Прозрачная земля

    Вагон качало. Длинная светящаяся гирлянда поезда проходила туннель. Если бы земля была прозрачна, то можно было бы видеть светящиеся метрополитенные нити. Но он был не снаружи, а внутри. Так странно смотреть через вагоны они яркие, блестящие и полупустые, смотреть и видеть, как изгибается тело поезда. Светящиеся бессмысленные бусины, и ты в одной из них.
    Он перешел в следующий и пошел вдоль длинной никелированной штанги, скользя по ней полусжатыми пальцами.
    Негритянка сидела в самом конце. Она была в коротенькой юбочке, толстые глянцевые ляжки на матовой коже сиденья. Он встал у двери. Негритянка с опаской взглянула на него. Он сглотнул, но сделал вид, что ему все равно. У него не было женщины уже четыре месяца. Черная достала из сумочки ватку, послюнявила ее и стала вытирать нечистый оранжевый ободок босоножки, потом перламутровые ноготки пальцев ног. Там, где начиналась стопа, кожа светлела, так же как и на руке, ближе к ладони.

    Жена (такое странное теперь для него слово) ещё не ушла. Она стояла перед зеркалом и рисовала свое лицо, проводя помадой по губам. Жена была нарядна и слегка возбуждена. Он догадался, что она снова едет к Олегу.
    Он поздоровался, прошел в свою комнату и включил настольную лампу. Если бы он закрыл за собой дверь, то она бы догадалась, что страдание, и он не хотел; он хотел, чтобы она подумала, что равнодушие, просто забыл закрыть.
    Он все ещё любил её. И даже после того, как подали на развод, они неплохо друг к другу относились.
    - На кухне горячее молоко, сказала она. Если хочешь, можешь с гречневой кашей.
    У неё было хорошее настроение, и она позволила себе доброту.
    Ему было горько слышать то, что она сказала, но он промолчал.
    Она вошла в его комнату, и он, как ни в чем не бывало (как ни в чем не бывало!- гримаса боли, затравленная волей лица...), повернулся. Срок, назначенный судом, истекал через две недели.
    - Алеша, прозрачно, по-новогоднему улыбнулась жена.
    "Какая красивая незнакомая женщина", почему-то подумал он.
    - Алеша, мы же останемся с тобой друзьями?
    Она сказала это искренне, он знал. Её простота часто приводила его в изумление, он словно физически ощущал ту нормальную грань безумия, без которой, наверное, невозможна жизнь. Он помнил, как она играла с котенком взрослая женщина, привязавшая веревочку к бумажке, это было после той абсурдной хамской ссоры в троллейбусе, где она ударила локтем в лицо старика, который будто бы её толкнул. Веревочка, котёнок и бумажка. Невинная детская улыбка. Она вытирала слезы, глядя на кота. "Что случилось?" спросил он. "Могу я хоть немного пожить..."
    - Конечно останемся, улыбнулся и он.
    Странная легкость, которую он в себе ощущал поверх бездны. Волшебная легкость безумия. Может быть, все это происходит и не с ним? И он и в самом деле обожает Олега, и стремится стать другом этого красивого мужчины, умело, с манерами, рассказывающего в компании смешные истории: как он тушил трамвай, трамвай загорелся на остановке и он, Олег, с другом вырвали деревце и били им по буксам, потом выпили пива и пошли драться с полковниками. Блеск красивого брюнета с белым воротничком. Обожающие влажные взгляды женщин. Может быть, это и есть любовь...
    - И будем приходить друг к другу в гости! засмеялась она. Да, Алешик?
    - Конечно.
    - Ты ведь уже не сердишься на меня?
    Её улыбка и в самом деле была невинна легкая улыбка, как для подруги.
    - Что с тобой сделаешь... То был лесник, потом шофер...
    Он сказал это совсем не с целью её обидеть. Просто такая волна легкости, праздничного застолья, когда слова сами...
    - А был ещё и Диаро Сойба, рассмеялась она в тон.
    Диаро Сойба. Он вспомнил того высокого статного негра, знатока советских киноартистов и певцов, этих мерзких лживых советских киноартистов и певцов. Значит, тогда, когда однажды он пришел с работы чуть раньше и с удивлением застал Сойбу у себя сидящим на диване, значит, тогда он не ошибся... Негритянка в метро, её лоснящиеся ляжки и грязная белая ватка, чистый перламутр на пальчиках ног и его казнящее его желание.
    - Послушай, сказал он этой незнакомой, красивой, чужой женщине, пока ещё его жене. Ты и в правду хочешь, чтобы мы остались друзьями?
    Он постарался сохранить легкость в тоне и благожелательность в лице, бездна была рядом и была готова разорвать его маску.
    - Да, растянулись её губы и сладкий рот.
    Она ещё ни о чем не догадывалась, и её удивление было неподдельным. Её радости по пустякам, самозабвение, с каким она облизывала мороженое или пила газированную воду. И жестокость, с какой она дергала изгаженный целлофан из-под тела своей матери, когда та умирала от рака. Он вспомнил язву и белый гной вместо груди, ясные светящиеся глаза её матери, голое, иссохшее, испачканное какашками тело и рыдания этой красавицы в желтых резиновых перчатках: "Когда?! Когда же ты наконец умрешь?!" Все это и ещё её пизда, красивая пизда, которую он так любил рассматривать, словно это было произведение искусства, а не природы, любил целовать, словно это был поцелуй в уста, каждый раз первый, невинный, когда словно бы узнаешь, какая мечта, какая душа, чтобы потом, позднее, в постели, познать, что за тело и в чем его наслаждение, страдание, стыд, освобождение... Ты закуриваешь сигарету, ты спрашиваешь: зачем? Кассета King Crimson и эмаль сигаретного дыма, разметанная постель, сползшее на пол одеяло и освобожденная тобой женщина, благодарность её молчания...
    А что он еще мог сказать её матери? Он глотал слезы и говорил ей, что Бог есть, и написал карандашом на листке из школьной тетрадки слова "Отче наш", чтобы ее мать перед смертью повторяла. Он приносил ее матери сок и тонкие кусочки рыбы, которыми больная только иногда давилась, и что было единственной пищей, которую она все же проглатывала.
    Ее мать (его теща) говорила, что он хороший, добрый и что, когда она умрет, чтобы он обязательно бросил ее дочь, потому что ее дочь сука и гадина. А он... он любил. Нет, не только пизду, но и все это, чудовищное и трогательное, отвратительное и прекрасное, что создал Бог и что бросил ему, назначил в жизнь.
    Жена.
    Он взял её за руку.
    - Давай... в последний раз... чтобы потом друзьями... И я ничего не имел против Олега... Как бы квиты...
    Она посмотрела на него с удивлением, хлопая ресницами.
    "Как бабочка", подумал он.
    - Но я не успею тогда на метро. А Олег ждет.
    - Я дам тебе денег на такси.
    - Честно?
    - Да, честно.
    Он видел, что она колеблется. "Вот, только накрасилась..." прочел он в её глазах. Она посмотрела на диван, который остался после ее матери, и зевнула.
    - Последний, сказал он, мучительно представляя ее пизду, как он будет ее лизать    и как потом, приподнявшись, насев, будет долго-долго работать той длинной и тонкой частью своего тела, которую зачем-то дал Бог, работать и иногда останавливаться, с точным расчетом, почти у самой черты, чтобы не ошибиться, чтобы не кончился этот последний раз, до изнеможения, насколько хватит этой длинной и тонкой мышцы и сил, не давая Наташе выскользнуть.

HOMEPAGE | КОГДА ОТКЛЮЧАЮТ ТОК | САН-МИШЕЛЬ | ПРОЗРАЧНАЯ ЗЕМЛЯ | КОГДА ЗАМЕРЗАЕТ ОЗЕРО | ДЖАЗЫ СОЗНАНИЙ | ТАПИРЧИК | МАТ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ | НОЧНАЯ РАДУГА | ШАРИПУТРА | СТРЕЛЕЦ

Книга отзывов

08.06.2003 Сегодня в РЖ Голод 78   Subject: Живой Журнал словами писателей   170 лет ожидания, или Злоключения "Медного Всадника"   Переводняк   Все о поэзии 139   Шахиды как разновидность экстремальной проституции   Когда компьютеры были большими (окончание)   Это критика   Век описательности остался в прошлом   Не успеть   Родительский долг или религиозное служение?   Против форсирования   Риторика Путина: три источника и три составные части   Слова ненатурального ряда   В мире животных   Перегруппировка сил или о паузе в Эвиане   Весна на стрелецком острове   Математика - дело молодых?   Петербургский юбилей: уникально, незабываемо и скандально   Когда компьютеры были большими - 1

Словесность Рецензии Критика Обзоры Гуманитарные ресурсы Золотой фонд РЖ Яркевич по пятницам Интервью Конкурсы Библиотека Мошкова О нас Карта Отзывы