Повести и романы:

Татьяна Ахтман

Жизнь и приключения

провинциальной души

Песочные часы

Приснился сон. Продают арбузы. Пара человек у весов. Я выбираю себе и думаю: "Надо же, меня почти не интересует цена. Могу выбрать какой хочу." - и мне приятно и легко от покупки по карману. И тут подходит бомж лет шестидесяти. Испитое лицо полно отчаянной, гордой решимости, и я понимаю, что он хочет как все - как порядочные - купить на свои, а не выпросить или украсть, как обычно. Он протягивает руку с деньгами и говорит, мол, давай на все. И продавец отрезает ему тонкий светящийся ломтик со свернувшимся набок гребешком. У бомжа каменеет лицо от унижения, что все поймут, как мало было у него денег, но он решил выдержать до конца, чтобы уйти достойно. И вдруг я вижу, что у его доли - от корочки - начинает гнить - едва заметная полоска горького цвета... У меня заныла душа, захотелось купить ему самый большой арбуз, но подумала, что нельзя, что это больно унизит его, возможно, именно теперь. И я ухожу, ничего не купив сама.

Мы отправлялись на Синай по инерции - долгожданная поездка казалась безнадëжно испорченной. "Лев Николаевич - думала я - все семьи несчастливы одинаково и только счастливы - по-разному..." Судите сами - человеческое счастье - высокий пилотаж, вроде феномена гармонии натюрморта Пикассо с кособокими горшками в противоестественных объятиях чужих теней. Почему? Не знаю... но явление семейного счастья ещë загадочней... А несчастливые семьи - тоже мне... бином Ньютона - дикарская вера в коммунизм в отдельно взятом "мы" - в равенство, братство, счастье, мир, труд, вечный май... во что ещë?... любовь? счастливое будущее детей? Можно продолжить список: "здоровье, успехи в работе и личной жизни" - вот, пожалуй, рецепт коктейля, который пьют на свадьбе все несчастливые семьи.

Хмель - скверное начало ... - "Ты меня не любишь!" - "Я??! Да я... трëхразовое питание... мир, труд, май!!!" - "Предатель! Ты что, издеваешься?!" Вот и все страсти-мордасти, и не вижу особого разнообразия. Просто, каждый немного иначе пьянеет от коктейля, и трезвеет каждый в свой срок и по-разному. Но "мы", замешанное на общих горшках, уже "схватилось" и лишëнный божьей искры натюрморт ужасен в своей бездарности. Казалось, и горшки симметричней... пикассовских, и тени правильней, и рамочка шикарней, но... "Одно хорошо" - думала я - "если разобьëмся или арабы нас прирежут - всë к лучшему - куплю себе напоследок беспечности... на все - и сдачи не надо !"

Наше многострадальное "мы" пребывало в своей самой привычной в последнее время ипостаси - мы были предупредительно вежливы как два каренина. И, каждый сам по себе, одиноко мечтали о том, чтобы Синай, двигающийся нам навстречу со скоростью ста км. в час, как-то прекратил бы несчастье, в котором бездарно околачиваемся, не умея выбраться. Серая полоса тянулась до горизонта и мы надеялись, что она окончится в Синае.

Синай просторен, пустынен и кажется свободным, но всë не так просто. Если внимательно посмотреть на географическую карту, можно обнаружить любопытную вещь. Граница Израиля с Египтом, которая оборачивается (для проходящих еë именно в такой последовательности) грязной подворотней с профессиональными вымогателями - точка, зажатая между скалой и морем, Африкой и Евразией - точка на монолите восточного мира, к которой опасливо прикасается пальчик брезгливой Европы в перчатке Израиля.

Читатель, с трудом преодолев самое большое в этом повествовании предложение, видимо, заподозрил, что автор не любит Восток - святая правда! Дело в том, что справа от родины автора, то есть, комнаты с компьютером, окошком и сосной, находится отечество восточного семейства, флегматично орущее и бесстрастно сгребающее мусор к границам моей отчизны. И эта данность, отчасти, и гонит нас - двух карениных - прочь - броситься в густое рыбно - коралловое море и там честно посмотреть друг другу в маски.

"Тонким делом" Восток кажется там - "петрушам" средней полосы кинотеатра "Красный Октябрь". А здесь, на местах, дело пылится просто за ненадобностью, как вышедшие из моды башмаки. Когда-то они были заманчиво востроносы и расшиты пëстрым бисером, а теперь в цене итальянская кожа, немецкий раскрой, японская технология и "маде ин Чина". "Не ходите дети в Африку гулять". До акул, горилл и злых крокодилов, увы, ещë добраться надо сквозь толпу обездоленных людей, а вот малярию с дизентерией - это запросто. В тамошнем сафари, думаю, добыча - человек.

И ещë одно посягательство на святое позволю себе, каренину. По ТВ я видела очень огорчившее меня зрелище - ползущую по-червиному, на животах, очередь. Люди передвигались, толкая лбами чужие пятки. И, в сравнение с этим построением, очередь многодетных матерей с БАМа к женщине-космонавту Терешковой выглядела, как светский раут с шампанским и устрицами. Утомительное мероприятие происходило то ли на "Крыше Мира", то ли на другой естественной башне где-то в Тибете. Не сомневаюсь в мудрости тамошней философии, но... больно смотреть как пресмыкаются прямоходящие. Как можно любить это? Обожатели провинциальных зверинцев не понимают, что и круг бездумных зевак - та же клетка, а дефицитный третий глаз даëтся на поминки по первым двум.

Теперь выверну мысль наизнанку и обнаружу за подкладкой свою жемчужную слезу, как и положено, во всей красе еë перламутрово-розовой сентиментальности. Она росла всю жизнь в складках моего дремучего сознания, прицепившись к едва заметной врождëнной ущербности, и никакие промывания не могли затуманить еë совершенство. Но теперь, когда она полна, может пролиться и украсить собою мир, поздно, как будто - я уже не успею стать президентом США... не успею отдать должное яблочному пирогу и поверить маме - моя любовь к жизни платонична, и поездка на Синай - магическая мистерия создания достойной оправы моему сокровищу, более важному мне теперь, нежели даже сама цивилизация, которой и посвящаю свою слезу.

Когда на последнем допросе меня спросят: "Ты кто?" - отвечу: "Никто" с такой сакраментальной правдивостью, что превысит пределы восприятия всех тамошних... и... потеряюсь, даст бог, и тихо-тихо... огородами... на свою планету протирать тряпочкой баобаб.

Кое-что я могу, всë же, успеть сделать для моей нежно любимой Европы - могу не устраивать в ней провинциальный зверинец с вывозом своей персоны в клетке из тощего кошелька, гнусного английского и истерики узнавания Эйфелевой башни. На моëм английском пристойно просить работу посудомойки или скучно платить десять процентов чаевых (не девять и не одиннадцать, если принято десять). Но тыкать скверным английским в Эйфелеву башню - не хорошо: можно привлечь местных зевак и совратить их на агрессию - "Бей совков, спасай Европу".

Чужих касаний о чужие камни, почти неслышный звон - тому назад - капелей, произнесëнных слов забытое значенье - всë возвращу не пролистав. В избытке, всегда заранее, иных дворцов, фонтанов, фигур из мрамора, пейзажей без и в рамке, бегущих мимо толп, на лоскутки крошащих площадь города чужого, отвергнутого мной.

Синай кажется мне ничейным - слишком большим... слишком маленьким, чтобы владеть им привычным людям способом. Так бывает в пустыне песочных часов - тоскливо льëтся сухая струйка, насыпая идеальный конус дюны и вдруг - хлоп! - всë взметнулось - мир перевернулся вверх тормашками и несëтся в хаос остановленного мгновения, и опять - тоненькая вертикаль песчинок нанизывает спираль ничейных минут. Я вижу хрупкую стеклянность розово-фиолетовых скал, слушаю сухое шуршание текущего навстречу шоссе, чувствую синюю бездну внизу - там, где преломляется солнечный луч, и понимаю, что в любой миг всë может перевернуться.

Кроме нас оформляла документы симпатичная восточно-европейская компания. Там был немолодой красивый мужчина с зачëсанными назад длинными седыми волосами и крепкой улыбкой, женщины были русоволосы и очерчены льющимися линиями. Но глаза... Говорят, кокаинистов можно отличить по расширенным зрачкам, а советских - по напряженным, проникающим внутрь вещей в поисках второго смысла. И, ещë, суетливость...

Американцы, которым приходится ждать, ведут себя так, будто пауза произошла по их собственному плану и по их желанию прекратится. Культура независимости психики, видимо, такова, что они способны падать из любой позиции, как кошки на четыре лапы на свой вечнозелëный газон под полосатым флагом, и организаторам человеческих пробок становится неуютно - они начинают пошевеливаться и выслуживаться, как и положено им по должности.

Израильтяне невозмутимо укладываются штабелями куда придëтся и заряжают свои аккумуляторы. Они привычно переживают факт маразма с извлечением своей маленькой пользы на уровне вегетативных систем. И от них тоже хочется избавиться, тем более, что некоторые рожи, как будто, снились в душных снах семидневного Синайского откровения.

Арабские чиновники любовно ждут свиданий с русскими туристами. Красные паспорта - для них - приглашение к хлебу и зрелищам. Для русских сияют самые большие в мире пуговицы и звëзды, для них зловеще перебинтовываются арафатки. Начинается парадный шмон - цены на такси взлетают вверх, сбегаются, побросав свои пластиковые стаканчики с неразменной бурдой, псевдотаможенники и предлагают купить из-под полы сеанс в туалете, второе место в очереди и каинову печать.

Я всегда тайно рада, когда меня не принимают за "русскую". Это значит, что пребываю в своей самой благополучной ипостаси "но проблем" и не отгрызаю себе ногу, чтобы освободиться из капкана. Особенно лестно, когда в поисках переводчика с европейских языков, обращаются ко мне. Я даже не стану объяснять, что тут не русофобия, а просто платье с лондонской распродажи можно носить, а костюм с фабрики им. Якова Свердлова - нет. С лицом и манерами то же самое. Ну, не носят нынче приличные люди красных мальчиков в глазах, не в моде иудин прикид и походка поезда из первофильма!

Выжимать из себя раба нужно бесстрастно и систематично, как чистят зубы. Утром и вечером энергично орудуя щëткой, произносить: "О-кей. Нет проблем" и пять минут позиции "чииз". Для Хомо, воспитанного на натуральном природном хамстве, нужны сорок лет хождения с пластиковой улыбкой и только тогда, может быть, послышится: "Месир, отпустите..."

Между тем, наши московские попутчики - ботичелиевские москвички переписывались бездарными кубистами, у маэстро, близкого к удару, расстегнулась ширинка. Мы с мужем выбирались на другой берег, отряхиваясь и оглядываясь влажными оленьими глазами на бывших соотечественников, затихающих в кипении пираний.

"Вообразите положение россиянина, выползшего из своей скорлупы, чтобы себя показать и людей посмотреть. Всë-то ему ново, всего-то он боится... всякий иностранец кажется ему высшим организмом, который может и мыслить и выражать свою мысль; перед каждым он ëжится и трусит, потому что, кто его знает? а вдруг недоглядит за собой и сделает невесть какое невежество!... Он заигрывает с кондуктором и стремится поцеловать его в плечико (потому что ведь, известно, у нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!)..." - читаю я вслух очерк Салтыкова - Щедрина 1865 года на берегу Красного моря в апреле 1997 - нисан 5757…

"Ха-ха" - пускаем мы горькие пузыри узнавания и идëм на таран: маска на маску. Грустная семитская физиономия поседевшего Пьера Безухова выражает раскаяние, добродушно виляют ласты... Задумчиво пожевав резиновую трубку, ломается солнечный зайчик и - эх ма!!! - жизнь прекрасна и удивительна. Скала рифа круто уходит в темнеющую синюю палитру, и божий замысел не давит сантиметрами ртутного столба, не определëн в провинциальные клетки и изменчиво абстрактен: рыбы похожи на цветы, цветы на камни, черви - на звëзды, а люди... похожи на людей, и феномен невесомого человека, бездельно созерцающего свободный мир, прост и прекрасен, как в начале…

Волшебство состоялось - каренины удалились по-английски. Муж снял штаны (то есть закатал их до колен, что для него означает высшую степень разгула), а я купила за десять шекелей шаль в попугаях и завернулась таким немыслимым образом, что в ресторанчике под пальмовой крышей нас приняли за самих немцев, что означает предел местного понимания северной крутости. Чудо невесомости продолжалось. Мы были веселы, молоды, влюблены, смеялись и понимали, что своим присутствием улучшаем мир. Официант старался быть поближе и угодить понимающим людям, посвящëнным в тайну "ноу проблем" - здесь, на ничейном пятачке между прозрачными синими куполами.

Мы благодушно пили холодный сок, обсуждая следующий заплыв к соблазнительно торчащей поодаль скале, когда приехал автобус. Из него вышло полсотни дам с сумками и несколько мужчин с фотоаппаратами. Все организованно проследовали к морю, аккуратно разделись, сложили сумки в горку, укрыли платьями, приставили покараулить батюшку в рясе, зашли в море по пояс и стали тихонько похлопывать руками по водичке.

Я забеспокоилась: "Смотри, они так ничего и не поймут. Они выложили свои последние деньги, чтобы как все... но ничего не получат: смотри, сейчас они уйдут, уверенные, что были на Красном море... Они не видели кораллы и рыб под ногами - там, совсем близко... Я пойду, дам им маску" - "Кому, всем пятидесяти? Опять в народ?"- "?..."- "Ты только расстроишь их, сейчас они уверены, что видят мир, и все им будут завидовать - там, у них... Видишь, как фотографируют - на память о Синае. Вот, целятся на верблюда, на олеандр у туалета, на нас и нашу с тобой сладкую жизнь..."- "Смотри, они даже не купили себе попить... как мы прежде."

- "Давай, давай - догони своих бедных пэтэушников, скажи: "Милые, добрые бомжи, вот вам самый большой арбуз" - заворчал муж, начиная раскатывать штанину - беги, расскажи им про свою Красную рыбу с поминок по Андропову..."

- "Нет, только не это" - опомнилась я, ухватившись за дрогнувшие, готовые перевернуться, песочные часы, удерживая равновесие согласного взметнуться мира - "Нет, мессир, оставьте меня, пожалуйста, ...я сама!"

К нам подошла большая белая собака, положила лобастую голову возле тарелки, не прикасаясь к ней на миллиметр, и вывернула на нас глаза в честном ожидании одобрения еë фокусу: всë обошлось, как будто; мы были, кажется, были - пообедали с собакой, скоротали счастливый часок и опять пришли к морю.

"Знаешь" - сказала я проплывающей мимо рыбке - "кажется, я умею останавливать мгновение... сама..."

Продолжение
Оглавление

© Татьяна Ахтман, 1997-2003.
© Сетевая Словесность, 2002-2003.

Книга отзывов

26.08.2003 Сегодня в РЖ Магия круглых цифр   Не без террора   Сапоги всмятку по-министерски   Амбициозная корпорация - AD LIB.   На волне оптимизма   Прошу тишины   Все о поэзии 148   В попытках объять необъятное   Калифорнийский синдром, или Лошадиные гонки   Новые избирательные инициативы: рост социального отчуждения   Кругом одни шахиды   Бумажным кирпичом по... тоталитаризму   Голод 84   После нас - хоть потоп   Дети хотят в тюрьму   Далекий бит танцплощадки   Долгое эхо августа, или Преодоление постмодерна   Шведская лавка 123   Не открытие сезона   Лампочка Ильича

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы