|
|
Словесность: Переводы: Федериго Тоцци
МОЯ ДРУЖБА
Перевод Екатерины Степанцовой
Мне почудилось, что звякнул колокольчик. Я встал и пошел открывать, но за дверью никого не было. Видно было, что и колокольчик не трогали. Но поскольку я не мог допустить, что ошибся, то постоял еще на лестнице, прислушиваясь.
С этого дня я возненавидел свой дом и целыми днями искал себе новое жилище.
Тогда мне пришло в голову, что я мог бы пойти к своему другу Гульельмо, который жил с женой на Виа Анджелико, за кварталами Прати ди Кастелло. Мне нравились эти места: не город и не деревня.
Когда я решился, стояли первые дни февраля, но небо в тот день было даже чересчур синим: такое впечатление, будто краске не хватило места, чтобы хорошенько растечься. У белых, как мел, высоких прямоугольных домов, стоящих на отшибе, над окнами легли зеленоватые тени.
На необозримом травянистом лугу вокруг остатков выставки к пятидесятилетию Рима-столицы - строительный мусор и сохнущие лохмотья. Почти посредине совершенно пустынного луга, лежа ничком, спит человек; дальше - облупленный бетонный фонтан и рядом с ним чахлые засохшие деревца. Монте Марио в легкой дымке, и в ее окраске все признаки зимы. У белой дороги - стадо овец, и яркая нить света очерчивает их спины; дальше - высокий купол Святого Петра. В казармах фальшиво трубит труба.
Подходя к домику, я чувствовал, что решимость моя растет. Казалось, электрический звонок сработал от замыкания моих нервов.
Когда я вошел, мой друг Гульельмо грелся на солнце, развалясь в кресле и положив ноги на скамеечку, и курил трубку. Жена была на террасе; я слышал, как она с кем-то разговаривает.
- Дорогой друг, - сказал я ему.- Один я дома больше жить не стану.
Он, улыбнувшись, взглянул на меня поверх очков своими голубыми глазами. Я продолжил:
- Я переезжаю к тебе.
- Это, должно быть, удачная шутка.
Я положил руку ему на колено и сказал:
- Вполне естественно, что ты так говоришь, но уверяю тебя, я все серьезно обдумал.
Гульельмо, все так же глядя на меня поверх очков, перестал улыбаться и сунул трубку в глиняную посудину. Казалось, он в смятении. Я подумал, что это не тот добрый друг, который всегда поможет в беде, и ощутил сильную досаду, почти обиду. Поэтому я сказал с еще большим нажимом:
- Теперь-то я узнаю, чего стоит твоя дружба. Подумай хорошенько над тем, что отвечаешь, я ведь могу отомстить и обойтись с тобой точно так же, как и ты со мной.
Он спустил ноги со скамеечки. Тогда я стал умолять его. Я чувствовал, что так его люблю, что встал бы на колени, если б только был уверен, что ему это будет приятно. Но Гульельмо не понимал моих чувств и даже не думал о них. Я был удручен, просто в отчаянии, и чувствовал, что унижаюсь все больше. Я не находил слов, чтобы выразить ему всю свою любовь и дружбу. Он казался мне лучшим, самым чистым из людей, и я не понимал, зачем он отказывает мне в моей просьбе. Как горько! Может быть, он сомневался в моей искренности? Или никак не мог понять, что поступает со мной плохо? Но я надеялся, что такое разочарование меня не постигнет.
Он позвал жену. Я тут же решил, что он сдается: не могла же и она ответить лишь отказом, причинявшим мне такую боль. И когда Джина произнесла:
- Синьор Джузеппе, мы в самом деле не можем,- мне показалось, что она притворяется.
Если бы она сказала мне, что я должен дать отрубить себе голову, чтобы доказать им свою дружбу, я повиновался бы с радостью. Мне даже было жаль, что меня об этом не просят. Это было бы так естественно! Я стал умолять и ее, но лицо ее, напротив, становилось все решительнее.
Ответил мне он:
- Дорогой Беппе, не пойму, как тебе это могло в голову прийти.
- Если хочешь, я могу рассказать. Я не хотел тебе рассказывать, чтобы не наскучить.
Они с женой переглянулись, и он сказал:
- Я не лезу в твою личную жизнь...
- Но у меня нет от тебя секретов. Я и не хочу, чтобы они были, понимаешь?! И чтобы ты не сомневался в моей дружбе...
- Если б даже и не было других причин, у нас все равно нет для вас лишней комнаты,- сказала Джина.
- Я знаю.
- И что же? Ты же видишь, Беппе, ты просишь о невозможном.
Тогда я пришел в ярость. Не так бы им следовало со мной обращаться. А я-то еще верил в их дружбу! Я начинал понимать, что никому нельзя слепо доверять.
- Послушай,- сказал я ему.- Если я пришел к тебе, значит ожидал здесь другого приема.
Гульельмо встал с кресла, стряхнул пепел, насыпавшийся в складки куртки, и сказал:
- Напротив, я готов помочь тебе во всем.
- Но мне сейчас нужно только одно.
- Не настаивай. Если бы я не знал тебя столько лет, я подумал бы, что ты сошел с ума.
Эти слова заставили меня покраснеть, и я не знал, что сказать. Но если до того, как он их произнес, я был готов уйти, то теперь проникся еще большей решимостью доказать свою правоту. Да если бы я попросил у него десять тысяч лир, как бы он мог отказать мне? Мое понимание дружбы не признавало никаких различий между ним и мною. Более того, без этой дружбы я сам был ничем.
Я пытался втолковать ему это, когда заметил, что Джина усмехнулась, думая, что я не вижу. Я посмотрел на него и сказал:
- Не знаю уж, что ты обо мне думаешь. Не знаю.
- Я тоже,- ответил он раздраженно.
Я был уверен, что он притворяется, и потому отбросил всякое стеснение.
Джина была холодна и ясно давала понять, что с нее хватит, и мне пора уходить. Но я все продолжал, как тетерев на току:
- Дайте мне сказать все, что я хочу!
Гульельмо яростно схватил трубку и ответил:
- Я тебя слушаю.
Он страдал, я прекрасно это видел.
- И я тоже слушаю,- сказала Джина.
- В самом деле?
- Конечно.
И опять меня бурным потоком захлестнула моя дружба, мне хотелось найти самые прекрасные слова.
- Но ведь бесполезно пересказывать все сначала,- сказал я почти с тоской, взял шляпу оттуда, куда они ее положили, и вышел даже не попрощавшись.
Придя домой, я решил немедленно прервать все отношения с Гульельмо. И слег в постель в нервной горячке, дергаясь от сильной дрожи.
На следующий день я пошел прямиком к Гульельмо и спросил:
- Ты не передумал насчет моей просьбы?
- Нет, - ответил он чуть ли не зло.
Я ударил его кулаком по лицу и ушел.
Я надеялся вылечиться. Я хотел вылечиться. И все же провел в лечебнице пять с лишним лет. Теперь, когда меня выпустили, сказав, что я здоров, я уже не хочу жить. Чувствую, что, наверно, есть еще во мне молодые силы, но не решаюсь даже выйти из дома. Словно был я деревянным и сгорел, и осталось от меня одно самосознание. С теми, кого я знал, у меня теперь нет ничего общего. Я даже не думаю, и мое слабоумие нравится мне все больше. Потому что слабоумие сладко.
Я записываю в книжечку все, что мне снится ночью, и стараюсь запомнить все сны, а потом перебираю их по одному, часами, терпеливо и скрупулезно. Я привык к этому виду духовных упражнений, и без них мне не по себе.
Иногда сны выходят красивыми и длинными.
Я никогда бы не подумал, что смогу жить так, как сейчас, в такой оторванности от людей и всего остального; в свое существование я верю во сне.
Перевод Екатерины Степанцовой
13.10.2003 Сегодня в РЖ Фантаст жесткого действия Недомагистры и перебакалавры Живой журнал словами писателей А не рано ли ставить точку? В Тулу со своим самоваром, или "Волшебное слово" Виталия Левенталя Все о поэзии 154 Как Фрейд стал кормилицей Летящий пульс маэстро "Вечный плот" в России Нестрашный суд, или Скандальные ошибки филологов. Точка в дискуссии Проблема реальности Шведская лавка 127 Удар русских богов Пир победителей Похитители тел Строгие юноши 20 лет GNU Устроителям книжной ярмарки во Франкфурте Вчера открылась Франкфуртская книжная ярмарка Игра по правилам Турнье
Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ
Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы
