|
|
|
|
- Игорь Петров
ПОЧТА ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ
Письмо 1. ФИНАНСИСТ.
Татьяна, целина моя,
пока мы пашем, кони дохнут,
куда ни ляжем, девы сохнут
и рядом падают, струя
(деепричастие) истому.А я среди хлопот по дому -
мытьё посуды дней за пять,
"Бош" затопил слегка соседей;
из "Панасоника" опять
запахло серой; а в клозете
на протяжении годов
нет света, чьи-то тени бродят,
и оголённых проводов
мелькают алчные отродья
или отростки. (С языком
порой бывают разночтенья.)А три девицы под окном
своим нелёгким поведеньем
смущают гостя из Ельца.
Он встретил их в ближайшем баре
и смело пьёт на треть "Кампари"
две трети водки - молодца!В гостиной рэйв. Клубится дым,
и мне порой бывает грустно,
что я не стану молодым
и не смогу так безыскусно
блевать на стены, спать на "вы",
съезжать, не прерывая дрёму
глотаньем "экстази". Увы.Так вот среди хлопот по дому,
Танюша, вспомнил о тебе.
Сей час посредством Интернета
из наших ветреных степей
в твою занюханную эту
(забыл название дыры)
пишу мессаж about summer.
Ну как ты? Сохнешь от жары?
Cтреляешь фермеров глазами
по-македонски? А акцент
непобедим? Звонишь ли предкам?
Что твой биндюжник? Где ты spend
своё free time?А я, хоть редко,
но вспоминаю, как в театр
на Виктюка ходили. Или
по полусонным склонам Татр
неслись на лыжах и вопили,
сломав при этом две ноги:
одну тебе, другую чеху.
И ты шептала: "Помоги",
а я уже оглох от смеха.Да, было славно. А теперь
здесь правят скука и усталость.
От прежней данности, поверь,
сегодня мало что осталось:
пожалуй, климат, верно, грязь,
конечно, твой бигмак всегдашний,
плохая сотовая связь,
да наш истэблишмент продажный.
Остались церковь да кабак,
остались вторник со средою,
Тьмутараканькондитербанк
остался было, да звездою
пошёл на днях. И господа
глядят с небес мрачнее тучи.
Всё стухло, Таня: города,
манеры, люди... Вышел случай.
Я ехал, сделавши дела,
и вёз немного тысяч баксов.
Из-за ларёчного угла
вдруг выбегает сука (такса,
для рифмы). Ощущая стресс,
я торможу с постыдным чувством
к животным. Сзади "Мерседес"
в меня въезжает с нежным хрустом.
И я сижу с открытым ртом,
как Бонапарт в кольце Садовом.
Ко мне подходит хрен здоровый,
златая цепь на хрене том...
Я открываю дверь слегка
и слышу вдруг: "Петрович, бляха,
узнал армейского дружка?".
И в ресторан. Там я без страха
пил виски, крепкий как слеза
(да, с метафорикой порядок),
и чьи-то смутные глаза
таили несколько загадок.
И я гадал и целовал
дев, эстетичных, как открытки.
С утра болели все микитки,
а я, бледнея, задавал
ещё один вопрос про это,
но состраданья не встречал.
От дев осталась лишь газета
с рекламой смежника-врача.
И я теперь, чего таить,
гляжу на наших женщин в оба,
иначе начинает ныть
моя исколотая попа.
В конторе, Танечка, атас,
козлы дозрели и восстали,
теперь они кидают нас,
как мы когда-то их кидали.
Хоть я привык давить угри,
считать нули и жить вдогонку -
пора валить. Ты присмотри
там для меня бензоколонку.
Я попытаюсь получить
гринкарту, наберу по штату
пять негров, буду их учить
романсам, шахматам и мату.Ты будешь в гости приходить
в сезон дождей в следах загара,
чтобы (зачёркнуто) и пить
цейлонский чай из самовара,
чтобы рассеянно листать
романы про архипелаги,
чтобы старательно считать
родные звёздочки на флаге,
чтобы по ящику смотреть
hot news всемирного потопа.Идёт на дно земная твердь,
погибли Африка, Европа...
исчезнет всё. Но из окна
всё тот же вид: цветы в бетоне,
ведь наша новая страна
не тонет, надо же, не тонет.
Письмо 2. ПОЭТ.
Наталья, я любил Вас. Череда
недавних встреч: гостиница в Коломне,
нескорый поезд, Лета - навсегда
нас разлучила. Я уже не помню
подробностей, каких-то нежных слов
и всё свожу в минуты раздраженья
к возникшим из-за разницы полов
кулоновским эффектам притяженья.Наталья, наша юность в городке,
исполненном в граните и картоне,
где время оставляло на щеке
следы своей внушительной ладони,
где жители читали дважды в год
свисавшие с облезлых стен призывы,
где церковь превратили в пивзавод,
что привело к исчезновенью пива,
где певчие привыкли сочетать
апломб Орды с холуйством захолустья,
где Волга бы нашла, куда впадать,
не окажись её родное устье
по недосмотру несколько южней...Но я отвлёкся. Что же наша юность?
Бенгальские огни промокших дней,
которые подсолнечная лунность
небрежно оттеняла, зовы флейт,
свидания, суды девИчьей чести...
Когда бы слышал нас папаша Фрейд,
но он был, к сожаленью, не известен
чтецам провинциальных эпопей
и полководцам кухонных баталий.С тех пор я стал циничней и глупей,
и слабо верю. Знаете, Наталья,
я сочинял Вам разные стихи,
кривя душой и лапая подушку.
Вы были так волнующе глухи
и ласково шептали мне на ушко
о будущей известности. Печаль
пустой луной висела на окошке.
И всё сбылось. И просит кирпича
невинно глядя с глянцевой обложки
моё табло. И кушая чеснок,
на конкурсе "Пятнадцать лучших ног"
мы с Дантом выбираем Беатриче.
И, насмотревшись в розовый бинокль,
он излагает путаную притчу:Устав от переписки деловой,
Господь пошёл к буфету за ириской
и стукнулся о дверцу головой.
Из глаз его фонтаном божьи искры
посыпались. Недалеко внизу
сидел поэт. Меж актами творенья
он выжимал из камушка слезу,
он сравнивал зарю и озаренье,
не комплексуя. Сёстры во Христе
его подчас лупили коромыслом.Но свет померк. В безумной пустоте
наш мир предстал в забавной наготе
последнего, единственного смысла.
Он долго думал, что ему дано,
он совещался с Юнгом и с бутылкой,
предчувствуя, что золотое дно
становится махровою подстилкой.
Он пробовал писать, аж из ноздри
шёл пламень силой в несколько гефестов,
но что искать гармонию внутри,
когда вовне она имеет место.И поражённый даром наповал
он предсказал себя и испугался.
И он кого-то глупо предавал
и от чего-то робко отрекался.
И так погас. И сидя в борозде,
её не портил звуками свирели.
И взбалмошные сёстры во Христе
порой его безнравственно жалели.
И лишь воспоминания о тех
событьях бередили вдохновенье,
и он имел заслуженный успех,
как вольный пересказчик Откровенья.
Конец.Я с Беатриче при свечах
считал пути спасения культуры
и тщился отыскать в простых вещах
невидимую сложную структуру.
И я читал, с поникшей головой
слегка торгуя честностью в кристалле,
на оборотной стороне педали
всё то же "Жми", что и на лицевой.
И я хотел стать нежным, как зима,
торчать колом в потёмкинской ограде,
иметь феноменальный склад ума,
и быть кладовщиком при этом складе.Но этим летом я увидел вновь,
как исчезает в куче трафаретов
большая настоящая любовь
у вымышленных маленьких поэтов.
Скорее нет. Еще скорее нет.
Часы частят, и даже я не вечен
в служенье музе сладостных сует.
Орлиный взгляд, опущенные плечи,
тетрадный лист, дурацкий саквояж,
улыбка, локти, кованые сталью,
враги, друзья с заглавной буквы "Я"
и Ваше фото, милая Наталья,
и тяжесть крыл, и пёрышки в огне,
и свет в глазах, и сердце на батисте,
и изумрудный город на окне,
и список обнаруженных в нём истин -
всё, что осталось.Ум отягощён
предчувствиями облачности близкой.
Наталья, я, как прежде, не крещён
и путаю чистилище с химчисткой.
Но не неся свой крестик на груди,
плачу за предусмотренные таксой
покой в душе, иллюзию пути
и подпись, оборвавшуюся кляксой.
Письмо 3. ОБЫВАТЕЛЬ.
Ах, Ленка, без тебя
в квартирке стало пуще,
газеты на полу
лежат густым ковром,
и солнце в облаках,
и ангельские кущи
уже не так манят
банкетным серебром.
И плотные ряды
продуктов поредели,
остались манка и
куриная клешня.
А утром, находя
песчинки на постели,
я в ужасе шепчу:
"Неужто из меня?"И чувствуя себя
Кащеем недобитым,
снимаю лишний стресс
зарядкой для заик.
Небритое лицо
за зеркалом немытым
показывает мне
нерусский свой язык.
И я иду служить,
свободный, как болонка,
не тянет мой карман
давидова праща,
а после пью коньяк,
и отличаю тонко
последнее "прости"
от первого "прощай".
Вот так я и живу,
дымя, но не пылая,
один, как два перста,
торчащих буквой "ви".
Я баловал судьбу,
и нынче размышляю
о разуме и чу!
коварстве и любви.Эх, Ленка, до тебя
я был отпетый мачо
в сомбреро набекрень,
со слюнками во сне.
И пять прекрасных дам
из разных альма-мачех
без повода к тому
пытались верить мне.
А мы с тобой сошлись
на нашей Долгопрудной,
где, как известно всем,
весна танцует вальс,
где ты порой ждала
меня в читалке людной,
а я по лени там
почти что не бывал-с.
Но я запомнил всё,
послушный милым розам,
тот сказочный туман
и дождик из ведра,
наивную "The Wall"
и мизер с паровозом
под электричкин свист
в пол-пятого утра.
Давай, бросай за борт
дремучие приметы,
будь проще и смелей,
как стенькина княжна.
С тобою так светло,
что мне не надо Светы,
и так надёжно, что
Надюшка не нужна.
И приезжай скорей,
ведь рай тебе обещан,
я похудел, подрос
и больше не храплю.
Здесь жарко, и пойми,
что вид раздетых женщин
способен разбудить...
но я пока что сплю.
Хотя не скрою, мне
так хочется поладить
с молоденькой вдовой,
готовой сострадать.
Ведь я могу стирать,
но не умею гладить,
и я могу терпеть,
но не умею ждать.Шучу, ты поняла?
Коль начали смеяться -
то в кране нет воды.
Такой сухой закон
придумал ЖЭК. Пора
слезами умываться
и насыпать "Пеле"
в тройной одеколон.
Под окнами зато
имеет место бездна.
Там ищут влагу, но
пока что не нашли.
Неловкий лишний шаг
из нашего подъезда
позволит изучить
строение земли.
И я хотел созвать
соседей на субботник
и прокопать арык
хотя б в соседний дом,
но во дворе стоит
невидимый работник,
невидимо гордясь
невидимым трудом.
Он главный инженер
по землям и по водам,
он чертит схемы труб
и щупает их медь.
И хто такие мы
в сравнении с народом,
и если не понос,
то можно потерпеть.Да кстати, я веду
душевные беседы
в сообществе весьма
учёных карасей,
смотрю футбол-хоккей,
и, чередуя беды,
невольно познаю
оставшихся друзей.
И давешних подруг
хватаю, блин, за рУки,
пытаясь различать
искусство и искус.
И выгляжу в глазах
прохожих близоруким,
и добавляя соль,
воспитываю вкус.И, знаешь, я люблю
нечаянно и хрупко.
И на двоих с котом
старательно долбя
восьмерку, я готов
кричать в глухую трубку,
в дурацкий телефон:
"Мне плохо без тебя".
Без ветреных идей
и мелочных сомнений,
без ругани ловцов,
попавших в западню,
без ласки и тепла,
и смены настроений
четыре раза в год
и десять раз на дню.
И я бывал с тобой
неискренен, однако
когда в твоих глазах
ещё крепка броня,
я думаю себе,
не существует знака,
чтоб обозначитъ, кем
ты стала для меня.Пускай идёт война
несытых и голодных
за зрелища про хлеб
в прекрасном далеке.
Пускай наступит мир,
и на больших полотнах
нас не изобразят
в заметном уголке.
Пускай в метро пустом
слепая малолетка
грозит великой тьмой
и ломаным грошом,
я знаю: у меня
всегда есть ты и детка,
а это значит, что
всё будет хорошо.
И за окном твоим
сложила крылья вечность,
и за моим окном
смежает очи день,
и солнышко зашло,
и век Замоскворечья
коснулась, как всегда,
бессмысленная тень.
© Игорь Петров, 1999-2006.
© Сетевая Словесность, 1999-2006.
ЕЖЕ-ПРАВДА // Ежедневная газета
Price.ua - все цены фирм Украины
Мобильные телефоны
MP3-плееры
Телевизоры
Ноутбуки
Цифровые фотоаппараты
Автомагнитолы
Плазменные панели
КПК
Цифровые видеокамеры
DVD проигрыватели
LCD телевизоры
Компьютеры
