win      koi      mac      dos      translit

Разделы О проекте Редколлегия Авторы и публикации Хронология публикаций Рейтинги и статистика Книги отзывов Рассказы Повести и романы Пьесы Поэзия Переводы Очерки и эссе Критика Кибература Теория сетературы Наши авторы в переводах Колонка Читателя Конкурсы Мемориал-2000 Сад расходящихся хокку Цитотрон Чужие слова Кривая империя Следующая станция ВО У нас новый конкурс!

Повести и романы:

Игорь Куберский

АМЕРИКА-
НОЧКИ

Часть первая Часть вторая Часть третья

Часть вторая

В студии больше не пахнет краской и маляр увез свои банки и валики.

Коты, Патриция, ветчина. Впрочем, последнее уже не каждый день.

- Ты теперь все здесь знаешь, Петер, сам будешь ходить в магазин и покупать, что тебе нравится.

За свои собственные денежки, забыла добавить она.

Как-то Патриции надо было в город по делам - взяла меня с собой. На обратном пути, сделав крюк, завезла в квартал бомжей. Не сразу нашла, встревожившись, что их нет, но тут же вздохнула с облегчением - вон они... Бомжи сильно смахивали на моих соотечественников на рабочей окраине у будки с разливным пивом. Те же следы вырождения на лицах. Только эти в очереди не стояли, а толпились на тротуаре и подпирали стены в преддверии быстро наступавших сумерек. В основном, темнокожие мужчины, но попадались и белые, а также женщины с детьми. Здесь, на тротуаре, они жили и спали. Самые везучие устраивались на ночлег в картонных коробках.

Зачем она мне это показала? Чтобы я наконец оценил ее гостеприимство?

На теннисном корте пара новых знакомств: Даяна, женщина лет сорока, крепкозубая приземистая латиноамериканка с правильными чертами лица, и высокий красивый темнокожий индус Дейв, телеоператор. Дабл Ди, пошутил я, тщетно пытаясь вознести отношения с Патришей на прежний уровень ее забот обо мне. Дейв играл отменно, но был застенчив и впечатлителен и потому явно переоценил мои возможности. А переоценив, проиграл. Он спешил на съемку, и я доигрывал вместо него с Даяной. Она много и бестолково бегала по корту, обливаясь потом. Зато потом села в красивую машину. Обменялись телефонами, обещала на днях позвонить - позвать на следующую игру.

И действительно позвонила - сказала, что сломала ногу и сидит дома.

- Где? - спросил я.

Оказалось, у черта на куличках.

Курица. Носилась бы меньше.

Кристина, Кристина, сладость твоего лона еще на моих губах и ее не стереть постылому привкусу серых будней.

Да, я все еще ждал звонка. Звонка от Крис.

Через неделю в трубке, которую с таинственным видом протянула мне Патриция, заквакал, замяукал голос Бесси.

- Куда ты делся, Петер? Почему не звонишь?

От вульгарного тембра меня чуть не стошнило, но я поборол себя.

- Привет, Бесси, рад тебя слышать.

- Петер, хочешь я за тобой приеду и мы проведем вместе время?

- Еще как, - сказал я. - Это моя мечта.

Под вечер ее огромный "меркурий", похожий на розовую летающую мыльницу, замер у крыльца.

- Опять? - сказал мне взгляд Патриции, и в нем вспыхнула слабая надежда, что на сей раз я не вернусь.

Я собрал сумку, положил ракетку, проверил наличие презервативов. Днем было жарко и душно, и я остался в белых теннисных шортах от Серджио Таччини. Бесси была надушена, в серьгах и ажурных чулочках. Несколько раз она жадно глянула на мои загорелые, в меру волосатые ляжки, и я понял, что поимею ее сегодня.

- Куда едем? - положила она руки на руль и повернулась ко мне, посмотрев, как на свою законную добычу.

- К тебе? - спросил я. - Или есть варианты?

- Можно поехать в ресторан, - пожала она плечом. - У меня дома пустой холодильник. Только тебе придется переодеться.

- Хорошо, - сказал я, хотя мы уже тронулись с места, а сумка моя осталась в багажнике.

- Нет, - решительно тряхнула она головой, нажимая на акселератор. - Лучше ко мне. По пути все купим. Что ты больше любишь - рыбу или мясо?

- Рыбу, - сказал я. - Вернее, рыбку, которая сидит рядом со мной.

- Какой ты забавный! - сказала она, шлепнув меня по ляжке.

Мы ехали обратно - туда, на Хантингтон Бич, и сердце мое стало оттаивать.

- Это голодный русский, - сказала она продавцу в рыбном магазине, где мы покупали на ужин форель. - Я подобрала его на улице.

Вышколенный продавец в белоснежном переднике видел за стеклом у входа нашу машину и вежливо склонил голову, как бы оценив шутку богатой леди.

Дома нас встретили старые знакомые Сюзи и Спайк. Сюзи норовила отдаться, а Спайк лежал на спине и поочередно дрыгал вытянутыми к потолку ревматическими ногами, при этом хрипло колокоча.

- Совсем с ума сошел, - покачала головой Бесси.

Я похвалил ее дом.

- Да, у меня отличный дом, - с энтузиазмом сказала Бесси.

Сдержанный, в лилово-серебристых тонах, интерьер был продуман до мелочей. Везде царил убийственный порядок. В каждой комнате на коврике лежала, словно прикорнув, какая-нибудь фарфоровая зверушка. Надо было смотреть под ноги, чтобы не навернуться.

Наконец рыба была готова, Бесси попросила меня открыть бутылку белого бургундского, зажгла свечи в высоких бронзовых канделябрах, включила тихую музыку. После ужина мы по очереди приняли душ и, взявшись за руки, отправились в спальню. Я снял с Бесси халат, лифчик и трусики, слегка удивившись обширной кудели между ног - видимо, модной в нынешнем сезоне. Как бы романтический английский парк вместо регулярного французского. В какой-то момент мне даже показалось, что я не найду дорогу. Бесси нетерпеливо покусывала мне плечи и нервно, с хрипотцой, похохатывала.

Честно потрудившись часа полтора, я с сознанием исполненного долга смахнул со лба капли пота и провалился в сон. Бесси благодарно всхлипывала где-то рядом со мной, уткнувшись носом в мою подмышку, видимо, горькую от случившегося в ванной мужского дезодоранта "Жиллет". Ночью я проснулся оттого, что орудие моего труда крепко сжато рукой Бэсси. Без слов я приподнялся над ней и послушно совершил требуемое, чувствуя с досадой, как саднят царапины на плечах.

* * *

Разговор о Крис возник утром, и Бесси сказала, что, насколько ей известно, Фрэнк не занимается любовью, потому что он импотент.

- Вернее, не импотент, но у него была какая-то травма, еще в молодости... - охотно разглагольствовала Бесси, но вдруг осеклась, взглянув на меня.

- Что? Что-нибудь не так? - подняла она подбритые брови. - Почему у тебя такое лицо?

- Нормальное лицо, - сказал я. - Просто жалко их. Хорошая пара.

- Была хорошая, - сказала Бесси. - Мы так дружили. А теперь они в религию ударились. Стали такими ханжами. Тебе что, понравилась Кристина Тилни? - ревниво промяукала она, отодвигаясь от меня. - Ну и иди к ней.

- Я уже пришел к тебе, - сказал я. - И буду с тобой, если тебе этого хочется.

- Мне хочется, хочется, хочется, - забормотала она, полуприкрыв глаза, и я тут же на кухонном столике, еще раз распял ее. Она меня возбуждала, это факт, и я втихомолку ненавидел ее за это.

Она работала в какой-то крупной торговой фирме риэлтером и, судя по всему, с успехом. Родители жили в Бостоне, папа миллионер, старший брат - почти. Вот только с мужем пролет - отличный был муж, но алкоголик. Ударил ее однажды.

От Бесси же я узнал, что Крис и Фрэнк в отъезде, и мне почему-то стало легче.

- Знаешь, куда я тебя повезу, - сонно улыбалась благодарная Бесси. - В Диснейленд! Там и отдохнем.

День был ветреный, и Диснейленд трепетал флагами и вымпелами. У нарядных ворот под легким навесом сверкало несколько новеньких автомашин, которые можно было выиграть на входной билет, то есть двадцать тысяч баксов за какие-то двадцать пять.

- Сожалею, но ваши билеты не выиграли, - приветливо посочувствовала нам молодая контролерша в красивой униформе.

- Не беда, выигрыш при мне, - ответила Бесси.

Все там работало, как часы, - все эти самодельные слоны, джунгли, тигры, колесные пароходы, космические путешествия, подводные лодки и сотни тысяч разных электромеханических кукол - хоть бы у одной из них отнялась ножка или ручка, провалились бы глазки. В Замке привидений мы попали на бал Сатаны, отрубленная голова ведьмы в стеклянном сосуде вещала что-то апокалиптическое сизыми бескровными губами, когда же наша тележка развернулась к зеркальной стене, я узрел между собой и Бесси виртуального вурдалака, довольно отвратного на вид. Возможно, он так и остался при нас, когда мы вышли. Потом мы носились, как бешеные, вверх-вниз в кромешной ночи огромного алюминиевого шара, и под взвизги не видящих друг друга пассажиров я пытался довести Бесси до очередного кипения.

- Что значит, Фрэнк не занимается любовью? Для секса достаточно и одного мизинца.

- Ну что ты, Пьетер - для них это богомерзко.

Закрыв глаза я - от гребенок до ног - снова увидел перед собой Кристину и сердце мое застонало.

К ночи я почувствовал себя таким усталым и выпотрошенным, что мог предложить Бесси, то бишь Элизабет, лишь сокровенный поцелуй...

Но она была благодарна до слез.

Великое ее достоинство, между прочим.

Спи, Лизавета.

Утром я обнаружил на своем причинном месте рождественскую ленточку с бантиком. Там же губной помадой была запечатлена попытка поцелуя. Крепко же я спал. На коврике под ногами возле фарфоровой собачки, посаженной сторожить меня, лежала записка. "Еда на столе. Скоро вернусь. Не думай бежать!"

Было бы куда, Лиза.

За дверью в гараж просительно потявкивала Сюзи и задушено хрипел Спайк. Я не стал пускать их в дом. Поставил кофе, похрустел муслями с йогуртом. Потом сварил два яйца в мешочек - для потенции. Накопал на полке чай с женьшенем - на всякий пожарный выпил и чаю. Хотел позвонить Патриции, но раздумал.

Бесси вернулась с живой рождественской елкой в амнезии искусственного инея и принялась ее наряжать. От помощи отказалась:

- Я люблю сама. Лучше погуляй с Сюзи.

Первое декабря. Солнце. Градусов семьдесят тепла по Фаренгейту. По Цельсию - двадцать. Перед домом Крис и Фрэнка - пусто. На дверях соседних домов появились перевитые лентами рождественские венки. У нас с такими хоронят. По всем каналам радио УКВ - ор от рождественских скидок на товары и услуги. Каролина тоже куда-то пропала. Не с ними ли?

После Сюзи Бесси выдает мне классный байк - "у меня классный сын, классный дом, классный байк" - и отправляет покататься. Оберегает мою мнимую свободу, чтобы на ночь заполучить меня целиком. Интересно, сколько я продержусь. Я рулю к океану, благо до него отсюда рукой подать. Нарядный спортивный народ на широкой асфальтовой дорожке вдоль пляжа. Народный спортивный наряд. Бегут, катят на роликах, рулят на катиках, крутят педали, как я. Теплый свежий морской ветер в лицо. Ветер - Петер. Господи, только ты знаешь, как я несчастен.

Когда возвращаюсь, она еще возится с иллюминацией, пыхтит под елкой, как снегурочка, являя мне в спортивных штанах свои хорошо оформленные лакомые половинки, но я к ним ин-ди-ффе-рен-тен. Да, да, мое Вам ффе! Загадка природы - тянуться к тому, за что бьют по рукам.

- А где твой сын, Бесси?

- Сейчас у приятеля живет. Я их устроила в один дорогой клуб. По ночам работают. Отвозят машины на стоянку. Чаевые до ста долларов. Неплохой бизнес.

- Он знает про нас?

- Конечно. Я вас обязательно познакомлю. Ты ему должен понравиться. Кстати, мы сегодня по пути заедем к нему.

- Мы куда-то собираемся?

- Да, разве я тебе не сказала? В Хрустальный дворец. На рождественский спектакль.

- Надо будет одеться?

- Да, Пит. Хотя раздетый ты мне ближе.

Пит, это что-то новое. Из Питов я знаю только Сампраса, ракетку номер один в классификации Эй-Ти-Пи.

- Пит это не я, а ты.

- Почему?

- Потому что "пит" по-английски - впадинка.

- Хи-хи, верно!

- А я Питон.

- Змея, что ли?

- Нет, просто Большой Пит.

- Ну уж и большой...

- Тебе видней.

- Ха-ха. Иногда я забываю, что ты русский.

Напрасно, Лизабет.

Наконец елка - в невидимых путах проводков; вспыхнули и погасли малюсенькие, как булавочные уколы, огоньки.

- Мы потом их включим, Большой Пит, то есть Питон.

Потом - это когда? Есть ли у Питона потом?

- О'кей, Лиз.

- Это по-русски?

- Да.

А по-английски, между прочим, lease - сдача внаем.

Если чудеса могут быть рукотворны, то Хрустальный дворец, действительно, похожий на друзу горного хрусталя, был восьмым чудом света. На сцене толпились волхвы, ослы и настоящие верблюды. На руках у девы Марии лежал кукольный Христосик. Мог бы быть и живой, если бы маленькие дети не плакали. В небе взошла Вифлеемская звезда. Над зрительным залом с ловкостью воздушных акробаток летали ангелы. У одного из ангелов заело тросик и он, бедняжка, полспектакля провисел у нас над головой, пока его наконец не утянули под шумок.

Этот незадачливый ангел, молча, стоически перетерпевший свой конфуз, привел меня в такое возбуждение, что я, не дожидаясь, прямо на стоянке, в нашем большом "меркурии" набросился на Бесси, видя вместо нее эту ангельскую девушку, висевшую над нами, с длинными распущенными волосами и стройными точеными ножками, беспомощно высовывавшимися из-под шелкового балахона, как у марионеточного Пьеро.

- Что ты делаешь, Большой Пит? У меня дрожат ноги, и я не могу вести машину.

Давай разобьемся, Лиза, и пусть белый американский орлан выклюет нам печень.

В ночной клуб к сыну мы так и не заехали.

* * *

Уже на третий день возник разговор о женитьбе. Она считала дело почти решенным - ей никогда ни с кем не было так хорошо, как со мной, и, ясное дело, не будет - оставалось только согласовать это с родителями и братом. Я с долей меланхолической грусти по упущенной Кристине принимал ее вариант. Путь к мечте оказался настолько коротким и банально простым, что я почти не узнавал ее - свою мечту. И что я буду здесь делать, спрашивал я сам себя. Даже у Патриции я не задавался этим вопросом. Гулять с собаками, сметать в совочек их какашки, сторожить у двери да, поблескивая золотым ошейником, вылизывать на ночь собственное причинное место?

- Будешь, как я, риэлтером, - словно услышав мои сомнения, сказала Бесси. - У тебя получится, я знаю.

* * *

В Лас-Вегас приехали еще засветло - всего три часа пути на летающей мыльнице Бесси через взрезанную горами пустыню Мохаве. Серые и сонные улицы, пустые игральни, где хмурые от недосыпа служительницы устало предлагали нам попытать судьбу. Я остановился у "Колеса фортуны" и тут же продул пять долларов. Хохотнув, Бесси заплатила, но от меня не ускользнуло, что ей это неприятно. Возле игральных автоматов в чревах нижних этажей сидели прилично одетые американские старухи. У всех у них было одно выражение лица - пациентов психушки. Их старые сухие руки работали как на конвейере. На хозяина казино. Собирали ему птицу удачи. В одном месте можно было набить определенное количество очков, не потратив ни цента. Я сел, Бесси стояла рядом, проверяя, на что я способен. НАБИЛ! Счастливый, подошел к кассе. Оказалось, что я всего-навсего попал в список претендентов на вечерний розыгрыш. Мою фамилию написали мелом на черной доске почета. Где-то во втором десятке. Попросили обязательно подтянуться через четыре часа. Чума да и только. В другом месте - какие-то купоны вместе долларов - десять, двадцать, сто. Платить опять же ничего не надо. Начинаешь ставить на бесплатный купон. Я сдуру клюнул: "Бесплатно ведь, Бесси." Бесси молча показала мне на пролетевшую мимо мусорного бачка пачку таких же купонов. Ей было совершенно непонятно, как я, такой наивный, дожил до своих тридцати восьми лет.

Разговорились со словоохотливым охранником в ювелирном магазине. Он здесь родился, здесь живет. Несмотря на дурную славу, Лас-Вегас на самом деле город тихий и пристойный. Преступления редки. Не сравнить с Нью-Йорком или тем же Эл-Эем. Опять же свобода. Ни в одном городе штатов нет такого. Делай, что хочешь. Каждый берет ответственность на себя. Потому и порядок, господа хорошие. Хочешь стриптиз и прочее - пожалуйста. Хочешь под венец - валяй. Церковь не спросит никаких документов - ни сколько тебе лет, ни какого ты вероисповедания. Потому сюда и съезжаются влюбленные со всех концов мира.

Я на всякий случай посмотрел на Бесси.

- А ты не знал? - сказала она. - Для чего, ты думаешь, я тебя сюда привезла.

Оказалось, это она так пошутила...

Наконец спустились сумерки, и вдруг началось. Как если бы я закрыл, а потом открыл глаза. Открыл и не узнал города. В одно мгновение Лас-Вегас стал другим. Вернее, он вовсе исчез, растворился, как в грандиозных фокусах Копперфильда, оставив на обозрение только свой стеклянный чертеж, неоновый муляж, макросхему огней и вспышек.

Мы отправились в самое роскошное место - в Палац Цезаря. Это был действительно дворец с арками, порталами и колоннами коринфского ордера. Не надо было ехать в Рим, чтобы сквозь жалкие остатки Римского форума пытаться восстановить мощь и величие той эпохи. Вот он - роскошный новодел, воскрешенное царство, мраморный сон! Все дороги вели сюда. И какие дороги! Ленты эстакад сами тебя везли, как на колеснице, подняв высоко над землей. Ты еще ничего не выиграл, а уже чувствовал себя царем, триумфатором.

В огромном холле дворца шла игра, вернее, тысячи разных игр. Гологрудые, лишь с позолоченными звездочками на сосках красотки разносили напитки. Мы с Бесси договорились попробовать в одиночку. Она все уверяла, что вообще-то не играет.

Я не решился на рулетку и за полчаса продул на автоматах пятнадцать из двадцати выданных мне долларов, как где-нибудь на станции метро "Гостиный двор".

- Я знаю автомат, который выигрывает, - подошла ко мне какая-то бесцветная женщина, все поняв по моему лицу. - Только что там один парень выиграл пятьдесят баксов. Нормально, да?

Она все спустила и, еще не остыв, желала участвовать хотя бы в чужой победе. К тому моменту у меня оставалось четыре доллара. Я пересел, куда она указала, прикидывая, буду ли ей должен в случае выигрыша. На четыре я выиграл семь, а на семь десять. Меня прошиб пот. К нам подошла Бесси. Я уверенно опустил все десять. Хотел побыть молодцом. И оставил их в стальной копилке.

- Fuck! - сквозь зубы сказала женщина и пошла между рядов дальше.

- Больше не дам, - сказала Бесси. - Ты меня разоряешь. Приходится дыры залатывать. - И показала две новеньких сотенных, зажатых в левой руке.- Видал?

- Неужели выиграла?

- Угу, - оттопырила она губу.

- Как?

- Очень просто. Сначала ставишь на чет, а потом на нечет. - И она небрежным жестом уронила банкноты в жерло сумочки.

Мы отправились дальше. Внезапно раздались театрально-воинственные крики, толпа расступилась и по красной дорожке в окружении вооруженных римских воинов проследовал к подиуму Кай Юлий Цезарь со своей женой, возможно - Помпеей. Оба были в белых тогах с золотой оторочкой. Цезарь раскрыл свиток и огласил указ. В том смысле, что благословляет нас на игру - сегодня, дескать, ты, а завтра я. Так что, ловите миг удачи, господа. Чтобы проигравшие подняли голову, а победившие не забывали, что в двери радости надо входить осторожно. Помпея молчала и была хороша собой.

Бесси вдруг притормозила и сказала:

- Подожди, я сейчас...

Я решил, что ей понадобился туалет, махнул, что буду возле входа, и пошел дальше.

Я стоял в углу холла, скрестив руки и криво улыбаясь, и смотрел на толпу. В одном углу моей улыбки была горечь от собственного проигрыша, в другом - мстительное торжество. Как никак моя подруга не дала меня в обиду.

Наконец Бесси вернулась.

- Выиграла, - сказала она и тихо рассмеялась. - Еще двести. На тебя ставила, на твой возраст.

В руке у нее было два жетона.

Мы встали в очередь - худенькую очередь счастливцев и получили положенное. Я почему-то подумал, что она подарит мне этот выигрыш. Что называется, погорячился.

Еще побродили по казино, поднимаясь куда-то на эскалаторах, где в залах, поменьше и поинтимнее, шла игра по крупному, - нам улыбались и предлагали делать ставки.

Почему-то из казино Цезарь Палац не оказалось выхода. То есть хоть в малой степени адекватного входу. Во всяком случае, мы его не нашли и, чертыхаясь, долго выбирались через неприютные коридоры к автостоянке. Высоко над нами на трех конвейерах поступала в пышущую печь дворца людская порода, а отработанный шлак сам потихоньку высыпался сквозь прорези колосников.

На одной из улиц перед толпой зевак фукал дымом искусственный вулкан, падал с искусственный скалы искусственный водопад, ревел искусственный лев. Постояли минуту, не вылезая из машины, и поехали.

Куда вы? - дергались, как на костре, огненные рекламы. Что ли с ума сошли? Все только-только начинается, мулен-ружи и кафе-шантаны, цирки и кабаре, стриптизы и про-о-чие шоу на всю ночь плюс почти бесплатный столик на двоих. Но Бесси торопилась - на утро у нее была назначена встреча с одним очень богатым клиентом, а еще три часа пилить по пустыне

* * *

Утром она уезжала на работу и мы втроем - я, Сюзи и Спайк - провожали ее, помахивая хвостами. В шесть она возвращалась и мы радостно бросались ей навстречу, отталкивая друг друга, чтобы оказаться первым, кого она ласково потреплет, а потом нетерпеливо ерзали, сидя вокруг, пока она доставала каждому из пакета его любимое лакомство. Сюзи балдела от гусиного паштета, я от креветок, а Спайк и так был обалделый. Пару раз приезжал на своем ценимом здесь "вольво" сын Бесси Дик - славный целеустремленный юноша. Он учился в киношколе Голливуда то ли на режиссера, то ли на продюсера и отнесся ко мне на удивление лояльно. Он любил свою мать и хотел видеть ее счастливой. Он был хорош собой, черняв и совсем не похож на Бесси. Это были два глубоко привязанных друг к другу человека, которым многое пришлось пережить, и что-то во мне перещелкнуло на непростительно серьезный лад. Я почувствовал, что становлюсь ответственным и сентиментальным - верный признак грядущих глупостей.

Между тем, мое знание окрестностей Эл-Эя значительно расширилось. Помимо Беверли Хиллз, где какая-то подозрительная парочка из обшарпанного автофургона предлагала нам пиратский путеводитель по домашним адресам суперзвезд, мы побывали в Голливуде, проехались по его пестрым улочкам, а потом завернули на территорию киностудии Парамаунт, где подвизался мой будущий пасынок Дик. Пятиэтажной бетонной стеной голубело нарисованное небо, надежный задник на все случаи жизни, за витринами тут и там торчали фаллосы золотых Оскаров, как бы братьев Бэтмена, а на обратном пути возле музея восковых фигур меня больше всего поразил неподвижный господин в смокинге, котелке и полосатых панталонах. Брови манекена вдруг задергались, усы зашевелились, и, свирепо вращая глазами, он деревянной походкой двинулся на шарахнувшихся зевак. Но тут же манекен расслабился, стал человеком, улыбнулся всем извиняющейся улыбкой и повернул обратно. И когда он возвращался на свое служебное место, опустив плечи и нарумяненное под воск лицо, я услышал горестный вздох унижения, под которым мог бы подписаться и сам.

А мог и не подписываться, поскольку правая рука Бесси на моих причиндалах отнюдь не вызывала у меня протеста, скорее - наоборот. Я стремительно привыкал к ней.

- Лиза-подлиза.

- Что такое подлиза?

- Подвид. Разновидность Лизы.

- Ты всегда такой шутник?

- Нет, только с тобой.

- Ты такой... особенный! - Рука Бесси восхищенно ущипнула мою ляжку и вернулась на согретый пригорок. На руль рука поднималась лишь на поворотах, поскольку коробка передач была автоматической.- Хочешь, мы пообедаем в испанском ресторане?

Испания с сильным мексиканским акцентом встретила нас знаменитой гитарой Пако де Люсии.

У потолка висели окороки под названием "хамон".

- Как летучие мыши, - сказал я.

- Как мумии, - сказала Бесси. - Тутан-хамоны.

В тот вечер мы, переодевшись, устроили оргию. Я был Кортесом, пленяющим золотоволосую наложницу Монтесумы. Пленять пришлось по всему дому, спотыкаясь о фарфоровый зверинец, и настиг я ее лишь в маленьком тесном чулане... С потревоженной полки падали на нас, как снежинки, ватные тампоны. Видимо, наступал ледниковый период. Бесси рычала, как динозавр, и норовила откусить мне палец. Она обожала натиск и грубую мужскую силу.

Загадка

Предположим, что Питон

Проглотил большой бидон,

А Питона Крокодил,

Предположим, проглотил, -

Кто же нам вернет бидон,

Крокодил или Питон?

- Это что, твое?

- Мое.

- Не думаю, что ты вернешь бидон.

- Почему?

- Потому что я тебя не отдам.

И все же было очевидно, что Бесси нервничает - она ждала родительский звонок из Бостона. Позвонили, когда я уже так спал, что не мог проснуться, только слышал издали приглушенный голос Бесс, ушедшей с телефоном в гостиную, чтобы меня не будить. Потом она вернулась, легла и крепко прижалась голой грудью к моей спине, голыми ногами к моим ногам, словно замерзла в стылом воздухе ночи. Поза ложки.

- Все хорошо? - сквозь сон пробормотал я, не уверен, что по-английски.

Но ответа ее уже не слышал.

Утром в постели, потеревшись о меня коленкой, она зашептала на ухо, дыша мятной жвачкой:

- Пит, проснись. Я сегодня улетаю в Бостон. У нас семейное торжество - семьдесят лет отцу. Вернусь через неделю.

- Я останусь здесь?

- Нет, тебе лучше пожить у твоей хозяйки.

- А как же собаки?

- Я отдам их Кристине с Фрэнком.

Так они вернулись!

- О, как я хочу тебя сейчас, Пит. Неделю врозь - я этого не выдержу.

Так они вернулись!

Бесси что-то еще говорила, тихо завладевая тем, что ей было больше всего понятно во мне, а мысли мои уже неслись к дому напротив. Что там? Как?

Впрочем, в благодарность за новость я отдал Бесси все, на что остался способен после Кортеса, и она отметила бурными слезами свой как всегда отрадный оргазм.

- Я буду думать о тебе, Пит, - сказала она, высаживая меня у крыльца Патриции.

Я не представлял, с какими глазами предстану сейчас перед Патришей. Провалиться сквозь землю было не худшим вариантом продолжения нашей с ней "дружбы".

Да, Патриция торжествовала - такой помятый, побитый, зализывающий раны я был ей ближе и родней. Вечером мы распили с ней бутылку КУПЛЕННОГО МНОЮ со страху красного, и только полное физическое истощение удержало меня от того, чтобы не появиться в ее ночной конуре. Допускаю, что Патриция очень бы удивилась и прогнала меня. Но прогнала бы с теплом в сердце - ведь я бы к ней пришел ПОСЛЕ ДВУХ МИЛЛИОНЕРШ! Что гадать? Чего не было- того и не было. Но, бьюсь причиндалом об заклад, что теперь МОГЛО БЫ БЫТЬ. Патриша почувствовала это и стала относиться ко мне почти как прежде, как в начале.

* * *

Вечер, коты под настольной лампой, уроки русского языка.

Где живет этот господин?

А хрен его знает.

* * *

Утро. Соседка сверху, вооружившись граблями, убирает сухую листву вокруг дома. Хочу помочь - то ли чтобы познакомиться поближе, то ли из чувства долга - больше месяца живу тут, а еще ни разу не пошевелился на тему окружающей среды.

- Не надо, - говорит Патриция. - Лучше не мешать ей. У нее просто плохое настроение. Она всегда метет двор, когда ей плохо.

Жаль. Мне она уже почти понравилась.

Через часа три выхожу во двор - она еще там. Облако пыли неспешно втягивается в открытое окошко каморки Патриции и потревоженные коты - три на крыльце, один на постели - недовольно уходят.

В доме Патриши дубак. Мерзну.

Некстати вспоминается обещание Бесси: "Я отвезу тебя в настоящий магазин".

Не отвезла - не успела. Или побоялась, что придется на меня потратиться.

* * *

Я позвонил Бесси через неделю, как и договаривались.

Да, вернулась, но говорила уклончиво, ссылалась на страшную занятость. И я понял, что на семейном совете безродный иноземный претендент на руку и сердце получил категорический и безоговорочный отлуп.

Богатые вероломны, Петер. У них вместо сердца кошелек.

Направда твоя, Патриша. Нищие вероломней.

* * *

Оказывается, на втором этаже, кроме учителки, живет Стив, ветеран вьетнамской войны, тихий сумасшедший. У него военная пенсия, он считает себя художником. В воскресенье приглашает нас с Патрицией к себе в студию. Он рисует одни высотные дома - скрюченные, будто им выстрелили в живот. С Патрицией они друзья, и ей позволено говорить то, что она думает. Однажды она спросила: "Стив, зачем ты рисуешь одни скрюченные дома? Это слишком мрачно, вряд ли кому понравится. Нарисуй что-нибудь красивое". Он посмотрел на нее с удивлением: "Разве это не красиво, Пэтти?"

Теперь же мы поднимаемся по лестнице и не без робости входим в его мастерскую. Патриция не преувеличивала. Все так и есть, но странное дело, рядом со своим создателем скрюченные дома как бы выпрямляются. Может, потому что сам Стив строен, моложав, с черными усами на мальчишеском лице, и вообще похож на Кларка Гейбла. Голос у него тихий, как и положено в храме искусств.

- Вообще-то мне больше нравится делать рамы, чем рисовать, - смущенно говорит он и, не в силах присутствовать при нашем суде, на цыпочках выходит из комнаты.

А рамы у него действительно необычные - Стив обклеивает их ракушками и кусочками зеркала, нитками, пуговицами, ножницами, зубными щетками, ножами и вилками. Лучшая его рама обклеена розовыми синтетическими попугайчиками. Это его последняя вещь - от нее еще пахнет клеем.

- А ведь это про нашу Америку, - шепчет мне Патриция, - снаружи попугайчики, а внутри пустота.

* * *

На теннисном корте два невозмутимых японца в трех сетах обыграли меня с Патриком Доннаваном, продавцом осциллографов с Хантингтон-Бич.

Хантингтон-Бич...

Я еще не забыл вересковый запах твоего лона, Крис.

Каролина говорит, что они втроем отлично отдохнули на ранчо Крис близ Сан-Диего. Так у нее есть свое ранчо! Что же ты молчала, Крис? Вот куда мы должны были убежать в то утро... Я не выдержал - позвонил. Ответил Фрэнк, и я повесил трубку. Нет, все кончено, она не позвонит тебе ни-ког-да!

Каролина смотрит на меня с вопросом. Но взгляд непосвященный. Никто не знает про нашу тайну.

Патриция сделала последнюю пробу - отвезла меня, трясущегося от страха, в настоящую школу, где я дал настоящий урок сорока десятилетним детям. Не знаю, что это был за урок - я решил, что им будет интересно, если я расскажу про Россию - про церкви с куполами из золота, про снега, про русскую баню, купанье в проруби и про Великую Отечественную войну, в которой мы воевали как союзники. Детям, вроде, было интересно, а Патриция и ее подруга-учительница просидели, открыв рот, как если бы попали на проповедь новорусского мессии. В своем ли они тут уме, елы палы? Я было загорелся, распушил хвост, но остыл. Школа бедная, денег из казны на самозванцев не предусмотрено. Да, могу раз в неделю заменить учителку. За? За банку пепси.

И вдруг объявилась Кэти, умненькая девочка-подросток, у которой я брал интервью в Лосеве. Оно почти целиком попало тогда в газету. Кэти меня отлично помнит, а папа у нее, между прочим, вице-президент крупной электронной компании. Дальше - больше: она хочет изучать русский язык, а Патриша горячо их заверила, что лучше меня в Калифорнии нет учителя. А как обрадовался папа вице-президент, узнав, что я играю в теннис. Больше всех радовалась моя Патриша, наконец-то я начну зарабатывать себе на обед.

Шепнула, когда за мной приехали:

- Там тебя покормят...

Видно, бедную еще не расциклило. Или действительно была озабочена моим будущим.

Вице-президент оказался славным малым лет сорока пяти, чем-то похожим на Фрэнка. Твердый подбородок, умные карие глаза, одет просто - в потертые джинсы, клетчатую фланелевую рубашку, кроссовки. Но на улице нас ждал его могучий "бьюик", спокойно заявляя о том, что в нашем демократичном интеллигентном разговоре было вынесено за скобки. Впрочем, Джейк, так звали отца Кэти, похоже, не замечал, какая у него машина. Для него это было естественно, как дыхание. Я сел сзади, Кэти - впереди. На заднем сидении лежали нераспакованные мячи и ракетки. Все добротное, надежное, красивое. Я положил рядом свою.

Ехали мы недолго, но за это время Южная Пасадена заметно похорошела. А может, она была здесь уже не южной, а западной или восточной. Белые роскошные дома среди зеленых кущ. Такой же оказалась и двухэтажная вилла Джейка - с колоннами, в викторианском духе. А может, и не викторианском, поди разбери. За домом - голубое око бассейна, рядом - огороженный металлической сеткой корт, его собственный. Если на Хантингтон-Бич жили просто богатые люди, то здесь они были уже далеко не просто. Богатство измерялось не столько архитектурой, сколько количеством принадлежащего ей пространства.

Переодевшись, мы вышли на корт и сыграли в "американку" - два против одного. Как я ни пыхтел, мне не удалось выиграть у Джейка с Кэти, а он довольно легко расправился с нами. Я почувствовал, как для него важно - выигрывать. Первый признак спортсмена. Мне же скорее нравилось просто играть. Светило солнце, в вечнозеленых кронах деревьев пиликали незнакомые птицы, маленькая смуглая служанка принесла и поставила на стол у бассейна графин апельсинового сока со льдом и несколько бутылок кока-колы.

Вскоре запыхавшаяся Кэти сказала, что с нее хватит, и оставила нас один на один.

Я продул Джейку два сета, и он было с удовлетворением посмотрел на меня: дескать, все понятно, для начала хватит, но я сказал, что только-только стал чувствовать мяч, поскольку давно не тренировался, и Джейк, поколебавшись, согласился на третий сет. В это время из дому вышла его жена и, сев за столик у бассейна, стала следить за нашей схваткой. После трех геймов при счете два один в пользу Джейка я понял, что она болеет за меня, словно выигрывать у бедного русского гостя было, по ее мнению, дурным тоном. Я взял свой гейм, а потом гейм Джейка и в минутном промежутке успел исподтишка разглядеть ее, строгую, стройную брюнетку моих лет с точеными чертами лица. Я физически ощущал ее присутствие, ее вежливо-аристократическое внимание и, наверное, это помогло мне, потому что дальше я стал неукротимо набирал очки и выиграл сет со счетом шесть-три.

- Все, спасибо, - пожал мне руку несколько раздосадованный Джейк, хотя победа все равно оставалась за ним. - Сожалею, но мне пора на службу. Сильвия отвезет вас.

Отвезет? А как же обед? А урок русского языка, наконец? Или репетитору не положено выигрывать ни сета?

Оказалось, что сегодня Кэти занята, а меня, значит, просто проверяли на вшивость.

Я глянул в голубое нутро бассейна, в котором мне не предложили окунуться, и, выпив стакан сока, пошел за Сильвией в дом. В огромном холле, разгороженном так, что он был одновременно кухней, детской и столовой, я с удивлением обнаружил еще двух детей - трехлетнего Джонатана и семилетнюю Джессику. Похоже, имена им придумывал сам Джейк. Тут же находилась и служанка, отвечающая за все три направления, - она нарезала овощи, а Джессика раскладывала их по тарелкам.

- Она из Эквадора, - шепнула мне накрывавшая на стол Кэти. Прозвучало это так, будто мы со служанкой были соседями.

Джонатан смотрел мультяшки в своей выгородке и не обратил на меня внимания, за что получил выговор от Сильвии. Тогда он нехотя поднялся на свои маленькие ножки, подошел ко мне и, руки по швам, энергично тряхнув головой:

- Джо.

В нем уже была горделивая независимость будущего президента компании а, может, и сенатора от штата Калифорния. И каким-то шестым чувством привилегированного отпрыска он уже знал, что я здесь никто и звать никак.

Ему не терпелось вернуться к себе.

- Патриция говорила, что вы журналист... - восстановила мой эфемерный статус Сильвия. - Мы с вами коллеги. Я работаю на телевидении в отделе новостей.

Зачем? Я бы на ее месте не работал.

- Перекусите с моими девочками, я сейчас вернусь, нам с Джонатаном нужно в город,- сказала она и по широкой лестнице пошла на второй этаж. Слыша четкий стук ее узких туфелек на низком каблуке, я не удержался и посмотрел, как она поднимается. Она была великолепно сложена, и, если бы не несколько портящий выражение лица слишком серьезный, какой-то беспокойный взгляд, вполне могла бы и сегодня стать "Миссис Америка". Маленькая точеная головка со строго собранным на затылке волосами делала ее похожей на змею. От нее веяло интеллектуальным холодком.

Вместе с Кэти и Джессикой я уныло поклевал фруктово-овощной салат. Обе с двух сторон ухаживали за мной, как сестры милосердия. В отличие от Джонатана, которого одновременно пыталась накормить служанка, они были прекрасно воспитаны, хотя по-светски раскованны.

Вернулась Сильвия в ярко-зеленом, обтягивающем платье, довольно коротком для матери троих детей, хотя очень идущем ей. Только теперь я заметил, что у нее зеленые глаза. На руках ее позванивали ажурные серебряные браслеты - несколько ожерелий старинного серебра украшали шею. От нее пахло духами "Фаренгейт", - Бесси на каждую ночь кропила подмышки чем-нибудь новеньким, и в запахах я поднаторел. Лицо Сильвии осталось без макияжа и было очевидно, что она нарядилась не для меня, да и едва ли нарядилась, и ей безразлична моя реакция. Да и при чем тут моя реакция.

Нас поджидал то же великолепный семейный бьюик мышиного цвета.

Она посадила Джонатана сзади в специальное детское сиденьице, пристегнула ремнем, села рядом со мной, включила зажигание, положила свою смуглую в кольцах руку на набалдашник рычага переключения скоростей и мы тронулись с места.

- Ну так вот, - сказала она ровным тоном, словно продолжая прерванный разговор. - На региональном телевидении я веду новости культуры. И мне подумалось, почему бы нам с вами, Питер, не сделать беседу. Вы сказали, что уже полтора месяца в Калифорнии. Наверняка, уже отложились какие-то впечатления, какие-то мысли. Можете поделиться с нашими зрителями? Мы, американцы, любим про себя слушать...

Господи, кто-то будет меня снимать, слушать! На мгновение я чуть не зауважал себя. Да, впечатлений, дорогие телезрители, масса, хотя особого, так сказать, деликатного свойства... И как джентльмен, я бы предпочел хранить благородное молчание. Да, канечна, американски леди - эта есть атлична, лучши на свьете дженщин есть.

- Денег не обещаю... - продолжала Сильвия. - У нас общественный канал, рекламы ноль. Но так, - в раздумье подняла она плечо, - почему бы и нет? По-моему, может получиться забавно. For the hell of it.

Да, вот именно - от нечего делать. Вы ребята, зажрались. Зачем вам бедный озабоченный русский, бегущий как таракашка вдоль глухого плинтуса в поисках теплой сытой щелки. Мой чуткий нерв не улавливал в Сильвии ни грана личного расположения ко мне. Даже собственная благотворительность не грела ей сердце.

Джонатан захныкал, и Сильвия, свернув к обочине и притормозив, обернулась к нему.

- Опять соску выронил. Просто проблема с этой соской. Уже такой большой мальчик...

Она вполоборота потянулась к нему между креслами, край платья пополз вверх и вдруг обнажил полоску голого упругого бедра, красиво охваченного чулком на ажурной резинке пояса. Я чуть не зажмурился от неожиданности - так не вязалась эта вскрикнувшая интимность с ее суховато-строгой неженской манерой общения.

Она догадалась, что я все видел, однако села как ни в чем не бывало, спокойно оправила платье на бедрах, будто я был ее дуэньей, и мы покатили дальше.

* * *

Патриция удивилась, что я так рано вернулся.

- Хоть покормили? - понизила она голос, глядя вслед "бьюику".

- Так, салатик...

К стыду своему, я не смог скрыть легкого разочарования.

Как и она.

По здравом размышлении я решил отказаться от интервью, или "беседы", как назвала это Сильвия. Ведь я рано или поздно собирался попросить политического убежища, если не осуществлю свои матримониальные планы, и тогда мои взвешенные лояльные ответы сработают против меня же. Обвинят в корысти и лжи. У них с этим четко. Виза же у меня по частному приглашению, неделовая, всего на три месяца - далее зиял провал.

Похоже, Сильвию мало огорчила моя позиция. Хозяин - барин. Она-то думала, что это мне поможет. Интересно, в чем? И тогда становилось интересно, что же ей с Джейком напела Патриция. И все-таки мне показалось, что я слегка уязвил Сильвию. Бедный, но гордый. Мы не рабы. Рабы не мы.

Я занимался с Кэти два раза в неделю по два часа. Час в помещении, час на корте. Она была разумненькая девочка и все схватывала с лету. По моей самопальной методике на корте дозволялось объясняться только по-русски. Поэтому "черт", которым я заменил все прочие непечатные выражения, появился одним из первых в Кэтином лексиконе. "Жарко, хочу пить, ничего не получается, вперед, назад, беги, бей, здорово, молодец!" - это все наше с ней начало. Плюс, естественно, "мяч, вот полотенце, что-то я устала, который час"... Час, к сожалению, был всегда один и тот же - пятый, а точнее, полпятого. Когда и заканчивалось жалкое мое репетиторство, за которое, поскольку обещанные здесь Патришей семейные обеды-ужины, по прежнему пролетали мимо, я в конце месяца рассчитывал на некоторую сумму. По самым скромным прикидкам она должна была составить не меньше трехсот долларов - двадцать за час. Низкооплачиваемый часовой труд стоил в Америке не меньше пяти долларов. Ну, двести пятьдесят, на худой конец - ежели за вычетом салатиков и кока-колы. Хотя сама мысль о вычетах казалась мне смешной.

При нас всегда была Сильвия - сидела поодаль в комнате, что-то вышивая бисером, или под зонтиком у бассейна, нога на ногу, глядя в нашу сторону рассеянным взглядом и думая о чем-то своем. В теннис она не играла по нездоровью - однажды обмолвилась, что едва не умерла, рожая Джонатана; сыну тоже досталось и он наблюдался лучшими специалистами Лос-Анджелеса. Отдельно со мной она почти не разговаривала. Следила за собой, меняя платья и украшения. Часто в ее руке я видел бутылочку джин-тоника - маленький лекарственный глоток через час. Жизнь ее, несмотря на общественный телевизионный канал, мне показалась довольно однообразной.

Отвезя меня домой, она отправлялась с сыном дальше, куда-то в Санта-Монику, к педиатру. Вызов на дом стоил почти вдвое дороже. Значит, и у старины Джейка считали деньги.

Сам он вообще при мне больше не появлялся, великодушно подарив неотыгранный сет.

Сильвия была странным существом, живущим как бы не здесь. Раньше, когда я только начинал свою жалкую журналистскую карьеру, я бы написал, что у нее не все дома, но теперь, к своим тридцати семи годам, я уже понимал, что всех дома, пожалуй, нет ни у кого, включая и меня самого. Мне нравилось, когда она была рядом, хотя она не одаряла ни душевным комфортом, как Кристина, ни весельем, как Бесси. Она только усиливала фон мои собственных тревог, как если бы, впридачу к ежедневной проблеме выживания, приходилось, скажем, мучительно вспоминать, не остался ли дома невыключенным утюг.

- Вы не были в Санта-Монике? - спросила она в тот раз.

- Еще нет... - сказал я, пытаясь обозначить свободу выбора.

- Еще... - усмехнулась она, вложив в это слово какой-то свой смысл. - Если хотите, можно поехать с нами... И, как всегда, посмотрела мимо, словно находясь от меня за тысячу световых лет.

Я поехал.

После врача, когда я минут сорок просидел в пустой приемной, сонно перелистывая газеты и журналы, мы поехали в ресторан, потому что Джонатану сначала захотелось пить, а потом есть. Сильвия предложила мне присоединиться к нему, но я, хотя последнее время часто был голоден, отказался. В зале недорогого ресторанчика никого, кроме нас, не было, и для хозяина-мексиканца, промышлявшего у стойки, и его помощницы, мы вполне могли сойти за супружескую пару. Схрустев чипсы и лишь раз ковырнув рыбу, наверняка отличную, Джонатан сказал, что раздумал есть, и мы, допив сок, вернулись в машину. Небо померкло и лишь на западе быстро сворачивал свои шмотки короткий зимний закат.

- Вы всегда такой молчун, Петер? - заводя мотор, с некоторым упреком сказала Сильвия, словно была разочарована нашей совместной поездкой.

- Наверное, стесняюсь своего английского, - сказал я.

- У вас нормальный английский, - сказала она. - Может, это я на вас так действую? Скажите прямо. - При этом она обернулась и впервые внимательно посмотрела на меня, дабы проверить прямизну моего ответа.

Чего ей нужно, съежился я, не готовый к такой вспышке интереса по адресу своей персоны. Не приняла ли она в туалете, куда выходила, парочку лишних глотков джин-тоника?

- Вы верите в судьбу, Петер, - продолжала Сильвия, забыв про предыдущий вопрос.

- Верю, - сказал я.

- Вам кажется, что мы случайно встретились?

"Мы? Встретились?"

- Мне кажется, что ничего случайного в жизни нет, - выскреб я из себя эту очевидную банальность, но Сильвия услышала ее опять же по-своему.

Несколько минут мы молча ехали вдоль океана. Сильвия включила дальний свет, и на поворотах он выхватывал из сгустившейся справа тьмы белые гребни волн. Где-то под нами почти неслышно урчал могучий мотор, в кабине тихо шипел обогреватель. Джонатан спал в своем креслице, открыв рот.

- Фу, жарко, - сказала Сильвия, притормозив и свернув с дороги на смотровую площадку. - Пойдемте подышим свежим воздухом.

В темноте шумел прибой, но ветра почти не было. Мы спустились по ступенькам на песчаный пляж, смутно подсвеченный дорожными фонарями.

- Мне надо немного побыть одной, а потом поедем дальше, хорошо?- сказала она, коротко глянув на меня, словно испрашивая разрешение, и ушла вперед. Я видел, как она стоит лицом к океану, слегка расставив стройные ноги и закинув руки за затылок. Она словно забыла обо мне. Так прошло минут пять. Затем я подошел и неуверенно встал сзади. Она слышала мои шаги по песку, но не обернулась. Я решил, что она медитирует, и хотел уйти. Но почему-то не смог. Я стоял в метре за ее спиной и чувствовал, что она чего-то ждет от меня. Я сделал еще шаг - протянул руки и взял ее за груди с двух сторон. Они были напряжены и налиты жаждой. Сильвия резко повернулась ко мне, сбросив этим разворотом мои руки, и ее лицо в слабом свете было устрашающе прекрасным.

- Ты... - словно задыхаясь, сказала она, - ты... - и вдруг с коротким сильным выдохом, каковому учат при ударе ракеткой по мячу, резко толкнула меня двумя руками в грудь.

Я упал на песок и был настолько ошарашен, что не спешил подняться.

Она медленно подошла и встала у меня в ногах:

- You, you want me?

Я подумал, она хочет меня ударить, но она с презрительной миной, сделала шаг вперед и царственно встала надо мной, пленив мои бока острыми косточками щиколоток. Затем поставила мне на живот правую ногу, уже без туфельки, и осторожно провела ею вниз. Я протянул ей руки, но тут же услышал резкое, гневное: "Do not touch me!" Мне показалось, что все это где-то я уже видел. Она снова провела гибкой шелковой ступней по ширинке брюк, нащупывая большим пальцем застежку молнии и короткими подергиваниями спустила ее. Ступня была теплой и чуткой.

- Ремень, - услышал я и, став вдруг страшно понятливым, расстегнулся.

- Трусы...

Я приспустил трусы.

Она задучиво посмотрела на представшее перед ней зрелище, впрочем малоосвещенное.

- Чистый? - спросила она.

- Конечно, - сказал я.

- Ничем не болен?

Я молча повел головой из стороны в сторону, слыша хруст песка под волосами.

Тогда она удовлетворенно кивнула и медленно, не сводя с меня мерцающих в темноте глаз, стала приседать. Под платьем она была голой, только чулки и пояс.

В миг соприкосновения она вздрогнула и, сделав лоном неуловимое корректирующее движение, опустилась на меня. Как в космической невесомости стыковка двух кораблей. Но это был отнюдь не ледяной космос, потому что я стал плавиться, плавиться, плавиться...

- Руки! - снова грозно сказала она, когда я хотел взять ее за бедра.

Скрестив пальцы под затылком, локти в стороны, она сама, словно лишь для себя одной тихо поднималась и опускалась, однако чутко слышала меня, разворачивая бедра влево и вправо, чтобы удлинить миг сладкого скольжения. Поворот вправо, видимо, задевал в ней какой-то заповедный уголок - потому что ее плотно охватившие меня колени отвечали на него дробным вздрогом. Это было как микеланджеловское сотворение человека в Сикстинской капелле, как летучая встреча двух в общем-то несоприкасающихся миров, верхнего и нижнего, чтобы один из них возгорелся, а другой лишь глянул на свое отражение.

Голова ее была запрокинута, как впрочем и моя, потому что я видел черную линию обрыва перед дорогой, рваную сеть кустов, каждый раз выступающих из тьмы под светом машин, и крышу нашего бьюика.

Когда я был уже готов полыхнуть в ее сокровенные недра, Сильвия вдруг резко привстала на коленях, бросив меня, но тут же, спокойно взяв рукой, двумя-тремя уверенными нажимами исторгла мое освобождение.

Она молча поднялась на ноги, надела туфли и пошла к машине, потирая друг о друга кончики пальцев. Вид у нее задумчивый и отстраненный. Она словно забыла о моем существовании.

Открывая дверцу и садясь рядом, я почувствовал, что я здесь лишний. Я посмотрел на Джонатана - он так и спал с открытым ртом. Я поднял глаза и встретился со взглядом Сильвии - в нем было все что угодно, только не то, что обычно бывает в такие минуты в глазах женщины. Она почти не пыталась скрыть брезгливого раздражения.

Ничего, перебьешься, злобно подумал я, тут же перечеркнув все, что пару секунд назад сам же восхищенно нагородил в душе.

- Подожди, - сказала Сильвия. - Иди взгляни, что там с задним колесом. Похоже, давление упало.

Я кивнул, послушно спрыгнул и пошел назад, не очень понимая, как я проверю давление.

- Телефон через четыреста метров, - услышал я вслед.

При чем тут телефон, подумал я, но тут дверца впереди захлопнулась, взвыл мотор, и колеса, прокрутившись на месте, в мгновение ока унесли машину, оставив меня в облаке хрустнувшей на зубах пыли.

- Сука! - вслух сказал я.

И пока шел эти четыреста метров, повторял:

- Сука!

Наконец из-за деревьев показалась продуктовая лавочка с телефонной будкой, но у меня не было ни цента в кармане. Оставался только звонок за счет абонента - так называемый collect call. Последний шанс для бесприютных алкоголиков и проштрафившихся любовников.

Что мне сказать Трише? Приезжай за мной в Санта-Монику? И что я там делаю?

Кием груши околачиваю!

Заберите меня отсюда, господа, не доводите до членовредительства.

Патриция приехала только через полтора часа.

* * *

Я считал, что с Сильвией покончено, как если бы перехватил у нее инициативу развязки, но в день наших с Кэти занятий в трубке раздался знакомый рассеянно-спокойный голос. Как ни в чем не бывало, она сказала, что сегодня заедет за мной пораньше, так как ей по пути.

Позвони она дня через три и я бы, наверное, уже оттаял бы, отмяк. Тут же я еще дрожал от злости и был обуян жаждой отмщения. Ночью врываюсь в ее дом - связываю простофилю Джейка, а ее насилую на его глазах. Что-то в духе Куросавы.

Итак, я выслушал ее и, выдержав паузу, сказал:

- Fuck you!

О чем, впрочем, не раз потом жалел.

* * *

Наступало Рождество, пора было подвести первые итоги. Или уже вторые, третьи... Они были малоутешительны. Глупо было валить все на тех, кто по доброй воле давал мне тепло, кров, делил со мной постель или пусть даже лишь оргазм, как с тюбиком спермацетового крема. Вина была во мне самом. Что-то я делал не так. Для моих случайных подруг я был лишь экзотической приправой к пресному блюду американской мечты - в духе известного шлягера "ra, ra Rasputin, тара-тара секс машин!". Не больше. К сожалению, я на все сто процентов оправдал этот миф... Но чем же я еще мог их поддеть, кроме как голым копьем, не имея ни копья в кармане?

Снова прорезалась Микаэла - пригласила на какое-то шествие спидоносного меньшинства в Пасадене.

- Они пойдут вечером со свечами, Петер. Это будет так красиво...

Целый вечер просмеялись мы с Патрицией.

Через день, двадцать пятого декабря, позвонила снова - позвала в гости.

- О, Петер, сегодня такой день. Мы только что приехали из церкви - там так торжественно. У нас елка, будет наш друг с женой-колумбийкой. Ты будешь. Рон Мацушима... Сегодня все мы как братья и сестры.

В общем, понятно - Интернационал.

Патриция идти отказалась, сославшись на свой буддизм, меня же уговорила, хотя я и отнекивался из солидарности, - знала, что в отведенной мне части холодильника лишь одно куриное яйцо да пара сморщенных сосисок.

Я пришел в самый разгар вечера, когда подвыпившей публике было уже не до меня. Лишь Рон обрадовался мне как родному, готовно нашел для меня большую чистую тарелку и навалил на нее целую Фудзияму еды. Видимо, в компенсацию нашего несостоявшегося ресторанного обеда. Сам же вскоре улыбчиво раскланялся и отбыл, а я быстро нагнал остальных и пошел дальше - благо, на столе оказалось вдосталь виски.

- Советико? - переспросила сидевшая напротив смуглая накрашенная красотка, когда Микаэла назвала меня.

- Руссо, - поправил я ее.

- Ты руссо, Бобби руссо, - бесцеремонно ткнула она пальцем в крысиную косичку мужа, рыжего самоуверенного толстяка.

- Я не русый, я рыжий, Габриэла. Jinger, - терпеливо, как ребенка, поправил ее на смеси испанского с английским толстяк Бобби.

Мы болтали о месте нынешней России на современном рынке вооружения - друг Микаэлы и Майка оказался занудливым спецом по этой части, - когда я почувствовал, что кто-то нежно прижимает ступней мою левую ногу. Как если бы под столом оказалась Сильвия. Я перевел глаза и столкнулся с лукавым, из-под опущенных век, взглядом красавицы колумбийки. Прелесть заграницы в том, что ты живешь как бы вне ее морали, которой, в общем, и не знаешь. Да, у тебя нет денег, но нет и табу.

Еще вчера Габриэла была служанкой, а теперь вот стала леди, ровней всем, тем более таким залетным amigo, как я. Она удачно разместила свою красоту, но человеку ведь всегда мало... Короче, девушка из народа слала мне свой горячий латиноамериканский привет и ждала, что я поведу себя как сеньор и настоящий идальго, то есть поимею ее. Но где и как? Я уже был достаточно пьян, чтобы воспринимать мир органично, как пес, задравший ногу на чужое крыльцо.

Я встал, извинился, похлопал себя по карманам, с сигаретой в губах вылез из-за стола и вышел на свежий воздух - покурить... В соседних домах, с рождественскими венками на дверях, тоже шло веселье. На кустах и деревцах горели булавочные огоньки иллюминации. Созведие Ориона стояло прямо надо мной. О Габриэле я не думал - я просто был пьян и знал, что дальше.

В гостиной моей красотки уже не было. Я прошел мимо по коридору, и остановился у дверей в ванную комнату. Там горел свет и тихо лилась вода из крана. Я открыл дверь и увидел Габриэлу. Она медленно вытирала полотенцем руки - уже и не ждала меня. Я вошел и закрылся на защелку.

Дальнейшее было как вспышка карнавальной петарды, взлетевшей в небо и сгоревшей там веером искр. Габриэла была дикой как сельва, мне же было море по колено, и мы впились друг в друга, как два зверька, заблудившихся в чужом лесу. Не знаю, сколько это длилось, когда кто-то вдруг даванул всем телом в дверь.

- Габи, ты здесь? - раздался голос Майка. - С тобой все хорошо?

- Dios mio! - прошептала Габриэла, змеей соскальзывая с меня - с сумасшедшим взглядом, с потцой на переносице и над верхней своенравной губой.

- Ты здесь Габи? Tu eres bien? - не унимался Майк, будто хотел в нашу компанию.

В единый миг я возненавидел его - это сытое, упакованное, самовлюбленное ничтожество, с аккуратным пробором, тремя детьми, прибыльным бизнесом и презрением к своей матери Каролине, которая так выгодно женила его на Микаэле, навсегда вытащив из нищеты раскладушечной жизни. Я отодвинул Габриэлу в ближний угол и приоткрыл дверь:

- Майк, здесь я. Сейчас выйду.

Я хотел снова закрыться, но дверь во что-то уперлась и, опустив голову, я увидел нагло просунутый в щель ботинок. Этот лишний взгляд стоил мне контроля над ситуацией, потому что Майк рывком распахнул дверь.

- Что вы тут делали?! - обнаружив Габриэлу, бесстрашно пошел он на меня, как полицейский, которого нельзя трогать. У него был взгляд хозяина положения, начальника жизни. - Трахались? Трахались, да?

- Не твое дело, - сказал я.

- Не мое? - вытаращился он и красиво указал мне на дверь. - Вон из моего дома, грязный русский говнюк!

Все мои унижения на этой обетованной земле ударили мне в голову, затмили разум и, не помня себя, я двинул его кулаком в живот.

Он хрюкнул и, скрючившись, рухнул на колени.

Габриэла выбежала.

Я вышел следом. Но не в гостиную, а на кухню - открыл наружную дверь и оказался во дворе. Две собаки с утробным рыком бросились на меня, но одной я удачно попал ногой в морду и она с визгом откатилась, а вторая поджала хвост и заливалась издали истошным плачущим лаем, пока я через какие-то кусты выбирался на улицу. Обернувшись, я увидел в освещенных дверях парадного входа окаменевшую Микаэлу с горящей свечкой в руке.

Я шутовски поклонился ней.

* * *

Ровно через сутки автобус увозил меня из Лос-Анджелеса.

"Петер, через месяц я уезжаю в Орегон. Ты поедешь со мной?" И вот я действительно, сам этому не веря, ехал. Только не в Орегон, а ближе - в Сан-Франциско, где жила дочь Патриции Энни. После Нового года должна была подрулить и Патриция - на своей "хонде" с котами и скарбом, - чтобы уже затем вместе двинуть дальше. Это план не раз обсуждался, Энни о нем знала, и лишь я до вчерашнего вечера не знал, с кем же на самом деле русская интеллигенция. Все решил Майк, согласившийся не заявлять на меня в полицию лишь при условии, что в Эл-Эе и "духу моего не будет".

Как ни странно, но Триша, ведшая переговоры, была на моей стороне, чем меня окончательно добила. Днем я смиренно купил билет за сорок девять долларов, а вечером она отвезла меня в центр города на автобусную станцию. Я сидел, поджав хвост, - а вдруг Майк передумал и ждет меня там в компании двух дюжих полицейских? Господи, пронеси.

Пронесло, хотя я еще целый час до рейса промаялся в бомжатнике зала ожидания, где изо всех щелей смотрела на меня американская нищета, так похожая на российскую, разве что попестрее.

Могучий негр-водитель прокомпостировал мой билет, я сунул сумку в багажный поддон, сел в кресло к окну, и глядя, как автобус выруливает из тесных ему темных улиц, понял, что теперь я бедняк.

Ночь пошла в бессонной маяте, хотя кресло рядом со мной оказалось пусто, а утром вдали, на сиреневом бессолнечном экране неба, как на странице детской книжки, встали небоскребы, обведенные по случаю праздников тысячами лампочек иллюминации.

Сан-Франциско.

Со станции я позвонил Энн - она сказала, что будет в "tan coloured Datsun".

- Tent covered? - переспросил я, потный от волнения, что что-нибудь перепутаю.

"Датсун" оказался затрапезной колымагой с выщипанной обивкой. Энни была в матушку - босиком.

Днем она со смехом передавала Патриции наш разговор, и та на другом конце провода в далеком теперь Лос-Анджелесе радовалась за нас - слава богу, мы приняли друг дружку. Да, возможно. Но не более. В общем, Энн мне не понравилась. Кому нравится бедность. Ей было лет двадцать пять-двадцать восемь - замкнутая, в черносером, с мрачноватым взглядом, в котором иногда мелькало что-то затравленное. Ну да, тяжелое детство, насильник отчим по имени Рон Мацушима... Со мной говорила мало и лишь по делу. Даже с Патрицией у нас случалась игра, легкость, свобода - а тут я будто тащил на себе мешок ее молчания. Где-то она училась, но не доучилась по причине хронического отсутствия денег, читала какую-то околофилософскую муйню, лежа днем в одежде под одеялом, изредка пиликала на скрипке. Осколки родительских амбиций... На жизнь зарабатывала на рыболовецком пирсе. Раз в неделю маленький сейнер ее хозяина-итальянца выходил на середину бухты и возвращался с сетью креветок и прочих щиплющихся. Она на берегу сортировала...

Энни занимала две комнаты на втором этаже деревянного дома, очень похожего на тот, где жила Патриция. Когда я попытался отнести стиль постройки к поствикторианскому, она меня поправила:

- No, Edwardian.

Этим тортовым стилем, выжившим в нескольких землетрясениях, было застроено полдеревянного Сан-Франциско.

На этаже, кроме обширной кухни, было еще две комнаты, занятые молодыми жильцами, - Энни же была, так сказать, ответственной съемщицей. По вечерам к ней приходил мексиканец, тихий и скромный юноша, работавший на почте в отделе посылок. Английского он не знал вовсе, и она говорила с ним по-испански.

Мне она выделила свою гостиную - с прекрасным фонарем окна на три стороны света. Впрочем, за окном не было ничего отрадного глазу - мы жили в мексиканском квартале. Спать в гостиной было негде - старый кокетливый диванчик с гнутыми подлокотниками и стонущими пружинами (видимо, с помойки) вмещал меня лишь на две трети. Две ночи я кое-как перемучился, то складываясь в три погибели, то выпрастывая ноги или голову, а на третью перекочевал на пол - благо, у Энни нашелся спальный мешок.

В гостиной стояла елка, а круглый колченогий столик перед окном был по-новогоднему декорирован большой плетеной тарелкой, полной крупных мандаринов с необрезанными зелеными черенками. Каждый день я потихоньку уменьшал их количество, стараясь расположить оставшиеся пошире. Питался я, естественно, за свой счет. Выходило - на пять долларов в день. Однако большой общий холодильник был забит до отказа, и я пощипывал тут и там, добавляя к ежедневному рациону еще доллара на два. Хуже с метро - проезд в одну сторону стоил доллар.

Сосед за стеной оказался гомиком, другой - рок-гитаристом, временно не у дел. Гомик был похож на банковского служащего, ходил мимо на цыпочках с загадочной улыбкой, гитарист, вежливый парнишка, спрашивал о судьбе рока в России. Гикнулся - отвечал я.

В Сан-Франциско было холодно - утром лужи были покрыты льдом, днем термометр показывал градусов сорок пять по Фаренгейту, то бишь, около семи.

Если у Патриции я мерз, то здесь стал просто околевать и под Новый год уже кашлял, как туберкулезник. По этой причине на Новый год я остался дома, хотя Энни со своим мексиканцем звала меня на пирс номер шесть, где в каюте сейнера собирались ее друзья. В тот день голос у меня совсем пропал и я сипел почище Фрэнка.

Как там они?

* * *

Утром первого числа позвонила Патриция - сказала, что еще так и не собрала вещи, да и тормоза у машины барахлят.

- Ведь ты побудешь там еще недельку, Петер?

Я просипел о'кей.

Даже не спросила, что с моим голосом. Похоже, я уже всех достал.

В большом дешевом универмаге "Вулворт" я купил себя за три доллара шерстяную вязаную шапку, какие здесь носили только негры, и по ночам натягивал ее себя на голову до глаз. Делать мне было абсолютно нечего, и я каждый день, как на работу, отправлялся в город. Просто так, чтобы ходить, а не мерзнуть. Я исходил его весь. А если было далеко, то садился на автобус. Все-таки немного дешевле, чем метро.

Патриция дала мне телефон Ширли Русако, но, несмотря на всю свою радость по поводу моего приезда в Сан-Франциско, детская писательница не выразила ни малейшего желания со мной встретиться. Оказывается, у нее ремонт. Прямо эпидемия какая-то. Впрочем, я знал, что так и будет, - еще в Лосево, когда однажды заскочил в смердящую лагерную уборную на одно очко, где задастая Ширли не закрылась по незнанию. Кукарекнув, она в ужасе спрыгнула с насеста и, помню, еще тогда я подумал, что этот конфуз выйдет мне боком.

Я ходил в своем длинном кожаном турецком пальто, наконец-то пригодившемся, и считал, что надежно закамуфлирован в разномастной толпе, однако в каком-то магазинчике вдруг услышал в свою спину от хозяина-продавца тихое, насмешливо-ядовитое, с хорватским акцентом: "Кей-Джи-Би? Давай-давай". Я сделал вид, что это не ко мне.

Почти каждый день я слышал на улицах русскую речь, но она скорее вызывала у меня протест и ревность собственника - какие еще тут хрен с редькой лезут на мою территорию. Хотя было совершенно очевидно, что они живут здесь, и довольно давно. Однажды в скверике за станцией метро Сивик Сентр я попал на сбор русско-еврейской общины по неизвестному поводу - как если бы оказался в вяловатой толпе на Дворцовой площади на презентации какой-нибудь там "Гербалайф". Между родителями бегали дети - резвились, те делали им замечания. Ни одного английского слова. Не попроситься ли мне здесь на работу, подумал я. Не попросился.

Возле той же станции метро в щели, где можно было купить дешевую пиццу, всегда стояла очередь, а у входа в большой универмаг каждый день сидели четыре негра, колотя в большие стеклянные бачки из-под воды. Что-то им перепадало от прохожих. Во всяком случае, это был заработок.

Деньги мои, несмотря на страшную экономию, убывали как из незавернутого крана.

На улицах тут и там попадались живые манекены, Стоит человек на тумбочке в дурацкой позе выключенной куклы, затем включается - делает несколько механических движений и снова замирает. Как ни странно, эти тоже что-то наскребали на хлеб. Американцы любят механических дуриков. Один из таких манекенов был явно русский парень, забредший в Америку ради приключений на свою задницу. Он встретился со мной взглядом и тоже меня вычислил. По этой причине я молча пошел дальше, а он остался на своем ящике из-под бутылок. Работал он хуже других. Несколько раз на главной улице мне попадалась грустная девица, сидевшая у стены на тротуаре, - студентка с виду. "Ищу работу" - было написано на картонке перед ней. Хотелось к ней подойти, тем более, что она меня заметила, но я не подошел - лишние расходы...

На смотровой площадке Телеграфного холма познакомился с белесым, как мышь в муке, художником из Ирландии - продавал туристам свои виды Сан-Франциско. Болтался здесь уже пятнадцать лет - в Ирландии нет заработков. Он охотно дал мне свой адрес, узнав что я из Питера, хотя в России никогда не был - что ж, будет где переночевать, если я уйду от Энн. Да, я уже подумывал уйти. Идея двигаться с Патрицией дальше на Север была, конечно, чистым безумием. Помню наши с ней поиски объявлений в газетах о продаже недвижимости в Орегоне. Одно подошло - то ли дом, то ли хлев. Стоил как раз 12 тысяч накопленных ею долларов. Зачем мне в Орегон - там лежит снег и целый день, серый, падает с неба на мои мечты и надежды. Протекает наша соломенная крыша, а в щели дует безденежьем и безнадегой... Патриция прядет свою пряжу, а я ловлю неводом кильку. Разбитое корыто "хонды" унесли муравьи.

Продрогнув, я заходил погреться в роскошные универмаги - от дешевых они отличались тем, как на тебя смотрели продавцы. В дешевых ты был дерьмом, а в дорогих тебе все же улыбались, как джентльмену - на всякий случай. Сам видел, как небритые бомжовского вида огузки влезают в роскошные автомашины. Я отвечал улыбкой на улыбку, стремительно проходя дальше, будто мне в другой отдел, будто я знаю, что именно мне нужно. По большому счету я все это плебейски ненавидел - этот шмоточно-бытовой бомонд, который я НИКОГДА НЕ СМОГУ СЕБЕ ПОЗВОЛИТЬ. Да я теперь и был плебеем.

Патрицию весьма огорчило негостеприимство Ширли, и она продиктовала мне телефон Лидии Гуди, хозяйки бюро по обучению иностранным языкам, в том числе и русскому. Та была из России - пензенская, но вот тоже приехала, зацепилась, вышла замуж, открыла свое дело.

Не то, что ты, Петер, услышалось мне.

- Только она такая смешная. Потом мне расскажешь...

Я, конечно, позвонил, сослался на Патрицию.

- Что ж, приезжайте, - без энтузиазма ответила Лидия, переходя на русский язык, как на постные щи, - и назвала адрес своей конторы, между прочим в самом центре Сан-Франциско, на Монтгомери-стрит. Голос у нее был нагловатый. Дескать, шатаются тут всякие.

В тот день у меня была температура, но поскольку я ее не мерял, то мог считать себя здоровым. Даже вроде кашлял меньше - больно уж много значила теперь для меня такая встреча.

В назначенный час я добрался до Монтгомери-стрит, вошел в солидный вестибюль административного здания, занятого разными конторами, поднялся в солидном лифте на восьмой этаж. Тяжелые деревянные двери, широкие коридоры, высокие потолки, мало света - стиль пятидесятых годов.

Лидия Гуди показалась мне поначалу хабалкой, но сердце у нее оказалось доброе, бабье. Все пыталась мне доказать, что Питерский университет - это говно, вот у них в Пензенском педагогическом... Посмеялась над моим английским, хотя сама говорила с ужасным акцентом. Притом была страшна, как смертный грех. Носатая, с пучком пакли вместо волос. Но разворотистая.

Что ж, гордись своими дочерями, Россия.

Впрочем, начинала с продажи фиалок на перекрестке. Подумаешь, журналист. Кому ты тут нужен, а цветы всем нужны. Встань и продавай. Могу дать тебе стартовый капитал - сто долларов. Вернешь через две недели. Видимо, очень хотелось ей, чтобы я прошел теми же кругами унижения. Я же понимал - встань я с цветами и больше не поднимусь. Надо было стартовать со своего уровня или не стартовать вовсе.

Оскорбилась, что не хочу быть черненьким, но тут же бросила передо мной, беленьким, газетную заметку:

- Вот. Нам позвонили из рекламного агентства, попросили перевести.

Я прочел - гастроли Русского балета из Тьмутаракани.

- Двадцать долларов, - сказала она, правильно поняв мой взгляд.

Я сел в уголке, вынул карманный словарик и стал переводить.

Заметила словарик, насмешливо хмыкнула, но промолчала. Это было вроде экзамена. Что же я могу? Я, скажем, могу здесь преподавать русский для иностранцев. "Жарко, хочу пить, ничего не получается, вперед, назад, здорово, молодец!" Да, лучше для иностранок, по собственной оригинальной методике.

С час, обливаясь потом и утираясь мокрым носовым платком, я мурыжил эту заметку - наконец молча отдал.

- Долго, - пробежав глазами, сказал Лидия. Но одобрила, вынув из ящика стола двадцатидолларовую бумажку. Целый капитал! За час работы. Как в лучших домах Калифорнии. Я тут же полюбил Лидию Гуди. Никто еще мне здесь таких денег не давал, хотя я не раз трудился в поте лица.

По поводу дальнейшего она пока ничего определенного сказать не могла.

- Не знаю, - пожала плечом, - пока я сама преподаю русский. - И потом у нас еще есть один московский поэт.

Какой еще к черту поэт?! Задушу собственными руками.

- Вообще мы все время расширяемся, - продолжала она, что-то прикидывая, - спрос большой. Но не так на русский, как на французский, испанский... У нас даже японец преподает. Как раз сейчас идут занятия - в трех аудиториях. Скоро закончатся, - посмотрела она на часы. - Могу познакомить тебя с кем-нибудь из изучающих русский. Погуляйте - поболтайте. Им нужна практика... - Видимо, я ее устраивал по каким-то причинам. Может быть - из-за дешевизны.

Так в моей записной книжке появилось два драгоценных телефона: Кристины, которую я тут же перекрестил в Кристину-2, и Джанет.

Кристина-2 была сухощавой бледнолицей женщиной лет тридцати пяти, сразу спокойно примерившей меня внимательным взглядом для своей одинокой постели, а Джанет, веселое цветущее создание с мощными бедрами и узкой талией, просто обрадовалась возможности бесплатно продолжить столь полюбившийся ей русский. Торговая фирма, в которой она работала, планировала выйти на российский рынок. Как все иногда замечательно сходится! Я сказал, что за всю Россию не отвечу, но про питерскую торговлю кое-что могу сообщить - все-таки занимался не какой-то там культурой-мультурой, а социальной сферой.

Да, вот таким макаром. Еще час назад я был никто, вошь в безопорном прыжке, а теперь вот советник по торговым связям, кандидат в "пырпырдаватьелы рьюсскхава йазыкха".

С двадцатью долларами в кармане я добрался до пирсов, купил себе за три с половиной доллара булочку с креветками в майонезе и впился в нее зубами - никакой ужин со свечами не мог идти в сравнение с этим.

На следующий вечер мы сидели с Джанет в баре выбранного ею итальянского ресторанчика - пили горячее кьянти. Веселый бармен, типичный итальянский мафиозо, заверил, что оно поможет моему горлу. Джанет ему нравилась, и он охотно откликался на каждое ее пожелание, мне же как бы завидовал, восхищенно покачивая головой, - ох, уж эти русские ухари... Народу было полно, дым стоял коромыслом, слышалась разноязыкая речь, и я подумал - вот так буду жить. На таком вот уровне. НЕ НИЖЕ...

Называется - НИША.

Потом Джанет довезла меня на своей скромной, но очень целенькой, машинке до квартиры, которую снимала напополам с кем-то, где мы и продолжили нашу полуинтеллектуальную беседу на разные темы. Я был раскован, но корректен - боялся спугнуть девочку. Мы сидели на полу в салоне, который был одновременно кухонкой, и болтали, потягивая купленное там же, в ресторанчике, винишко. Телевизор был включен и помогал нам исподволь раскручивать наш собственный сюжет. Попытка перейти на русский успеха на имела - оказывается, Джанет занималась всего две недели. Что ж, это даже хорошо.

Тем временем, Джанет - в голубых джинсах, узком свитерке, прилегла на бочок, будто позируя мне, оперлась на локоть, положила аккуратно ноги, коленка на коленку, явив свой роскошный, как у бокала, переход от узкого к широкому... Словно говорила - смотри, какая я красивая да ладная.

Теперь было можно - и я потянулся к ней.

Потом мы перебрались в ее огромную, как у всех американцев, постель. Мощный приветливый портал ее зада предварял вход в узкую молодую гладкую щелку.

- Мне хорошо с тобой, Питер.

- И мне с тобой, Джанет.

- Как будет по-русски "я хочу тебя"?

- Так и будет.

Утром я вышел на ее балкончик и ахнул. В распадке между домами, отороченными снизу порыжелой листвой стартовала в небо Трансамериканская пирамида, самый высокий небоскреб Сан-Франциско. Как же это я его раньше не замечал?!

Мы скатились с крутой нашей улочки, и по случаю воскресенья перемахнули по знаменитому мосту Золотые ворота, который был на самом деле ржаво-красным, на ту сторону бухты в Марин-Каунти, и оттуда я увидел Сан-Франциско, далекий, белый, прекрасный, как из Диснейленда. Трудно было поверить, что еще позавчера я загибался в нем.

Вернувшись, мы отправились в высотный отель "Марриотт" и там, сидя в кафе на пятьдесят восьмом этаже, я увидел внизу этот чудо-город, открывший наконец мне свои объятья. Вечером Джанет познакомила меня со своим соседом, симпатягой Ником, который был во всех отношениях лучше и удачливей меня, так что оставалось загадкой, почему моя новая подружка спит не с ним, а со мной. Некоторый новоприобретенный опыт подталкивал меня к мысли, что здесь, в Америке, прослеживается как бы дефицит мужского начала. Я ничуть не сомневался в том, что оно есть, но, похоже, его часто расходовали по другому адресу и весьма экономно. В связи с чем тысячи рассерженных американок выражали свое "фэ!"

Так что мои упования сохраняли под собой почву. Вот, скажем, Джанет, - почему бы ей не полюбить меня? Правда, неизвестно, во что превратится через лет двадцать ее большой красивый молодой зад, ну да зачем так далеко заглядывать.

Короче, я сделал выбор.

В понедельник Джанет с утра поехала на работу, подкинув меня к ближайшему метро. Вечером я должен был ей позвонить.

Энни, как почти всегда, была дома - посмотрела на меня не более внимательно, чем обычно. Ничего не спросила. Впрочем, я ее предупреждал, что дома меня не будет. В квартире по причине экономии электричества было как в холодильнике, так что я снова закашлял. Пора отсюда перебираться. Я на всякий случай подтянул свои вещички поближе к сумке. Достал со дна ракетку. Ник говорил, что можно поиграть бесплатно где-то в зале у одного его знакомого. Вечером я позвонил, и Ник мне ответил, что Джанет еще не пришла. Не было ее и в первом часу ночи. Потом вместо Ника я услышал голос Джанет, но это был автоответчик. Я бодро передал, что люблю, скучаю, целую. Мягко пожурил за отсутствие.

История повторилась и на следующий день - Джанет не было.

- С ней хоть все в порядке, ты ее видел? - спросил я Ника.

- Да, с ней все о'кей, - невозмутимо отвечал Ник, похоже, не участвовавший в заговоре.

И только заполночь я напоролся на живой веселый голос Джанет.

- Где же ты была, - нежно укоряя, забормотал я, - я так соскучился...

- Это ты Питер? - протянула она смущенно и повторила, почти пропела в два слога удаляющееся "Пи-тер", - словно прощалась со мной, после чего в трубке раздались гудки, а потом включался лишь автоответчик.

Что ж, на нет и суда нет, Джанет. Но все-таки жаль, что ты пока не понимаешь великого и могучего русского языка.

Ночью в гостиную из комнаты гомика открылась всегда запертая дверь, и я слышал, как он босиком протопал мимо за своим телевизором, оставленным здесь по случаю моего отсутствия. Из его постели раздавался капризный голос другана. Окно, освещенное ночным фонарем, искрилось инеем, и я забился с головой в лыжной шапочке в спальный мешок, но все равно закоченел на полу и утром снова кашлял, как припадочный.

После кофе с молоком немного отошло, и я набрал номер телефона Крис-2. К счастью, застал.

Болею вот, потому и не звонил. Таблетки пью. (Таблетки мне покупала коварная Джанет. Четыре с половиной доллара, двойной креветочный гамбургер).

Какие еще таблетки? Надо греться, греться, греться. Приезжайте ко мне в отель - я вас мигом вылечу.

И проглочу - услышалось мне.

Оказалось, что работает в сауне при гостинице. Массаж и прочее программное обеспечение.

- Из массажей я предпочитаю эротический, - позволил я себе смелую шутку, как настоящий баловень прессы, приехавший оттянуться в Калифорнии, питерская штучка...

- Сначала вас надо вылечить, - ответила Крис 2, не желая обсуждать вопросы эроса с человеком, у которого фарингит в запущенной форме.

Я оделся и - ноги в руки - помчался, то бишь поехал на метро - доллар в один конец - на какую-то там стрит почти в самом в центре. Направо, прямо, снова направо, а потом наискосок.

В другой раз ни за что бы не нашел, а тут ноги сами принесли.

В сауне солидной гостиницы звучала тихая солидная музыка, парнишка-негр разносил большие белые махровые полотенца, насвистывая адажио из Лебединого озера.

- Мистер любит Чайковского? - спросил я его.

- Нет, сэр, но выбирать не приходится.

Крис-2 появлялась и исчезала, обслуживая невидимых клиентов. Белая футболка под лямками черного трико, как для занятий аэробикой, светлые негустые волосы до плеч под ленточкой, чтобы не падали на бледное лицо, слегка попорченное на скулах в прыщавую подростковую пору. В целом- вполне. Гибкая, прямая, плечи откинуты, как бы бывшая спортсменка - сядет на шпагат как нечего делать. Открыла мне горячую кабинку. Я разделся, взял полотенце, закрылся, напустил пара, и дышал, дышал, в солидном одиночестве - почище, чем мой бывший кореш Фрэнк.

Действительно полегчало.

Крис-2 сегодня работала допоздна, сказала, что ждать ее не имеет смысла, - договорились, что сегодня я как-нибудь перемогусь, а утром мы встретимся, вместе позавтракаем и так далее... Спросила, где я живу и у кого. На прощание еще раз внимательно ощупала меня взглядом насчет "так далее". Вела себя сдержанно, почти официально, но видно было, что удовлетворена знакомством. Ввиду новых перспектив и нагрузок я съездил на рыболовецкий причал, позволив себе булочку с креветками, посмотрел на старого бомжовского вида морского льва, ошивавшегося среди суденышек. Вынырнув, он принимался орать, как оглашенный, требуя от зевак лакомства. Ему что-то бросали. Да, помереть здесь не дадут.

И снова утро - свежее, солнечное, с легким морозцем. На освещенных углах толкутся бездомные, пытаясь ухватить толику нисходящего небесного тепла, слава Богу, ночь миновала, все живы, хоть и больны. Я же - почти здоров. Иду себе легкой походкой, откидывая коленями длинные кожаные полы пальто, как жесткий панцирь, чтобы выпростать из-под него свои легкие гибкие, прозрачные крылья, оттолкнуться и взлететь. Крис-2 - тоже в длинном, черном, кожаном. Таких вот два жука. Встречаемся на углу, улыбаемся друг другу, идем вместе. Слева от нас вдали парадно надул щеки помпезный Сити-Холл, что-то вроде гибрида Казанского собора с Русским музеем, рядом на воскресном толчке - импровизированный рынок, тоже совсем как у нас, и от всего этого на душе как-то понятней и спокойней.

Завтракаем, однако, в сомнительной забегаловке, открывающейся, видно, только по воскресным дням, поскольку в остальные дни тут какая-то контора. Оладьи, еще раз оладьи, варенье, чай. Я предполагаю, что Крис хочет уложиться в небольшую сумму - предупредила, что это она меня пригласила - но получается не очень-то дешево - восемнадцать долларов. Денег своей новой подруги мне жаль не меньше, чем своих. Ну да ладно.

И снова Лебединое озеро, парнишка-негр, махровые полотенца, пар, кашель. Крис-2 исчезает и появляется, словно проверяя мое наличие. Я в наличии, но уже упарился, и меня тоже начинает подташнивать от Чайковского. Договариваемся, что к шести я буду как штык. А пока я всего лишь перочинный ножик, складывающийся от кашля.

Шатаюсь по городу, забредаю в Голден-Гейт-парк, сдуру пью чай из ромашки в японском чайном садике, где все гораздо дороже, брожу по пустынным аллеям среди красивых мощных пихт, сосен и кедров, вспоминая бердяевское замечание, что у нас в России даже природа бабья, и что-то мне совершенно не хочется возвращаться в парной подвал к Крис-2. Эдак в одно прекрасное утро я в синей униформе на пару с негром буду разносить полотенца надменным обитателям пятизвездочного отеля или массировать их холеные туши. Насвистывая Чайковского, за неимением выбора. Нет, выбор - всегда за мной.

Сижу в парке на скамье. Негр убирает мусор - листья, банки, бумажки. Он убирает, а я сижу. Все-таки есть между нами разница.

Какой-то маленький белый шарик скатывается с придорожного холма к моим ногам. Я поднимаю его тяжелый, резной скелетик. От гольфа, что ли? Словно подтверждая мою догадку, наверху возникает игрок в белой шапочке, увидев меня, улыбается, просит бросить ему эту штуковину. Я размахнулся - она красиво полетела в его сторону. Возможно, даже попала в лунку. Мне показалось, что когда-то давно я уже видел такой сон. Все было точно так же - деревья, холм, человек, ажурный шарик, и я внизу. Я попытался вспомнить, что было во сне дальше. Но во сне ты всегда посредине сюжета. Что до и после - это уже не сон. Но я и так уже знал, что дальше. Надо возвращаться. Нет, не в Россию. Она и так маячила за спиной, как брошенная жена, готовая все простить. Надо было возвращаться в Лос-Анджелес.

Я так и не зашел к Крис-2, а поехал прямо домой. И вовремя. Оказалось, звонила Патриция. Она не приедет. Более того, в ближайшие три-четыре месяца она вообще никуда не поедет.

- Почему? - изумился я, чувствуя огромное непонятное облегчение, будто впереди был выход из лабиринта.

- Мама сломала ногу, - мрачно сказала Энни. - На ровном месте. Из машины вылезала. Это только она могла.

Энни ходила предо мной взад-вперед, суровая, кутаясь в темный платок.

- Тогда я возвращаюсь, - решительно сказал я. - Ей нужно помочь.

- Давай, - сказала Энни, странно посмотрев на меня, будто знала еще что-то. Кстати, пока единственный человек, которому я, похоже, не был в тягость. Не раз слышал от нее: "Хочешь - живи здесь". Она не участвовала в моей жизни, но все же я время от времени ловил на себе ее сторонний вопрошающий взгляд - дескать, справляюсь ли.

Энни, Энни, прости меня. Ты думаешь, я не понимаю, что я сукин сын, кот без сапог, свинья без ермолки? Все я понимаю. Но меня заклинило, Энни, чувства мои заклинило, и я, как отмороженный, бегу-бегу-бегу...

С ее разрешения - дорого все-таки - я позвонил Патриции.

- Конечно, приезжай, Петер, - каким-то беззащитным голосом сказала Патриция. - Только есть одна проблема - у меня негде жить. Я больше не снимаю студию.

Я понял, почему она сломала ногу. Как же и ей не хотелось ехать со мной в Орегон. Знала, что я ей ничего не принесу в неводе, кроме выцветших кальсон какого-нибудь там папаши Тхе, приплывших из Китая.

- И как теперь? - сказал я упавшим голосом.

- Ничего, ты можешь пока пожить у Стефани. Она не возражает...

- Стефани? - переспросил я. - Я ее знаю?

- Помнишь, англичанка. Она еще хотела с тобой познакомиться. Запиши телефон. Она говорила, что может тебя встретить.

Энни отыскала в зеленых страницах Сан-Франциско уже известную мне автобусную компанию "Грейхаунд", заказала билет, и я, набрав в легкие воздуху, позвонил в Лос-Анджелес неизвестной мне благодетельнице.

У Стефани был приветливый голос и - Боже! - такой понятный, как в учебнике, английский, что у меня слезы навернулись на глаза. После этого жвачно-квакающего американского диалекта, лишь по недоразумению называемого английским языком, я слышал речь чистую и прозрачную, как родник. Я вдруг ощутил себя европейцем, носителем одной, общей, великой культуры - Шекспир-Рембрандт-Достоевский. Господи, ты опять протянул мне свою щедрую длань. Прости, что я пока не молюсь.

И вот рано поутру я ехал в обратном направлении и теперь, на свету, мог хорошенько разглядеть окрестности - впрочем, вид был один и тот же: слева вдали горы, пустынная земля, изредка изумрудная полоска чего-то недавно высаженного, да сами фермерские ранчо - дом, добротный сарай, пара автомобилей, трактор и еще какая-нибудь пристройка для сельхозпереработки. Была бы осень - нанялся бы сезонным рабочим, все лучше, чем фиалки на перекрестке.

Где-то справа, в непосещенном заповеднике остались позади знаменитые секвойи - стометровые старушки, пережившие свое детство еще до рождения Христа. Где-то на Биг-Суре истаял вдали домишко патриарха американского эрочтива Генри Миллера. Теперь там селятся благодарные сексуальные меньшинства, явно по недоразумению принявшие его за своего.

Прощай, Сан-Франциско. Прости меня, Крис-2, мне бы не понравились твои усталые, в креме, пальцы. Будь ты богатой, я бы восхищался ими, каждому я дал бы имя и поутру лобызал бы их вместе и поврозь...

Размышляя о будущем, я понял одно - надо отбросить идею запудрить кому-нибудь мозги через чресла. Мозги отдельно - чресла отдельно. Американские чресла работают автономно. Вспомним того же старикана Миллера. К тому же, он путался в основном с потаскушками, что, так сказать, организационно, с точки зрения мужской предприимчивости, не стоило никакого труда.

Ясно, разъезжай я на "линкольне", спали бы со мной взахлеб. А так лишь впроброс, впромельк - из чистого любопытства. Опять же недорого. За рыбку со свечкой.

Надо попробовать просто пожить - с той же Стефани. Англия - не Америка, великолепная, скажу вам, дамы и господа, страна. Дубы, замки, Биг Бен опять же. Скучновато, конечно, но надежно. ПОТОМУ ЧТО КОРНИ. А тут ничего такого нет. Все как перекати поле - сел, сунул свой домишко в трейлер и поехал, укусив гамбургер, обсыпанный кунжутом.

Это еще мне Крис говорила в открытом ресторане на берегу океана. Американцы не любят проблем и решают их просто - меняют партнеров, переезжают в другое место. Никто никому в душу не лезет. Да и есть ли она у них?

Душевная приязнь - туфта.

ПОТОМУ И НЕ ПРИВЯЗЫВАЮТСЯ.

Часть третья
Оглавление

© Игорь Куберский, 2000-2003.
© Сетевая Словесность, 2000-2003.

Книга отзывов

21.03.2003 Сегодня в РЖ Письмо к другу   Сад расходящихся тропок   Цех   Рейганомика для всех   Господин Зло   Террористическая доктрина Дуэ   Геополитическая революция   Мир вертится вовсе не вокруг "оси зла"   Б.Акунин и Благая Весть   "Время от времени я затеваю игру на чужом поле"   Маркиз де Сад нашего времени   Шведская полка # 105   Коза в "Современнике"   "Перевод - многообразное свидание с непредсказуемыми роскошествами"   Четыре заметки о "Приключениях Эраста Фандорина" Бориса Акунина   Книга - лучший подарок   Бессмертная деревня страны Ок   От просвещения для творчества к образованию для карьеры   Прибытие и отъезд   Вестфальская история

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы