Service Unavailable

The HTTP server is temporarily overloaded, and unable to handle the request.

Please try again later!

win koi mac dos translit

Повести и романы:

Александр Уваров

УЖИН В РАЮ

Части: 1 2 3

Ну вот, и правда всё чешется.

И пах, и ягодицы, и до спины дошло.

Хотя на теле и высохло уже всё. Но оттого, видно, и чешется всё сильней и сильней.

И запах. Запах. Резкий, аммиачный. Удушливый.

Я буду шевелить пальцами. Тереться спиной о поверхность стола.

Так немного легче. Можно терпеть.

Впрочем, что мне ещё остаётся?

Можно ещё кричать. Занятие совершенно бесполезное (для связок даже вредное), но, по крайней мере, крик отвлекает. Отвлекает от этих гнусных ощущений, от боли в стянутом проволокой теле, зуда и жжения, пересохшего горла, воспалённых от слепящего света глаз... И главное - от воспоминаний.

От воспоминаний... Он избавил меня от разума. Но не избавил от воспоминаний.

Так где же живёт моя память? В душе? А где живёт душа моя? Пока ещё - в моём теле. Но в какой его части? И если отрезать мне ногу - не будет ли отрезана при этом и часть души моей? Вместе с частью моей памяти?

Ну а если это не так? Если и тело моё будет на треть искалечено и изрублено, а душа всё останется целой, и память моя лишь вберёт новую боль мою - и будет возвращать мне её вновь и вновь... Как быть тогда?

Как добраться до души? Где резать? В каком месте?

Когда он придёт ко мне - я обязательно спрошу у него. Обязательно.

Вдох. Глубокий вдох.

Я очнулся. Пришёл в себя.

Я всё ещё был без одежды. Я лежал на траве. Она колола мне спину.

Кровь высохла и стянула мне кожу.

Кожа стала морщинистой. Под тёмно-багровой плёнкой.

Предметы вокруг расплывались, двоились. Всё плыло перед глазами и мне казалось, что я лежу на самом краю огромного, медленно вращающегося диска, и вращение это, стань оно хоть чуть-чуть сильнее, отбросит меня прочь, в темноту, в ничто, в небытие...

Пальцы мои царапали землю. Я хотел удержаться на ней.

- А я вот тут и убраться уже успел, - сказал Кашин.

Он так же был без одежды. И так же с ног до головы покрыт плёнкой запёкшейся крови.

Но, в отличие от меня, чувствовал он себя великолепно. Движения его были быстрыми и энергичными. Весь вид его буквально излучал спокойствие и уверенность. Уверенность в своих силах. В своей правоте. И удовлетворённость от удачно проделанной работы.

И только кровь... И пах, холощёный пах его... Как всё это дисгармонировало с видом сильного, самоуверенного мужика!

Но видел я, видел, что его внешность - лишь только маска. Бутафория. Которую он как угодно менять. Трансформировать. Уничтожать и создавать вновь.

Нет, его внешность не могла меня уже обмануть.

Не человек. Не человек. Существо.

Но зачем же ему это всё? Зачем ему я? Зачем ему несчастная эта шлюха?

Он что, и впрямь развлекался? Сдирал кожу? Убивал?

Не для его ли удовольствия трахал я умирающую эту девку?

Я и она. Кто мы были для него? Забавные насекомые? Она - на булавке. Я ползу к ней. Лапки стучат. Шевелятся усики. Движется мир в зеркалах фасеток. Распрямляется и снова прячется хоботок. Они такие забавные! Эти насекомые...

Так? Или не так?

- Прямо мысли у тебя какие-то... обидные, - сказал Кашин.

Он прошёл мимо меня. Он относил в машину портфель.

Вернувшись, он встал рядом и наклонился ко мне.

- Вставай уж.

- Зачем? - спросил я. - Куда мне теперь? Я лучше лежать буду...

- До приезда милиции? - деловито переспросил Кашин. - Или санитаров? Или пока воспаление лёгких не схватишь? Учти, земля к вечеру остынет. Впрочем, здесь ночью иногда такие дела творятся, что тебе в любом случае лучше в другом месте лежать. А ещё лучше встать и в машину лезть. Я там сиденья плёнкой целлофановой проложил, чтобы не испачкались. Так что смело лезь туда. Да и нервишки у тебя всё-таки слабоватые, а мне Ритуал надо заканчивать. А ты от такого зрелища можешь чрезмерно впечатлиться. Снова сознание потеряешь, таскай тебя потом... Лучше уж сейчас иди.

Не то, чтобы логика его показалась мне очень уж убедительной... Просто и в самом деле не было смысла далее здесь лежать. В этом глухом, диком месте. И к тому же... По ночам? Ещё и по ночам что-то творится?

Если здесь днём такое... То ночью...

Я встал.

Медленно, покачиваясь, пошёл к машине.

И, дойдя уже почти, обернулся... Боже мой! Столбы!

К одному из них был привязан... Нет, не привязан - прикручен, накрепко прикручен стальною проволокой труп Тани (нет, тогда я ещё не мог точно определить, что проволока стальная, но прочность её сразу была видна по тому, как сильно вдавлена она в тело). Впервые я увидел тогда тускло-серебристый этот отблеск. Тот самый, что вижу и сейчас.

Лицом. Привязана лицом к столбу. Он словно не хотел больше видеть лицо её.

Руки её всё так же были закованы в наручники. Он так и не снял их.

Руки не были скручены проволокой. Они чуть отошли назад и отгибали плечи и спину, отчего казалось, будто в последнем, отчаянном усилии бьётся она, стараясь вырваться из схвативших её стальных пут.

Но, конечно... Так только казалось. Она была мертва. И недвижима.

Ступни почти не касались подножия столба. Труп словно висел в воздухе.

Распятие? Она возносилась? Возносилась?

Кашин подошёл к столбу.

Встал в двух шагах от него.

Поднёс ладони к лицу. Глядя в них, словно в раскрытую книгу, зашептал что-то похожее на заклинание.

Нет, это были не те фразы, что испугали когда-то Таню.

Звуки были другие. Совсем другие. Не мягкие и льющиеся ровным потоком. Другие. Резкие, отрывистые. Временами шипящие. Иногда почти переходящие в свист и хрип.

Да, эти звуки испугали бы её куда больше. Но теперь...

Ей уже было не страшно.

Звуки оборвались. Он замолк.

В молчании он стоял минуты две.

Потом отпрыгнул резко назад и хлопнул в ладоши.

И яркое, мощное пламя вырвалось вдруг из бетонной площадки столба. И труп исчез в этом огне, в мгновение поглощённый им.

Дым, чёрный, жирный дым повалил от столба. И медленно пополз в небо.

- Так вот откуда гарь эта на столбах, - сказал я. - Жаровня, стало быть...

- Ты всё-таки смотришь? - сказал Кашин. - Ну, ну... Любуйся... А о столбах... Напрасно ты так. Они живые, между прочим. И постарше тебя на три тысячи лет. А такой возраст уважать надо! Впрочем, есть столбы и подревнее. Далеко, правда, отсюда.

Он повернулся и пошёл к машине.

И когда он проходил мимо меня, я не выдержал и спросил его :

- Это ведь... Зачем чудеса эти? К чему это всё тебе? Кто ты такой, мужик?

Кашин остановился. Посмотрел на меня. И улыбнулся.

- Ангел я Божий. Ангел, Сереженька...

И сел в машину.

В раю текут реки.

Много рек.

В них прозрачная вода. В них водятся рыбы. Рыбы с золотой чешуёй. А вместо глаз у тех рыб - алмазы, рубины, сапфиры, изумруды. Плавники их - тонкие плёнки платины. Брюшки их - серебро.

Солнце рая - яркое, но не слепящее. Мягкое, нежное солнце.

В раю нет облаков. Небо там сине-розовое, всё исполнено тихим, кротким сиянием.

Свет солнца далеко проникает в воды райских рек. Далеко, до самого дна.

Тени лёгких волн, отразившись на бледно-жёлтых песчаных откосах дна чертят мимолётные узоры; мелькающую, летящую череду сплетающихся линий.

Ветры рая пахнут мёдом. И одуванчиками. И немного сиренью.

В раю не бывает гроз. А дожди бывают... Грибные.

Странно, да? Облаков нет, а дожди есть.

Хотя, наверное, раю и положено быть странным местом. Если бы там было всё знакомо... Разве б это был рай?

Ещё в раю летают пчёлы. Но они не жалят. Даже если поймать такую райскую пчелу и сильно сжать её в ладони - она будет только смешно щекотать кожу мохнатыми своими лапками.

А ещё в раю растут деревья. Много деревьев. Есть фруктовые. Сливы, вишни, груши... Яблонь, правда, нет. Росли когда-то, да их вырубили уже давно. Так что яблонь нет. Зато других деревьев - много. Ой, как много!

И пальмы есть. Для тех, кто к пальмам привык.

И ягоды тоже там есть. Малина, ежевика, голубика. И крыжовник есть. И земляника растёт на полянах. В высокой траве. Ягоды крупные, душистые. Сладкие. Сахарные просто.

Птиц в раю много. Перья у них шёлковые. Цвета - всевозможные. Оттенков - сотни, переливы сказочные. А голоса у тех птиц...

- А что, и ангелы в раю есть? - спросил я ангела Кашина, присыпая себе ноги нагретым за день песком (полуденный жар стал спадать и от реки, той земной реки, где смывали мы с наших тел высохшую кровь, потянуло знобящим холодком и по коже моей забегали мурашки).

- А как же! - ответил ангел. - Тысяч сорок, не меньше.

- Считал ты их, что ли? - недоумённо переспросил я.

- Их? - в голосе ангела послышались нотки обиды. - Я, между прочим, один из них. Так что не "их", а "нас". Нас - тысяч сорок, не меньше. Это официальная статистика. По состоянию на начало позапрошлой эры.

- До хрена вас, - заметил я. - Перепись, что ли, делаете время от времени?

- Не время от времени, а когда положено, - строгим голосом ответил ангел.

Честное слово, трудно было поверить в то, что этот посланец небес с менторскими интонациями в голосе всего несколько часов назад так лихо развлекался с проституткой из придорожной забегаловки (хотя это уж явно был спектакль, и весьма при том жестокий и издевательский и по отношению к погибшей женщине, да и вообще - по отношению ко всему роду человеческому), а потом сдирал с неё кожу, а после - спалил тело её дотла на жаровне-столбе. А я... Обезьяной цирковой прыгал перед этим ангелом?

А Бог? Неужели именно такие спектакли Господь и устраивает ради собственного развлечения?

- Бог не развлекается, - ещё более строгим голосом заметил ангел. - Он выше этого! Некоторые мои коллеги... Да, пожалуй, они не прочь иногда устроить здесь, у вас, небольшую заварушку. Ну, скажем, семейную ссору, громкое преступление, политический кризис, войну в конце концов... Впрочем, с войной я, пожалуй, погорячился. На это нужна специальная санкция, в большинстве случаев - от Него.

- От Господа?

- Именно! Только от него. Иногда принимается коллегиально решение, но и оно должно в конечном итоге утверждаться Господом. Так что обычным, рядовым ангелам развлечения попроще остаются.

- Развлечения?!

Нет, конечно, к тому времени я был законченным безумцем. В самом буквальном смысле этого слова. Но осознать такое...

- Прямо по Гумилёву? Театр Господа Бога?

- О, нет! - сравнение с театром ангела явно покоробило. - Или ты и впрямь думаешь, что деятельность Высших Сил исчерпывается подобными безобидными или не вполне безобидными развлечениями? Нет, это было бы слишком просто. И абсолютно бессмысленно. Едва ли стоило создавать столь сложную и трудно управляемую систему под названием Вселенная только лишь для того, чтобы иметь возможность время от времени в разных её уголках устраивать грандиозные спектакли с фейерверками и шумовыми эффектами. Шоу-бизнес штука великолепная, но тратить всю энергию горнего мира на театральные постановки и эстрадные шоу... По моему, это не слишком то разумно.

- Ну, мне вашей логики не понять, - заметил я. - В конце концов, у Господа своя валюта...

- Наша валюта - это наша энергия, - отчеканил ангел. - Мы можем создать пространство. Может создать время. Можем уничтожить и то, и другое. Можем провести трансформацию пространства. Произвольно изменить число измерений, в которых это пространство будет реализовано. Можем пустить время вспять. Или вообще остановить его течение. И наряду с основным течением запустить параллельный временной поток. При этом пространство с остановленным временем может быть использовано в качестве эталонного. Если в параллельном пространстве энтропийные процессы зайдут слишком далеко - все значимые параметры простраственно-временной системы будут зафиксированы и сохранены, после чего... Скорее всего, такая система будет уничтожена. А впервой системе процесс накопления простраственно-временных изменений будет запущен вновь. И таких параллельных систем может быть не две. И не три. И не сто. Гораздо больше. Сотни тысяч. Миллионы. Я даже не могу с уверенностью сказать, может ли их количество быть хоть чем-то ограничено. Разве что самой необходимостью иметь бесконечное большое количество параллельно существующих миров. Но! Да, очень большое "Но"! Мы пока не в состоянии возместить энергию нашего собственного, духовного пространства. И не в состоянии его продублировать. Вернее, один раз была сделана попытка... Прямо скажем, неудачная...

- Уж не та ли, - весь ядовитым тоном осведомился я, - после которой сам господин Дьявол на свет появился?

- Та, та самая, - сокрушённо покачав головой, ответил ангел. - Только появился он на свет не после, и не в результате... А гораздо раньше. Он был руководителем исследовательской группы. И идея дублирования духовного пространства - именно его идея. Надо сказать, мысль та была заманчивая, смелая... Ох, какая смелая мысль была! И какие перспективы перед нами открывались бы в случае, если бы всё закончилось удачно! Просто великолепные перспективы! Наша конечная цель была бы достигнута одним эффектным, коротким броском. Сколько сил было бы сэкономлено, сколько энергии!.. Да, да, той самой энергии, той растраченной безвозвратно энергии, которую мы не в состоянии восстановить. Впрочем, лично для тебя, друг мой, да и для всего рода человеческого этот наш провал обернулся триумфом. Победой! Ведь, добейся мы тогда успеха, история рода человеческого даже и не началась бы. Более того, все эксперименты и конструкторские разработки были бы прерваны, и тогда...

- Начался бы конец света и полный Апокалипсис, - закончил я ангельскую мысль. - Правда, поскольку Дьявол был бы в этом случае всего лишь удачливым руководителем эксперимента, а не... Кем он, кстати, стал?

- Потом расскажу, - хмуро ответил ангел. - Продолжай, продолжай...

- Да, поскольку Дьявол был бы на вашей стороне - конец света обошёлся бы без Армагеддона. Просто пришла бы уборщица, погремела бы в вашей лаборатории ведром, протёрла бы тряпкой пол, а перед уходом - выключила бы свет. Так?

- Ну что-то вроде этого, - сказал ангел. - Для человека без разума ты рассуждаешь удивительно здраво. Впрочем, кроме разума есть ещё и душа. А она...

- А что такое душа? - спросил я ангела.

- Душа?

Я смутил его! Я определённо смутил его этим вопросом! Честное слово, не ожидал. Мне то казалось, что на такой то вопрос ответить ему будет очень легко. С его то квалификацией!

- Душа - система достаточно сложная...

О, как же быстро слетело с него это небесное фанфаронство! Как быстро исчез куда-то его высокомерный, поучающий, менторский тон! Он как будто даже сник, словно я, сам того не желая, просто на месте припечатал его невинным своим вопросом.

- Душа... Как бы попроще объяснить... Ну, скажем так... Представь, что ежесекундно... Нет, даже не ежесекундно, а каждое мгновение, каждый бесконечно малый миг делается некая резервная копия твоего состояния. Состояния твоего тела, включая самые малейшие изменения физиологии, состояния разума во всём многообразии мыслительных процессов и, наконец, информации, характеризующей сочетания процессов мыслительных и физиологических и их взаимного влияния. Кроме того, постоянно копируется так называемый "комплекс воспоминаний"...

- Это ещё что за штука такая? Память?

- Ну, пожалуй, можно было бы назвать это и памятью. Можно было бы... Но дело гораздо сложнее. Для формирования личности важны ведь не только воспоминания осознаваемые, то есть явно, зримо присутствующие в сознании индивидуума, но и те, что, не отражаясь в сознании явным образом, не фиксируясь в тот или иной момент времени в неких картинах ушедших событий, реальных или представляемых реальными, влияют, тем не менее, на пространство сознания, трансформируя его, и подчас весьма существенно. Ведь человек помнит всё...

- Кстати, пространство сознания. Если я правильно понял, сознание - это разум плюс душа?

Ангел задумался на минуту. Сорвал травинку и, прикусив зубами, стал грызть её, медленно, меланхолично, растянув губы, чтобы не обрезаться о жёсткие, шершавые края, и время от времени сплёвывая на песок зелёную кашицу.

- Режется,.. - пробормотал он. - Весна, вроде, а трава подсохла уже... Что ж с ней летом то будет? И как её коровы едят?

- Так у них и зубы другие, - ответил я. - Приспособленные... Так правильно я понял?

- Термин "душа" - условный, - сказал ангел. - Это же не некое серебристое облачко, возносящееся в эмпиреи, не истеричный призрак в драной простыне и даже не чертёж тела. И, представь себе, вовсе не копия твоего сознания. Да, сознание больше, чем душа. Вместе со смертью тела умирает и разум. А иногда он умирает и прежде тела. Твой, например, умер сегодня. Но ты же ещё жив? Не так ли? Сознание состоит из многих компонентов. Ты назвал только два. Их больше. Гораздо больше. Но душа - единственный неуничтожимый компонент сознания.

- Бессмертный?

- Ну... Можно сказать и так. Функционирование души связано с функционированием материи. Но не определяется им. Это - единственный внеэнтропийный компонент твоего "Я". Ты, наверное, спросишь : "А как же удалось этого достичь?"

- А как же удалось этого достичь? - спросил я.

- Альтернативное энергоснабжение...

Он догрыз травинку, сплюнув последнюю порцию кашицы на песок.

- Кроме хранилища резервных копий система, именуемая "душой", работает и как анализатор информации, альтернативный разуму, и как система активного сбора данных о состоянии окружающей индивидуум среды, и как альтернативная управляющая система. И сразу замечу, что функции её отнюдь не исчерпываются вышеприведённым списком. Но самое главное - данная система запитывается по схеме двойного энергоснабжения.

- Запитывается?

- Ах, да! Технарский термин. Некоторых коробит. Иные даже возмущаются.

Ангел сорвал ещё одну травинку, но грызть её уже не стал, а просто теребил в руках. Потом медленно растёр в ладонях.

- Снизу вот травинка серебристая. А сверху зелёная. Тёмно-зелёная. Малахитовая прямо...

Он же волновался! Ангел...

Мне и самому показалось это странным. Пришелец из горних сфер, служитель Господа, могущественный посланец небес - и вдруг... Волнение?

Вот так - лежит на берегу тихой лесной речушки, затерянной в неведомой среднерусской глуши, объясняет безумному, жалкому человечку основы устройства человеческой же примитивной душонки - и при том волнуется, словно показания даёт на Страшном Суде... Или просто боится проговориться?

И зачем туман такой напускать? "Не исчерпывается"...

- На меня вот поп один даже с кулаками полез. "Не смей" кричал "ирод, творение Божье с шестерёнками мешать!" Нервный батюшка оказался... По счастью, до главного то мы с ним и не дошли. А то бы мне точно по морде от него досталось.

- До главного?

- Ну да. Предназначение души. Эх, давай-ка я искупаюсь сначала. А то похолодает ближе к вечеру - так в воду и не влезешь. А потом к разговору нашему вернёмся.

- А что, ангелы холода боятся?

- Боятся. Инвентарь от холода из строя выходит.

И он выразительно похлопал себя по животу.

- Не слишком то ты инвентарь свой жалел, - сказал я. - Я уж успел заметить... На складе под расписку брал? Компенсацию платить не заставят завхозы твои небесные?

Он промолчал. Как видно, намёк на самокастрацию особого успеха не возымел.

Впрочем, я уже успел заметить, что иронию он или вообще не воспринимает, или же воспринимает слишком серьёзно и соответственно реагирует.

И именно тогда я впервые обратил внимание на одну чрезвычайно интересную деталь : ангельский юмор (если таковой вообще когда-либо существовал, а не был лишь очередным проявлением дурного его лицедейства) всегда и неизменно принимал формы какого-то неожиданно возникающей агрессивной истерии; умный и тонкий сарказм его речей непрестанно срывался в самое грязное и непристойное шутовство, которое, в свою очередь, весьма часто переходило в припадок (похожий на эпилептический), в продолжении которого речи ангела становились откровенно бессвязными и бредовыми, а то и просто превращались в бессмысленный (по крайней мере, бессмысленный для меня) набор звуков.

Но и в том и в другом случае (даже в самых безумных припадках своих) он постоянно находился в состоянии глубокого самопогружения, словно бы всё происходившее вокруг него, и всё было исходившее от него, и всё, что творилось с ним самим было лишь слабым отзвуком его собственных страстей (не знаю уж, творческих или деструктивных), бушевавших внутри него и разрывавших на части сознание этого чистого, непорочного, высшего существа.

Он встал и, вышагивая медленно и важно, высоко поднимая и поджимая ноги, словно большая, неуклюжая, нелепая, растолстевшая цапля, неведомо каким образом объявившаяся на тихом этом речном берегу, побрёл по холодному уже песку к кромке потемневшей под вечер воды.

И, глядя на него, подумал я вдруг, что вот так и произойдёт у меня на глаза какое-нибудь чудо Господне. Произойдёт просто и буднично. Без анонсов, восторженных толп, жрецов, аплодисментов, белых голубей, слетающих с неба и ослепительных нимбов, без непорочных дев и развязных апостолов, пространно и вполне доступно объясняющих непросвещённой и умственно отсталой публике все аспекты происходящего чудесного явления ("Обратите внимание - без малейшего напряжения Христос превращает воду в вино!.. Дамочка, подвиньтесь! Из второго ряда не видно. Прошу подсветить софитом, публике не видны подробности! Кстати, обратите внимание - какая сложная химическая реакция! Сколько задействовано реагентов!.. Не жуй, сопляк, когда сам Господь для тебя бормотуху готовит! Никакого уважения к Сыну Божьему! Не дай Бог с такой молодёжью до Страшного суда дожить! ...Ах, в какой форме Господь! В какой он чудесной физической форме! Он затратил так много сил на этот удивительный, неповторимый эксперимент... Что? Ты тоже на дому гонишь? Заткнись и не гони! ... И при этом пульс у Него бьётся так же ровно и спокойно, как и в тот далёкий теперь уже день, когда начал Он сотворение грёбаной этой Вселенной! Аплодисменты, дамы и господа!!")

Нет, казалось мне, что ничего подобного не будет. А просто ступит ангел на грифельно-тёмную воду реки - и пойдёт, пойдёт по воде, шлёпая ногами и дрожа от холода. И, дойдя до противоположного берега, развернётся и побредёт обратно.

И я может быть даже и не замечу, что за Чудо произошло у меня на глазах. Разве только посочувствую ангелу, который не может просто окунутся с головой в речную воду, а обречён лишь творить никому не нужные чудеса.

Но чудеса его были, видно, иного рода. Хождение по воде в их число явно не входило.

Вода его не держала. Она плеснула ему по ногам и охватила их быстрым своим потоком.

"Ох, мать твою..." бормотал ангел. "А и вправду холодно уже. Заболтались, видно... Мылись долго... Десятый час уже, не меньше. А то и одиннадцатый. И течение тут..."

В реку заходил он с опаской и, едва вода дошла ему до пояса, остановился и замер, подняв руки над головой, словно испрашивая у небес благословения на безрассудное своё купание. Впрочем, понятно, что никакого благословения ему не требовалось - он просто боялся опустить руки в ледяную, непрогретую ещё весеннюю воду.

- А днём то, - заблеял вдруг ангел сипнущим и подрагивающим голосом, - река куда теплей была. Когда мы кровушку то смывали...

Зачем он вспомнил? К чему? И это гадкое слово... "Кровушку"...

Не знай я уже, что он ангел - честное слово, снова бы решил, что он примитивный, отвратительный маньяк. И пошлый циник.

Но теперь...

- Да, трудновато было смывать... Трудновато... Вот так всё время бывает. Творишь что-нибудь, создаёшь - и только одна грязь потом остаётся. Прямо обидно иногда бывает, честное слово.

- Зачем всё это? - спросил я его.

В который раз уже в тот день я задавал ему этот вопрос. И каждый раз в ответ он лишь бормотал какую-то откровенную чепуху (я уж начал думать, что это какой-то особый, тайный язык ангелов), а то и просто молчал, как будто считал ниже своего достоинства отвечать на такие глупые вопросы.

Я уже готов был сделать вывод, что и ответа никакого у него нет и даже задним числом не способен он придумать хоть какое-нибудь объяснение отвратительному, бессмысленному и просто унизительно мелкому для ангела поступку - убийству дорожной проститутки.

Но на этот раз я всё-таки смог получить от него ответ. Возможно, он просто понял, что я не пойду с ним дальше, не получив предварительно от него нужного мне объяснения. Я не поверю ему до конца. Все его чудеса, фокусы и проповеди не смогут окончательно развеять моих сомнений, не смогут убедить меня в том, что я действительно имею дело с ангелом, а не с душевнобольным человеком. Ему нужна была моя вера. И я ему был нужен. Очень нужен.

- Зачем? - собравшись с силами, он погрузил руки в воду по локти и, зажмурив глаза, зашипел так громко и резко, словно с большим трудом сдерживал самые отчаянные ангельские свои ругательства.

- Зачем? - повторил он, вновь поднимая руки и стряхивая с них капли. - Ох, нет... На берег пойду...

И, вновь превратившись в голенастую (но отчего то волосатую) цаплю, зашлёпал к берегу.

- Тут, знаешь ли, особая логика. Да не ухмыляйся ты, послушай сначала. Нет, я прекрасно знаю все твои возражения. И заранее зная то, что ты хочешь мне сейчас сказать. Дескать, у каждого убийцы своя, особая логика. У инквизиторов - своя, у тюремщиков и палачей - своя, у маньяков - своя, у террористов - своя, у жандармов - своя. Но это не логика. Это просто некий набор слов для самооправдания. И слова эти ничего в конечном итоге не объясняют, не определяют истинную цель творимого над жертвой насилия. Ой, руками помашу! Согреться надо...

И он так резво запрыгал вокруг меня, что песчинки полетели мне в лицо.

Ощипанный... Да, именно такой образ представился вдруг мне - ощипанный ангел, пытающийся взлететь. Взлететь и вернуться на небо. Он машет руками потому, что у него нет больше крыльев. И отчаянно подпрыгивает. Но всё бесполезно. Он остаётся на земле.

И продолжает свой рассказ.

- А истинная цель подобных поступков у всех одна. И не зависит она ни от образования, ни от воспитания, ни от социального положения, ни от религиозных или политических убеждений. Нет! Вовсе нет! Единая, вечная, непреходящая цель всей этой людской породы от начала времён и до сего дня - совокупиться с жертвой. Да, совокупиться! Именно в том и состоит особый, сокровенный смысл насилия. Насилие - это частное проявление любви. А Бог есть Любовь. Так ведь сказано в Библии? Я надеюсь, ты читал эту весьма увлекательную и поучительную книгу?

- Да так, в отрывках...

- В отрывках? О, это не так уж плохо! Но хоть сказки в детстве ты читал полностью, от начала и до самого их конца?

- Сказки... Да, сказки, конечно, полностью...

- Ну так в сказках же Добро всегда побеждает Зло! Это то ты знаешь, я надеюсь?

И, подпрыгнув, он взмахнул ногой так резко, что едва не заехал мне по подбородку.

- Ох, хорошо! Тепло сразу стало. Может, тоже попрыгаешь? Или гимнастикой займёшься?

- А я не замёрз пока. Да и одеваться уже скоро надо... Так что там с добром и злом?

- А, это... Добро, конечно, всегда побеждает. А что такое добро? Это и есть Любовь. Это высшее проявление воли Господа, это лучшее и самое явное доказательство Его существования. А если насилие - это одно из проявлений Любви, то насилие является проявлением воли Господа...

- Ерунда какая то! Насилие, убийство...

- Вот! - торжествующе воскликнул ангел. - Я же предупреждал, что здесь действует особая логика. Логика, абсолютно свободная от примитивных, плоских стереотипов, которыми напрочь забито земное твоё сознание. И если бы не благородное и смелое твоё желание избавиться от лгавшего тебе разума - я бы и не пытался изменить хоть что-то в тебе. Я бы с чистой совестью оставил тебя подыхать в очередном тупике твоего лабиринта. Но я спас тебя. И ты сейчас живешь. А в лабиринте догнивает сдохший твой разум! И я уверен - ты способен меня понять! Я уверен!

И, прекратив прыжки свои, он нагнулся и протянул мне руку.

- Восстань, смертный! Давай одеваться, ехать пора. Я тебе по дороге доскажу...

Небо тяжелело и опускалось всё ниже и ниже.

Вслед за светом, уходящим на запад, с востока подходила тьма. И на захваченной её части неба одна за другой загорались белые звёзды.

Свет луны, сначала бледный, слабый, почти незаметный, фокусируясь, становился всё ярче, резче, пронзительней. Отфильтрованный ночною тьмой, он был чист. Стерилен. Мёртв.

Печальное время поздних сумерек. Исход дня, который для меня оказался слишком долгим. Мне до сих пор кажется, что я его так и не пережил.

Мы брели по узкой, едва протоптанной тропинке.

На полпути к машине, когда мы поднялись уже до самого верха полого откоса, что шёл от реки к краю возвышавшегося сплошною чёрной стеной леса, вновь со спутником моим (и в который раз уже за то короткое время, что я его знал) стало твориться что-то странное.

Он (как и ранее днём) стал трястись, взмахивать руками и нараспев бормотать свои заклинания.

Честно говоря, я к тому времени порядком уже устал от всех этих выкрутасов, изрядно продрог и от дневного купания и от лежания на не слишком тёплом песке, да и случившиеся днём события совершенно меня вымотали. И оттого нисколько не насторожился и совершенно не обратил внимания на то обстоятельство, что подобное же поведение этого существа (не человека же, конечно, нет), назвавшегося ангелом, предшествовало его нападению на проститутку.

Любой здравомыслящий человек на моём месте (о, где оно, обывательское это здравомыслие!) несомненно пришёл бы к выводу, что имеет он дело с психопатом, чьи приступы агрессии неизменно предваряются подобным поведением, за которым следует...

Портфель. Он взял его на реку. Он нёс его с собой.

Нет, мне было наплевать. Я не испытывал страха. Я просто шёл, едва передвигая ноги от усталости. Подъём наконец то закончился, идти стало легче. Мне хотелось добраться до машины, забраться в кожаное, тёплое её нутро, калачиком свернуться на заднем сиденье (ведь он наверняка будет за рулём, так что заднее сиденье непременно достанется мне) и спать, спать...

Я чувствовал, что засну мгновенно. Просто отрублюсь. И если этот гость из иного мира вздумает порезать меня на кусочки - ему даже не придётся давать мне наркоз, гипнотизировать меня или надевать мне чёрные очки. Я истеку кровью прежде, чем смогу очнуться и понять, что со мной происходит.

Он ангел. Точно, ангел...

В конце концов, почему бы ему и не быть ангелом? Ангелом Света?

Да, он убийца. Да, он творит насилие.

Но разве ангелы не убивают? Они - слуги Господа, но не Господь ли убил всех первенцев в земле Египетской? Не Он ли утопил в пучине морской войско фараона (то есть отцов тех самых первенцев)? Не Он ли погрузил землю в пучину потопа? Не он ли уничтожил Содом и Гоморру (а все ли уж там были педики... )?

Да разве не Его промыслом ежедневно гибнут на земле миллионы живых существ, наделённых разумом и чувствами, и миллионы претерпевают муки?

Да, я считаю и животных. Ведь и они способны чувствовать приближение смерти. И уж в плане морали их невинность - вне сомнений.

Он - судья, выносящий миллионы смертных приговоров вдень, на вечность вперёд рассмотревший все наши дела.

Он - добр? Добро - доброе?

А может ли вообще Добро быть добрым?

Есть ли вообще способ отличить Бога от убийцы? А убийцу отличить от Бога?

А этот... У него сверхъестественные способности. Он читает мысли. Он убивает. У него хорошая машина. Он оторвал себе хуй.

Все признаки ангела. Он ангел! Ангел!

Пиздоблядская мудоёбина! Разъябайский пиздохуй! Пидорасина разпиздоёбская!

Спать. Глаза уже слипались.

- Ею-э -э! Ле - е - е! - басом тянул ангел, тыкая пальцем в луну, что висела почти над самыми нашими головами. - Луна низко, её понюхать можно.

И шумно втянул ноздрями воздух.

- Чем луна пахнет?

- Не знаю, - честно ответил я. - Луной, наверно...

- Земляника должна пахнуть земляникой, - наставительным тоном сказал ангел. - Ромашки пахнут ромашками, табак - табаком, свежий хлеб - свежим хлебом.

- Вот и я говорю,.. - пытался я вставить фразу ему в тон.

Но он прервал меня, закричав :

- А луна должна пахнуть говном!!

- Это почему это? - искренне удивился я.

- Так Богом заведено, - пояснил ангел. - То мудрость Божия! И не мне это менять! И, тем более, не тебе!

- Да я и не собираюсь, - примирительным тоном ответил я (побаиваясь, что из-за очередного ангельского приступа ночевать придётся в лесу, на холодной земле и в обществе двух-трёх сотен комаров).

Мне хотелось только, чтобы он поскорее добрался до машины и открыл её. А там пусть бы прыгал и вопил хоть до рассвета... Мне Божью мудрость всё равно не понять. Нечем.

- А сегодня она говном не пахнет! - заявил ангел.

- Ну, наверное... Сломалось что-нибудь, - сказал я, уже не зная, как же заставить его продолжить путь и отвлечь от фекально-астрономических наблюдений. - Небесная механика... Всякое бывает... Пойдём что-ли, а то от холода и мой инвентарь испортится...

- Сломалось? Что там могло сломаться?! - возопил ангел пуще прежнего.

- Исправить надо! И немедленно!

Я уже не знал, чего ещё ожидать от взбесившегося в очередной раз ангела (странно, даже в этот момент я не подумал о его портфеле), оттого просто промолчал, пожелав лишь втайне (и самым тихим шёпотом), чтобы этот припадок окончился как можно быстрее.

Ангел же, бросив на землю портфель и на ходу снимая ботинки и носки, побежал к высокой сосне, что стояла метрах в десяти от нас. Выросла она на открытом, солнечном месте, на поляне, вдали от остальных деревьев. Оттого ветви её, широкие крепкие, росли почти от самого низа, раскинувшись пологом над землёй. Не знаю, давно ли он приметил эту сосну, но из всех деревьев, что росли вокруг, именно она была самой подходящей для задуманного ангелом ремонта луны.

Подбежав к сосне, ангелом подпрыгнул, схватился за нижнюю ветку, подтянулся, и ловко начал карабкаться вверх, быстро и цепко хватаясь за ветки. Скоро он скрылся из виду и только по толчкам, встряскам и раскачиванию верхушки сосны я мог догадаться, что сын небес карабкается всё выше и выше, и, пожалуй, добрался уже почти до самого верха.

- А взлететь нельзя было? - крикнул я ангелу.

Я не ожидал, что он мне хоть что-то ответит. Просто небесные его повадки стали мне казаться откровенно смешными и нелепыми (хоть и знал я уже, что он может не только потешать нелепостью своих манер, но и творить кое-что иное). Я уже готов был развернуться и отправиться к машине один (в конце концов, часа два можно поспать и на капоте, а к тому времени и водитель придёт в себя).

Но ангел ответил мне.

- Ангелы не творят чудес! Чудо - это нарушение правил игры!

Верхушка сосны дёрнулась - и замерла. На крайней ветке (уже совсем тонкой и оттого прогнувшейся под тяжестью тела), увидел я ангельский силуэт. Ангел сидел почему то на корточках, одной рукой балансируя, а другой держась за ствол.

- Мы создаём правила игры... Твою мать! Но мы их не нарушаем! Конструкция человеческого тела встроенных летательных приспособлений не предусматривает!

- А столбы эти дёргающиеся - не чудо?! - крикнул я ему в ответ. - А мысли читать - не чудо? А хуй отрывать - не чудо? А труп жечь так, что и пепла не остаётся - не чудо?!

- Не чудо, - ответил ангел. - Это работа. И ты - мой напарник.

- Сообщник, - ответил я. - Безмозглый подручный!

- Ты же мне веришь! - сказал ангел. - Веришь, что я ангел! Посланник Божий! И потому ты со мной! Ведь никто не держит тебя! Иди! Убирайся! Что стоишь? Чего ты ждёшь?

- И куда я пойду, интересно? - спросил я ангела. - К прокурору с повинной? Или, может, сразу мне верёвку одолжишь? Или к столбам своим потащишь? Ты знаешь прекрасно, что некуда мне идти! После того...

- Что? - переспросил ангел (и тон его стал торжествующим). - После того, что ты сделал? Так ты же со мной, Серёга! Со мной! С ангелом! Значит, Господь любит тебя! Ты заслужишь прощение, Серёга! Ты уже прощён! Сволочь ты святая!

- А, может, ты чёрт? - произнёс я шёпотом. - А я умер... И уже в аду... Дня три, как в аду...

- В преисподней нет любви! - закричал ангел.

Он, гад, и на расстоянии мысли читал! Или имел феноменальный слух.

- А здесь есть! Это мой мир! Я его создал! Я - любимец Господа!

Я услышал звук расстёгиваемой "молнии". Ангел спустил брюки и трусы, и замер на ветке, словно диковинная птица, слетевшая откуда-то со звёздного ночного неба.

- Ты чего там? - спросил я его, удивлённый тем, что речь ангела так внезапно оборвалась.

- Луну ремонтирую, - пробурчал ангел и громко закряхтел.

Тёмная масса сорвалась вниз, с сочным шлепком хлопнулась на землю. И сразу же запах сосны и влажных трав смешался с отвратительным, тошнотворным зловонием, расходящимся в стороны густыми, тяжёлыми волнами.

- Перестань! - я зажал нос и инстинктивно отскочил в сторону (шок мой был настолько силён, что мне даже почудилось, будто брызги этой фекальной массы долетели до моих ног, но, по счастью, расстояние до дерева было всё таки достаточно большое). - Меня стошнит сейчас!

- А кто сказал, что исправлять ошибки и поломки в механизме Вселенной - это лёгкое занятие? - воскликнул ангел, пустив вниз длинную струю мочи. - А если бы ты при сотворении Вселенной присутствовал? Да тебя бы всего наизнанку вывернуло! Ты и представить себе не можешь, из какого дерьма Вселенная сделана!

- Не хочу представлять! - закричал я, впадая в истерику. - Ничего не хочу! Спать хочу! Повеситься хочу! Надоело! Не могу больше!

- Так ты спать хочешь или повеситься? - уточнил ангел, вновь начиная тужиться. - Попрошу конкретизировать.

Я махнул рукой и сел на землю. Земля хлюпнула под моей задницей и противная холодная влага (не то роса, не то вода из лужи) мгновенно пропитала мои брюки.

- Да разъябись ты со своей луной! - заявил я. - Я прямо тут спать лягу... А ты давай... ремонтируй... Ремонтник хуев...

Но будь моя усталость куда более сильной и даже будь я в состоянии полного изнеможения - и тогда бы ангел не дал мне уснуть.

Ремонт луны сопровождался не только отвратительными запахами, но и громкими звуками.

Ангел, тщательно вытерев задницу носовым платком (и царственным движением сбросив его вниз, словно некий дар небес), застегнул брюки и стал раскачиваться на дереве, громко выкрикивая очередные свои безумные фразы.

- О, святой Говнилий! О, пресвятая, непорочная дева Фекалия! О, преподобный Засраний! О, пресвятой мученик Сортирий! Да ниспошлёт Господь тёплый понос вам на головы и свежую мочу в хлебало! Да снизойдёт говно легко по кишкам вашим! Да минуют вас запоры и вздутия! О, еттит твою!...

Ангел, слишком сильно качнувшись, слетел таки (увы, не в небо, а, подобно простому смертному, по направлению к земле) и, под треск и хруст веток, с громкими матюгами покатился вниз.

У самой земли он задержался, зацепившись ногой за сук, самортизировавший и приостановивший тем его падение, завис на мгновение вниз головой - и шлёпнулся, лишь по счастливой случайности не попав в собственные испражнения, столь щедро раскиданные им вокруг при ремонте луны.

Минуты две сидели мы в полной тишине, лишь изредка нарушаемой лёгким шелестом листьев.

- А ты теперь не простой ангел, - сказал я, поднимаясь.

Ангел молчал, ошалело хлопая глазами.

- Ты теперь падший ангел. Прямо таки Люцифер... обосраный.

Ангел встал, покачнулся - и выпрямившись, застыв в позе гордой и величественной.

- Чем луна пахнет? - торжественно спросил он.

- Говном, - честно признался я. - Им теперь всё пахнет...

- Вселенная спасена, - заявил ангел. - Теперь в машину и отсыпаться. Завтра с самого раннего утра и начнём...

- Чего? - спросил я (и предчувствие новых ангельских кошмаров зародилось в душе моей).

- Землю спасать! - заявил ангел и решительно двинулся вперёд.

- Пиздец,.. - пробормотал я и пошёл за ним.

Туман летел под колёса. Плавным и быстрым белым потоком.

Мы словно неслись на глиссере по озеру; большому, бескрайнему озеру, замершему в мёртвом штиле. Мы летели по его поверхности, не тревожа его глубин.

Мощный двигатель легко, без напряжения держал скорость. Он работал почти беззвучно и без вибрации, и если бы не туман, стремительно влетавший в жёлтые полосы света фар, то легко можно было представить, что мы стоим на месте и, охваченные полудрёмой, лишь представляем себе стремительный наш предрассветный полёт; лишь воображаем это движение, повинуясь импульсам освобождённого коротким, тревожным сном подсознания.

Ангел, стараясь не клевать носом, отчаянно таращил глаза и время от времени встряхивал то одну руку, то другую, пытаясь разогнать стылую утреннюю кровь.

- Могли бы и до обеда отсыпаться, - заметил я.

Честно говоря, поскольку я был всего-навсего пассажиром, и причём пассажиром, который не слишком то рвался продолжать этот странный и довольно опасный путь, то вполне мог бы просто заснуть, оставив ангела наедине с дорогой, туманом и его великой миссией (существование которой я в то время ставил ещё под сомнение).

Но все мои попытки уснуть ангел весьма жёстко пресекал, заявляя, что в таком случае и он непременно уснёт, в свою очередь оставив автомобиль наедине с дорогой, туманом, всеми возможными поворотами и встречным движением. И тогда даже в самом крайнем и печальном случае он просто вознесётся на небо, то есть прежде времени вернётся домой. А я, как человек, вступивший на путь духовного самосовершенствования, но по лености и склонности ко сну не завершивший его должным образом, попаду в Сад Младенцев; место поначалу приятное, но потом скукой своей вгоняющее всех в уныние и непреходящую депрессию.

Потому, убоявшись такой перспективы (хотя о Саде Младенцев у меня никакой достоверной информации не было, единственное, что было в то время мне точно известно - это не рай), я мужественно боролся со сном и, для поддержания бодрости, пытался время от времени завязать разговор (в глубине души надеясь, что ангел продолжит свой вчерашний рассказ и тем самым если и не объяснит, хотя бы отчасти, цели нашей поезди, то по крайней мере поможет мне прогнать сон).

Но ангел большей частью отмалчивался. Иногда только бросал не вполне мне понятные фразы : "У нас не так много времени... Вас тут много, а я один... Мне ещё отчёт писать...Леность есть грех... У нас очень важная работа..."

- А ты вчерашний рассказ не закончил, - сказал я, весьма откровенно подбивая ангела на продолжение его историй (все остальные способы разговорить его я к тому времени уже использовал без всякого успеха).

- Мой рассказ бесконечен, - совсем уж напыщенным голосом заявил ангел.

- Да уж... Тема, конечно, глобальная, - пробормотал я, понимая, что с этим пришельцем из иного мира, зациклившимся на пустых и банальных фразах мне будет очень сложно совладать.

И тут... Конечно, самая подходящая тема!

- Слушай, - спросил я ангела, - а как тебя зовут? Ну, по настоящему?

- Это как это? - удивлённо переспросил ангел.

- На самом деле. Ведь не Кашин же твоя фамилия?

- А почему это ты думаешь, что не Кашин?

Мой вопрос явно попал в точку. Ангел явно начал заводиться и от его прежней холодной отрешённости не осталось и следа.

- Нет, почему ты так думаешь?

- Не бывает у ангелов таких фамилий. И вообще фамилий у них не бывает!

- Откуда ты это знаешь?! Кто тебе это сказал?! Кто такие сплетни распускает?!

Ангел начал крутиться и даже иногда подпрыгивать. Мне полагалось бы испугаться (ещё бы, не он ли ещё едва прошедшей ночью чинил луну методом высотной дефекации; вполне возможно, в состоянии возбуждения он мог бы приступить к починке Большой Медведицы... или созвездия Тукана... прямо на ходу). Но я не испугался. Наоборот, мне нравилось то, что парадоксальность моих вопросов (по крайней мере, в контексте ангельского восприятия) превзошла парадоксальность ангельской логики.

- Это в Библии сказано. Я читал. Там указаны имена ангелов...

- Так ты читал? И внимательно читал?!

- Я же говорил... в отрывках... урывках... Ты же и сам на неё ссылался...

Машина качнулась, наклонившись на борт. За рассеивающимися, исчезающими волнами туманами длинной, серой дугой проступал затяжной поворот, в который мы не входили - влетали на высокой скорости.

- Я говорил - книга забавная, - сказал ангел. - Но многие её положения спорны. Частью - ложны. А местами это просто бред!

И, неожиданно разъярясь, ангел хлопнул ладонью по приборной доске.

- Я не обязан анализировать сборники сказок! В каждой истории о борьбе рыцаря с огнедышащим драконом есть масса реалистических деталей. Например - много веков назад на земле существовали рыцари. Они были вооружены мечами и копьями. Защищены кольчугами, латами и щитами. Некоторые мастерски владели луком и арбалетом. Передвигались они верхом на лошади. Чем, собственно, и отличались от простолюдинов, которым запрещалось владеть оружием и обучаться верховой езде. Оттого простолюдины в сказках добираются до дракона пешком, а представители благородных сословий - на лошади. Удивительный реализм! И ни один!.. Заметь! ... Ни один рыцарь не пользуется автоматическим огнестрельным оружием! Ни один! Хотя, казалось бы, что тут сложного! Сказка - твори что хочешь... Но нет! Нет этого! Отчего же? Это особый, сказочный реализм! Сказочная достоверность! Но...

И тут ангел взял паузу. На полминуты, не меньше. За это время он успел успокоиться и далее продолжал говорить уже голосом спокойным, даже монотонным.

- Но в чём причина? А причина заключается в том, что создание сказки - это вовсе не процесс создания новой реальности. Нет. Это просто процесс некоего комбинирования, перемешивания элементов реальности в самом причудливом порядке... или беспорядке. Россыпь, калейдоскоп... Но набор элементов : во-первых, конечен; во-вторых, целиком и полностью заимствован из реальной жизни и использован без всякой модификации. Разница только в размере самих элементов. Сказочные истории, приближенные к реальности или (что самое опасное для сказки) претендующие на достоверность состоят, в основном, из крупных блоков информации, неких подисторий. И каждый из блоков внутри самого себя - абсолютно правдив, реалистичен и отражает реально произошедшее событие с минимальными искажениями. Но составленные вместе, в единой конструкции они образуют картину недостоверную. Лживую. Своего рода утончённая интеллектуальная аберрация. Кстати, идеология относится к сказкам подобного рода.

Религия относится к сказкам иного рода. Религия претендует на сотворение новой реальности. Нового пространства. Оттого элементы бытия, прежде чем пойти на строительство пространства религиозной сказки, дробятся на мельчайшие элементы и перемешиваются особо тщательно. Оттого не сразу становится понятно, что никакого "нового пространства" в религиозных сказках нет, как нет его и в сказках вообще. А есть всё та же серая, скучная, бессмысленная ваша жизнь, причудливым образом разрезанная на кусочки - и потому ставшая вдруг какой-то новой, неузнаваемой и вроде даже привлекательной. Ах, скучны вы бываете иногда до невозможности! Зануды бестолковые... А интересны вы лишь тогда, когда пытаетесь просто и без затей описать самый пустой и серый день самой бездарно прожитой жизни. Вот где кошмар то начинается! Ибо что может быть кошмарней зрелища гибнущей в скуке и обыденности души, даже не предпринимающей никаких попыток к своему спасению...

- Так как насчёт имён? - напомнил я.

- Ах да... Имена... Какие там имена в Библии у ангелов?

- Гавриил, - начал я перечисление, - Михаил, Рафаил, Уриил... Даниил...

- Это пророк! - поправил меня ангел. - Ты ещё Автандила назови! Нет, ты точно Библию в отрывках читал!

- Но Кашина там точно не было, - уверенно заявил я.

- Естественно, - сказал ангел. - Авторы Библии использовали привычные для себя имена. Вот если бы в Библии был ангел по фамилии Кашин... Согласись, три тысячи лет назад в Палестине подобная фамилия не была распространённой. Сильно подозреваю, что тогда вообще ещё не было людей с такой фамилией. Более того, тогда и фамилий то не существовало. По крайней мере, в современном понимании этого термина. Разве только имена и прозвища. Так что если бы тебе в тексте встретилось такое вот существо, то...

- Я бы решил, что досталось бракованное издание, - закончил я его фразу.

- Верно, - ответил ангел. - А почему? Да потому что все эти ваши "священные тексты" - произведения сугубо земные, ни единой буквой, ни единым знаком, ни единым символом своим не выходящие за рамки всё той же вашей примитивной, обывательской логики. Ангелы - белые, черти - чёрные, Бог - творец, Дьявол - разрушитель, правда - одна, сахар - сладкий, соль - солёная, вода - ужасно мокрая...

Солнечный луч, такой резкий и стремительный, каким он может быть только в такое раннее утро, ударил в ветровой стекло - и, словно размазавшись от удара, растёкся по нему жёлто-белыми бликами, почти ослепив нас и закрыв дорогу.

- ... Машину надо будет помыть, - заметил ангел, жмурясь от яркого света. - Стёкла в пыли все, чуть солнце - и не видно ни черта.

- Где мыть то будем? - спросил я. - И куда вообще едем?

- Вперёд, - ответил ангел. - Я - посланник небес, ты - мой помощник. Чего тебе ещё?

- Что, вот так всё время ездить будем? - честно говоря, ответ ангел нисколько меня не интересовал; мне вполне достаточно было бы его заверения в том, что я вполне ещё смогу протянуть на этом свете несколько ближайших дней, а на большее я и не рассчитывал.

Но ответ его (даже после всего того, что я о нём узнал) был для меня совершенно неожиданным.

- Нет, почему же... Все миссии, даже самые важные, когда-нибудь заканчиваются. Наша миссия, скажу откровенно, вполне рядовая. Самая что ни на есть заурядная.

- Луну ремонтировать не буду! - категорически заявил я. - Дерьмо предпочитаю спускать в унитаз, а не тратить его на ремонт небесных тел...

- Дьявола кормишь, - заметил ангел.

- Чего? - переспросил я.

- Каждый, кто спускает дерьмо в унитаз - кормит дьявола, - наставительным тоном заметил ангел. - Дерьмо то идёт в преисподнюю и питает дьявола и воинство его.

- А ангелы что едят? - спросил я, несколько озадаченный новым откровением ангела.

- Розовые какашки, - ответил ангел.

- Какие ещё какашки?

- Розовые, - повторил ангел без тени улыбки.

Честное слово, оставайся у меня ещё хоть капля здравомыслия, я бы и её довольно быстро растерял, общаясь со столь загадочным и возвышенным существом!

- Но откуда они в раю? - спросил я.

- Праведники их туда приносят, - пояснил ангел. - В своих кишках. Для того праведников возносят во плоти. Чтобы потом питаться их святыми розовыми какашками. Вот к примеру пророк Илия...

- Ну их, пророков этих, - прервал я ангела, опасаясь, что он начнёт слишком уж подробно описывать райские пиршества и доведёт меня тем самым до рвоты.

Хотя, честно говоря, даже в моей безмозглой голове как-то не очень здорово сочетались описанные днём ранее картины райской роскоши, неги и безмятежности и эта небесная копрофагия. И как они это самое дерьмо добывают? Неужели...

- Да им и не больно совсем, - сказал ангел. - У нас в раю анестезия - высший класс. Да и операция - ерунда сущая. Так, брюшную полость вскроем, кишки прочистим... Им и самим потом легче. Эх, видел бы ты наших хирургов!

- Представляю, - ответил я и поёжился, вспомнив вчерашние события. - Если вы тут на земле так веселитесь - представляю, что вы там на небесах творите...

- Ничего особенного, - сказал ангел. - Что ж я тут такого сотворил, что могло показаться тебе странным или пугающим? Разве за всё время нашего знакомства произошло что-то дурное? Честно говоря, я лично не припомню.

- Да это так,.. - пробормотал я. - Обывательская логика... Мещанство, знаешь ли... Ничего плохого... Непривычно... В смысле - не привык я пока. Так как же звать тебя? Кашин? Сидоров? Авимелех?

- Как хочешь, - ответил ангел. - Как тебе удобней. Я то в любом случае всегда буду знать, что ты обращаешься именно ко мне.

- Скажи, - спросил я и губы мои в тот момент почему-то пересохли, - а Бог... он тоже... знает?

- Конечно, - ответил ангел. - Уж он то знает лучше всех.

- Он?

- Ну, она, - и ангел пожал плечами. - Оно, они... Какая разница? В общем, он всегда знает, когда к ней обращаются. Как ни назови...

- А если я Бога... ну, скажем... Дьяволом назову?

Нет, подобное святотатство ангела нисколько не смутило. И, похоже, даже и не показалось святотатством.

- А по фигу!

- Но ведь горе тем, кто свет называет тьмой,.. - начал было я.

- Значит, Библию в отрывках читал? - спросил ангел и явно помрачнел. - Большими, я вижу, были те отрывки. До Евангелия, я смотрю, добрался. Богослов хренов... Запомни - горе тем, кто болтает много! И читает глупые книжки, написанные психопатами, вообразившими себя учениками того, кто вообразил себя Сыном Божьим. Бог бездетен! Запомни это, хорошо запомни. У Бога детей нет!

- Но ведь мы... сотворил нас,.. - мне и самому противно было слушать своё бормотание, какое жалкое и вымученное (оттого, видно, вымученное, что сыпавшиеся непрерывно одно за другим откровения ангела изрядно меня уже утомили, да и от бессонной ночи клонило более ко сну, а не к богословским диспутам).

Но ангел снова завёлся.

- Не сотворил! - заявил он. - Никто вас не творил.

- А как же...

- Вас сконструировали! - сказал ангел.

Как отрезал.

- А любовь? - совсем уж слабым голосом спросил я.

- Это способ питания.

- Охренеть, - резюмировал я.

Нет, всё таки для моей пустой головы его речи были уж очень утомительны.

- Так как всё таки звать тебя? Подскажи уж.

- А зови меня...

Он секунд на десять задумался. Но я готов поклясться, что ответ свой он придумал заранее. Как и заранее предвидел мой вопрос.

- Зови меня Ангел. Ведь я единственный ангел, которого ты знаешь. Не так ли? Так что вряд ли произойдёт какая-нибудь путаница. А вот если повстречается ещё один... Тогда мы и подумаем о каком-нибудь другом имени.

- А что, может и ещё один повстречаться?

- Это вряд ли... В этом мире наши пути редко когда пересекаются. Да и встретив его, без моей помощи ты едва ли ты догадаешься, что это ангел...

- Приму за сумасшедшего? Психопата? Преступника?

- Возможно... Или просто пройдёшь мимо и не заметишь. Так тоже бывает.

- Но на небе то у тебя имя есть?

- Есть. Но оно тебе не понравится.

- Слишком сложное?

- Слишком непристойное. Я же говорю - обывательская логика. Слабость души, цепляющейся за кроватные пружины и обоссанный матрас, вместо того, чтобы легко и свободно возносится...

- К вашим небесным хирургам?

- Я же говорю, у нас анестезия. И полная стерильность.

- А миссия у нас какая?

Ангел ткнул пальцем в стекло. Я посмотрел вперёд. В том направлении, что он указал, словно вырастая из засыпанной хламом земли придорожных пустырей, потянулись вверх жёлто-коричневые, обшарпанные, вечные окраинные пятиэтажки провинциального города. Число их росло, они лепились всё тесней и тесней друг к другу и мне показалось, что осмелев от столь большой своей численности, они подбираются всё ближе и ближе к дороге, обступают, окружают нас. И окна их открыты вовсе не от быстро нагревающегося под утренним солнцем воздуха.

Нет.

От голода. Собачьего голода.

И когда их станет совсем много - они решатся. И бросятся. И вцепятся. И не отпустят.

Одна такая пятиэтажка однажды уже вцепилась в меня. И грызла, и рвала меня на куски много лет подряд. Пока...

- Что, воспоминания начались? - спросил ангел.

Похоже, он не издевался. В его голосе мне послышалось сочувствие. Сострадание. Ведь не мог же он всё время притворяться?

- И разума уже вроде нет, а память всё остаётся... Страшная штука - память. И в раю достать может. Уж поверь мне. Неплох город, да? Поищем гостиницу какую-нибудь. Хоть одна то должна быть. Машину помоем, заправимся. Отдохнём. И снова за работу.

- За какую, Ангел? Со вчерашнего дня одни намёки у тебя.

- Всё то тебе объяснить надо... Людей будем на небо отправлять. Возносить. Восполнять, так сказать, энергетический ресурс.

- А столбы... нам потребуются?

Ангел засмеялся.

- Столбы, верный помощник мой, везде есть. Как же без столбов. Где есть любовь - там уж без столбов нельзя. Такой, знаешь ли, порядок во Вселенной.

И сбавил скорость.

Мы подъезжали к перекрёстку.

Нет, я не могу вспомнить название этого города.

Кажется, первая буква его имени - "З". Вторая, по моему, "а". И заканчивается его имя вполне традиционным сочетанием букв "ск".

Прямо кроссворд какой-то, да? Зареченск? Зарайск? Заозёрск? За...

Господи, да какая разница!

Все эти города, городки, деревни, придорожные кафе, парковки - всё давно уже слилось для меня в единый поток до зевоты однообразных картин среднерусского бытия. Картины эти похожи на выцветшие чёрно-белые фотографии, наклеенные на подсвеченный прозрачный круг, ровно и безостановочно вращающийся прямо перед моим носом. Иллюзионист - с уголка его губ свисает, покачиваясь при каждом движении, потухшая сигарета.

Он вращает ручку гипнотического своего аппарата. Потрескивая, горит свеча - и огонёк её то подпрыгивает вверх (и тогда на чёрно-белых картинках на миг проступают вдруг контрастно линии, формы, контуры, фрагменты, ровно нарезанные кусочки призрачного, иллюзорного мира; моего мира, в котором протекла моя жизнь), а то пламя задрожит и станет совсем маленьким (и тогда наступает ночь, и в наступившей полутьме вращение это я принимаю за собственный сон и думаю, что один иллюзорный мир сменился другим, разве только более загадочным и таинственным... но, увы - это тот же круг и та же свеча, только фитиль заливает воск).

И липкий сон, охватывавший меня от этого монотонного кружения, лишь иногда прерывался яркой вспышкой... Нет, это не поломка. Не пожар в старом, пыльном балагане.

Аппарат работает исправно. Иллюзионист, прикрыв глаза, всё так же исправно вращает ручку. Круг вращается...

Но после вспышки - я уже не сплю.

Я встаю со стула. Тихий скрип. Половицы едва заметно прогибаются под ногами.

Навстречу мне по коридору идёт Ангел.

- Ты, я вижу, уже на ходу спишь. Прямо на пять минут оставить нельзя.

Я согласен с ним. Полностью.

- Извини, Ангел. Расклеился...

- Склеим. Пойдём.

- Куда?

- Ну ты даёшь! Мы вообще то куда с тобой приехали?

Действительно, куда?

Мы идём по коридору. Двери. Двери справа, двери слева. Потёртый ковёр - он не пружинит, не проминается, а собирается в складки под нашими подошвами, и носки ботинок задевают эти складки, выбивая из них лёгкие облачка пыли.

Запах белья и казённых шкафов... Как это привычно!

- Еле администратора нашёл. Хотя это она. А как правильно - администратор или администраторша?

- Администратор...

Я почти проснулся. Шаги мои становились всё быстрее, я уже почти не отставал от Ангела.

- В конце коридора... Так вот, насчёт комнаты я договорился, - продолжал Ангел. - Честно говоря, по моему это вовсе никакая и не гостиница. Самое натуральное общежитие. И хорошо, если удобства в комнате, а не где-нибудь на этаже. Триста сороковая... Ещё комнаты три, не больше...

- А руководство в этом городишке где останавливается? - спросил я, вполне уже придя в себя и осознав, о чём именно Ангел успел договориться с администратором женского пола и оттого искренне удивляясь желанию Ангела остановится в столь убогом месте.

- Начальство, наверное, в этом городишке и не появляется... А если появляется - у них тут какой-нибудь особый вариант на этот случай припасён. Спецдача или, скажем, номер "люкс" в местном доме отдыха. Ведь есть тут, наверное, местный дом отдыха... Всё, пришли!

И только тут я заметил, что он держит в плотно сжатой ладони ключ, привязанный бечёвкой к грубо вырезанной деревянной груше, на толстом боку которой фломастером были жирно выведены цифры "3", "4" и "0".

Выписаны были эти цифры коряво и неровно, но толщина линий делала их вполне различимыми и читаемыми даже в полумраке коридора.

Нет, всё таки странные вещи он творил!

- А, может, и нам эту спецдачу поискать? Теперь за деньги куда угодно пустят...

Ангел загремел ключом, дёрнул ручку - и открыл дверь.

- Ваш мир, друг мой, одинаково мне противен, независимо от того, нахожусь ли я в пятизвёздочной гостинице или в грязном общежитии...

- Но тогда обо мне бы подумал. Я то в раю не был, мне и приличная гостиница подошла бы.

- ... И кроме того, - строгим голосом продолжил Ангел, - скромность украшает служителей Господа.

- Знаем мы вашу скромность, - пробормотал я, заходя в комнату.

И добавил :

- Ездил бы тогда на "Жигулях". Или вообще на велосипеде.

- Машина, между прочим, служебная, - заявил Ангел.

Воздух в комнате был тяжёлый и затхлый.

Пропитанные пылью шторы были наглухо задёрнуты, отчего в комнате было не намного светлей, чем в коридоре. Разница была только в том, что коридор при всей своей простоте, а точнее сказать - простоватости, всё таки не оставлял столь гнетущего впечатления, как эта комната, с тёмно-жёлтыми обоями, местами покрытыми расплывшимися бурыми пятнами, с провисшими на металлических кольцах зелёно-коричневыми шторами, наглухо загородившими эту комнату от солнца и только лишь по самым краям своим пропускавшим жиденькие рассеянные лучи.

Откровенно говоря, едва я осмотрел временное наше пристанище, как сразу же захотел вернуться на покинутый мною стул и отоспаться хотя бы там. По крайней мере, там, в вестибюле, у самого выхода, дул лёгкий ветерок, донослся с улицы шум проезжающих машин, шаги, обрывки чьих-то разговоров и самое главное - там было светло. Там на окнах лишь прозрачные, лёгкие занавески. Там не страшно закрыть глаза. Там не сжимается горло от приступов удушья. Там...

- Боишься умереть во сне? - спросил Ангел, подходя к окну и отдёргивая занавески.

- Тьфу ты! Да когда ж их стирали то?!

Не облако - целый поток густой, лежалой пыли сорвался вниз, клубясь и расплываясь в воздухе и усыпая голову и плечи Ангела сплошным серым покровом, отчего тот сразу же стал чихать, трясти головой и хлопать по плечам ладонями.

- Боюсь, - ответил я. - Я вообще боюсь умереть глупо... и незаметно.

- Незаметно - для кого?

Зачем он спрашивал меня? Неужели он заранее не знал, что я ему отвечу? С его то способностями? Играл? Прямо божественная комедия какая-то...

- Для самого себя.

Отчихавшись, Ангел кинул портфель (да, да, то самый; он и в гостиницу его с собой притащил) на стоявший у стены стул (один из двух, что были в той комнате, второй стоял у стола) и, потянувшись, присел на кровать.

- Ну и ладно... Умрёшь умно и заметно... Для самого себя... Да, скромно тут, конечно... Но место тихое, да и будем мы тут недолго. Так что рекомендую не зацикливаться на временных бытовых трудностях, а просто пока отдохнуть. Часа, я полагаю, тебе хватит. А я тем временем кое-что приготовлю.

- Что за спешка то? - спросил я. - Почему бы и не два часа? Или три?

- Мы на работе, - напомнил Ангел.

- А я никаких контрактов не подписывал, - ответил на это я.

- Но вроде бы и не отказывался мне помогать, - парировал Ангел.

- Да уж... Просто мне ничего другого не остаётся, как...

- ...Служить Господу, - закончил за меня Ангел и, расстегнув рубашку чуть ли не до живота, прилёг на покрывало, вытянув ноги и сбросив ботинки.

Я осмотрел комнату. Теперь, при ярком свете, она казалась просто обшарпанной и выцветше-бледной, хотя уже и не столь мрачной, как три минуты назад, когда я только вошёл в неё.

Обстановка, как я и ожидал, была спартанской. Впрочем, насколько я могу судить, спартанцы хоть и жили скромно, но вещи делали вполне добротные, иначе мы вряд ли бы узнали что-нибудь достоверное об обстановке их жилищ. Мебель же в этой комнате явно не готовили к длительным путешествиям во времени.

Два стула и стол. Две кровати, расставленные у стен под прямым углом, почти в стык друг к другу. И небольшая тумбочка на коротких, толстых ножках с двумя выдвижными ящиками. Видимо, одна на двоих.

Низко подвешенная посередине комнаты тяжёлая, старомодная люстра с тремя большими, белыми плафонами. Пол - изрядно потёртый паркет. Две розетки - по одной у каждой кровати. Коврик у двери, стёртый множеством подошв под стать паркету.

И единственная деталь в обстановке, обрадовавшая меня - дверь у самого входа. Дверь в ту самую комнату с удобствами, наличие которых избавляло меня от утомительных и унизительных хождений по всему зданию в поисках...

- Да, душ и туалет тут есть, - сказал Ангел. - И то хорошо...

Я заметил, что голос его стал сонным и вялым.

Сначала мне показалось, что он и впрямь засыпает. Но зевота его была уж очень демонстративной. Конечно, будь он человеком я без малейших колебаний поверил бы в то, что он сейчас уснёт. Возможно даже, мгновенно отключится. После короткого и неглубокого, прерывистого сна (да и спал ли он вообще?) и довольно долгого сидения за рулём логично было бы ожидать от любого человека и усталости и готовности немедленно уснуть при малейшей к тому возможности.

Но он то не был человеком! И необыкновенные его способности (к примеру - способность искусно притворяться или способность манипулировать людьми, навязывая им свою волю, почти всегда - незаметно для них) были мне очень хорошо известны. Кроме того, с потерей разума я утерял и способность логически мыслить, оттого вещи, очевидные для человека здравомыслящего (например, логическая связка "усталость - сон") для меня перестали быть очевидными и потому утеряли всякую власть надо мной.

- Ты собирался чем-то заняться? - спросил я Ангела.

Возможно, самым лучшим вариантом было бы притвориться спящим и подсмотреть, чем мой неземной спутник станет заниматься во время показного этого сна. На первый взгляд, этот нехитрый приём мог бы показаться весьма эффективным для определения, скажем, степени искренности или безопасности (безопасности для меня, естественно) этого небесного создания.

Но даже не имея ни капли разума можно было догадаться, что не так прост Ангел, не так прост, чтобы творить что-то, что мне знать не положено на виду у меня. Он же видел меня насквозь со всеми моими нелепыми и убогими хитростями. Да и что бы я смог увидеть? Чудесное преображение? Явление херувимов? Или мгновенное появление крыльев у него за спиной?

К тому же чувствовал я, что стоит ему только захотеть - и я покорно надену чёрные его очки и протяну вперёд руки. И сам вложу их в наручники.

Нет, хитрить со мной ему совершенно ни к чему.

- А я надеялся, ты хоть поспишь немного...

Он встал. Подошёл к портфелю. Чуть слышно щёлкнул замок.

- Ты всё-таки поспи. Потом пойдём пообедаем. А до обеда мне кое-что сделать надо будет.

Конечно, я устал. Ноги распухли и ступни горели так, словно тёрли наждачной бумагой. Поспать... Спать...

- А вот в машине...

- В машине? - переспросил он. - Если бы ты в машине заснул, я бы тебя, пожалуй, разбудить бы уже не смог. Пришлось бы тебя на себе тащить. А так ты хоть до комнаты сам дошёл.

Логично... У него всегда всё так логично. А у меня пустота... усталость...

Я присел на кровать. И почти сразу же упал на бок, едва не ударившись виском об деревянный её край.

И, уже в тумане и кружении, успел спросить :

- А что... за дела... то?

"Машину заправить.. " донеслось откуда то издалека. "... да и в городе..."

Что именно "в городе" - я уже не услышал.

Тьма. Абсолютная тьма. Она схватила меня, сжала коротко и сильно - и почти сразу же отпустила. Видно, с разумом умерли и все мои сны. Завеса снов, невесомая, но неодолимая для Великой Тьмы, исчезла - и с Тьмой я остался один на один. И вся сила небытия освобождённой пружиной, тугой и резкой, ударила в костяную коробку черепа, разнося его на куски.

Лишь разум отделяет сон от смерти. Мой сон превратился в смерть.

Пока я был мёртв, Ангел уходил. По делам.

Потом он вернулся. Чтобы воскресить меня.

И я проснулся.

Шаги. Он спускается.

Я в подвале. Определённо, в подвале. Как это банально. Можно было бы даже сказать, обыденно... Но разве ритуалы обыденны? Разве это - ежедневная рутина? Едва ли это рутина даже для убийц.

Убийство не надоедает. Это то же совокупление. Единение плоти. Это каждый раз - что-то новое, необычное, особенное.

Маленькие ежедневные открытия.

Нож входит в горло. Это оральный секс.

Лезвие разрезает гениталии. Полосует хуй. Отсекает яйца.

А если это женщина? Лезвие погружается в пизду. Медленно. Миллиметр за миллиметром. Останавливается. Идёт вверх. Медленно. Движение плавно и непрерывно. Под его напором расходится ткань. Расползается плоть. Разрез всё больше и больше. Такой сексуальный разрез!

Кровь. Это тоже сок любви. Его всё больше и больше. Возбуждение нарастает.

Лезвие останавливается. Разворачивается. Идёт назад. Не останавливаясь. Упирается в промежность. Замирает на долю секунды. И продолжает свой путь. Ткань промежности рвётся. Генитальный секс переходит в анальный. Плоть преображается. Любовь преображает плоть. Плоть раскрывается как цветок. Огромный, алый цветок. На нежном стебле, наполненном густым, пьянящим соком. Края разрезов расходятся как лепестки.

... Нет, не пчёлы. Мухи полетят собирать тот нектар.

Он склонился надо мной. Я почти ослеп от яркого света ламп. Я не могу разглядеть его лицо. Мне больно. Очень больно.

Моя кожа мертва. Она онемела. Она не кричит, не чувствует боли.

Боль внутри. В каждой клеточке внутренней плоти, туго завёрнутой в кожу.

Проволока. Разрежь её! Или меня!

Выпусти кровь. Её слишком много. Меня слишком много. Я уже не могу дышать.

Мне трудно поднять голову. Но я пытаюсь. Когда получается - стучу затылком об стол. Кожа на затылке вздулась. Кровоизлияния. Затылок распух. Но мне так легче.

- Успокойся...

Это его голос? Или мой? Не понимаю...

Он поворачивается.

Уходит? Но почему?! Сколько ещё?..

- Я вернулся!

Я открыл глаза. Сонные, липкие глаза.

Нет, не больно. Свет мягкий. Сумерки.

- Я тут полдня уже по городу бегаю. Работаю, можно сказать, в поте лица. А ты всё дрыхнешь и дрыхнешь. Воистину, безмерна лень человеческая!

Рубашка на мне пропиталась потом. Так сильно, что могло бы показаться, будто я намочил её под краном и, не высушивая, надел. Но запах - резкий, кисловатый, тошнотворный. Вода так не пахнет. Даже в таком убогом месте, как провинциальная эта гостиница.

- Я безумен. Мертвец. Глупо упрекать мертвеца в лени.

Пересохшие губы одеревенели. Голос мой спросонья был глухим и невнятным. Но Ангел всё понял. Впрочем, не удивительно...

- Мертвец? Ах, бедный, несчастный! По моему, именно твой разум делал тебя мертвецом. Рефлексирующим покойником. Убогое зрелище, надо сказать! Вспомни как ты радовался, увидев его труп. А сейчас? Скучно без него стало?

- Обычно он меня будил, - ответил я. - Мне трудно без него просыпаться. Не привык ещё...

- Ну, будить тебя и я смогу. Уж с этим как-нибудь справлюсь. Вставай, умывайся...

- А потом?

- Обед. Точнее, ранний ужин. Там я тебе и расскажу о результатах дневных своих трудов.

- Обед?

Дневной сон всегда вызывал у меня головную боль. И лёгкую, но со временем выматывающую тошноту.

И теперь пустота внутри меня, словно не в силах избавиться от застарелой привычки, продолжала болеть. И всё так же подташнивало.

Не изменилось ничего.

- А ты думал, новая жизнь будет лёгкой и беззаботной?

- В те времена, когда я мог ещё думать...

И попытался встать с кровати. Стены поплыли, клонясь из стороны в сторону, словно покрытые пятнами паруса рыбацких шхун, неведомо каким образом забравшихся в сухопутное это захолустье, заилившийся, ленивой ряской заросший затон. На мгновение мне и впрямь показалось, будто воздух в комнате стал густым и тёмно-жёлтым, словно застоявшаяся вода.

- ... Я думал...

Присел на уголок кровати. Потёр виски. Паруса плыли и плыли вокруг меня. Из Рязани в Тверь. Из Твери в Псков. Из Пскова в Вологду. По грязи Руси Великой. Великой грязи. Вечные русские паруса. Навозные фрегаты.

- ... Я думал, что когда-нибудь будет по другому. Совсем по другому. Когда-нибудь всё измениться. Или хотя бы вернётся...

- Что? - от удивления Ангел даже замер на месте (до того момента он непрерывно ходил по комнате, словно скорее убежать на этот свой дурацкий обед... или ранний ужин). - Вернётся? Что вернётся? Что ты хотел вернуть? Чего тебе вообще возвращать?!

Вот оно!

Не смотря на дурное своё самочувствие и полную разбитость, я почувствовал радость. Торжество. Даже превосходство! Над ним, над этим высшим существом, сыном небес, избранником Господа, крутившим мною как тряпичной куклой, набитой песком и опилками.

Он мог забраться в меня в любое время, когда ему заблагорассудится. Залезть меня, словно в пустой, выгоревший дом, где сорвана дверь, не осталось ни одного целого стекла, обгорела и обвалилась крыша и нет ни одного, ни одного уголка, который не был бы открыт любопытному или жадному взору любого прохожего. Не вором даже, а просто мародёром, объявившим, что бесприютное это жилище принадлежит теперь ему и никому более, забирался... нет, не забирался - просто заходил он в дом этот, когда ему того захочется. И хрустели у него под каблуком угля, битое стекло, шуршали обгорелые клочки бумаги. Он ходил, он осматривал руины. Он жил в них и безгранично властвовал над разрушенным этим пространством.

И вот теперь он ошибся! Промахнулся! Не влез! Не попал!

Не увидел!

Значит, есть внутри меня уголки, не доступные и его взгляду?

- Думал, вернётся когда-нибудь большое жёлтое солнце. Клейкий лист липы. Забавная гусеница-парашютист на тонкой серебристой паутинке. Подтаявшее эскимо. Море размером с ванну. Пустыня размеров с песочницу. Нет, наоборот! Песочница большая-большая... И ванна... Сундук с сокровищами, набитый фантиками... Надеялся вот...

- Детство? - он улыбнулся, довольный, что смог наконец понять о чём идёт речь.

Он успокоился и снова заходил по комнате.

- Это тоже самообман. Иллюзия освобождения. Это очередная пустышка, которую заботливо подбросил тебе твой разум. А он, и ты это знаешь не хуже меня, горазд был на выдумки. Любая надежда обращённая в прошлое, деморализует человека, расслабляет его. В конечном счёте ведёт к зацикливанию и бесполезной трате энергии. В наихудшем варианте идёт циклическое переживание одних и тех же событий. А отсюда и до паранойи уже недалеко. Может, твой разум именно к этому и стремился? Тебе - психушка, ему - отдых. А?

- Мне и с тобой психушки не миновать...

- Ты до неё не доживёшь, - любезно пообещал мне Ангел. - Не волнуйся... Ну как, пришёл в себя? Чем дольше будешь сидеть, тем хуже будешь себя чувствовать. Так что лучше вставай. Восстань, так сказать, из праха и иди умывайся.

- Слушай, - сказал я, вставая, - а разве ангелы срут? И жрут?

- Я же сказал - розовые какашки, - ответил Ангел.

- Твои не розовые, - возразил я.

- Ты в темноте не рассмотрел, - парировал Ангел. - Ничего, ещё рассмотришь...

В кафе у местного автовокзала - столы на металлических ножках, покрытые по верху светлым ламинатом, грохот подносов, кислый пивной дух.

Мы сидим в самом углу.

У нас компания. Пёстрая компания.

Ангел, сын небес. Я, помощник Ангела. Местный алкаш, отколовшийся по причине затяжного безденежья от всех остальных собутыльников (или изгнанный ими же по той же причине). Уборщица, бросившая ради нашего приглашения нудную свою работу и с радостью присевшая к нам за стол. Непонятно как оказавшийся рядом с нами мужик в тёмно-синих наколках и расстёгнутой до пупа, покрытой солёными пятнами военной рубахе. Мужик этот представился Петром и где-то минуте на третьей сидения за столом заявил, что мы мужики что надо, не козлы какие-нибудь. Поскольку с нашей стороны на то возражений никаких не последовало, он разделил и нашу компанию, и заказанное нами пиво, хотя в застольные разговоры не вступал, а только лишь одобрительно кивал, иногда так резко, что голова его падала на волосатую грудь, где и покоилась минуты две, издавая лёгкое посапывание. Затем резко подлетала вверх - и мужик снова начинал внимательно слушать наши речи, тараща не то изумлённые, не то туманные со сна глаза.

Итого - пятеро.

Наверное, подтянулся бы и ещё кто-то, но свободного места за столом уже не было.

Ангел был щедр, как и подобает посланнику Господа. Он заказывал пиво и водку, легко кидая на стол разноцветные бумажки (многие из которых несчастные наши собутыльники в жизни никогда не видали столь близко и уж тем более никогда не держали в руках).

Завидев это, официантка, ранее то бесцельно крутившаяся по залу, то сидевшая рядом с кассиршей, стала, словно акула, описывать вокруг нас круги, которые мгновенно сужались, едва в воздухе мелькала новая хрустящая бумажка.

При всём при том надо заметить, что сам Ангел практически не пил (лишь тянул неторопливо пиво прямо из бутылки), но непрестанно потчевал своих собеседников, благодарность и открытость которых возрастала с каждой новой принятой порцией алкоголя.

- Вот видно - человек приличный, - повторяла уборщица. - Мой то, как был жив, всё ругался : "Сходи за поллитрой! Сходи, сука, за поллитрой!" Принесу - а он сам всё и выжрет. В углу то ляжет - и храпит всё, храпит... А раздевать стану - въебёт, да и всё. Так и брошу... А то блевать...

- Бабе въебать - святое дело, - наставительно заметил алкаш.

- Блевать станет... Чего?! - вскинулась уборщица. - Молчи уж, пиздун хренов! Въебать ему! В чём душа держится - а туда же!

Алкаш тут же замолк, решив, что от лишнего шума алкогольная его синекура быстро накроется. И трубы запылают вновь.

- Нет, не козлы,.. - промычал мужик в военной рубахе и чуть слышно всхрапнул.

- И не здешние видно, - добавила уборщица. - У нас то - да разве дождёшься? Я вот тут горблюсь на триста рэ в месяц, да ещё триста в подработку. Да ещё с ЖЭКом договоришься, помоешь где... А скажет кто : "На тебе, Люд, выпей с нами... "? Да ты чо! Да удавятся, бля!

- Что, бедно тут народ живёт? - спросил Ангел, подливая Люде водки в стакан с остатками пива.

- А с хуя ли тут богато жить?! - с пафосом воскликнула Люда. - Один завод, казеин гнал. И ещё химию какую... Добавки, что ли?.. Всё до прошлого года делили. Поделили вроде, а всё толку пока нет...

- А работать, блядь, не хотят, - веско заметил проснувшийся мужик.

И почесал грудь, захрустев жёсткими, спутанными волосами.

- Не хотят... Как, мудаки, воровать привыкли - так теперь и не отучишь. Им плати - не плати, один хрен всё попиздят. И пропьют. Бить надо, пока не поумнеют.

- Чего умнеть то?! - снова вскинулась неугомонная Люда. - Мой то вон - в деревню к своим поехал, да комбикорм и стянул. Много, что ли? Три мешка... Два года условно дали. Так через месяц спьяну в соседнем доме через окно за телевизором полез... Опять его, козла, поймали. Четыре года выписали - да на зону послали. Он там от туберкулёза и загнулся. Или, может, подрезал его кто, а на болезнь свалили, чтоб шума не было. Поди докажи! Сына вон в деревню на лето отправляю, смотреть за ним некому... Да мой то тоже не смотрел, но хоть деньги иногда приносил. А сейчас - самой крутись. А деревне кто за ним смотрит? Да он там быстрее, чем здесь сопьётся. А делать то что? А мой то... Олигарх, что ли какой, чтобы ему четыре года давать?

- Не телевизор надо было воровать, а завод наш, - ехидно заметил алкаш. - Или вон - цех колбасный. Тогда бы не посадили. На таких вот дураках прокуратура план то и делает!

- Тяжёлая, стало быть, жизнь тут? - спросил Ангел.

- Жизнь? - переспросил алкаш. - Да жизнь то лёгкая. Народ только не живёт, помирает больше. А так то жизнь хорошая.

- А правда Брежнев помер? - спросил снова проснувшийся мужик.

- Правда, - ответил Ангел.

- Жалко, хороший был мужик...

- Да ладно тебе, - махнул рукой алкаш. - При Путине всё как при Брежневе будет. Ты чего при Брежневе делал?

Мужик в ответ захрапел, чуть слышно причмокивая и посвистывая.

- Ну вот... Тебе кто при Путине пить мешает? Водка, считай, в ту же цену... Если, конечно, правильно пересчитать...

- При Брежневе то порядка больше было, - заметила уборщица. - Страх был над начальством то... А теперь?

- А тебе не по хую начальство то это? - ответил алкаш, проигнорировав при этом особенности женской физиологии.

Решив, что по хую, все дружно выпили (я - глоток пива, Ангел - маленький глоток пива, остальные налегли на водку).

- А теперь, стало быть, страха нет? - спросил Ангел, продолжая (неведомо почему) влезать всё глубже и глубже в дебри народной психологии.

- Страх - он всегда есть, - заявил алкаш. - Страх - дело святое...

- Богоугодное? - с некоторым даже удивлением переспросил Ангел, который, при всей своей проницательности, такого ответа, пожалуй, и не ожидал. - Что же в нём святого? Он что, очищает? К раю приближает?

- Не-е! - алкаш махнул рукой. - Святость... она...

- Добровольной не бывает? - переспросил собеседника Ангел, словно договорив за него незаконченную им мысль.

Алкаш, поражённый таким глубокомысленным заключением, в восхищении затряс головой и замахал руками.

- Вот! Вот оно самое! Не бывает! Вот если человеку сказать, к примеру, чтоб не пил. Вот так взять и сказать : "Не пей, дескать... Ну не пей - и всё тут". Вот чего он в ответ спросит?

- Я думаю, он спросит : "А что мне будет, если выпью?", - ответил Ангел.

- А!! - заорал алкаш таким резким и пронзительным голосом, что задремавшая было в ходе философской дискуссии уборщица вздрогнула и качнулась на стуле, прошептав : "Е.. твою.. хер..."

- Вот я говорю! - и алкаш поднял кривой и грязный палец, указав им куда-то в сторону потолка. - Никто! Слышь? Никогда! А если скажешь : "А ни хера тебе за это не будет! Ни хорошего не будет, ни плохого..." Вот любой же скажет... Ну там, не скажет, так подумает : "И зачем это мне? Чтоб вот просто так?" Нет, ну вот просто так...

- Значит, нравственности без воздаяния не бывает,.. - чуть слышно произнёс Ангел, с некоторой даже грустью в голосе. - Так ведь?

- Ну это для кого как, - сказал я, против воли своей вступая в странный этот диалог, неведомо для чего (вернее, тогда я не знал ещё --для чего) затеянный Ангелом.

- А что, может, и Ельцин помер? - спросил в очередной раз проснувшийся мужик.

- Не, жив... Чего ему сделается... - ответил алкаш.

Успокоенный мужик снова забылся неглубоким своим, беспокойным сном.

- Да, да, - Ангел отодвинул стул дальше от стола, словно для того, чтобы всех своих собеседников держать одновременно в поле зрения.

- Я это уже где-то слышал, - ответил он мне. - Существо духовное. Пневматик, так сказать. И нравственность высокая присуща этим существам с рождения. И витает эта нравственность как облачко у них над головами...

- К чему такой цинизм? - спросил я Ангела.

И добавил, уже шёпотом :

- Ты и сам вроде как существо духовное. Безгрешное. Не так ли? Или и у тебя... где-то там, внутри... страх? И лучше ли ты меня тогда? Со своим страхом?

Я услышал, явственно услышал.

Так громко и отчётливо.

У него скрипнули зубы. Ангельские зубы.

- Грешны, грешны,.. - пробормотала уборщица, которая, как видно, сквозь сон слышала всё-таки наш разговор (вернее, обрывки его). - Все грешны... Без того, чтобы припугнуть... Тянет ко греху-то...

Ангел кинул на изрядно залитый пивом стол новенькую (даже не перегнутую ещё) сотенную бумажку и пальцем поманил официантку (что с услужливой поспешностью отозвалась на его жест и кинулась к нашему столику).

- Страх? - ответил мне Ангел (тоже шёпотом, но шёпотом звенящим и резким, похожим скорее на сдавленный крик). - Здесь? В этом мире?! В этом?! Который я сам и создал? Может и неудачно создал, но не настолько неудачно, чтобы бояться собственного творения. Я ежесекундно зачёркиваю его. Отменяю. Уничтожаю. И создаю вновь! Раз за разом. Я властвую над ним. Полностью. Безраздельно.

- Чего? - спросила официантка, которой явно не терпелось поскорей ухватить разлёгшуюся в пивной луже сотенную бумажку.

- Три пива, три водки, салаты те же, - сказал Ангел.

Бумажка взлетела вверх, мелкие капли упали на лоб уборщице (которую от выпитого и съеденного сморило уже окончательно и она, так же как и мужик с татуировками, постоянно впадала в мутное, пьяное забытьё). Капли медленно стекли по коже. Так медленно, словно они цеплялись за каждую морщинку. Мелкие тёмные бороздки. По расходящейся - вниз от глаз.

- Вылитая Богоматерь, что плачет о грехах человеческих, - сказал мне Ангел, снова перейдя на шёпот. - Ты только посмотри на неё. Какая глубокая скорбь! Какая неподдельная, искренняя печаль! Какая безысходность! А? Красиво. А у меня... Нет, не страх. Голод!

- Не понимаю,.. - сказал я.

Я действительно не понимал! Тогда ещё не понимал.

- Потом, - прошептал Ангел. - Ритуал! Я приглашу тебя к другой трапезе. Будет темно. Стемнеет. Даже не вечер уже - ночь. Время ужина. Вот только не знаю, буду ли я за столом...

- Как ты можешь властвовать над этим миром? - спросил Ангела. - Не Сатана ли князь мира сего? И Бог... Неужели Ему и впрямь на нас наплевать?

- Точно! - воскликнул Ангел. - Абсолютно! Решительно наплевать! Я вас люблю! Я! А про князя... Я тебе потом расскажу...

- Во... Князь...

В очередной раз проснувшийся мужик сжал вдруг кулаки и резко ударил ими по столу, отчего опустевшие бутылки разом подскочили вверх и, коротко звякнув, попадали на стол, раскатившись в разные стороны.

- Князьёв этих теперь расплодилось... В кого ни плюнь...А раньше то где они все были? В райкомах секретарям жопы лизали!

- Ну, я бы так не обобщал, - примирительным тоном сказал Ангел. - Не все. Некоторые просто... в скорлупках своих отсиживались. Как и все прочие... И сейчас сидят.

И, обратившись к алкашу, спросил :

- Так что ты там про грех говорил? Без страха, стало быть, никак нельзя? И без воздаяния?

- Во! Именно! - радостно закивал алкаш.

- А вот грех можно творить и без всякого воздаяния, - сказал Ангел. - Свободно. Без наград и наказаний. Свобода воли греховна. Грех подобен гравитации. Земному тяготению. Держит вас всех на земле. А почему?

- Почему? - спросил я Ангела.

Алкаш заинтересованно хлопал глазами. Уборщица вновь задремала. Мужик же больше не засыпал, но и до конца проснуться также не смог, оттого просто раскачивался из стороны в сторону и еле слышно бормотал что-то невнятное.

Подошла официантка с подносом, плотно уставленным бутылками и широкими тарелками с салатом.

- Потому что рай...

Грохот заглушил его слова. Официантка рывком сдвинула опорожнённую посуду на край стола (при этом ловко удерживая поднос одной рукой) и стала выставлять на стол новые бутылки.

Освободив поднос, официантка выждала для приличия секунд пять и, убедившись, что о сдаче Ангел не вспомнил, гордо подняв голову, ушла.

- ... Для вас не предназначен, - закончил фразу Ангел.

- Это как это? - спросил я. - А эти... как их... праведники?

- Вы там задохнётесь! - заявил Ангел.

- Где?! - испуганно подскочила уборщица, расслышав сквозь сон последние слова. - Чего это?

- В раю задохнётесь, - пояснил Ангел. - Воздух там для вас... неподходящий. Как на высокогорье.

- А чё, может, и Путин помер? - внятно вдруг произнёс мужик в наколках.

- А я ведь крещёная, - заявила уборщица. - Родители то мои меня как положено окрестили. В церкву то отнесли...

- Князьёв расплодилось,.. - пробормотал мужик и, не поднимая головы, потянул руку к стакану.

Алкаш схватил открывалку и быстрым движением начал срывать пробки. Шипучая пивная струя полилась в стакан и от звуков этих вся наша компания заметно оживилась.

- Я и сейчас в церкву хожу, - продолжала уборщица, не сводя глаз с бутылок. - На Пасху... куличи вот тоже ношу.

- Задохнёшься, - уверенно сказал Ангел. - Не больше трёх вдохов. В крайнем случае - пяти.

- А куда же мне? - удивлённо спросила уборщица. - Куда же мне податься то? Здесь никому не нужна и там, стало быть, тоже?

- Я вам правду открою, - сказал Ангел. - Вам одним. Только вы никому не говорите.

- Ну чё, поехали, что ли? - спросил алкаш.

И, не дожидаясь ответа, схватил стакан.

- Сволочь вот ты! - укоризненно сказала ему уборщица. - Человек вон какие слова интересные говорит. Где ещё такое послушаешь. А тебе нажраться лишь бы!

- Да ладно тебе, - ответил алкаш. - Я ж ему не мешаю.

- Некуда вам податься, - ответил Ангел. - Жалко вас, засранцев. Так жалко, просто спасу нет. Это тайна великая, запомните хорошенько. Счастлив тот, кто в раю не был. Счастлив тот, кто живым в руки Господа не попал. А кто попал - тому пиздец. Медленный и мучительный.

- Это как это? - удивлённо спросила уборщица.

- А вот так... Господь - он кто? - спросил Ангел.

И ответил :

- Творец! А Творец не может не творить. А творчество - это такая страшная вещь... Руки и ноги отрезают. В кипятке варят. Смолой обливают. Кожу сдирают.

- Страсти какие! - испуганно воскликнула уборщица. - Да зачем это всё?!

- Я же говорю - творчество, - пояснил Ангел. - Инженерные разработки, эксперименты. Подключат, бывало, кого-нибудь к кислородному аппарату, чтобы не задохнулся в райской атмосфере и не скопытился прежде времени - и давай экспериментировать. У одного праведника... или святого почти всю кожу со спины сняли. Постепенно. Кусочек за кусочком. Долго снимали. Почти два столетия. Как он кричал, бедный! Как молился! Всё Господа звал... Но Господь в экспериментах редко когда участвует. Он предпочитает отчёты изучать, доклады. Так что святой этот так Его и не дождался.

- Помер? - спросил я.

- А то как же! - ответил Ангел. - Вот оно каково - во плоти возноситься.

- А содержимое его кишечника на ужин подали? - снова спросил я. - Оно розовое было? Не подсохло? Не испортилось?

- Розовое, - ответил Ангел. - Свеженькое. Ароматное. Ну, что, и впрямь выпить пора?

Алкаш, точно только того и ждавший, быстро схватил стакан и, придерживая его второй рукой, чтобы не расплескать ни единой драгоценной капли, поднёс его ко рту и запрокинул, почти вертикально.

- Вот ведь падла, - заметил мужик в наколках. - И чокаться даже не хочет. Для приличия хоть. Вот сразу видно - чмо позорное.

- А если не во плоти? - спросил я Ангела. - Душа одна?

- Я же говорил уже, - как то даже устало и разочарованно ответил Ангел. - И что ты всё никак осознать не можешь! Какое тебе дело до души? Твоя душа - наша собственность. Мы дали - мы взяли. Твоя душа к твоей личности никакого отношения не имеет. Это просто записывающее устройство в твоём теле.

- Да, да, я помню, - ответил я. - Носитель информации. Запись состояний. А если я этот носитель уничтожу?

- Трудновато это сделать, - ответил Ангел, отхлебнув пиво и причмокнув при этом ("не нектар, конечно, но тоже ничего... неплохо"). - Трудновато.

- Но можно? - не сдавался я.

- Можно, - ответил Ангел. - И это можно. Но тогда придётся во плоти возносить хитреца такого. И заняться небесным инжинирингом. Потому что у нас...

И он наставительно поднял вверх палец и покачал им.

- ... Информация не пропадает!

И тут мы услышали плач.

С удивлением (где же была его проницательность и способность предвидеть события?) Ангел посмотрел в сторону уборщицы.

Старушка плакала, раскачиваясь на стуле и закрыв лицо руками. Ревела горько и отчаянно.

Слёзы текли сквозь пальцы и капали на стол. При каждом всхлипе застиранный халат на плечах её собирался в складки. Словно и он от плача покрывался морщинами.

- Не хрена поить её было, - заметила проходившая мимо официанта. - Она вечно как нажрётся - так ревёт потом. А то и выть начинает. Ей уж работать давно пора, пол засрали весь... Людк, кончай! Кому говорю!

- Куда ж мне теперь? - сквозь плач отозвалась Люда. - Я ж в церкву...

- Жестокий ты всё таки, - сказал я Ангелу. - И правда твоя жестокая.

- Это поначалу так, - заметил Ангел. - Потом ничего, привыкают. Им вон...

И он показал на мужика в наколках.

- ... Вообще похрену. А эта... Верит, вроде. Ладно, Люд, не реви. Я вам Новый Завет принёс. Самый новый. Последнее издание.

Плач постепенно затих и уборщица подняла голову.

- Чего?

Ангел встал. Я тоже. Застолье явно подошло к концу.

Ангел поманил пальцем алкаша.

- Пойдём, друг любезный, дело для тебя есть.

Алкаш поспешно вскочил (явно предчувствую продолжение халявного ужина), не забыв при том засунуть в карман брюк непочатую бутылку водки.

- Это ты бля... не по делу, - заметил ему мужик. - Куда из-за стола тянешь?

И попытался схватить алкаша за штаны, но тот довольно ловко увернулся.

- Чмо ты - и всё, - резюмировал мужик.

Уборщица же всё это время молча и неотрывно смотрела на Ангела, и впрямь ожидая от него каких-то особых, заветных слов.

И дождалась.

- Заповедь новую даю я вам, - возгласил Ангел, выходя из пивной.

- Да ебите друг друга!

И мы ушли.

По пути к гостинице мы зашли в городской парк. В это позднее время он был тёмен, пуст и мрачен.

Воздух стал холодным и влажным. И то ли от сырости и холода, то ли от предчувствия очередного кошмара меня охватил озноб.

Дрожь моя не скрылась от внимания Ангела. Он улыбнулся, словно страх мой и дурные мои предчувствия доставили ему какое-то особое удовольствие, и приостановился на секунду, поджидая отставшего от нас алкаша.

- Мрачноватое местечко, не правда ли? - спросил меня Ангел. - Заброшенное.

- Тут, похоже, и столбы имеются, - ответил я. - Для пикников.

- Столбы есть везде, - сказал Ангел. - Не сомневайся.

- Днём то тут ещё так себе, - отозвался догнавший нас алкаш. - А вечером да... Лучше не соваться.

- Это ничего, - успокоил его Ангел. - Со мной можно везде ходить без опаски. Я же ангел-хранитель. По профессии.

И снова улыбнулся.

Но на этот раз улыбка его была больше похожа на хищный оскал.

Под порывом ветра кусты зашумели и ветви их дёрнулись к нашим ногам.

Алкаш отпрянул в сторону и испуганно перекрестился.

- Царица небесная... Плохое место, проклятое...

- Почему плохое? - поинтересовался Ангел.

- Плохое, - повторил алкаш. - Каждый год тут... "подснежники"

- Что? Чего тут? - переспросил Ангел.

- Трупы тут, - пояснил алкаш. - Каждый год мертвяков находят. Как снег сойдёт. Да и летом тоже.

- Тебя не найдут, - сказал Ангел.

И заметив, что алкаш задрожал пуще прежнего, успокоительно произнёс :

- Ладно, ладно... Шучу. Юмор у меня такой.

Но видно было, что спутника нашего ссылка на специфический "чёрный" юмор нисколько не успокоила. На нас он посматривал с подозрением и, похоже, начал сознательно приотставать, и, чем дальше мы углублялись во тьму не вечерних уже, а самых настоящих ночных аллей, тем опасливей косился он в нашу сторону.

Мне же, знавшему, что Ангел нисколько не шутит (а мой опыт вполне мне позволял с большей или меньшей степенью вероятности предугадать дальнейшие действия небесного моего спутника), было уже не страшно, не интересно и не противно. Вся эта гамма чувств (страх-любопытство-брезгливость), испытанная мною во всевозможных комбинациях накануне, изрядно сдобренная порывами самой низкой, грязной и отвратительной страсти и закончившаяся к тому же отупением, онемением, равнодушием - вымотала меня до предела, полностью истощив мои эмоциональные ресурсы.

И потому полная эмоциональная отстранённость от происходящего, некое состояние, которое я мысленно окрестил "синдромом мясника" полностью овладело мной. Возможно, это было частью особого эволюционного процесса, в который вовлёк меня Ангел (вот только какая это была эволюция? морально - нравственная? или чисто биологическая?). Или просто формирующийся профессионализм серийного убийцы.

В общем, состояние вполне можно было описать простым и ёмким словом : "наплевать!".

- Не, мужики, дальше совсем хреново! - решительно заявил алкаш.

Как видно, усилившийся страх придал ему храбрости и даже победил корыстолюбие.

- Дальше не пойду!

Ангел остановился. Посмотрел по сторонам.

- Не пойдёшь?

Алкаш остановился и при мутно-жёлтом свете фонаря заметно стало, что дрожит.

- Испугался? Я же говорю - со мной везде можно ходить. Смело и без опаски.

Ангел поднял руку и начертил в воздухе какой-то знак. Какой знак - я понять не смог, но мне показалось, что это было сочетание пересекающихся квадратов и треугольников.

- Видишь? Энергетическая защита. Хрен кто сюда теперь сунется!

И Ангел подошёл к алкашу.

- Всё равно боишься?

- Экстрасенс хуев,.. - пробормотал алкаш. - А, может, здесь и допьём? Чего там... Вон, и скамейка рядом.

Скамейка и впрямь была рядом. Метрах в десяти от нас.

Она стояла в стороне от аллеи, в заброшенном, диком месте.

Пожалуй, когда-то там была вполне симпатичная поляна, возможно - место прогулок и свиданий. Давний, старый, навеки ушедший мир смеха, поцелуев, признаний в любви, маленьких, трогательных людских тайн и откровений.

И мир этот, оплетённый травой, сгинул навеки. А на этом месте, месте напрасной гибели человеческих страстей, месте, сквозь которое прошли (подчас вовсе не обратив на него никакого внимания) тысячи человеческих судеб, сохранилась лишь одна эта скамейка, словно была она с самого начала мира сотворена Господом и поставлена на том месте, чтобы стоять так до конца времён.

Старомодная, на литых чугунных ножках, глубоко ушедших в землю, с изогнутой и далеко откинутой назад спинкой, почти сокрытая от глаз широкими листьями лопухов, в темноте она казалась сказочным ложем Пана, владыки лесов и рощ, повелителя трав, кустов и деревьев, мохнатого северного Пана, что отдыхает порой на месте этом под покровом ночной тьмы, вдали от людских глаз, с дудочкой, бутылкой самогона и краюхой ржаного хлеба - и смотрит на звёзды, и почёсывает мохнатые свои лапы, и смеётся.

Смеётся над нами. Потому что знает - после нас останется лишь поросшая травою поляна. И скамейка, на которой будет лежать в час отдыха владыка трав, кустов и деревьев, повелитель лесов и рощ. Наш наследник Пан.

Правда, в тот час его на скамейке не было. Как видно, он все ещё обходил обширные свои владения и потому припозднился.

- Ну пошли, сядем, - сказал Ангел.

Брюки мои, со вчерашнего дня измазанные грязью, успели уже покрыться серой, плотной, трескающейся на сгибах, подсохшей коркой. Потому, наверное, я не сразу ощутил холод пропитанного ночною росой дерева.

- Как же тебя зовут, любезный? - обратился Ангел к нашему спутнику (который успел уже извлечь из кармана прихваченную им бутылку и, поджав от усердия губы, откручивал пробку).

Алкаш замер на мгновение (как видно, подобного вопроса он не ожидал) и поднял голову. В темноте (свет фонарей быстро слабел и растворялся в чёрном воздухе и место, где мы сидели, почти не освещал) его лицо походило на посеревший от времени, полуистлевший череп с пятнами вместо носа и глаз и выпирающими вперёд, искрошившимися зубами.

Существу, давно уже лишённому жизни, имя не полагалось. Но Ангел делал вид, что принимает его за живого. И спрашивал у него имя так, как будто собеседник его был живым.

И вновь была игра. Лицедейство. Обман.

Ритуал?

- Иван Семёныч я, - голос прозвучал как-то глухо и неуверенно.

- Иван Семёнович? - переспросил Ангел. - Чудесное имя. Просто замечательное. Рад, Иван Семёнович, что вы любезно согласились продолжить наше знакомство. Это, знаете ли, большая честь для нас. Не каждый, знаете ли, не каждый...

Что именно "не каждый" - Ангел не договорил, а лишь как-то неопределённо махнул рукой.

- Да я что,.. - пробормотал Иван Семёныч (как видно, ещё более насторожившийся от этих неожиданно-любезных слов). - С хорошим человеком... А вот стаканов, бля, не взяли! Из горла, что ли? Так вы первые, или как?

- Первые?

Сначала мне показалось странным то обстоятельство, что Ангел всё время переспрашивает собеседника, как будто не в состоянии понять смысл его слов. Похоже было на то, что Ангел специально затягивает разговор, чтобы...

Он внимательно осматривал место! Он оценивал обстановку.

Тогда мне ещё не были известны все детали его замысла, но уже по одному его тону было ясно, что несчастный спутник наш живым с этой поляны не уйдёт.

- Да уж ты глотни, Иван Семёныч, глотни первым. Оно и на душе полегчает. А то на тебя смотреть - тоска одна. А мне тебя весёлым видеть хочется. Радостным.

Радостным. Беззаботным. Череп плывёт в темноте, раскачивается из стороны в сторону. Челюсть трясётся, постукивают зубы.

Бульканье. Длинный глоток.

- Мне спать хочется, - сказал я. - Да и одежду постирать бы не мешало. И охота было на ночь глядя по пустырям этим таскаться? Ещё один эксперимент? Мне всё равно этого не понять. Мне уже вообще ничего не понять. Что я тут забыл?

- Ты живёшь, - ответил Ангел. - Просто живёшь. Ты получил ещё один день жизни. Это очень много - один день жизни. Ты даже представить себе не можешь, как это много. Ты слушал мои рассказы. Полагаю, внимательно слушал. Самое страшное в моих рассказах то, что они правдивы. Но даже и выслушав их, ты всё равно до конца не в состоянии осознать, что может ждать тебя за гробом. Впрочем, я думаю, ты уже начал догадываться, что ничего хорошего. Только некоторым из вас, избранным, даётся возможность умереть окончательно и безвозвратно. Только некоторые из вас в качестве особой милости избавлены нами от загробного существования. Теперь и у тебя появилась редчайшая возможность добиться этой милости для избранных. И это ведь помимо того, что я избавил тебя от неминуемого ареста и весьма утомительных и неприятных следственных процедур. И многолетнего гниения заживо в каком-нибудь мордовском лагере.

- Избавил ли? - с сомнением произнёс я. - Я и без того в бегах... И долго ли это всё тянутся будет?

- Недолго, - заверил меня Ангел. - Уже очень скоро мы будем далеко отсюда. Очень далеко. Я тебя приглашу...

- Вы это,.. - откашлявшись, подал голос Иван Семёныч, - запиздитесь сейчас, вот я вам чего скажу. Я уже это...

И он выразительно потряс наполовину опорожнённой бутылкой.

- Допивай, - милостиво разрешил Ангел. - у нас другая программа на сегодня.

"У нас" недовольно пробормотал я. "Почему - у нас?"

- Но ты то, полагаю, пить с ним не будешь? - тихо, почти шёпотом, ответил мне Ангел. - Это ко мне ваша земная зараза не пристаёт, а к тебе - запросто. Водка, конечно, дезинфицирует, но и с ней нельзя ничего гарантировать. Слюна у него...

- Мерзость! - вырвалось у меня. - Ничего я не хочу! Ничего! Ты мне говорил... воздух в раю мёдом пахнет. А этим твердил : "Задохнётесь!" Что там, за гробом?

- То, что я сказал, - ответил Ангел. - Воздух сладкий, медовый. Но вам он противопоказан... Нет, ты гляди-ка - и впрямь всё выпил! До донышка! Вот уж воистину - падшая личность. Совести - ни на грош. Ничего не оставил! Ни грамма. Ни капли. Это, стало быть, мы тут с тобой в парк пошли, чтобы глядеть, как ты один всю водку выжрешь? Так, что ли?!

Голос Ангела зазвучал так грозно и величественно, словно он готовился к выступлению с обвинительной речью на Страшном Суде. И алкаш сразу сжался, сгорбился (от чего стал похож на старую, дрессированную жизнью дворнягу, промышлявшую в юности уличными представлениями и неоднократно при том получавшую пинков от неблагодарной публики). И, виновато вздохнув, протянул Ангелу пустую бутылку.

- Но ведь полллитру угробил! - не унимался Ангел, как будто и впрямь возмущённый до глубины души подобным коварством.

- Так это, - тихо сказал Иван Семёныч, - сами же разрешили. У нас, сказали, другое... Допить же сами разрешили. Я и допил.

Будь он немного потрезвее и покрепче здоровьем - сбежал бы от греха подальше. Но тщедушное тело его насквозь уже было пропитано алкоголем, оттого он размяк совершенно и не то, чтобы бежать, но даже и на четвереньках бы из места выбраться бы не смог. И потому он лишь сидел и оправдывался, и слова его при этом звучали всё глуше и речь его становилась всё более и более бессвязной.

- Ну я вот и... вы ж сами... ты ж сказал...

Ангел встал. Подошёл вплотную к алкашу и положил ладони ему на голову.

- Я цветы собирать не пойду, - предупредил я Ангела. - И трахаться с ним не буду! Хватит с меня этих представлений!

- Этих - хватит, - согласился Ангел.

И добавил :

- Начнём другие!

Наклонив голову, приблизил губы к уху Ивана Семёныча, и шепнул ему :

- Ты бы отсосал у меня, Семёныч?

- Чего?!! - вскричал алкаш, подскочив на месте и враз проснувшись.

- Отсосал, - пояснил Ангел, разогнув спину и приняв позу гордую и величественную. - В рот взял. Минет сделал. Знаешь слово такое? Или "вафля в шоколаде" тебе больше нравится?

- Да ты чё?!! - и Иван Семёныч так отчаянно замахал руками, как будто Ангел был видением, способным развеяться лишь от лёгкого движения воздуха. - Ты чё тут?!!

И попытался вскочить.

- Сидеть!! - закричал Ангел и толкнул его кулаком в грудь. - Сядь! Быстро!

Алкаш, качнувшись, упал на скамейку, при этом едва не придавив мне плечо.

Я отодвинулся на самый край (чувство брезгливости, как видно, не исчезло вместе с разумом) и попытался закрыть глаза. Нет, мне совершенно не хотелось смотреть на то, что произойдёт. Впрочем, я знал, что всё будет происходить так, как запланировал Ангел.

Глаза закрыть я не смог. Он держал мои веки. Он не давал им сомкнуться.

Я должен был смотреть. Я должен был это видеть.

Ангел медленно расстегнул ширинку и спустил штаны. Иван Семёныч смотрел на него испуганно и обречённо.

- Приступай, друг любезный, - сказал Ангел.

- А, может, чем другим отработаю? - робко спросил Иван Семёныч.

- Не увиливай! - строго ответил Ангел. - Сие долг твой перед Господом! Прими причастие смиренно и богобоязненно, как подобает человеку верующему и высоконравственному. Ведь ты человек верующий и высоконравственный?

Иван Семёныч заморгал и затряс головой. Он был совершенно подавлен и сбит с толку и поведением Ангела и словами его.

- Приступим же! - торжественно провозгласил Ангел.

Алкаш тяжело вздохнул (при этом меня обдало тяжёлой волной кислого, тошнотворного перегара) и потянул ангельские трусы вниз. И замер, поражённый.

- Так... нечего, - пробормотал он.

- Чего - "нечего"? - спросил его Ангел.

- Сосать нечего, - ответил алкаш.

- Как это? - как будто совершенно искренне удивился Ангел. - Не может такого быть! Всегда есть что сосать! Искать надо лучше!

- Ну нет его, - как будто оправдываясь, сказал алкаш. - Нету.

- Кого "его"? Кого нету?

- Хуя, - ответил алкаш.

И развёл руками.

Ангел очень внимательно посмотрел вниз, как будто для него это и впрямь было совершенной неожиданностью.

Честно говоря, на мгновение я решил было, что Ангел успел обновить бутафорский свой наряд и оттого привязался к алкашу с непристойным предложением. Но нет, между ног у Ангела был всё тот же чёрный круг с рваными краями и потёками (что при дневном свете были зелёными, а теперь выглядели просто тёмными).

Как видно, реквизит сыну небес не обновили. А, может, он вовсе и не собирался его обновлять.

Но отсутствием этой части тела Ангел нисколько не был смущён.

- Ты это, братец, не отлынивай, - сказал он. - Подумаешь - хуя нет! Эка невидаль! Да с хуем то каждый отсосать может, а вот ты без него попробуй.

- А я... это... не умею, - пробормотал вконец сбитый с толку алкаш. - Не умею я без него-то...

Ангел наклонился вперёд, почти нависая над жертвой.

- Не умеешь?! - угрожающе прошипел он. - А что ты вообще умеешь?! Бестолочь! Я для чего тебя создавал? Для чего я творил тебя? Чтобы ты хуй сосал, засранец! Всю жизнь! Всю свою жизнь! До конца, до гробовой доски! В этом твоя миссия, твоё предназначение!

И голос его зазвенел металлом.

- В девяносто втором, на пересылке, сосал?!

- Было дело, - ответил поражённый алкаш. - А ты откуда?..

- Пачку чая хотел заработать! Так ведь?! А что получил? Пиздюлей! Пиздюлей схлопотал, сука! По полной программе! А за царствие небесное сосать не хочешь? Отговорки всякие ищешь! Тварь! Тварь двуногая!!

И Ангел наотмашь, звонко ударил его по щеке.

Честное слово, мне казалось, что я привык уже ко всему и удивить меня уже просто невозможно. Но вид грозного небесного обвинителя, витийствующего со спущенными трусами, вызвал у меня приступ какого-то истеричного, захлёбывающегося хохота.

Я упал со скамейки и стоял так, на четвереньках, уперевшись лбом в чугунную ножку, руками вцепившись в холодную ночную землю.

Смех душил меня. Он буквально выворачивал мне лёгкие. Я хрипел и кашлял. И вновь смеялся, не в силах прервать эту пытку смехом.

Я затих лишь тогда, когда силы окончательно покинули меня.

Я упал на бок и лежал так без движения, замерев, словно в полном параличе.

И мне хотелось только остаться на этой земле, на этой поляне, в этом парке, в этом царстве смерти. И уйдёт ночь. И темнота сменится холодным утренним туманом.

А я плюну на всё. На всё. На царствие небесное с его экспериментами. На Ангела. На созданный им мир. На себя. На всё.

Я буду лежать. И чувствовать, как сквозь тело моё начинает прорастать трава.

А потом придёт Пан. И сыграет мне на своей дудочке. И мелодия будет простой и печальной.

Я что-то услышал.

Звук, поначалу слабый, доходил как-будто издалека. Еле-еле. И вдруг он стал стремительно нарастать и усиливаться. Становиться всё резче.

Крик. Истошный визг. Вопль. Всё ближе и ближе.

Он уже здесь. Рядом. На скамейке.

Я поднял голову. Привстал.

На скамейке. На скамейке кричал и бился несчастный алкаш.

И струйки крови текли по его щекам.

- Здравствуй, любимый!

Она говорила мне это.

Я помню.

Её рука была тёплой и мягкой. Я клал голову на подушку, прижимался щекой к её ладони - и засыпал.

Почти мгновенно засыпал.

Всю ночь шёл дождь. Бесконечно, ровно, монотонно.

- Доброе утро...

Ладонь отстраняется, уходит в пустоту. В никуда. Мне становится холодно. Я просыпаюсь. Встаю. Подхожу к окну.

Такое доброе, тихое утро. Дождь кончился. Асфальт ещё мокрый. Чёрный, мокрый асфальт. Он быстро нагревается под лучами солнца и светлеет. Остаются лишь отдельные чёрные полосы. Потом уходят и они.

Воздух всё теплее и суше.

Суббота.

Никуда не надо спешить.

Можно стоять окна и отсчитывать лениво идущие минуты полного, блаженного безделья. Безделья, которое именно в такие минуты может показаться бесконечным.

Можно прислониться лбом к оконному стеклу и закрыть глаза.

И представить на миг, что мир, спрятанный за этим стеклом - лишь огромный аквариум, в котором за ночь испарилась вся вода, и на пересохшем асфальтовом дне его бьются в судорогах рыбы-люди, хватая воздух широко открытыми ртами и переползая от одного угла его до другого в поисках навсегда ушедшей воды.

И ещё можно представить, что немного воды осталось только по эту сторону стекла.

- А если я омлет на завтрак приготовлю? У нас, кажется, ветчина ещё осталась...

Осталась.

В нашем положении это роскошь.

Впрочем, сегодня же суббота. Выходные - это маленький праздник.

Довольно видений. Мир, к сожалению, проживёт ещё очень долго. Пожалуй, он сможет даже пережить меня.

Но здесь, за стеклом - маленький кусочек мира, который погибнет вместе со мной. Он меня не переживёт. Он мне дорог своей конечностью. Сопоставимостью с моей жизнью. Соразмерностью. Тождественностью.

- Чай с молоком будем пить? А сахар? Сколько ложек?

- Три. Как обычно.

Лена. Леночка.

Лента бежит, пронзаемая лучом. Луч сжигает кадры.

Коричневые круги расползаются по плёнке.

Голову мою пронзает боль.

- Странно, не правда ли? Стоит вспомнить хоть что-то хорошее, как сразу начинает болеть голова. Она просто раскалывается. Ты отравлен воспоминаниями. Тебя тошнит. Тебя рвёт ими. Из тебя лезет только всякая грязь. А свет? Где он? Это запретная область памяти. Не ходи туда! Не надо! Ты ещё не очищен. Ты ещё в крови. Нечистой крови. И чистой тоже. Нечистая и чистая - грязнят одинаково. Не ходи туда, где светло. Там живёт твоя боль. Я скоро вернусь. Я вымою тебя. Хорошо вымою. Тщательно. Уже скоро.

Я не узнаю голос. Странно. Он какой-то чужой. Хотя и не совсем.

Пожалуй, он всё-таки знаком мне. Знаком. Я слышал его.

Но это не тот голос, который я ожидал услышать здесь.

- Мне тяжело дышать... Я задохнусь... Скоро...

- Я ослабил проволоку. Нет, не на руках. Здесь и на животе. У мужчин при вдохе поднимается живот. У женщин - грудь. Живот сейчас поднимается свободно. Так, а здесь посмотреть... Что тут... Кровеносные сосуды пережаты. Кровоток нарушен. Здесь гематомы. И здесь тоже.

- Я не выдержу... долго...

- Ну вот, дыхание улучшилось. Нет, тут хорошая вентиляция. Прохладно и свежий воздух. Не так уж плохо. До сих пор ты даже ни разу не потерял сознание. Больно? Ничего, потерпи. Уже недолго. Я сейчас.

Я почти ослеп от ламп. Перед глазами плывут круги. Разноцветные, расходящиеся круги.

Он уходит. Он поднимается по лестнице.

Я не могу повернуть голову, но если немного скосить глаза - то можно могу увидеть тень. В полуслепых моих глазах отражается тёмный контур, большой, расплывшийся, медленно двигающийся по бетонной стене.

Хлопает дверь. Тяжёлая металлическая дверь. С лязгом закрывается замок.

Я снова один.

Но теперь, похоже, ненадолго.

Но это не он. Это другой.

Я не узнаю его. Нет, я узнаю его! Чёрт возьми, я узнаю его!

- Потерпи, потерпи, потерпи!..

Пальцы Ангела глубоко ушли в глаза, медленно выдавливая их.

Алкаш орал, метался на скамейке, вцепился в руки Ангела, пытаясь оторвать их от своего лица. И лицо его заливала кровь.

Кровавая, студенистая масса ползла из-под пальцев.

- Нет, нет, без глаз тебе будет значительно лучше. Уж поверь, Иван Семёныч, уж я-то точно знаю!

Рот мой заполнила горькая, вязкая слюна. Я почувствовал резкий привкус свинца и язык свело судорогой.

- Господи, меня вырвет сейчас! Господи!...

- Господь на операциях не присутствует, - сказал Ангел и пару раз ударил алкаша головой об скамейку. - Я же говорил уже об этом.

Алкаш захрипел и руки его бессильно упали вниз.

- Отключился, - резюмировал Ангел. - Не выдержал, бедолага. Ну что ж, продолжим под наркозом.

И, нагнувшись, поднял с земли пустую бутылку водки, которую незадолго до начала последнего в своей жизни кошмара выбросил алкаш.

- Пациент при жизни любил мусорить. А в целом был человеком чистым, честным и безобидным.

- Как Таня? - спросил я, превозмогая тошноту.

Ангел подтянул брюки и не спеша застегнул их.

- Как тысяча Тань! - заявил он и резким ударом разбил бутылку об голову алкаша.

- Ну вот, теперь я готов поработать с тобой более плотно. Ты уж прости, я без перчаток... Забыл, понимаешь ли, надеть.

Горлышко бутылки с неровными, острыми как скальпель краями осталось у него в руках.

Скальпель.

Именно краем бутылочного горлышка он взрезал на алкаше рубашку - и та стала быстро темнеть, напитываясь кровью. Край стекла вошёл в тело так глубоко, что Иван Семёныч, отключившийся было от боли и страшного удара, дёрнулся и застонал.

- А отец то твой, Демянин Семён Петрович, тоже, бывало, лупил тебя. Как суку, суку последнюю. Он то предвидел, что ты в рай попадёшь. К тому тебя и готовил. А твой то сын быстро от тебя сбежал. На складе сейчас работает. Поддоны таскает, машины грузит. Зашибает, конечно, но поменьше твоего. Поменьше... Семья, знаешь ли, тоже денег требует. А у тебя семьи нет. Сколько у тебя внуков, помнишь? Не помнишь? Скажи уж сразу, что не знаешь! Двое их у тебя. Двое внучек. Катя и Наташа. И не видать им рая, потому как дедушка их место в раю занял. У нас, знаешь ли, квота. Ограниченное число мест... Сидеть! Сидеть, мразь!

От боли алкаш очень быстро очнулся (хотя едва ли до конца пришёл в себя) и попытался вскочить.

Но от алкоголя, болевого шока, удара по голове и потери крови он стал совершенно безумным и бессильным, и только бестолково метался и дёргался на скамейке, удерживаемый от бегства крепкими как сталь руками Ангела (а я заметил, что руки Ангела всегда становились стальными и безжалостными, едва только стоило ему вцепиться в жертву).

Сорвав с алкаша остатки рубашки, Ангел начал полосовать его туловище, и разрезы становились всё длиннее и глубже.

Уже не потоки, а фонтаны крови брызгали один за другим, заливая скамейку, землю, траву и одежду на Ангеле.

- Потерпи, потерпи, потерпи...

Ему уже не надо было терпеть.

Иван Семёныч снова отключился. И на этот раз навсегда.

Тело его, скатившись со скамейки, упало на землю.

На поляну из дальних, густых зарослей вышел низкорослый, голый старик с огромным, отвисшим почти до колен животом. В свете луны кожа его казалась бледно-голубой и как будто подсвеченной изнутри. В косматой бороде расплылась широкая, добродушная улыбка.

- Я хер с ушами, - сказал старик. - Я великий бог. Бог отдыха. Тишины и забвения. И царство моё...

- Ты знаешь, почему со мной удобно иметь дело? - спросил Ангел.

- Нет, - ответил я.

И замотал головой.

Старик исчез.

Только поляна в самом центре заброшенно парка. Заросшая травой поляна.

- Если имеешь дело со мной - не надо беспокоиться об утилизации трупа, - пояснил Ангел. - Столбы есть везде.

Я понял, что алкаш Иван Семёныч будет поджарен в точном соответствии с ритуалом. Правда, пока ещё не понимал - каким именно образом. Одно дело - заброшенное место на лесной поляне, вдали от дорог, городов и селений, и совсем другое - городской парк, пусть заброшенный и безлюдный, но всё-таки находящийся в черте города и не так уж далеко от жилых кварталов. Едва ли даже сыну небес и посланнику рая позволено будет безнаказанно развести в таком месте (пусть даже ради точного соблюдения ритуала) огромный костёр, да ещё и сжечь на нём тело очередной своей жертвы.

Да и столбов, честно говоря, я не видел.

Но почему-то твёрдо был уверен, что нечто чудесное непременно произойдёт.

Я и сам не могу точно сказать, какого именно чуда я ожидал. Возможно, появления этих райских жаровен прямо из земли где-нибудь посреди поляны. Или же появления серафимов с огнемётами и табличками : "Attention! Flammable!" на груди. Или чего-нибудь ещё в том же роде.

Ничего не происходило. Ничего. Абсолютно.

Только качались ветви и шумели листья от ночного ветра. В небе стояла недвижно и исправно светила починенная Ангелом луна. Воздух стал холодней и резче стал запах сырой земли.

Не знаю почему, но тогда захотелось плакать. Должно быть, от такого внезапного разочарования. Отсутствия ожидаемого чуда. Чуда, в которое уже успел поверить.

Что творится? Он не ангел? Шарлатан? Где его костёр? Сила Божья покинула его?

А я тогда... Кто я тогда? Беглый преступник, лишённый защиты небес? Безумец, вообразивший себе невесть что и сам для себя придумавший какую-то "особую миссию", существующую лишь только в моём больном воображении?

Но он... Он угадывает мысли. Он рассказывает людям о рае. Он видел Бога. Он убивает людей.

Нет, всё не так просто. Не так просто.

Нет, столбы - не столбы... Разве такой пустяк может поколебать веру?

- Вера - это результат отсутствия достоверной информации, - сказал Ангел. - Конечная стадия информационного голода. Особая форма деградации сознания. Твоё сознание очищено от разума. Это как операция по удалению аппендикса. В твоём сознании нечему воспаляться. Его уже ничто не отравляет. Вера тебе не грозит.

- Я давно уже должен был умереть, - ответил я Ангелу. - Мой мир гниёт в мусорном контейнере... Вернее то, что осталось от него... Что не догорело...

- Извлекли уже, - заметил Ангел, - и утилизовали...

- Какого хрена я ещё живу?! - выкрикнул я. - Скажи - какого?!!

Господи, как же мне хотелось, чтобы Ангел хоть что-то сказал мне в ответ. Любую чушь, любую глупость я воспринял бы как спасительное откровение. Мне нужно, очень нужно было знать, что жизнь моя в последние несколько дней - не трусость, не подлость перед самим собой, а выполнение миссии...

Любой!

- Ты просто боишься, - ответил Ангел. - Тюрьмы, стыда, суда, расплаты, насилия, унижений... Жизни. Самого себя, в конце концов. А я тебя спасаю. Потому что я - очень добрый ангел.

- А его? - я кивнул на тело. - Его тоже спасал?

- Любил, - сказал Ангел. - Любить и спасать - не одно и тоже. Уж ты то должен это понимать. Твоя то любовь тоже...

Гад! Как же верно находил он болевые точки!

Как точно бил по ним.

Я встал. Меня слегка качало и от каждого резкого движения тошнотворный, горький комок подкатывал к горлу.

- Ты не ангел, - бормотал я. - Вампир какой-то. Я же чувствую... ты энергию тянешь. Труп... труп я ходячий. А ты...

- Что? - спросил Ангел.

- Ты откуда... откуда знаешь всё... про боль? Не сам ли ты?..

- Да, да, - радостно закивал головой Ангел. - Я всё это придумал. Всю твою жизнь. Девушку по имени Лена. Смешную вашу свадьбу в студенческой столовой. Маленькую однокомнатную квартиру в подмосковном городке. "Всё плохое закончится... Уйдёт. Правда?". Полгода счастья. И потом ещё четыре года вашей жизни. Постепенное схождение вниз, ступенька за ступенькой. Дни, в которых всё меньше красок и всё больше серого, тоскливо-серого цвета. Копеечные зарплаты. Безденежье. Комплексы, пожиравшие тебя изнутри. Её истерики. Ваши ссоры. Портвейн под грибком в песочнице. Карьера... Нет, просто бестолковые метания. От одной глупости к другой. "Нет, детей не будет". Ничего не будет. "Когда же мы начнём жить?!" А? Сам то ты как думаешь? Когда же Лена начнёт жить?

- Пойдём, - сказал я. - Пойдём отсюда. Я прошу тебя.

- Да, да, конечно, - согласился Ангел. - Пойдём. И, исшед вон, плакася будем горько...

Мы побрели прочь от того места. Шли мы медленно, подволакивая ноги.

Голова Ангела клонилась вниз. Он сутулился и качался при каждом шаге так, как будто силы стремительно покидали его и в любой момент он мог упасть - и остаться так лежать невдалеке от тела своей жертвы.

Глядя на Ангела, можно было подумать, что и для него события этой ночи были потрясением... Но нет, конечно, и это было игрой. Циничной?

Мог ли я его понять? Нет. И сейчас не могу. И не смогу никогда.

Даже если мне суждено остаться в живых (в чём я, откровенно говоря, сомневаюсь, такой мастер своего дела шансов никому не оставляет) и прожить после этого ещё много, много печальных лет, то и тогда не смогу понять зачем... Зачем он всё это делал?

Нет, речь не об убийствах. Убийство всегда является оправданием самого себя и потому не нуждается ни в оправданиях, ни в объяснениях. Убийство самодостаточно. Ему не нужны оправдания.

Равно как и тем мучениям, которые неизбежно являются его спутниками.

Но зачем ему нужна была эта скорбь? Сострадание. Слабость.

Или он и впрямь способен был любить?

Так же как я? Так же как любой из людей?

- А я ведь знаю, - произнёс вдруг Ангел. - Ты ещё кое-что спросить хочешь. Но не решаешься. Должно быть, боишься слишком много узнать. Чрезмерно приумножить скорбь. Я сейчас и вправду слаб. Всё это слишком... Слишком. Спрашивай. Почему я о каком-то Пете вспомнил, когда шлюху ту обрабатывал. Почему сейчас о внучках каких-то разговор завёл. И ещё спроси - на какой хрен вообще вы все мне сдались. Ну, спроси!

- На какой хрен мы тебе все сдались? - спросил я.

Механически. Просто подчиняясь ему.

Мне было наплевать.

- Это голод всё... голод, - произнёс Ангел.

Слово "голод" буквально по буквам, по звукам вышло, вырвалось из его рта. Как слишком долго сдерживаемая блевотина.

Вырвалось. Протекло по подбородку. Закапало вниз. Звуки - тяжёлыми, мутными, зловонными каплями.

ГО-ЛО-Д.

Вышло. Вышло откуда-то из глубины.

- Бедняга, - сказал я. - Недоедаешь... На человечинку потянуло?

Он остановился. Резко. Неожиданно.

Развернулся и вплотную подошёл ко мне.

- Ты...

Где то за моей спиной вспыхнуло пламя. Яркое, слепящее. Настолько яркое, что невозможно было даже повернуть голову и хотя бы мельком посмотреть назад. Отсветы этого пламени слепили глаза. Резки тени в бледно-голубом сиянии поползли по земле - и скрылись, растворились во вновь наступившей тьме.

- Не смотри, - прошептал Ангел. - Не смотри, жена Лотова. В соляной столб обратишься!

- Не смотрю,.. - ответил я. - Мне не интересно. Совсем не интересно. Огонь. Жарят мясо. Свежее мясо. Дедушку жарят. Алкаша старого жарят. Ивана Семёныча. Кто? Друзья твои? Сообщники? Повара? Он вкусный?

И, сорвавшись, закричал :

- Вкусно?!! Вкусно нас жрать, сволочь райская?!!! Не подавишься?! Не боишься, что жаровни твои заметят?! И прибегут на трапезу полюбоваться! А мне почему не показал ничего?

- Чудо... не повторяется, - ответил Ангел. - Не повторяется. Никогда. Ни для кого. Ты уже видел... Хватит... Пошли. Всё стихло. Огонь погас. Будет холодно. Очень холодно. Вернёмся в гостиницу. Мыться. На мне кровь сохнет. Терпеть не могу высохшую кровь. Такая противная... корка...

Мы пошли.

Сначала - в молчании.

Должно быть, мы молчали оттого, что само движение наше забирало слишком много внимания и сил.

Миновав открытое место, мы отчего-то пошли не по дороге, а двинулись куда-то в самые дебри плотно сомкнувшихся, как будто сросшихся ветвями деревьев, которые, едва пропустив нас, тотчас закрывали тёмные, непроглядную лесную завесу за нашими спинами.

Отгибавшиеся от наших движений ветки, словно разозлённые непрошеным этим вторжением в тихий их сон, стремительно (так и впрямь подлетают во сне... от щелчка... малейшего шороха) отлетали назад и резко, словно наотмашь, били нас по подставленным нашим ладоням и (если мы не успевали подставить ладони) по лицу.

Но вот деревьев стало меньше. Они расступались, отходили назад.

Идти стало легче.

Ангел шёл так уверенно, как будто уже много раз бывал в этих местах.

И как будто точно знал, куда именно мы должны выйти в конце нашего пути.

И едва дорога наша стала прямой и ровной (насколько это вообще возможно в таком месте), а движения спокойными, Ангел заговорил со мной.

Поначалу я едва слышал его голос. Должно быть потому, что кровь ещё слишком громко стучала в висках и дыхание моё восстановилось не сразу.

Но постепенно я слышал его всё лучше и лучше.

Или просто речь его становилась менее путаной и сбивчивой?

Ведь поначалу мне казалось, что это просто звуки... Те самые, бессмысленные (в моём, земном, понимании) звуки, которые он произносил ещё во время того... первого убийства... Первого убийства, которое он совершил при мне... Которому я был свидетелем...

Нет, это были слова. Слова, которые я был способен понять.

Вернее, должен был понять.

Ангел говорил. Монотонно и непрерывно. Похоже, он просто не мог остановиться. Именно тогда, в этом парке, в эту ночь ему непременно надо было рассказать мне о своей тайне.

Посчитал ли он, что уже достаточно подготовлен к восприятию его откровений? Или просто посчитал, что невозможно уже больше тянуть и свидетель его дел должен хотя бы в общих чертах постичь их тайный, сокровенный смысл?

Или решил, что время ужина уже близко?

- ... Я в крови... Мне нельзя показываться... Там администратор... Зайди в гостиницу. Вид у тебя тоже не очень, но, по крайней мере, пятен крови нет. На первом этаже туалет. Одно окно без решётки. Надо открыть. Никто не видит. Тихо и спокойно. Коридоры тёмные. Все спят. Погуляли. Возвращаемся поздно. Идём по одному, ты - первый... Увидишь кого-нибудь - заговори с ним. О чём угодно. Меня не должны видеть. Речек здесь нет. Надо добраться. До душа. Завтра купим. Спортивный костюм. Два спортивных костюма. Ужасный город, здесь нет приличной одежды. Но на первое время... потом гардероб... всё поправимо... поправимо... Я рядом.

- ... Я - Ангел Божий. Я - особый Ангел. Я - Ангел детских слёз. Молитв безнадёжно больных. Предсмертных воплей. Ангел боли. Не страшно? Страшно!

- ... Я творил этот мир. О, конечно, он не совершенен. Но ведь и я не Господь. Хитрый Боженька уклонился. Он не стал связываться. Хитрый, хитрожопый Боженька... Он сказал мне : "Твори!" Полная свобода... Свобода рук... Какая здесь грязь! Неужели и это я сотворил? Не припомню...

- ... Я был молод. Наивен. Как резво я взялся за дело! Резво... Дьявол смеялся надо мной. Творческий транс. Безумие. Он говорил, что проходил уже через это. И закончилось это плохо... плохо... Он говорил : "Тебя подставят. Им нужно мясо. Материя - мясо. Но это мясо умеет молиться. И проклинать. Тебя проклянут. За боль, которую ты сотворишь. Ты понимаешь это? Ты знаешь, что такое боль?" Я не знал. Я его не понял. Я ему не поверил. А Боженька смотрел на меня и хихикал в кулачок...

- ... Настал день, когда я сказал Всевышнему : "Новый мир создан. Попробуй его на вкус!" Господь откусил кусочек - и нашёл вкус приятным. Он похвалил меня. Протянул мне руку. Я вытер ладонь об халат... Рука... Его рука была холодной. Вялой. Пальцы почти не сжимались. Плохой знак. Я почуял недоброе. И это недоброе... Он сказал мне : "Главная работа ещё впереди". Я не понял Его. Он сказал...

Ангел остановился. Повернулся и посмотрел на меня. По инерции (и ещё потому, что голова моя была опущена и смотрел я больше не вперёд, а себе под ноги) я прошёл ещё шаг и почти налетел на внезапно остановившегося Ангела.

Я был настолько погружён в ровное его бормотание (в непрерывном потоке которого тонули без следа и всплеска даже редкие восклицания и эмоциональные подъёмы голоса), что почти отключился от окружающего мира и потому внезапной остановки Ангела не заметил.

И не сразу сообразил, что на время он замолчал.

Ангел смотрел на меня. Минуты две, не отрываясь.

Его остановившийся взгляд, казавшийся пустым и холодным, вдруг резко сфокусировался на моих зрачках. На мгновение мне показалось, что чьи-то незримые пальцы быстро и очень жёстко надавили мне на глазные яблоки - и от боли у меня задёргались, запрыгали веки.

Я отшатнулся назад, запрокинув голову.

- Перестань! - крикнул я Ангелу. - Ты надоел! С гипнозом твоим!.. От меня и так уже мало что осталось... Я не выберусь отсюда, сели ослепну! Не выберусь!

От этой неожиданной боли я действительно почти ослеп.

И страх остаться навсегда... Навсегда с Паном... В парке. В могиле...

Я стоял, растирая намокшие от набежавших слёз веки, и только где-то через минуту почувствовал (по наступившему внезапно облегчению), что Ангел отвёл в сторону губительный свой взгляд.

- Это пройдёт, - сказал он. - Дай руку. Я тебя поведу. Минуты через две зрение восстановится. Честное слово, тебе очень повезло, что я так вовремя прикончил твой разум. Если бы он до сих пор был жив, то жарился бы сейчас в твоей черепной коробке. И визжал бы как крыса, попавшая в огонь. Ты видел крысу, которую насаживают на вертел и заживо поджаривают на медленном огне?

- Нет, - ответил я.

И подал ему руку.

Мы продолжили наш путь.

Ветки перестали хлестать меня по бокам - мы выбрались на аллею.

Белые, размытые пятна медленно проплывали то справа, то слева - аллею освещали фонари.

На миг мне даже послышались (а, может, и не послышались вовсе) чьи-то голоса вдалеке. Мужские, женские...

Как будто они шли впереди нас. По той же аллее. Но далеко впереди.

Потом голоса стихли (если, конечно, они мне и впрямь не почудились).

И потом... Я услышал шум проехавшей вдалеке машины.

И решил, что выход из парка, должно быть, уже совсем близко.

Крыса... Какое странное сравнение!

- Кто этим занимается? - спросил я. - Кто жарит крыс? Херувимы или дебильные подростки?

- Психиатры, - ответил Ангел. - На твоё счастье, они до тебя пока не добрались... Хочешь узнать, что сказал мне Господь?

Я промолчал.

- Лучше бы забыть, - продолжал Ангел. - Или вообще этого не слышать. Он сказал : "Главная работа ещё впереди. Тебе предстоит миссия посложнее, чем простое творение мира. Куда сложнее. И ответственнее. " И он сказал : "Принеси мне боль этого мира!"

- Что? - переспросил я. - Что принеси?

- Говно ваше, - пояснил Ангел. - Дерьмо, что ежечасно, ежеминутно льётся из вас нескончаемым потоком. Из каждого отверстия, из каждой поры, из каждой клеточки вашего тела. Ваши слёзки, ваши слюнки, капельки крови, трупной мочи... Вашу боль, всю, до капли! Зубную, головную, желудочную, почечную, кишечную, мышечную, ушную, душевную... Всю!

- Зачем это Господу? - спросил я.

- Жрать ему хочется, - сказал Ангел. - Аппетит у него... да и прихлебателей всяких, сотрапезников вокруг него... Добрый он, всякую сволочь за стол готов пустить. Бывало, в прошлые то времена, по входным билетам только на банкеты пускали. По специальным приглашениям. А теперь... Какую только сволочь за столом не встретишь. Всякую сволочь встретишь... Хоть и по сторонам не смотри. А то стошнит.

- Что ж это... Господь болью нашей... питается?

Этот вопрос Ангел как будто давно ждал.

- Питается, - подтвердил он.

И потом спросил меня :

- Тебе, похоже, немного лучше?

Мне и впрямь стало лучше. Легче. Зрение почти полностью восстановилось (только лёгкий туман плыл перед глазами... хотя, может быть, это был уже ночной туман).

Мы действительно шли по аллее. Только эта аллея была какая-то чужая, незнакомая. Совсем не та, по которой мы входили в парк... с тем самым Иваном Семёновичем (да минует его, беднягу, Царствие Небесное!).

Та, первая аллея, была хоть как-то убрана. Похоже, её не так давно подметали. И фонарей на ней было гораздо больше, и стояли они один напротив другого.

Эта же аллея была совершенно неухоженной. Она была сплошь засыпана серой от пыли, плотно утрамбованной прошлогодней листвой (так вот почему звук шагов был почти не слышен).

Фонари стояли наискосок друг от друга. И было очень мало. И горели не все.

Не то было место. Совсем не то.

- Отпусти руку, - сказал я Ангелу. - Теперь я сам пойду.

- Не удивлён? - спросил Ангел. - Не возмущён?

- Чем?

- Моими словами. А вдруг это ложь? Клевета на Господа? Или просто глупая выдумка?

- Зачем? К чему тебе всё это придумывать?

Ангел задумался (несчастный, как мне было его жалко... мне, неразумному...).

Потом пожал плечами.

- Да, вроде, незачем. Незачем выдумывать. Ведь, честно говоря, я не должен быть на Него в обиде. С самого начала я мог бы догадаться, для чего Он всё это затеял. Видишь ли, создать мир, в котором достаточно количество боли не так уж просто. Господь - гурман, ценитель тонких блюд. Боль существ с примитивным сознанием Его не устраивает. При неумеренно потреблении она может даже привести к расстройству желудка. Такая боль груба. Она, хоть и проста в приготовлении, годна больше для духовных существ весьма низкого уровня. Лярвы там, гномы, феи всякие... Да и насыщение ею скоротечно...

- А откуда ты знаешь? - спросил я. - Сам, что ли, пробовал?

- Я попросил бы! - строго сказал Ангел, прервав монотонность рассказа. - Соблюдать приличия! Чтобы мы, ангелы, животных пробовали! Для этого люди существуют!

- Интересно, - продолжал я испытывать ангельское долготерпение, - стало быть, высокоорганизованные существа пожирают существа, стоящие на более низком уровне развития. Животные пожирают растения. Люди пожирают животных. Ангелы пожирают людей. Вполне возможно, могут найтись и такие совершенные существа, которые кушают... ангелов! А вот гориллы, вроде, вегетарианцы... Никого не жрут... А умные! А акулы вовсе даже хищники... А кто там выше, кто ниже...

- Нет! - воскликнул Ангел. - Нет так! Это другой голод! Это ГО - ЛОД! Понимаешь?

- Не понимаю, - честно признался я.

- Господь любит всё сущее во всех мирах! Но любовь должна насыщаться болью. Болелюбовьболь! Не вслушивайся, нет! Это надо чувствовать! Ощущать!

- Pain - pleasure - pain, - сказал я. - Чувствую. Просто игра слов. А на каком-нибудь африканском наречии это может звучать вовсе не так гладко и складно. Там красиво зазвучало бы что-нибудь другое...

- Я говорю на одном языке с тобой, - заметил Ангел. - И хочу, чтобы ты меня понял. Или предлагаешь перейти на язык небесных сфер? На этом языке все слова звучат красиво. Например, слово "пидорас"...

- Представляю, как вы там в райских кущах развлекаетесь, - пробормотал я.

- ... И ещё слово "ГОЛОД", - продолжил Ангел. - Скажи, можно ли любить существо, не испытывающее боль? Не способное её испытывать?

- Мы любим умерших,.. - сказал я.

- Не то, - прервал меня Ангел. - Вы любите живых, которые вас покинули. Вы любите их такими, какими они были когда-то. Когда ещё были живыми. И могли испытывать боль. Вы любите их прошлых... не тех, какие они сейчас. Не тот прах, который лежит в могилах. Господу нужны живые. Он есть любовь. Но чтобы любовь жила... она должна... пронзать вас. Пронзать... насквозь!

- А что такое любовь? - спросил я.

- Это сострадание, - ответил Ангел.

- Значит, - продолжил я, - состраданию нужно страдание, чтобы было чему сострадать? Иначе сострадание пожрёт само себя? Богу нужно взять ребёнка за ручку и прижать детскую ладошку к раскалённой сковородке? Чтобы было кому сострадать? Иначе... нет любви?

- Любовь Бога слишком огромна, - печально сказал Ангел. - Слишком огромна... Видишь ли, были времена, когда Господа не требовалось подобной... пищи. Система была самодостаточной. Мы творили миры. Мёртвые миры, состоявшие лишь из неорганической материи. Мы твёрдо верили в то, что Господь всеведущ, всемогущ, всезнающ. Что Творение полностью Им контролируется. Мы ошибались. Система слишком усложнилась, на каком-то этапе, сами того не понимая, мы прошли Порог Хаоса...

- Что?

- Энергия хаотических явлений превзошла возможности наших контролирующих систем. Был достигнут некий порог энтропийности... После которого надо было решать : или прекратить акт Творения и законсервировать систему в текущем состоянии, или продолжить... и искать новые методы контроля. И мы решили... Вернее, Он решил - нужна обратная связь. Нужно было создать мир, населённый великим множеством существ, наделённых сознанием. Бесчисленное проявление всевозможных форм сознания - от сознания насекомого до сознания человека. И наделить их душами, которые после гибели каждой из частиц этого мира возвращались бы к нам с самым подробнейшим отчётом о жизни этой частицы. И из этих отчётов как из маленьких камушков мы составляли бы мозаику, единую картину жизни созданной нами Вселенной.

- И ещё Господь захотел слиться с каждым живым существом, с каждой живою душою в единое целое, дабы была неразрывной Его связь со Вселенной. Чтобы никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не посмел встать между Ним и Его миром... Он попробовал боль созданной нами Вселенной. И случилось самое страшное, что только могло случиться! Он пристрастился к ней!

- Подсел? - спросил я. - Как на наркотик? Бог - наркоман? А если в мире когда-нибудь не станет боли? У Бога начнётся ломка?

- Ломка начнётся у вас, - ответил Ангел. - У вас будет всё... ломаться... Э, да почти пришли!

Мы и в самом деле куда-то пришли (тогда я ещё не сообразил куда именно). Дорожка, по которой мы шли, упёрлась в наполовину заваленный, покачивавшийся на весу под порывами ночного ветра, насквозь пропитанный тяжёлым запахом древесной плесени забор, грубо сколоченный из когда-то прочных, а ныне уже отсыревших и расползшихся от времени досок.

Доски те местами были выдраны из забора и на тех местах из поперечных перекладин торчали погнутые (и, должно быть, ржавые... хотя в темноте разглядеть это было совершенно невозможно), но всё ещё острые гвозди.

О гвоздях Ангел предупредил меня специально, сказав при этом, что они могут очень здорово оцарапать. Если действовать неаккуратно.

- Мы что, должны лезть через эти дыры в заборе? - спросил я его. - Это ещё зачем?

- Затем, что и ангелам иногда нужен отдых, - несколько даже раздражённым голосом (как будто его вывела из себя моя непонятливость) пояснил Ангел. - ты ещё не понял, куда мы пришли?

- Честно говоря, нет, - признался я.

- Гостиница... проклятая эта помойка, - сказал Ангел.

И брезгливо поморщился.

И точно - чуть дальше, метрах в сорока от забора, из-за безжизненной темноты своей почти не выделяясь на фоне ночного неба, едва виднелось здание.

Здание гостиницы.

Конечно, это не был фасад. На той стороне, к которой мы подошли, было очень мало окон (скорее всего, какие-то хозяйственные помещения), и в тот поздний час свет в них уже был погашен. Отчего здание казалось совершенно нежилым. Заброшенным.

- Помойка. С обратной... самой грязной своей стороны. Смотри, там... впереди. Здание, окна. Третье окно слева - туалет. Там нет решётки. Вернее, её выломали не так давно. Ещё остатки ржавых прутьев из стены торчат. Обойдёшь здание, пройдёшь через главный вход - и по коридору до святого этого места, вонючего их сортира. А там уж и ангел Божий к тебе явится. По моему, всё очень просто. Номер комнаты помнишь? Если спросят...

- Триста сорок, - ответил я. - Три, четыре, ноль.

- Лишённые разума взамен получают хорошую память, - констатировал Ангел. - Как же велика премудрость Господа! Забор еле держится, так что, когда будешь пролезать в дыру - не вздумай опираться об него. Вся эта гниль обрушится нам на головы. А труха - посыплется за шиворот. Такая гадость!

- А ты хитёр, Ангел, - сказал я. - Скромность, ты говоришь, украшает слуг Божьих? А, может, предусмотрительность? Ты ведь специально на постое именно в этой дыре остановился, а не где-нибудь ещё. Это ведь, наверное, единственная гостиница в сраном этом городишке, которая тыльной стороной своей вплотную примыкает к парку. Значит, к гостинице в любом случае можно подобраться, не выходя на улицы и минуя людные места. Я то днём не заметил, не сообразил... Значит, ты ещё днём решил, что заманишь кого-нибудь в этот парк? Ай да поставщик наркотиков для Господа! Молодец!

- Иди, иди, - сказал Ангел. - Ты в небесные дела не лезь без моего на то разрешения! Нечего тут...

- Мог бы всё-таки меня предупредить, - не унимался я. - А то ведь не подготовившись... У меня ведь и инфаркт мог случиться.

- Исключено, - ответил Ангел. - Только не у тебя, господин живодёр и убийца, мой верный и добрый друг. Иди же!

Окончание

© Александр Уваров, 2002-2003.
© Сетевая Словесность, 2002-2003.

Книга отзывов

07.05.2003 Сегодня в РЖ Наши или не наши? Властные отношения Возвращенный свет Кризис перепроизводства В заботах об успехе Донцовой Ломаного гроша не стоит Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо Чехов фарсовый Битва за бренд Журнальное чтиво. Выпуск 128 Если с фланга открыть борщевню Кирилл Лавров желает передать Большой драматический Григорию Дитятковскому Александр Плющев: "Я абсолютно не разбирался в предмете, но на "Эхе" такой подход считается нормальным" Электрические сны. # 8 и совсем последний "Google работает не так, как обычная корпорация..." Фотоувеличение "Толстые журналы": сакральное и профанное О мальчиках любимых и нелюбимых, или Снова о Болонском процессе Южный диалект Синергетика vs. монополярность. Окончание

Словесность

Рецензии

Критика

Обзоры

Гуманитарные ресурсы

Золотой фонд РЖ

Яркевич по пятницам

Интервью

Конкурсы

Библиотека Мошкова

О нас

Карта

Отзывы

КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ:

Bolero:

Mistral

Книги-почтой