Резкий и тонкий запах апельсина. Он обернулся. Вагон качало. Одна из сидящих высасывала апельсин. Ее губы растягивались; крупные, красные, они обволакивали оранжевое и снова сжимались, оставляя на кожуре мокрый, быстро высыхающий след. Она была увлечена, и ее колени в коротенькой юбочке непроизвольно раздвинулись. Он не мог отвести взгляд. "Почему у них там ничего нет?.." была мучительная мысль. Трамвай остановился, и он вышел.
После алгебры хорошо, да? звонко, соблазнительно рассмеялись за спиной.
Он хотел выбрать другую дорогу, но выбрал эту. Тропинка шла мимо озера. Три разукрашенные автофургона с надписью "Мороженое" застыли на берегу. Шоферы курили. Сидя на корточках, они смотрели на купальщиков.
Он вспомнил каток, который был здесь в феврале, когда она так смешно скользила и падала. Она каталась с пакетиком воздушной кукурузы, он зашнуровывал ей коньки. Тогда они кружили здесь вокруг странного сооружения из стекла тысяча маленьких зеркал, словно осколки одного большого зеркала. Она не умела поворачивать и смешно, как цапля, переставляла ноги, а он говорил ей: "Пригнись, согни их в коленях". Он смотрел на нее, и для него она была только девочкой с длинной косой, в белой кофточке, в черном трико, карие глаза, она поджимала губки, как ребенок, да она и была для него ребенком, ведь он был старше ее на несколько лет. Потом он провожал ее домой, и она рассказывала, какая она дура; она хотела казаться взрослой и рассказывала, как напилась со школьной подругой и падала во все лужи, и ее поднимали незнакомые мужчины, и каждый хотел проводить.
Чумазый шофер пальцами выстрелил "бычок"; другой, полуголый и мускулистый, уже равнодушно накачивал баллон. Три девочки топили мальчика, по очереди подныривая под него. "Ты держи, а я сорву!" кричала одна. Они хищно окружали его, оттесняя на глубину.
Солнце садилось. Он вспомнил его блеск в иллюминаторе и то, как тень одного человека совместилась с другим, когда самолет заходил на посадку.
Еще вчера белый собор Сан-Мишель, красный подиум, и два бронзовых пеликана, и бронзовый змей, обвивающий подсвечник; распятие было рядом, но он не мог себя заставить думать о Боге. Теперь он стоял в своей комнате. Солнце село. Звонить ей не было смысла: все было кончено еще в марте. Никто никого никогда не вернет.
Фудзи... закрыл он глаза и заплакал как ребенок.
Мама называла ее так, когда она была еще совсем маленькой и сидела с куклами на диване. Ее мама рассказывала ему об этом.
"Фудзи, почему все так случилось? В твоей комнате зеленая лампа, а под ней иконка Богоматери всех скорбей, бабушка входит и зовет тебя ужинать, и ты говоришь "сейчас", а сама включаешь зеленую лампу, потому что солнце село, уже скрылось и трудно читать, наступили сумерки время, когда и ты вспоминаешь, что могла бы быть счастливой..."
За окном забренчали на гитаре, запели. Он вздрогнул, открыл и вытер глаза. "Частная жизнь" так называлась газета, которую он купил в аэропорте, она лежала на столе. Там были эти телефоны фирма "Марина" и фирма "Настя", фирма "Ольга"... "Наши девушки самые лучшие в мире, они помогут вам забыть обо всем".
Горько! Горько!.. скандировали за окном.
Агент привез через два часа. Крепкий парень с тонким разрезом на шее, он долго подобострастно извинялся, выпрашивая еще десять долларов на такси ("Сломалась наша машина", объяснял агент), и он согласился, опасаясь, как бы тот не увез девушку обратно. От парня пахло мазью Вишневского (шрам был свежий). Он с детства ненавидел этот запах: когда-то ему покрывали мазью Вишневского сильный ожог.
Значит, поднимаем, сладко, противно закивал парень.
"И чего такой?" подумал он.
Ее подняли в лифте агент и еще двое молодцов. Маленькая, взгляд волчком.
"Не принцесса".
Ее провинциальная стрижка под мальчика, тонкая шея, тонкие обнаженные руки в коротких рукавах ее хрупкость рядом с бычьей фигурой агента, пожалуй, внушала бы жалость, если бы не все тот же дерзкий, вызывающий взгляд.
Он расплатился помятая стодолларовая бумажка и дал еще, по обещанию, десять.
Один на один? спросил агент, осторожно заглядывая в кухню и комнату. Парни стояли как каменные.
Один на один, подтвердил он, как и по телефону.
Мы вернемся ровно через два часа, сказал на прощание агент, с неприязнью взглянув в глаза. Будь уже готов.
Мне хватит, ответил, не отводя взгляда.
Он закрыл дверь, и они остались одни. Она стояла у зеркала, скорее всего произнося в себе "чи-и-из", чтобы губы непроизвольно раздвинулись в дружелюбной улыбке, но взгляд по-прежнему выдавал ее.
Она все же улыбнулась.
Туфли снимать? спросила с фальшивой послушностью.
Да, глухо ответил он.
Она сняла и прошла быстро в комнату, сев сразу на диван. После улицы пол показался ей холодным, она поджала одну ногу к другой.
"Как в милиции".
Сейчас, вот сейчас она разденется без лишних слов, чтобы он сделал с ней то, что хочет, чтобы забыть, забыться, что теперь один, один. Фудзи, почему так жестока жизнь и так горька и сладка подмена...
Он посмотрел на девочку и спросил:
Как тебя зовут?
Оля , оживилась она. А мы будем пить вино?
Вино, он горько усмехнулся.
Да?
Она вдруг весело засмеялась.
"Очевидно, внешне я все же не так ужасен", усмехнулся и он.
А как тебя? спросила она.
Что?
Зовут?
Он налил божоле, красное, которое привез из Брюсселя.
Олег.
За любовь, Олег, усмехнулась она, поднимая бокал, и он снова заметил в ее взгляде то же дерзкое выражение.
Они чокнулись и выпили.
Ну, ближе к телу, как говорил Ги де Мопасан, сказал он, поставив бокал обратно. Прими-ка душ иди, а я потом сам тебе принесу полотенце.
Она медлила.
А еще? вдруг подняла бокал.
Он пожал плечами и опять разлил божоле. Она выпила и показала мизинцем на книги:
Ты математик?
Естествоиспытатель, усмехнулся он.
"Когда-то мне казалось, что это просто, что это слишком просто: возвратно-поступательное движение шатуна, который входит и выходит в из хорошо смазанной муфты когда-то я все мечтал изучить квантовую механику".
А это что? кивнула она хромированный блестящий предмет.
Собор Сан-Мишель.
Он посмотрел на макет.
Ты там был?
Белый собор Сан-Мишель, где он сидел еще вчера, слушая как настраивают орган. В соборе было холодно. Мастер играл, а ученица спускалась вниз и слушала, а потом что-то громко говорила мастеру, которого там, на высоте органа, не было видно, а он очень хотел увидеть его лицо. В соборе было холодно, а в комнате на одной из улиц вблизи вокзала Гар дю Норд было жарко: два электрокамина, каждый по тысяче ватт, один стоял у широкого окна, которое служило витриной и где, расставив ноги в черных чулках сидела проститутка...
В ванну иди, глухо приказал он.
Она фыркнула и поднялась, дрогнув всем телом так, что его внезапно и остро пронзило желание.
Или нет... Сюда.
Он грубо схватил ее и завалил на диван, одной рукой держа за шею, а другой нащупывая узкие трусики. Она не сопротивлялась и даже изогнулась в спине, помогая ему.
Только не рви белье.
Я не рву.
Он повернул ее голову, поймал губы, рот, расстегнул брюки, закрывая глаза и вздрагивая от горячего прикосновения ее пизды.
Делать, делать, делать, ибо это делается. Надевать, надевать, надевать, ибо это снимается и надевается опять. До конца, до конца, до, до самого конца...
Е-е-е, попробовала она вырваться.
Потерпи! Рот ей зажал.
Как стеклодув, из осколков разбитого зеркала выплавлял он свой мучительный шар. Огненный! Он приподнялся и откинулся наискось, дернулся и обмяк.
Как от удара саблей, усмехнулась под ним блядь.
... Белый собор Сан-Мишель и эти низкие бельгийские стулья с высокими спинками-полочками. Молящиеся вставали и шелестели листами псалмов. Если откинуть голову, думал он, голова ляжет точно на полочку, и это будет как гильотина. Он знал, что Бог есть и что Бог есть любовь.
Она внезапно выскользнула и, отодвинувшись, стала разглядывать его лицо.
Ты такой жадный. У тебя что, давно не было?
Чего?
Любви.
Любви?!
Он засмеялся громко, мучительно, закашлял, словно казня и еще раз казня.
Что с тобой? она испуганно отодвинулась. Ты что, с ума сошел?
Он поднял голову и посмотрел на эту маленькую, голую. Она отпрыгнула и, поджав ноги, села на ягодицы, ее колени были разведены, и лоно, маленькое, аккуратное...
"Почему у них там ничего нет?"
Он вспомнил вдруг, как украл у Фудзи ее старый читательский билет: там была ее фотография.
Что ты так смотришь? испуганно сказала девочка. Налей мне еще вина.
Она взяла со столика у дивана пустой бокал и играючи протянула к нему. Он нехотя поднялся, облапив по дороге ее маленькую грудь, ткнулся носом в шею, потом налил все же сначала себе и только потом ей.
У тебя есть кто-то постоянный? спросил.
Подумал: "Что за дурацкий вопрос..."
У меня есть муж, усмехнулась она, глядя на него поверх бокала.
И кто он?
Крупье.
Крупье?
Он с удивлением посмотрел на нее.
Так, значит, ты богата?
Да, она зажигательно засмеялась и поджала плечо так, что он снова услышал в себе, как шевельнулось это слепое, мучительное.
Он что, старик?
Он такой, как ты.
Ты... любишь его?
Да-а!
Она звонко засмеялась, глядя с насмешкой на него.
Тогда зачем ты делаешь это?
Нравится, ответила вдруг бесстыдно и дерзко.
И не отводя взгляда, еще слегка раздвинула колени.
Ты просто блядь, сказал он, чувствуя снова, как разгорается и разгорается кровь.
Это правда, ответила она с какой-то ослепительной ненавистью, прекрасной ненавистью, словно освобождаясь от чего-то.
Он взял медленно из ее рук бокал и поставил. А потом тяжело, жадно навалился, подминая под себя. Подрагивая в его объятиях, она сначала нарочно уклонялась, распаляя и распаляя еще, и вдруг замерла. Он начал нежно и сладко.
"Зачем, зачем такое наслаждение, Господи?!"
Он приподнялся на руках, чтобы взглянуть под себя, чтобы увидеть эту последнюю правду: как там, под ним, его тело входит в ее. Она усмехнулась, безжизненно и глупо скосила глаза, открыла рот и перестала дышать.
& "Играешь..." Он вдруг разозлился и теперь продолжал, работая все резче и резче.
Резче, еще и еще, ловя себя на просыпающейся жесткости. Она задышала, нелепо изображая теперь предсмертные судороги.
"За что, Фудзи?! За что?!" вдруг ощутил он в себе горечь слез.
Его рука скользнула вдоль тоненькой ключицы и неумолимо легла на горло этой маленькой кривляке.
Кричи! сжал вдруг со всей силы под кадык.
Она захрипела, испуганно тараща глаза.
Ты, ш-што, дура-а-ахк?
Забилась, толкая коленкой, хотела вырваться. Но он навалился крепко и сжал еще, не отрывая взгляда от ее перекошенного от ужаса лица.
Па-шэ-му? прохрипела она с каким-то страшным детским удивлением.
Потому что любовь смертельна, тихо ответил он.HOMEPAGE | КОГДА ОТКЛЮЧАЮТ ТОК | САН-МИШЕЛЬ | ПРОЗРАЧНАЯ ЗЕМЛЯ | КОГДА ЗАМЕРЗАЕТ ОЗЕРО | ДЖАЗЫ СОЗНАНИЙ | ТАПИРЧИК | МАТ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ | НОЧНАЯ РАДУГА | ШАРИПУТРА | СТРЕЛЕЦ
 |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 08.08.2003 Сегодня в РЖ Живой Журнал словами писателей That's All Right, Хоттабыч Все о поэзии 146 Подпоручик Киже - автор нового стандарта по литературе Менеджмент и его последствия Рынок как Провидение "Биржа террора": pro & contra Единственная правильная реальность Риск дегуманизации Маленькие впечатления от большого юбилея Корейский полуостров: в ожидании "горячей" осени Нерушимость английских традиций Единое поле экспериментов Толстые журналы к 2003 году К психологии терроризма Половинка от энциклопедии Петля Буша Роберт Шекли: "Ваши кошмары - это мои мечты" Конец одной "Правды" Там, где сердце
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
|
|
|
