- Повести и романы:
- Игорь Куберский
АМЕРИКА-
НОЧКИ
Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть третья
В шесть вечера Стефани встречала меня на условленной остановке. Договорились, что она меня сама узнает - узнала. Я бы нет - всегда ведь ждешь большего, так мы устроены. Но в общем она была ничего - почти с меня ростом, породистый нос, доставшийся англичанам явно от римлян, руки красивые, губы бантиком. Умный взгляд больших карих глаз. Приветлива. Была в каком-то коротеньком манто - не меховом, а из шерстяных ниток. Бедна, но с претензиями. Сели в ее машину - огромную, исправную, хотя одной ногой - уже на автомобильной свалке. Внутри пахло перегретым мотором.
От самой же Стефани пахло хорошо.
Но главным было не это. Главное - в Эл-Эе было тепло. Градусов двадцать по Цельсию. Зимнее лето. Тихо струились листья в закатном свете. Легкий нежный ветерок. И я сразу перестал кашлять.
В Пасадену не хотелось, и мы до нее не доехали. Остановились раньше, на Игл- Рок, поднялись по лесенке мимо дома с садиком и оказались перед крыльцом другого - добавочная дверь с сеткой от насекомых, ключ под половиком, прямо как где-нибудь в Крыму. Внутри чисто, почти красиво, цветы в вазе, и - Господи! - тепло. Прискакал какой-то кошачий. Маленький и всего один.
Раздевайтесь, отдыхайте.
До трусов? - чуть не брякнул я, охмелев от уюта.
Но в любом случае сначала надо было поесть. Да и литровая бутылка уже приветливо стукнула передо мной донышком о низкий столик. Калифорнийский рислинг. Примерно пять долларов.
Умею ли я готовить?
Не очень. Хотя и веду холостяцкую жизнь.
Так, я холостяк... Сообщение было воспринято явно положительно.
Да, в Питере она была, правда, всего неделю в восемьдесят восьмом году. На книжной ярмарке - служила тогда в одном издательстве. Да, город красивый, но ужаснули пустые прилавки магазинов и очереди.
Очереди? Даже я успел забыть, что это такое.
Я сидел, потягивая вино, а Стефани готовила за открытой на кухню дверью обедец. Я смотрел, как она движется, как ходят под мягким свитером ее солидные груди, и с каждой минутой она нравилась мне все больше. Крупная женщина. И хотя я всегда предпочитал маленьких, с крупными все получалось легче. Вино меня быстро разобрало, и я подтянулся к кухне.
Так все-таки что я умею?
- Чистить овощи и резать их на мелкие кусочки, - сказал я.
- Это много, - сказала Стефани и поручила мне овощи.
Я старательно помыл и нарезал, как было велено. Разве что мельче, чем требовалось. Ну, это от радости. У половины из овощей я не знал названий.
- Может, вы хотите мяса? - спросила Стефани, - я его почти не ем.
- Мясо на ночь вредно, - покривил я душой.
Стефани бросила мои овощи в кастрюльку на плите и сняла передник.
- Теперь подождем... Почему-то хочется выпить. Обычно мне не хочется.
- Это потому что у вас нет собутыльника, - пошел я в разведку.
- Есть. Дотти, мы снимаем с ней это жилье. Она каждый день прикладывается.
- А где она?
- Скоро придет.
- А... - сказал я.
- Да вы пейте, - сказала Стефани, сама налила себе и по новой наполнила мой высокий бокал.
Мы чокнулись и я сделал большой глоток.
Стефани поморщилась и потерла пальцами лоб:
- Целый день голова болит.
- Могу снять боль, - сказал я.
- Ты умеешь?
- Надо просто помассировать. Когда-то у меня были мигрени и я научился. Но помогает не всем. А от некоторых и у меня самого может заболеть голова.
- Надо уметь защищаться, - сказала Стефани.
- Как?
- Скажем, вымыть руки.
- Откуда ты знаешь?
- Я сама лечила, когда жила в Кейптауне.
- Ты жила в Кейптауне?
- Да, семь лет. Рай.
- Тогда зачем ты приехала сюда?
- Только в США есть школа Новой религии. Я сейчас хожу на курсы. Руками я могу помочь одному человеку. А словом - сразу многим.
Новая религия, новая религия...
- Тебе что-нибудь говорит имя Кристина Тилни? - спросил я, стараясь не выдать волнения.
- Конечно, она читает у нас лекции.
- Можно еще вопрос? - сказал я.
- Хоть три.
- Это она рассказала про меня?
- Нет, про тебя я узнала от Каролины. Еще в ноябре. Мы же с ней вместе работаем. Но я была очень занята. Летала в Лондон - надо было взять кое-какие документы. А то я тут жила без всяких прав...
- И в ноябре ты позвонила, чтобы что?
Я уже выпил достаточно, чтобы не думать о последствиях подобных вопросов, - меня вдруг стала разбирать щепетильность.
- Так просто, - пожала плечом Стефани, не улавливая никакого подтекста. - Каролина говорила, что ты очень одинокий. И я еще тогда решила пригласить тебя на обед. Я знаю, что такое одиночество в Америке, хотя уже второй год здесь.
- В вашей церкви все такие добрые? - наступал я, уже понимая, что же меня так задевает. Меня задевала философия, вера, в которой мне, индивидууму, цена как за пучок сельдерея в базарный день. Для них я был просто человеческим существом, о котором нужно проявлять заботу независимо от того, какие у него мозги и чресла. По большому счету я только что открыл для себя горькую истину, с которой надо было еще переспать, - Крис, моя Крис меня тогда просто пожалела, исходя из высокой философии принесения себя в жертву ближнему. Теперь меня передали жалеть Стефани. А я хотел, чтобы меня любили - мои личные неповторимые мозги и такие же, может, не менее неповторимые чресла!
Вот таким я был принципиальным сельдереем в тот момент, когда Стефани сказала:
- Ну, так ты будешь делать массаж?
- О'кей, - сказал я, наступив на горло собственной песне.
Стефани тряхнула своими курчавыми довольно коротко стрижеными волосами и покорно вытянула шею в мою сторону. Я пододвинулся ближе - мы сидели на диване - и взял ее голову в руки. Она закрыла в глаза. Думаю, что ей помог бы и хороший поцелуй. Но я сдержался. Я знал несколько приемов массажа головы и добросовестно выполнил их.
- О, как хорошо! - вздохнула Стефани, не открывая глаз.
Я старался, чтобы мой массаж не походил на ласку, хотя было очевидно, что Стефани не стала бы возражать. Что, и у нее давно никого не было?! Что происходит, господа? Еще минуту назад я и в мыслях не держал столь стремительно воспользоваться этой странной аномалией. Англичанки - не американки: я глядел в глаза Стефани и не видел дна - но неужели и на сей раз мне ничего не остается кроме протоптанной дорожки? А кто говорил: мы пойдем другим путем?
Желание теснило меня снизу, но вот-вот должна была придти Дотти, и я держал себя в узде. Да, зря я давеча наехал на старика Миллера - никакой мужской доблести не прослеживалось и в моем варианте. Абыдно...
Стефани и вправду стало лучше - в глазах прибавилось света.
- Все, - твердо сказал я, убирая руки и застегиваясь на все расстегнувшиеся пуговицы, тем более что из кухни гостеприимно веяло диковинным ароматом овощного рагу.
Вообще-то рагу я не выношу и предпочитаю каждый овощ есть сырым и отдельно, но под вино было уже все равно. Нет, далеко не все равно, а более чем славно. Только многоожидаемая Дотти портила всю обедню.
Поговорили за Россию. В какой-то момент Стефани казалось, что мы нашли выход из тупика. Чечня ее отрезвила. Стефани же искала себя в Южной Африке. Да, для белых там рай, а для черных... Она врачевала в племенах. Ее там почитали как святую. Было довольно тяжело. Но она несла свой крест. Она многому научилась у черных. Она изучила их тайны, искусство знахарей, она дружила с колдунами и шаманами. Она проехала всю Южную Африку и узнала все, что можно было узнать. Но ей хотелось идти дальше. И вот она здесь.
- А что дальше? - спросил я.
Дальше была религия, о которой я уже слышал от Крис. Смесь буддизма с христианством, медитация вместо молитвы. Самовозвышение через самопознание, оседлание собственной судьбы... Да, Бог есть, но он в тебе самом. Найди его. Освободи. И станешь как Бог.
- И ты можешь колдовать? - спросил я о том, что было мне понятней. Вино вместе с переперченным рагу гудело в моей крови.
- Не колдовать, а прорицать, - поправила она меня. - Я могу читать по рукам.
Если бы я был трезв, я бы еще подумал, а тут я сразу протянул ей свои руки:
- Почитай...
- Хорошо, - смиренно сказала Стефани, как бы чувствуя себя обязанной мне. Она сделала глубокий вдох, зажмурилась - лицо ее побледнело и приняло трагически-отрешенное выражение. Она взвесила свои руки над моими и помолчала.
- Ты читаешь не по линиям? - удивился я.
- Я читаю по энергетике, исходящей от рук, - ответила она не открывая глаз. - О, у тебя много энергии. По знаку ты ближе к Весам.
- Я и есть Весы.
- Много труда, - продолжала она. - Мало удачи. Ты привык полагаться на самого себя, но не прочь попользовать и других. К цели идешь непоследовательно, часто отступаешь. Хотя со стороны этого не видно. Многие считают тебя баловнем судьбы, хотя это не так. Просто ты привык скрывать свои горести. Тебя любят женщины, хотя чувство комфорта, которое ты им даришь, обманчиво. Ты неустойчив, капризен, непостоянен. Колеблешься и веришь в то, что перевесило. Борешься со своим знаком. Я не вижу в тебе любви к материальным благам. Ты хочешь покоя. Ты любишь все прекрасное, любишь обольщать, нравиться, ты умен и практичен, но не умеешь говорить "нет", склонен испытывать комплекс вины, тебя гложет чувство зависти к преуспевшим друзьям и знакомым... Ты считаешь, что обойден судьбой.
Я почувствовал холодок под сердцем и по спине у меня побежали мурашки.
- Может, хватит? - сказала Стефани, по-прежнему не открывая глаз. Похоже, ее мучило то, что она видит.
- Как насчет настоящего? - спросил я.
Стефани вздохнула, веки ее задрожали, будто она пыталась еще что-то разглядеть.
- Не знаю. Они ничего не говорят.
- Кто они?
- Кого я спрашиваю. Они молчат.
- А будущее?
- В будущем у тебя все хорошо. Ты будешь хорошо жить. Но еще нескоро.
- Я буду один?
- Нет, ты женишься.
- Кто она?
- Не знаю. Знаю только, что она русская.
- Русская?!
- Да, светлые волосы. Очень красивая.
- Можно еще вопрос?
- Последний.
- Я здоров?
- Вполне.
Стефани открыла глаза и сильно выдохнула:
- Уф! Давно этим не занималась. Отнимает много сил...
- Прости.
- Нет, ничего. Мне самой было интересно.
Она пошла на кухню и действительно подставила руки под струю воды.
Замок входной двери щелкнул и на пороге появилась женщина лет сорока, смуглая, круглолицая, тоже курчавая и босиком. Она была пьяней нас. На меня она смотрела одобрительно, словно что-то в моем роде и ожидала увидеть здесь в поздний час.
- Какой хороший мужчинка, - сказала Дотти. - Можно тебя обнять? - Она подошла к дивану, я встал и она прижалась ко мне. Но не явно и не грубо. Осторожно.
Дороти служила вмеcте со Стефани в гуманитарной конторе под громким названием "New Mind", выпускающей одноименный журнал. Они познакомились еще в Кейптануне - две боевые подруги, вместе проехавшие всю черную Африку. У Дороти была взрослая дочь, а с мужем она давно развелась.
При ее появлении Стефани ушла в тень, уступив лидерство. Но не из слабости, а просто потому что Дотти хотелось побыть первой.
Она очень хорошо говорила, она была весьма начитанной и знала все на свете. Поэтому ей жилось скучновато, и она нуждалось в небольших добавках марихуаны или чего-нибудь другого, легонького..
Пробовал ли я наркотики? Нет? Тогда самое время.
Я помотал головой и Стефани меня поддержала. Нам хватало и вина.
Вскоре Дотти ушла, еще раз обняв меня на прощание и послав прижавшимся на мгновение животом нежный привет.
К тому времени вино кончилось, и я стал трезветь, - душа летала все ниже, задевая за крыши одноэтажных домов и ветки деревьев. Вопрос "что делать?" снова вставал на повестку ночи.
- Ты устал, - сказала Стефани, глянув на меня. - Ложись. Надеюсь, тут тебе будет удобно... - И она указала на наш диван.
Господи, что еще нужно человеку. Нежно урчал встроенный в стену нагреватель, рядом тихо тарахтел маленький кошак, пристроившийся у моего бедра.
- А Дотти не будет возражать? - спросил я, имея ввиду что-то другое, еще не совсем понятное мне самому.
Стефани усмехнулась:
- Она моя подруга.
Стефани ушла и вернулась с большим клетчатым покрывалом и парой простыней. Мне показалось, что она чего-то ждет.
Дружеского поцелуя на ночь?
Я подошел, взял ее за плечи и осторожно привлек к себе. Тихий благодарный друг. Европеец по духу и судьбе. Почти соратник. Я положил голову на ее доброе теплое плечо. Ее волосы щекотали мне щеку. Ее большое тело хорошо пахло и прижималось к моему спокойно и приветливо. Я поднял голову, чтобы найти ее маленький рот. Но она легко отстранилась. Как будто я просто неудачно пошутил.
- Ложись, ты устал, тебе надо отдохнуть.
Голос ее не предполагал вариантов.
Спал я плохо, но спокойно. Всю ночь по одеялу лазил маленький кошарик - как жизнь, которая не спит, даже когда ты из нее выпадаешь.
Солнечным утром перед работой мы заехали к Патриции - оказалось, что от нас до нее всего десять минут. Не скажу, что я этому обрадовался. Бледная прозрачная Патриция лежала в своей кладовке с кротким выражением маленькой больной девочки. Рядом с ней сидел Рон. На табуретке лежал пакетик гостинцев. Увидев меня, Рон заулыбался до ушей, но мне почудилось, что он сейчас издаст боевой крик и в страшном прыжке с разворотом ударит меня в горло железным каблуком. Впрочем, за мной тут же вошла Стефани и Рон встал и по-японски закланялся, прощаясь, - ему тоже надо было на работу. Мне это показалось странным, поскольку его машины перед домом не было.
По глазам Патриции я понял, что наконец-то она спокойна за меня - я попал в хорошие руки.
Стефани вызвалась облегчить ее страдания - поскольку нога заживала плохо и болела. Я сел в уголке, а Стефани, со знакомым сильным выдохом, взяла чужую боль на себя. Впечатлительная Патриция тут же заявила, что ей полегчало.
- Нужна ли тебе моя помощь, Триша? - сказал я.
- Нет-нет, - чуть ли не испугалась она. - Все хорошо. Обо мне заботится Рон. Приходит каждый день. Все приносит. - Она потянулась ко мне, взяла за руку: - Знаешь, у него неприятности! Потерял работу. Машину разбил... На автобусе теперь ездит.
В глазах ее было сочувствие, но прозвучало это так, будто она одобряла происки кармы.
Наконец стали прощаться.
- Да, кстати, Петер, - слабым голосом больной девочки сказала Патриция, подождав, пока Стефани выйдет, - тут ко мне приезжала Сильвия, привезла твой заработок. Сто семьдесят долларов. Так что теперь ты мне почти ничего не должен, Петер.
Сглотнув, я благодарно кивнул.
* * *
Контора, в которой работала Стефани, занимала одноэтажное стеклянное зданьице на краю сада, откуда до нашего дома было рукой подать.
- Привет, Гулливер, как дела? - встретил меня прокуренным баритоном какаду.
Неужто я и вправду маленький жалкий Гулливер в кармане этой великаньей страны?
Я попил чаю с тремя сотрудницами "Нового майнда". Присутствовавшая Дороти почему-то избегала смотреть на меня, как бы не узнавая. Интересное кино.
* * *
Мой распорядок определился.
Я просыпаюсь вместе с хозяюшками, тихо пережидаю в углу, пока они помоются, выпьют кофе с тостами и помчатся на работу. Не стоит лишний раз мозолить глаза Дороти, которая действительно недовольна, что я еще здесь. Потом, уже не нахлебником, а хозяином дома, я выхожу на крыльцо, потягиваясь и вдыхая утренний, еще стылый воздух, в котором к полудню оттаивают все запахи, наливаю молока кошаку, бросаю туда же парочку кусочков сыра, принимаю душ, ставлю на огонь натуральный молотый кофе - роскошь, от которой на днях придется отказаться по причине того, что в банке Дороти почти пусто, складываю в ровную кучку свое постельное белье и заваливаюсь на диван с какой-нибудь философской тряхомудией, которой забит дом.
В час Стефани возвращается на ланч, который я покупаю на наши с ней совместные гроши в китайском ресторанчике, а вечером после работы, если у нее нет занятий в школе, мы отправляемся в город - к ее друзьям или просто поболтаться.
Нас принимают две красивые телки-лесбиянки, ушедшие от мужей и теперь живущие вместе как супруги. Они тоже имеют какое-то отношение к "Новому майнду". Много пьем. С пропитанной духами жгучей брюнеткой Юдит я веду долгий разговор насчет материала в журнале: десять интервью на тему, что дал русской бабе русский капитализм и что она ему дала. "Есть ли у вас перемены?" - горячо интересуется остывшая к нашему брату пышная Юдит, держа раскрытый банан чувственными пальцами перед чувственным ртом, что мешает мне сосредоточиться. "Есть, - встряхиваю я полупьяной головой, стараясь угодить, - проституция. В невиданных масштабах. Вразнос и навынос".
Серый в яблоках дог, ужинавший вместе с нами, разлегся в знак расположения возле моих ног и беспардонно портит воздух. Юдит настораживается, нервно поводит ноздрей, но по первости не улавливает источник и, мужественно улыбаясь, продолжает нашу светскую беседу. Лишь на третий раз дог выдает себя пуком, и Юдит облегченно вздохнув, подносит к его заду горящую спичку:
- Фу, Булзи, как некрасиво...
Не знаю, как Булзи, а я все равно краснею.
Вино все не кончается. Я надираюсь под завязку и выхожу в садик, где мне предлагают освежиться в надувной джакузи. Может, пошутили, но я уже лезу в воду. Прохладно, ветер, небо в сумасшедших звездах. Вдали - огни Лос-Анджелеса. А вода теплая, бегут по телу горячие пузырьки. Или это пальцы Юдит, которая почему-то оказывается рядом со мной. Видит бог, я ее не звал.
По-моему, мы занимаемся сексом, однако помню только ее груди, прыгающие передо мной на воде рыбацкими шарами.
Потом едем со Стефани домой. Я протрезвел и молчу, как провинившийся школьник. Впрочем, совершенно напрасно. Ко мне никаких претензий.
Пора бы мне понять, кто такая Стефани.
* * *
В другой раз мы приезжаем к знаменитой журналистке, написавшей бестселлер на тему, как все вокруг примечательно сдвигается к знаку Водолея: экономика, политика, семья, бизнес, медицина, наука, сам человек и человеческий разум, высвобождающий себя для новых инвенций и интервенций в область незнаемого. Фантастическая осведомленность, тысячи имен и цитат. Национальная премия. Переводы на десяток языков. И как результат - дом, в котором нас принимают. Куплен на заработанные денежки. Двухэтажный холл, где я сижу за столом напротив этой неистовой накопительницы фактов. Она вся в черном, лет сорока пяти, железная как хирург и логичная как скальпель. Мужские мозги. Ко мне снисходительно-равнодушна. Это Стефани, которая служит у нее помощницей-секретаршей, попросила о короткой встрече с питерским журналистом.
Оказывается, европейские языки рвут на части наше сознание, лишая гармонии и целостности мироощущения.
Кто бы мог подумать!
Увы, от авторессы не ускользает мое шалопайство. Видимо, полагала, что заикающийся от восхищения посланец страны вечных снегов робко спросит у нее рецепт, как их растопить. Потом появляется муж, типичный трутень, с деревянной коробкой, в которой по желобу туда-сюда с гулом катаются шарики.
Повисает пауза, и я понимаю, что нам пора сваливать.
- Пойдем, покажу тебе вид на Лос-Анджелес! - выручает Стефани и, взяв за руку, как завсегдатай этого дома тянет куда-то наверх. Нет, мы ведем себя совершенно несообразно с нашим крошечным статусом.
Внизу, на оранжевом закате стоят в кучку несколько темных небоскребов, как судьи в мантиях.
* * *
Через три дня Стефани объявляют, что она больше не секретарша. Итак, минус тысяча долларов. Стефани кусает губы, чуть не плачет. Я, как могу, пытаюсь ее успокоить. Увы, даже прорицательницы не знают своей судьбы.
Зато я знаю. Поскольку виноват.
Жизнь продолжается, но деньги кончились. В садике я подбираю несколько маленьких лимонов, упавших с лимонного деревца. Вполне съедобные. Но кофе у Дороти в банке больше нет. Стефани жалуется, что та совсем скурвилась. Естественно, из-за меня. Если он здесь живет, пусть платит. Интересно, чем платить.
Переспать с ней?
- А тебе хочется? - читает мои мысли Стефани.
- Нет, - отвечаю я.
- Вообще-то у нас с ней был однажды секс втроем, - вдруг вспоминает она, глядя в сторону, как бы нехотя опускаясь на миг до себя прежней. - С мужчиной...
- Лучше продать одну почку, - бормочу я.- Двадцать пять тысяч долларов...
Дальше - хуже. Вечером - скандал на кухне, пока я спускаю на дорогу черный пластиковый мешок с мусором. К моему возвращению - тяжелое молчание. Вызывающе громкая музыка за захлопнутой дверью Дороти. Заплаканные глаза Стефани.
Сижу на крыльце, курю, глядя во тьму. Кто-то копошится под палой листвой, упорно роет землю.
Может, умереть? Больше не надо будет есть, зарабатывать, надеяться на что-то, да и вопрос с жильем решится сам собой.
В воскресенье едем со Стефани на мессу в знакомую Новую церковь. Меня вдруг начинает колотить дрожь. Ну да, понятно, из-за Кристины... Последнее время я только о ней и думаю. Однако непонятно, почему я так волнуюсь. На стоянке узнаю ее серебристый "линкольн". Говорю Стефани, что лучше пока погуляю на ветерке.
- Ты что, не пойдешь? - слегка удивлена она.
- Я еще не готов.
Она кивает - для нее такие вещи не пустой звук.
Солнце, птицы поют. Из раскрытой двери слышен органчик и нестройных хор прихожан. Надо радоваться каждому цветочку, каждому ручейку. На светло-охристой стене церкви качается тень пальмы, похожая на водопад. Нет, это мое сердце куда-то падает.
Наконец просветленная паства начинает вытекать на крыльцо и я, не выдержав, сажусь в машину. Мне кажется, что вот-вот я увижу Крис. Но все ее нет. Может, там не ее "линкольн"?
Появляется Стефани, и мы наконец уезжаем.
- Тебе привет от Каролины,- говорит она. - Спрашивала про тебя.
- Спасибо, - отвечаю. - Где она сама теперь живет?
- Там же, у Кристины Тилни.
Я хочу спросить, была ли в церкви Кристина, но рот мой не открывается.
* * *
И снова утро. Дотти почему-то вдруг подобрела. Не закрыла на ключ свою комнату - а в ней телевизор. Заходи, Петер, - смотри. Показывают Парад Роз в Пасадене. Колесницы в цветах. На одной - настоящий мини-бассейн. Пара загорелых идиотов в плавках поочередно сигают в него с искусственной пальмы. А я сон видел. Зима в моем городе Питере. Тихо падают маленькие серебристые снежинки. Сенная площадь. Масленица. Мужик на гармошке играет. Праздничная толпа. Говорят по-русски. И у меня от этой клюквы слезы на глазах...
Вышел на крыльцо - вдыхаю горчащий воздух. Слышу, звонит телефон - возвращаюсь, снимаю трубку, по-русски говорю "алло", чтобы не задавали мне лишних сложных вопросов, но в трубке молчание, а потом гудки. Сделал себе растворимый кофе - спер вчера в очередных гостях одноразовый пакетик. Сижу на крыльце, жадно прихлебываю, отгоняя от губы корочку доморощенного лимона. Рядом уселся кошарик - задрав веслом ногу, вылизывает себе что-то. До сих пор никто точно не знает, он это или она. Слышу, как внизу, на нашей улице остановилась машина, тихо хлопнула дверца, кто-то поднимается по нашим ступенькам. Кроме Дороти или Стефани, больше некому. Готовлю шутливую рабскую фразу, типа "давненько не виделись", вытягиваю шею и вижу... Вижу Крис. Она поднимается навстречу и лицо у нее такое, будто сейчас упадет в обморок. Я медленно встаю с чашкой в руке...
- Здравствуй, Петр, - говорит Крис, - рада тебя видеть.
- Здравствуй, Крис, - говорю. - Я тоже рад.
- Ты один?
- Да, - говорю. - Стефани на работе. И Дороти.
- Дороти?
- Ее подруга. Они тут вместе живут.
- Можно войти?
- Конечно, - говорю я.
Крис сама открывает дверь, входит. Я следом. Поставил чашку на стол. Стою и жду. Или просто стою. И не жду.
- Я пришла... - говорит Крис, и трет руки, будто они у нее замерзли. - Я пришла, чтобы сказать... Чтобы извиниться... Нет, не извиниться... - Она с мольбой смотрит на меня, чтобы я помог ей закончить фразу, или чтобы ей не надо было заканчивать.
Меня бросает в жар, а потом в холод, и вдруг я начинаю видеть то, что еще минуту назад не видел никогда. Я вдруг вижу, как просто и понятно устроен мир - он держится на человеческой приязни, сердечном тепле и участии в жизни друг друга. Как я мог прожить столько лет и не понимать этого. Потом я вижу самого себя, все свои жалкие озлобленные мысли, которые, как бесы, облепили меня и таскают туда-сюда без цели и продыха...
- Крис, - тихо говорю я, будто очнувшись после тяжкого безумия, бреда, болезни. - Крис, я ждал тебя.
Со стоном, КАК ТОГДА, она вскидывает руки, делает шаг, и ее губы слепо тычутся в мое лицо, глаза, волосы, шею, будто хотят вылепить меня из поцелуев. Она смеется, плачет, пытаясь поцеловать мне руки, и расстегивает пуговицы рубашки на мне.
- Пожалуйста, Петр, пожалуйста...
Я обнимаю ее за плечи, я хочу отнести ее на диван.
- Нет, Петр, - говорит она, опускаясь на пол и увлекая меня за собой.
- Иди ко мне, иди ко мне, - приподняв голову, твердит она как безумная, борясь одной рукой с трусиками под поднятой шелковой юбкой.
Счастье - это такая сильная боль. Когда так высоко, что ... Нет, надо спуститься, чтобы... Нет, надо, чтобы... Мои руки находят ее груди, берут их как два драгоценных дара - это половинки земли, на которой я жил, ее раскололо одним ударом и я, лишившись опоры, лечу в пространстве. Нет, они со мной - в них тепло и покой. Они прижимали меня к себе, когда я плакал по ночам, к ним приникал я, когда был голоден, я помню их млечный вкус и свой детский сон рядом с ними. Они вскормили меня, и вот я вернулся к ним. Теперь мне ничто не страшно. Я освобождаюсь от последней преграды и погружаюсь туда, откуда меня когда-то, наложив на голову щипцы, безжалостно вытащили на этот свет. Я снова ТАМ. Я еще не родился. Я закрываю глаза.
* * *
Но, оказывается, не навсегда.
Ля-соль, ля-соль, - слышатся две ноты над моей головой.
Что это я, спал? Кристина сидит рядом на полу, опершись на локоть. Тихонько издали зовет меня: Пе-тя, Пе-тя.
Я провожу рукой по своему лицу. Я чувствую слабость, мне не подняться.
- Петя, мне надо идти. Прости меня, Петя. Я приеду к тебе завтра, в это же время. Собери вещи. Не спрашивай ни о чем. Завтра, в это же время.
Я лежу и смотрю, как она выходит, тихо прикрывая за собой дверь.
Кошак, задрав хвост, успевает проскочить следом.
Вечером Стефани говорит, что что-то беспокоит ее в нашем доме, чья-то заблудшая тень, какой-то дух, мытарь.
- Я должна встретиться с ним, Пьетр. Ты мне поможешь?
Я киваю, хотя мурашки бегут у меня по спине.
- Ты вернешь меня, если что, - говорит она. - Это важно. Одной можно зайти слишком далеко...
Я не рискую спросить, что значит "слишком". Будь, что будет. Я жду развязки.
Мы сели в гостиной, взялись за руки, Стефани велела мне закрыть глаза и сильно выдохнуть. Я почувствовал, что опускаюсь вместе с ней.
- Он здесь, - услышал я ее голос.
- Кто? - спросил я, не открывая глаз и ничего не видя.
- Какой-то человек. Мужчина. Ему больно. Спроси его.
- Что спросить?
- Что он здесь делает.
- Что ты здесь делаешь? - с угрозой сказал я.
- Нет, так нельзя. Не пугай его. Он не виноват.
- Что ты здесь делаешь? - мягко повторил я и сжал руку Стефани. - Ты видишь его?
- Да, он стоит рядом. Спиной ко мне. Держи меня крепче. Я попробую...
Рука Стефани затрепетала и я почувствовал страшную тяжесть, будто мне привязали к кисти гирю.
- Держи, - повторила она и замолчала.
- У вас все хорошо, - через мгновение снова услышал я ее тихий голос. - У вас будет все хорошо. Идите с Богом. И простите нас. Прощайте.
- Все, Пьетр, - услышал я. - Вдохни и открой глаза. И не отпускай мою руку.
Я увидел перед собой бледное отрешенное лицо Стефани. Она подняла веки - ее глаза целое мгновение не узнавали меня, а потом узнали.
- Спасибо, - улыбнулась она.
И я не посмел спросить - за что.
А ночью, лежа без сна, понял - это был я. Вернее, мое второе я, Там, в преисподней. Она отпустила мне мои грехи.
* * *
В одиннадцать утра внизу взвизгнули тормоза, хлопнула дверца и я услышал легкий бег по ступенькам.
Кристина. Она была в белом и светилась.
- Поехали! - радостно обняла меня. - Где твоя сумка? Черная с синей полосой. Видишь, я помню ее.
Я сел рядом и поехал, оставив кошака в доме, а ключ под крыльцом.
Мы взвились по дороге серпантином чуть ли не на самый хребет Сан-Габриэл и остановились. Далеко внизу лежала узкая голубая лужица озера. К нему почти отвесно спускались скалы. Вокруг - ни души. Воздух над вершинами гор вибрировал - будто от полноты жизни. Хотелось крикнуть - чтобы эхо летело над ущельями и каньонами и не смолкало.
- Здесь нам никто не помешает, - сказала Кристина, выключая двигатель. У нас есть полчаса.
Она порывисто повернулась ко мне и взяла мои руки в свои:
- Прости, Петр, я вчера просто не могла с собой справиться. Я ведь думала, что ты уехал навсегда и больше не вернешься. И вдруг узнаю от Каролины, что ты здесь. Зачем она это скрывала? Не знаю, как я продержалась до вчерашнего дня. Когда ты ушел в то утро, все изменилось. Как будто я живу теперь не свою жизнь. Как будто моя жизнь зависит от того, где ты и что с тобой. Потому что я все время думаю о тебе. О тебе, о нас, как если бы мы были вместе. Не бойся сказать "нет", Петр, если ты хочешь сказать "нет". Я пойму, и все образуется. Но если... - И Крис посмотрела на меня таким взглядом, каким никогда в жизни никто на меня не смотрел. Наверное, я сам так буду смотреть в Чистилище на Архангела с весами в одной руке и карающим мечом в другой.
Я молча потянулся к ней, и все повторилось. Кроме моей слабости.
- Господи, мне тридцать восемь лет, - говорила она потом, расчесывая волосы, - а я только начинаю жить. - Я даже старше тебя, Петр. Я не сошла с ума?
* * *
Вечером она позвонила мне в дом своих друзей, куда перевезла жить. Хозяева уехали на месяц к родителям в Юту - дали ей ключи. Дом - на горе. Внизу Лос-Анджелес, а выше только вершины Сан-Габриэла.
- Как ты там? - звучал ее голос, наполняя музыкой тепла холодную белую ракушку телефонной трубки. - Видишь оттуда Хантингтон-Бич? Выйди, посмотри. Я сейчас тоже выйду. Я почувствую твой взгляд. О, как я хочу быть рядом с тобой.
Я вышел и впился глазами в дальнюю линию огней, обрезанную тьмой океана. Между нами было километров двадцать, но я был уверен, что вижу Крис. Она стояла на цыпочках, подняв руку, чтобы я ее узнал.
* * *
Фрэнк был ее вторым мужем - первый раз она вышла замуж еще малоопытной девчонкой, за кубинского эмигранта. От него она родила мальчика, но ребенок не прожил и года. В юности ей хотелось переделать мир и Че Гевара был ее кумиром. Потом она поняла, что мир не изменить, пока не изменится сам человек. К своей новой вере она пришла благодаря Фрэнку. Он много в жизни испытал. Она любила его, но никогда не была счастлива с ним как женщина. Она вообще никогда не была счастлива в любви. Она считала, что это ей просто не дано. И вот теперь...
- Петр, мы можем быть вместе, если только ты этого хочешь. Здесь или в России. Я могу поехать с тобой. Я уже выясняла. Я могу заключить контракт на год и читать лекции у вас в университете или еще где-нибудь. Скажи, что ты об этом думаешь?
* * *
В Мексике у нее жили младшие брат и сестра. Родители умерли. Впрочем, они были в разводе. Отец был веселый, эксцентричный, неугомонный - всю жизнь перебирался с места на место. Крис вспоминала, как однажды они всей семьей накануне Рождества отправились в супермаркет за подарками. Отец увидел на витрине настоящие наручники и попросил их у продавца, хотя они не продавались, а висели для интерьера. Он защелкнул их на себе, проверяя, действуют ли. Пригрозил детям, что теперь за плохие отметки в школе будет приковывать к письменному столу. Все посмеялись, включая продавца. Потом оказалось, что к наручникам нет ключа и их не открыть. Собрались все продавцы, а потом все руководство магазина, включая технический персонал - электрика, водопроводчика и пожарника. Никакого результата. Отца повели в кабинет директора, чтобы вызывать кого-нибудь из полиции. Он - в наручниках. За ним целая толпа. Многие решили, что это поймали вора.
У директора отца угостили виски с содовой, чтобы он не волновался, а их - кока-колой. Приехавшая полиция поначалу не разобралась и хотела вправду арестовать его. Потом действительно пришлось отправиться в участок, потому что наручники все не открывались. Это была какая-то старая, вышедшая из употребления модель.
В наручниках отца увезли домой. Сказали, что пришлют специалиста. Машину вела мама и всю дорогу ругала отца. Она уже устала от его выходок....
Потом из полиции позвонили - никого не могут найти. Так отец и встречал Рождество в наручниках. Мама плакала. У нее еще никогда не было такого Рождества. Потом уже после Рождества специалист все-таки нашелся, приехал, и в один миг наручники распались. Оказалось, что он русский. Отец еще со Второй мировой войны знал несколько русских слов.
Кристина помнит, как что-то тогда перевернулось в ней.
- Ага, - сказал я, - а теперь явился я, чтобы снять с тебя твои наручники.
- Да, - засмеялась она, - Ты правильно понял эту историю. Только все-таки будет лучше, если ты отдашь мне ключи.
Когда мы лежали, она поднялась надо мной, провела пальцем по моим бровям, губам:
- Знаешь, я себя не узнаю.
- Почему?
- Я не хочу, чтобы ты отдавал ключи. Пусть они будут у тебя.
Мы договорились, что Фрэнк пока ничего не узнает - чтобы мы могли беспрепятственно встречаться оставшееся время. Мы договорились, что она ему скажет, когда я уеду. Скажет, оформит документы и прилетит ко мне. Или же пригласит - в зависимости от того, что быстрее. Я не заикался о том, чтобы каким-то образом остаться здесь. Получалось, надо расстаться, чтобы быть вместе. К тому же, чувство было таким полным и острым, что хотелось убежать от него, оставить на потом, зарыть как клад до лучших - НАШИХ - времен.
* * *
Господи, что такое любовь? Крошечный сверкающий бриллиантик, брошенный на огромную чашу весов, а на другой чаше - вся жизнь Кристины, прожитая без меня, ее первый брак и жизнь ее отца, и Фрэнк, и Новая церковь, и вся Америка с голубыми зеркальными стенами банков, по которым плывут отраженные облака.
Она приезжала ко мне утром или вечером, выкраивая время тут и там, и мы раздевались, ложились в неутолимой жажде ежесекундной близости. Или просто лежали вместе - лишь бы касаться друг друга.
Мы никуда не ходили, не ездили. Зачем? Только однажды Крис отвезла меня на улицу "Монастырские сады" к очень пожилой художнице Джин Майлз, с которой дружила. Ей очень хотелось нас познакомить.
... Джин копошится на кухне, маленькая, деловитая - готовит нам специальный салат. Огромный нож в ее маленькой руке не очень уверенно сражается с огромным калифорнийским овощем.
- Я люблю здесь бывать, - шепчет мне Крис, с любовью оглядываясь по сторонам, - здесь как у меня в детстве.
Дом в испанском колониальном стиле - с арками, росписями, витражами в окнах.
Джин снимает передник и садится вместе с нами за стол. Ей восемьдесят четыре года, но взгляд ее ясен, женственен, она полна идей и планов на будущее. Уже многие годы она пишет только мандалы - магические формулы души, мира и вселенной. Углубляясь в созерцание мандалы, человек испытывает космическое расширение собственного "я". Так преодолевается тлен и земное страдание, так обретается благость.
- Да, я ведь хотела показать вам русскую церковь, - говорит Джин, порывисто вставая из-за стола. - Ее видно отсюда. Жаль, что уже стемнело.
Мы выходим на просторную лоджию, и за полукругом арки распахивается тихо пронизанное вкрадчивым дождем темное пространство, высвеченное вдали сверкающими хрусталиками небоскребов. Потом из тьмы выступают верхушки деревьев, по слабо освещенной наружным светом стене дома стелется какое-то вечнозеленое растение, усеянное цветами вроде наших мальв, и их слабый осенний запах, смешанный с запахом чуть смоченной тонкой пыли на листьях, вдруг больно отзывается в сердце...
Потом Джин стоит в слабо освещенном портике, словно благословляя нас на долгое совместное странствие, а по саду уже пробегает дробный перестук тяжелых капель, предвещая ливень. Их подсвеченные фонарями серебряные тела падают из поднебесной тьмы.
- Дождь! - жадно вдыхает Кристина. - Как я люблю дождь!
И тут он обрушивается всей силой.
Улочка "Монастырские сады" едва освещена. Кристина включает фары - теперь видно, как по водостокам, упруго перекручиваясь, несется мутный ручей. Мы выезжаем на хайвей и втягиваемся в бешеную гонку автомашин, каждая из которых летит в хрустальном шаре брызг, мигая сквозь них мокрыми красно-оранжевыми огнями. Дворники работают как бешеные, но дорогу видно только короткое мгновение после каждого взмаха - будто открываешь и закрываешь глаза.
Но что это - впереди словно дышит, колышется тяжелыми складками огромный занавес - на всем ходу мы ударяемся в него, машина вздрагивает и заметно сбавляет ход. Такого ливня я еще не видел.
Мы прорезаем его и внезапно оказываемся в омытой влажной сверкающей тьме - с чистым небом над головой, в котором проклюнулись первые звезды.
Как будто прорыв туда, где нам уже никто и ничто не сможет помешать.
* * *
- Я хочу, чтобы у нас был ребенок, - говорит она, когда мы снова вместе в тихом доме ее друзей, где за весь день не раздастся ни телефонного звонка, ни звука машины за окном - только мягкие толчки ветра в стену, да переклики птиц. Далеко внизу - залитый солнцем утренний Лос-Анджелес. Осталось шесть дней.
- Давай съездим с тобой в Тихуану, - говорит она в другой раз. - Это уже Мексика. Там никто не будет проверять твой паспорт. Мне так хочется, чтобы ты увидел эту страну. Я там родилась. Она ближе к России, чем Америка.
Однако для этого нужно хотя бы два свободных дня, которых у нее нет.
* * *
Я вижу, что ей вся тяжелее дается неведение Фрэнка:
- Хочешь, я сам позвоню ему и скажу.
- Нет, что ты, - качает она головой. - Ты его не знаешь. Он не станет тебя слушать. Только я...
Она похудела за эти дни и под глазами резче обозначились морщинки. Почти перестала смеяться. Хотя наши объятья так же пылки, мы, похоже, ждем расставания, как два влюбленных по разные стороны вагонного окна. Чтобы наконец поезд тронулся с места, и оставил каждого наедине с собственной болью.
По-моему, мы чего-то боимся.
В то утро мы опять поехали в горы к пропасти с узким, как ножевой разрез, озерцом на дне. Крис любила высоту, простор, полет. Глядя в стекло на освещенные солнцем вершины, тихо сказала:
- Фрэнк все знает. Он принял, как есть. Он отпускает меня. Ему очень больно, Петр. Даже сейчас я чувствую это. Мы с ним были очень близки. Я боюсь за него. Он не я - он очень одинокий человек. И очень прямой и гордый.
Потом она сказала:
- Сегодня я останусь у тебя, Петр. Ведь завтра ты улетаешь.
Молча мы вернулись домой. И стали ждать. Неизвестно чего. Я видел, что она не находит себе места.
- Позвони ему.
Она послушно кивнула и набрала номер телефона.
Фрэнк не стал с ней разговаривать.
Вечером он позвонил сам.
Крис хотела, чтобы я взял параллельный телефон, - ей было бы легче, но я помотал головой.
Она действительно осталась со мной, а утром отвезла меня в аэропорт. Сказала, что в ближайшие дни позвонит.
* * *
С тех пор прошло почти пять лет.
Она не позвонила.
Я искал ее через знакомых и адресные бюро в Америке, потом в Мексике, но узнал только то, что она развелась с Фрэнком и уехала из Лос-Анджелеса. Куда - неизвестно. Кристину Тилни, родившуюся в городе Мехико в 1954 году, не нашли.
Моя последняя надежда - что у нас сын или дочка. И что рано или поздно - пусть через десять, через пятнадцать лет - раздастся звонок, которого я жду.
1 ноября 1997 г.
Санкт-Петербург
© Игорь Куберский, 2000-2003.
© Сетевая Словесность, 2000-2003.
 |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 21.03.2003 Сегодня в РЖ Письмо к другу Сад расходящихся тропок Цех Рейганомика для всех Господин Зло Террористическая доктрина Дуэ Геополитическая революция Мир вертится вовсе не вокруг "оси зла" Б.Акунин и Благая Весть "Время от времени я затеваю игру на чужом поле" Маркиз де Сад нашего времени Шведская полка # 105 Коза в "Современнике" "Перевод - многообразное свидание с непредсказуемыми роскошествами" Четыре заметки о "Приключениях Эраста Фандорина" Бориса Акунина Книга - лучший подарок Бессмертная деревня страны Ок От просвещения для творчества к образованию для карьеры Прибытие и отъезд Вестфальская история
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
