникали сомнения. Потому что жена его и супруга Светик - которая гуманоидом не была на сто десять процентов - тоже ночью любила встать и перекусить чего-нибудь на скорую руку. Она даже на дверь холодильника бумажку самоклеющуюся прилепила и на ней себе написала: "Ночью не жрать! И так корова". Но, с другой стороны, а почему бы людям и гуманоидам не иметь каких-нибудь общих черт и сходств. Как бы там ни было, а все мы - дети галактики, все, до самого последнего человека, будь он хоть трижды гуманоидом и пришельцем.

Кстати, в чем состояла необычность Шурика - а некоторые трактовали ее как ненормальность, - никто толком сформулировать не взялся бы. Просто ясно было как божий день, что он то ли не от мира сего, то ли не в себе. И никаких сомнений на эту тему ни у кого не рождалось - ни у Шурика, ни у остальных. Но у остальных вообще сомнения рождаются нечасто. Это истина широко известная. Про остальных говорить - вообще особого смысла не имеет. Потому как, ну что такое "остальные"? Это все, что ли, скопом? Так и Шурик - один из всех. Все - они разные бывают. Хотя и сделаны по одному образу и одному подобию.

Во что верится с большим трудом.

Но больше всего волновало Шурика не это. Его волновало, что будет с его детьми и потомками. Когда дети и потомки у них со Светиком появятся. Вернее, Шурика волновало - кем будут считаться их общие дети в том случае, если он действительно пришелец миров. Тоже пришельцами - по отцу? Или людьми в полном смысле этого слова - по матери? Тут подход может быть диаметрально различный. Как у разных народов к национальности. У русских или у тех же, например, украинцев она определяется хоть по отцу, хоть по матери - неважно и несущественно. А у евреев - строго по матери. И если твое отчество Абрамович, фамилия Абрамович, а мама у тебя турчанка, то для евреев ты не еврей, а турок. Хотя и Абрамович.

Эти детские, если можно так их назвать, вопросы Шурик задавал себе регулярно. А ответа на них не имел ни малейшего. Может, потому не имел, что в собственном пришельчестве никакой уверенности у него не было. А сомнения - опять-таки были. И он их в конце концов задумал разрешить и развеять. Очень простым, гениальным, надо сказать, путем. Он придумал сдать в больницу свои анализы. И если они - результаты анализов крови и всего такого - будут положительными, то есть не будут лезть ни в какие установленные человеческой медициной рамки, значит, и сомневаться нечего.

В общем, приготовил Шурик все, что мог приготовить в домашних условиях, завернул это в газетку под названием "Торговый дом культуры" и пошел в близлежащую больницу. Вернее, в поликлинику районного масштаба.

Пришел, говорит:

- Мне бы анализы сдать.

А ему говорят:

- Направление.

Шурик начал не понимать, о каком направлении идет речь, а ему объяснили:

- Направление от лечащего врача давай.

Лечащего врача у Шурика, естественно, не было, так как он в последние годы ни от чего не лечился. Во всяком случае, не лечился при помощи врача. И он спросил:

- А где его взять, лечащего этого врача, если меня никто ни от чего не лечит?

Медсестра или кем там она была… в общем, человек в белом халате посмотрела на Шурика изучающе и сказала:

- А что это у вас в газетке?

- В газетке, - сказал Шурик, - у меня исходный материал. Я же говорю - мне сдать.

Конечно, медсестра могла послать Шурика подальше и заняться своими обязанностями старшего лаборанта. И она хотела его послать. Но не послала.

- Значит, вы с собой все, что нужно, принесли? - сказала она.

- Все, - сказал Шурик. - Кроме крови.

Тогда медсестра ему вежливо, на пределе своего терпения, объяснила:

- Вы понимаете, - объяснила, - нам надо знать, на что делать анализы - на сахар, допустим, или на что-нибудь другое. Общий, например, анализ…

Шурик обрадовался и сказал:

- Мне общий. Самый общий, какой только можно себе позволить.

- Зачем?! - терпение лаборантки сошло на нет и закончилось.

- Этого я вам сказать не могу, - Шурик трижды извинился за то, что не может. - Но я заплачу. Если за анализы нужно платить.

- Сейчас за все нужно платить, - сказала старшая лаборантка. - Время такое. Трудное.

А дальше события развивались по следующему пути. Шурик успешно сдал все свои анализы плюс кровь, заплатил названную лаборанткой сумму денег без сдачи и ушел гордый сам собой и своей предприимчивостью. Ему было чем гордиться. Поскольку произнести простую фразу "я заплачу" Шурик никогда не умел. А тут, значит, пересилил себя и произнес в нужное время в нужном месте. Когда же он пришел за результатами исследований, в лаборатории сказали, что ему обязательно нужно обратиться к врачу. "Значит, я - он", - подумал Шурик, восторжествовав. Но все-таки спросил:

- Почему мне нужно к нему обращаться, девушка?

Лаборантка ответила просто, а главное - откровенно:

- Анализ показал наличие у вас крови в моче.

- Хорошо, хоть не мочи в крови, - сказал Шурик.

- А это еще неизвестно, - сказала лаборантка, и еще она сказала, чтобы Шурик следовал за ней.

Шурик добился своего, и всё про себя стало ему теперь ясно. А за лаборанткой он последовал из чистого любопытства и некоторого, так сказать, озорства. Чтобы посмотреть, как эти человеческие горе-доктора выпутаются из его гуманоидальных анализов.

И он посмотрел. На свою голову.

Его срочно положили в больницу.

Шурик врачу возражал:

- Зачем мне больница? Я здоров, как гуманоид.

А врач говорил:

- Здоровы - и хорошо. Здорового человека лечить даже легче, чем больного.

Короче говоря и меньше рассуждая, можно сказать, что на больничную койку Шурик угодил как кур в ощип. Или - во щи. Он позвонил из автомата жене своей, Светику, и пожаловался - мол, такое дело, и попросил принести ему зубную щетку, белье, стакан и поесть. А медикаменты ей медработники предписали обеспечить, когда она пришла к Шурику на первое свидание.

Конечно, Шурик ее разубеждал, говоря, что не стоит ничего им нести, поскольку он, Шурик, здоров. Но Светик говорила:

- Как же здоров, когда они все в один голос говорят, что болен?

Шурик склонялся к маленькому уху Светика и говорил:

- Да не соображают они ни хрена в моем здоровье. Здоровье у меня железное.

- А наличие крови в моче как понимать? - спрашивала Светик.

На что Шурик говорил:

- Никак не понимать, потому что это не кровь, может быть.

- Не кровь? - вот теперь Светик никак Шурика не понимала. - А что?

- Ну, - говорил Шурик, - что. Я не знаю, что. - И: - Это, - говорил, - предмет для пристального научного подхода. Вот что.

Можно не сомневаться и никого не нужно убеждать в том, что эти разговоры Шурика со Светиком успехом не увенчались. Светик, как верная жена и подруга, Шурику не поверила, а поверила, наоборот, врачам. И стала носить им всякие медпрепараты, покупаемые за большие деньги, иногда взятые в долг. А врачи этими принесенными препаратами Шурика интенсивно пролечивали. Несмотря на то, что не скрыли от Светика всю гибельность болезни ее любимого мужа. Обратился он слишком поздно. Если б хоть на месяц или на два раньше обратился - можно было бы на что-то реально надеяться. А теперь - что ж. Теперь, конечно.

Шурик, со своей стороны, во время приходов Светика донимал ее одной, правда, навязчивой идеей. Он говорил:

- Забери меня отсюда домой. Они ж меня своими лекарствами убьют медленной, но верной смертью.

- Нет, - говорила Светик, - они тебя не убьют. Они тебя, наоборот, вылечат, спасут и поставят на ноги.

Между тем, Шурику становилось все хуже и хуже. До тех пор становилось, пока не стало совсем плохо. И Светик вообще перестала уходить из больницы, сидя у постели своего единственного мужа сутки напролет.

И конечно, случилось то, что должно было к сожалению случиться. Однажды утром Шурик пришел в сознание и сказал:

- Видишь? Я ж тебе говорил, что они меня угробят.

Потом он помолчал, собрался с последними в жизни силами, улыбнулся уже не из мира сего, а из космоса и закончил:

- Ну, ничего. Наши этого так не оставят.

© Александр Хургин, 1999-2003.
© Сетевая Словесность, 2000-2003.

Книга отзывов

03.11.2003 Сегодня в РЖ "Cможет ли женщина пробежать дистанцию без чадры?"   Битва за Тузлу: потери Украины   Битва за Тузлу: потери России   Все мы жители того самого дома   Политическая анатомия переходного периода   Звук удаляющихся шагов   Невод и т.д. Выпуск 156   Интервью с Карлом Марксом   Лайкос.ру. Точка   Западные СМИ корректируют свое восприятие России   На фоне Пушкина снимается ток-шоу   Шведская лавка 129   Ответственность как предмет торга? Не верю   Скорбь и меланхолия в их политическом измерении   Москва недооценила Левайна   Разная музыка. Концерты 3 - 10 ноября   Голод 88   Благо управляемой демократии   Поле битвы - Русский Журнал   Трагедия "молчаливых либералов"

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы

Найди на Бегуне: Книги, музыка и видео Образование и карьера Досуг и отдых Продаем целевых посетителей!